скачать книгу бесплатно
Единственное, на озёрах тех, коряг затопленных полно. Блесну потерять элементарно. Зато уж если наловчишься, без улова точно не уйдёшь. Щуки там отменные, всем на зависть. И вообще красиво. Пока блеснишь ни о чём не таком думаешь, знай себе забрасывай да подтягивай, но на обратном пути опять «слежка» начинается. Будто крадётся кто-то за тобой, присматривается, к следам принюхивается… Без этого тут никак. «Издержки производства». Главное страху не поддаться и не побежать. Тогда ничего, тогда терпимо. А вот если побежишь, то пиши пропало – уже не остановишься. Проверено. Сразу кажется, что весь ад за тобой гонится, вот-вот схватит. Болота, что тут скажешь…
Анюта внезапно замирает. Я едва в неё не врезаюсь. От неё пахнет цветочным мылом и чем то мятным. На тонкой шее завитки волос.
– Что такое? – шепчу.
На болотах чуть что, сразу на шёпот переходишь. Инстинкт наверное.
– Слышишь? – спрашивает она. – Слышишь? Вот сейчас…
Тон у неё дурной. И глаза дурные. Никогда её такой не видел. Всё от жары небось. Соседка вон наша, через улицу, бабка Света, мать Кузьмича, так та вообще даже ходить в такое пекло не может. Всё лежит у себя в бане и лежит. Там у неё вроде комнатки маленькой в предбаннике. Кузьмич уж и так её уговаривает в дом пойти и сяк, а та ни в какую. Говорит ей в бане покойнее. Так и говорит. Отец рассказывал, что она из старообрядцев, а мать говорит, что нет. Я в этом не понимаю, но что странная она, так это точно. Травы ночью в поле собирает, с печкой разговаривает, бубнит чепуху всякую. Вот где ведьма то! Правда таких пирогов как у неё я нигде не ел. Сплошное объедение.
Мне когда пять лет было, мать меня тайком от отца к ней водила. Просила, чтоб она меня от заикания вылечила. Бабка ей сказала купить в деревне яиц свежих, не болтунов, и на ночь мне под подушку две штуки положить. А утром, до восхода, с этими яйцами к ней прийти. И чтоб я молчал всё время как проснусь. Прям ни словечка нельзя. Я это хорошо запомнил. Как же думаю, яйца под подушкой уцелеют? Разобьются же! Но ничего, уцелели. Пришли мы к ней ни свет ни заря, я рот на замке, даже рукой придерживаю на всякий случай, чтоб мама не ругалась, а бабка яйца взяла, посмотрела на них и обратно матери суёт. Не годятся, говорит. Болтуны! Мать ей говорит, что ей в деревне клялись, что не болтуны. Но бабка только носом поворотила. Как нормальные принесёшь, говорит, так и сделаю всё, а эти на, забирай, глазунью мужу сделаешь…
Очень мать тогда, почему то, на эту глазунью обиделась. Много лет её при нас только так и называла. «Встретила, говорит, у магазина Глазунью. Творог брала и сметану».
Яйца мы ей, понятное дело, больше не понесли. К другой бабке потом поехали, в Кривандино. Тоже с яйцами и всей чепухой, но не помогло. Три года ещё заикался, а потом само прошло как то. Педиатр сказала возраст. Ему виднее.
Что Глазунья с печкой говорит, так я сам не видел, врать не буду. Про неё много чего болтали. Сам Кузьмич в первую очередь и старался. Любил пошутить, пока сердце прихватывать не стало. Ведьма, говорит, она у меня. Как пить дать ведьма. Где шкалик не спрячу – всё равно найдёт! Один раз в скворечник засунул. Ну, думаю всё – уконтропупил нечистую силу. А ночью глядь в окно, а она на метле к скворечнику вжик, туда рукой шасть и вытащила! Пришлось опять бежать, за поллитрой, чтоб наверняка…
А вот про травы всё верно рассказывают. Из моего окна улицу хорошо видно. Я в прошлом году на рыбалку поднялся на восходе, смотрю в окошко, а она домой идёт, с корзинкой, а в ней зелень разная. Точно с поля шла, откуда ещё в такую рань. Хотя лет то ей немало уж, почти 90. Её как удар хватил прошлой осенью, так она сильно сдала. Все думали помрёт, но она ничего, поправилась, только ослепла вроде. Бывает стоит утром у забора, когда пораньше и смотрит в пустоту. Я мимо иду с удочкой, а она будто и не видит меня. Ну или вид делает. Стариков ведь не понять иногда, что у них в голове творится.
Анюта крепко хватает меня за руку. Её глаза стекленеют. Она опять к чему то прислушивается. Если она хочет меня напугать, то у неё здорово получается, но я виду не подаю. Говорю строгим голосом:
– Идём уже, хватит мне тут изображать. Показывай, чего хотела или крапивой прямо сейчас пройдусь…
Крапивой я могу. За мной не заржавеет. Ей от меня уже много раз доставалось. Только она тоже молодец, терпит, не ябедничает. Кольке бы поучиться…
Анюта смотрит куда то вбок. Лицо белое, словно приведение увидела. Меня будто и не слышит. Я нервно выдёргиваю руку и трясу её за плечи. Это помогает. Её глаза оживают и знакомая ухмылка скользит по тонким губам.
– Покажу, покажу, не сомневайся…– шепчет она. – Если не струсишь…
Хочу ответить что-то очень нехорошее, но она уже шагает дальше. Иду следом. От злости страх как рукой сняло. Поглядываю по сторонам. Мне тут всё знакомо. Ещё пара минут и будет речка. Она вообще то в стороне от дач течёт, километрах в трёх, но тут большую петлю делает, так что можно запросто до неё добраться, если захотеть. Только делать там нечего. Рыбы в ней – раз два и обчёлся, а купаться слишком мелко да и коряг полно. Говорят раньше она вдвое шире была и мост через неё был деревянный. На Белый крест через неё дорога шла, а оттуда – на Владимир. Огрызки свай до сих пор с нашей стороны торчат, только может это и не мост был вовсе, а настил какой-то. Тут колхоз одно время находился, от него могло остаться. Чего-чего, а историй тут полно всяких рассказывают, только успевай лапшу с ушей снимать, а как спросишь по делу, так почти всё выдумки оказываются. Привык уже.
В принципе, при большой надобности, на тот берег не сложно перебраться. Правее, метрах в ста, русло совсем узкое. Там мостик есть, самодельный, из жердей. По нему грибники ходят и охотники. Весной его сносит обычно, но потом опять кто-то строит. Я и сам по нему несколько раз ходил. Грибы на той стороне роскошные, как на картинке, особенно подосиновики, но Настюков место это не любит. «Гиблое» говорит. Только если так посмотреть, то тут все места гиблые получаются. Какие-никакие, а болота кругом. На сторожке вон каждую осень бумажки вешают: «Пропал человек» и фото разные: дети, взрослые. Раз целая компания охотников пропала, 5 человек. Их потом другие охотники нашли. Те, первые, не поделили чего то и друг друга поубивали. Так и лежали все на одной полянке. Не хотелось бы на такое наткнуться. И так кошмары замучили.
Отец уверен, что лет через пятьдесят тут все болота пересохнут, всё к этому идёт. А Настюков на это только головой качает – «Мещёрские топи вечные»! Как по мне, так прав Настюков. Что-то, конечно, подсыхает, зато в другом месте сунешься, по старой памяти, глядь – а там вода… Будто блуждают эти болота туда сюда, а по факту, как было здесь тысячу лет гнилое место, так и осталось. Нет, ничего тут не изменится, так я думаю.
Ещё один поворот и тропинка начинает расширяться. Воздух свежеет. Речка хоть и маленькая совсем, но не затхлая. Анюта поворачивается ко мне и прикладывает палец к губам.
– Тихо!..
Я хмыкаю, но она сердито повторяет свой жест. Ладно, сыграю в её игру. Всё равно ей от меня никуда не деться.
Крадёмся меж кустов как заправские индейцы. До свай всего ничего, но Анюта забирает левее, к заводи. Там мы осторожно подходим к воде. Чёрное кружево реки змеится у самых ног. В нём отражается другой берег. Анюта навыдумывала как то, что если долго в это отражение смотреть, то можно увидеть другого себя на том берегу. Но лучше так не делать, потому что тот, другой, он не живой и будет тебя потом искать повсюду… И не прогонишь его никак, и не спрячешься… До самой смерти приходить будет… Брррр…
Кошусь на Анюту. Она неотрывно смотрит на реку. Страх опять наваливается мне на плечи. «Река не велика, а человека съест», так в деревне говорят… Глажу затылок. Я уже и забыл зачем мы пришли. Место здесь и правда какое-то неуютное, а тут она ещё придуривается. Глазами по воде рыскает, руки к голове прикладывает, бормочет что-то или мне кажется. Ну да ничего, пуганные мы…
Стою к ней лицом, а к реке боком. Терпеливо жду. Наконец, Анюта низко склоняет голову к груди и замирает. Её взгляд надолго останавливается на воде, а затем скользит на меня. У меня волосы шевелятся на голове. На мгновение мне кажется, что это не она, а кто то чужой. Уж больно лицо изменилось. Она поднимает руку и указывает на что-то за моим плечом.
– Смотри, – шепчет оно одними губами. – Видишь?.. Вон там, у моста, в заводи?.. Видишь?..
У меня пересыхает во рту. Я не могу оторваться от её жуткого взгляда, но повернуть голову и посмотреть туда, куда указывает её вытянутый палец ещё страшней.
– Ну же, – шепчет некто с лицом Анюты. – Посмотри туда… Просто посмотри… Ну же…
Я не могу повернуться, но всей спиной чувствую чьё то присутствие. Тихий шелест воды перебивает все остальные звуки. Вода поднимается, всхлипывает, бормочет, шепчет мне какую-то тайну. Что то движется ко мне с той стороны. Что то кошмарное. Рот Анюты открывается в беззвучном крике, глаза неестественно увеличиваются. Я очумело пячусь, спотыкаюсь и падаю навзничь, крепко ударяясь спиной о сухую корягу.
Боль пронзает насквозь. Кручусь как полураздавленный червь, но спустя пару секунду я уже на ногах. Испуганно верчусь по сторонам. Никого! Только речка журчит, да звук шагов на тропике – это Анюта улепётывает домой со всех ног, чтобы избежать заслуженной крапивы. Только тут до меня доходит, как она меня надурила. Надо же было так попасться! Реву раненным зверем и несусь за ней. Догнать эту чертовку не так то просто – она почти на год старше и бегает не хуже антилопы, но я всё же мчусь следом, молча и яростно, как демон мщения, и с каждой секундой разрыв между нами сокращается.
Ветер свистит в ушах, ветви хлещут по лицу, сухой торф пружинит под ногами. Кто то гонится за мной, кто то хрустит ветвями позади меня, кто то смотрит мне в спину горящим взором, но мне всё равно. Время от времени вижу впереди мелькающий силуэт и больше ничего для меня не существует. Тот, кто гонится за мной, понимает это и отстаёт. Теперь нас только двое на тропе – охотник и добыча. Несёмся среди распаренной зелени не жалея ног. Комары в ужасе разлетаются в стороны. Ещё немного! Ещё! Ещё! Чёрт!!!
Металлическая калитка звучно захлопывается перед самым моим носом. Я почти настиг беглянку, но потерял пару секунд, когда на ходу срывал большой пучок крапивы на повороте. Глухо рычу от ярости.
Анюта тяжело дышит по ту сторону прутьев. Её лицо покрыто ярким румянцем, одна щека поцарапана, волосы растрёпаны. Дикая лань ускользнувшая от хищника. Видели бы её сейчас мои родители… Гневно трясу прутья и пытаюсь её схватить. Она проворно отскакивает, но ровно настолько, чтобы я не мог до неё дотянуться. Ни сантиметра больше. Мы оба не можем говорить, но слова и не нужны.
Постепенно, наше дыхание выравнивается. Левая сторона спины наполняется болью, рука сжимающая крапиву горит огнём, но ещё сильнее горит внутри меня. Я съедаю Анюту глазами, пытаясь испепелить её на месте, но она спокойно смотрит в ответ отрешённым взглядом лайки. Затем, происходит нечто странное: она делает шаг вперёд и просовывает обе руки сквозь прутья. Её ладони смотрят вверх, глаза светлы и безмятежны.
– Уговор есть уговор, – говорит она кривя рот. – Ну, давай, стегай!
Дважды повторять мне не нужно. Хлещу её всласть и на совесть, пока в руке не остаются измочаленные зелёные лоскуты. Отбрасываю их в сторону. Этого мне мало, но я полностью обессилил. Отхожу на шаг и пытаюсь осмотреть свою спину. Крови вроде нет. Анюта неспешно опускает руки. Она кажется и не почувствовала моей экзекуции.
– Приходи сегодня на чай вечером, – говорит она будничным тоном. – Мама разрешила. А потом в бильярд сыграем. Придёшь?
У меня отвисает челюсть. Чай? Бильярд? Это что, очередной розыгрыш? Я окончательно сбит с толку и не знаю, как реагировать. Анюта будто не понимает моего замешательства.
– Так что, придёшь? Пожалуйста…
Её глаза смотрят с искренней мольбой. Я что-то мычу и киваю головой. Она облегчённо улыбается.
– Тогда жду тебя к пяти.
Внезапно она прислоняется лицом к прутьям и выдаёт:
– Можешь не верить, но я её видела… Прямо здесь… У калитки…
Затем она вспархивает на крыльцо и исчезает за дверью, а я ещё какое-то время очумело топчусь на месте. Духота валит с ног. Вздыхаю и стало плетусь домой. На перекрёстке стрижи снова пикируют на меня с высоты, но я их не слышу. Последние слова Анюты кружатся вокруг меня как траурные бабочки. Я чувствую трепет их чёрных крыльев на своём лице. Потом всё стихает. На время.
Глава 2
После четырёх становится чуть прохладнее. Солнце уже не прожигает насквозь, а просто палит. Готовлюсь уходить, когда подходит отец. У него отличное настроение. Рыжие усы топорщатся во все стороны, на голове шляпа из газеты, руки по локоть в зелёной краске.
– Ну, что, кавалер, никак к Анне Олеговне в гости намылился, а?
Я молчу. Что тут скажешь?
– Значит намылился, – радостно вещает он. – Смотри, у неё там всё строго – этикет!
Корчу гримасу. Эта игра мне уже порядком надоела. Родители вечно называют Анюту исключительно Анной Олеговной и считают её настоящей юной леди. Особенно когда она чинно катается на велосипеде по переулку в чистеньком платье, белоснежных гольфах и широкополой шляпе. Ни дать ни взять Великая княжна Шатурская. И ещё эти их чаепития ровно в пять часов, и бесконечный английский во время каникул, и чистые ногти… Живой упрёк мне. Но я терплю. Роль чудовища рядом с красавицей меня вполне устраивает. Хотя никакая она и не красавица. Обычная девчонка. Ну, может, симпатичная… Главное, что мы друг друга понимаем.
Так само вышло, не специально. С прошлого лета, когда мы на Разрыве чуть не утонули. Хорошо родители не узнали, а то было бы нам… Вовремя нас тогда Кастрюля вытащил. Кастрюля, это кличка. Парень у нас есть такой. Несколько лет назад ребята в деревню пошли, за бензином для мопедов, кто с чем, так он с кастрюлей припёрся. Смеху было… Никто его, конечно, Кастрюлей в открытую не зовёт – здоровый он больно, голову разом открутит, но кличка приклеилась, теперь уж не все и имя то его помнят.
Ну, вытащил он нас, в чувство привел, мне затрещину мне дал – «для профилактики дебилизма», Анюту, ясное дело не тронул. Рыцарь… А когда мы обратно шли, Анюта вдруг меня за руку взяла. Ненадолго. Просто взяла и мы шли рядом, пока тропинка широкая была. Даже и не говорили ничего. Потом как обычно пошли, потому, что на выходе место узкое и мостик. Больше она так не делала, но что-то поменялось. Может не сразу, я не отмечал, но точно поменялось. Мы иногда даже не с полуслова друг друга понимаем, а вообще без слов. Чистая телепатия, даже жутко. Хотя так не всегда. Когда она, к примеру, страсти свои рассказывает, я вообще не отличаю, где правда, а где выдумка. То есть мне понятно, что она всё придумывает, но вечно такое чувство, будто то не врёт. Девчонки так умеют, этого у них не отнять.
– Рубашку надел чистую?
Мать высовывает голову с кухни и придирчиво меня осматривает.
– Надел…
– А почему не расчесался?
– Я расчесался…
Она качает головой.
– Смотри там, у Анны Олеговны, веди себя… достойно!
«Достойно!» Отец покатывается со смеху. Я едва не плачу от досады.
– Ну мам, хватит уже…
– А что, – балагурит отец, ловко прихлопывая на своей груди жирного слепня. – Мать дело говорит. Анна Олеговна девушка хорошая. В самый раз бы тебе, разбойнику, невеста была, да только ведь не возьмёт… Английский не знаешь, волосы не расчесываешь, спину ободрал где то… Смотри, потом поздно будет!
Заливаюсь краской и спешу к калитке. Время у меня ещё полно, но я уж лучше по жаре погуляю… Слышу, как мать теперь заступается за меня – мол и я тоже жених завидный, не чета некоторым. Отец снова хохочет. Он вообще у меня весельчак.
На улице выдыхаю, снимаю рубашку и неспешно бреду вдоль заборов. Дачи живут своей жизнью. Мелюзга после дневного сна торопится в сопровождении бабушек на карьер. Там, как в песчаном корыте, они будут резвиться пока не придут сумерки, и их визги будут слышны даже в лесу. Потом их взбудораженных и счастливых поведут под неусыпным конвоем назад. До следующего ослепительного дня.
Кто постарше лягушатником брезгуют, идут сразу на Разрыв. Так у нас большущее торфяное озеро называется. Чтоб до него добраться, нужно через все участки пройти, перебраться по мостику через канаву и ещё по лесу минут 15 топать. Не ближний свет, но, но деваться особо некуда. В другие места только на машине, да и там толчея будь здоров. Лучше уж у себя. По крайней мере все свои.
У берега на Разрыве глубина метра два, а в центре – так и все пять будет, но по большей части озеро всё равно мелкое. Днём вода там почти горячая и коричневая от взбудораженного торфа. Бултыхаешься там как в похлёбке, никакого удовольствия, но делать нечего. А вот утром там хорошо. За ночь всё успокаивается и озеро абсолютно черное становится. Если ветра нет, то будто гранит в берега налит, а на нём кувшинки резные плавают, белее снега. В это время у берега большущие окуни берут. Степаныч всех уверяет, что здесь и налим, и сом имеется, но я не видел что-то.
Степаныч ещё одна местная легенда. Вместе с Настюковым тут с первых дней. Моряк Северного флота – сухой, жилистый, безвозрастный, зимой и летом цвета морёного дуба, ну и понятное дело, всегда подшофе. Жена у него давно умерла, дети разъехались, а внуки «коекакеры» приезжать на дачу отказываются. Но Степаныч и в ус не дует. Устроил себе домик, соорудил баньку, развёл пасеку и знай самогон свой чудовищный свежим луговым мёдом да кислющими яблоками закусывает. «Гнать, только гнать!» – все его девиз на дачах знают.
Он к нам тоже иногда захаживает. На рюмочку чая. Раз он после такой рюмочки, «по большому секрету» отцу моему рассказывал, что когда то давно, лет 10 назад, прибежал к нему поздно вечером Настюков. Налей, говорит, Степаныч, самогону, очень нужно, а у самого глаза как блюдца. Ну, Степаныч парень флотский, трезвый лишнего не спросит… Впустил товарища заводского, налил как полагается. Сели, выпили, повторили, добавили, по новой начали, а потом Настюков ему и говорит: «Я, говорит, брата своего сегодня утром встретил… На Демьяновых болотах… Того что в 45 пропал… Вышел из-за поворота, а он стоит на тропинке, улыбается… Совсем не изменился с тех пор… Привет, говорит, Илья… Как жизнь?.. И вроде обнять хочет… Только обниматься я не стал – сбежал… До самого дома не останавливался…» Такая вот история.
Когда Борька алкаш, сторож наш первый, на Разрыве утонул, его долго найти не могли. Глубоко и ила на дне много. Два дня воду баламутили, пока не вытащили. Под корягу заплыл. Мужики рассказывали, что когда его выволокли, он весь седой был, хотя до этого волосы у него совсем черные были, цыганистые. Испугался видно перед смертью крепко. У Степаныча, понятное дело, на этот счёт своя теория имеется. Ушма, говорит, Борьку утопила, оттого и поседел он.
Только сам же он до этого случая рассказывал, что если Ушма кого утащит, то его уже не найти. К утопленникам у неё любовь особая. С этим все соглашаются. Труп она по корягу на дне запрячет понадёжнее и навещает потом время от времени, проверять, как он там… Волосы ему расчёсывает, в глаза смотрит… Не дай бог любимец её пропадёт – люди найдут или течением вынесет – рассердится жутко. Пока кого то другого не утащит к себе взамен, не успокоится. Поэтому раньше, если кто на здешних болотах пропадал, местные его и не искали особо. Так только, для порядка походят, покричат и домой, от греха подальше. Бывало даже и найдут утопленника, но не трогают, оставляют как есть. Чтоб Хозяйку не гневить. Мертвецу то уже всё равно, а остальным спокойнее.
Мотаю головой. Про Ушму думать не стоит. И так уже кошмары замучили. Я родителям не говорю особо, глупо же. Да и чем они помогут? Я и сам знаю, не маленький, что мерещится мне всё это. Только одно дело это днём понимать, а другое – ночью. Пока светло проблем то нет, но как вечер наступает, прям беда, хоть спать не ложись. Я уж и зеркало на ночь у себя занавешиваю и картины, да только без толку – все равно кажется, что бродит кто-то по комнате, к кровати подходит, смотрит… Лампу включишь – никого, а выключишь обратно – так ещё хуже становится. Вот я и лежу, читаю пока совсем глаза слипаться не начинают. Тогда если свет выключить и уснуть быстро, то ничего. Но если полежишь минут пять-десять, опять мерещится всякое начинает. Тут уж не до сна…
Мать догадывается, конечно. Ругается, что читаю допоздна. Говорит, нечего мне одному на втором этаже спать, раз такой пугливый. Так только на первом этаже не лучше. Они то спят себе, горя беды не знают, а я не могу. Только глаза закрою, как пол скрипеть начинает или дверь на веранду. Отец её не закрывает, душно ему, а я, получается, рядом с дверью лежу. Вот мне всё и кажется, что сейчас из за неё выглянет кто или рука покажется… А может и выглядывает…
Я раз проснулся, а ко мне идёт кто-то, черный-чёрный. Я как заору, а это отец ночью в туалет встал. Чуть, говорит, инфаркт не получил тогда… А в другой раз тоже, глаза открыл, а посередине комнаты кто-то стоит, головой аж до потолка достаёт. Я сначала думал отец, а потом слышу он в дальнем углу сопит. Я хотел было закричать, да от страха и вдохнуть не мог. Так и лежал ни живой ни мертвый… Потом то, ясное дело, я понял, что это сон был – приснилось мне, что я проснулся. У меня такое бывает. Проснусь вроде, сяду в кровати, только захочу свет включить, а из стены вдруг рука как выскочит и хвать меня! Жуткая такая рука, большущая, с когтями… Или вот ещё лучше – проснусь, повернусь на другой бок, а там лежит кто-то, жуткий такой, черный весь и смотрит на меня в упор… И запах от него тухлый… Тут уж я ору будь здоров, но такое слава богу редко бывает.
Настюков рассказывал, что у Ушмы всегда вода с левой руки течёт. Примета мол такая, не спутаешь. Если, говорит, выйдешь рано утром и увидишь воду болотную у себя на пороге, справа от двери, значит Хозяйка приходила, искала кого-то. Может тебя, а может и другого кого, сразу не понять. Бывает она человека нужного подолгу ищет. Всё дома обойдёт, во все окна заглянет, у каждой двери постоит, послушает. А как найдёт, начинает уже прямиком к нему наведываться – ходит вокруг его дома каждую ночь, зовёт его по всякому, пока он сам к ней не выйдет или дверь не откроет, тут уж она не церемонится…
Ей и собаки на дворе не большая помеха. Она их в первую очередь увести может или уморить. Скажет им что-то, чего знать не нужно, те и сидят до утра как шальные, только пена изо рта идёт. Бывает хозяева их сами и приканчивают, думают, что взбесились. А ей только это и нужно. Чтоб не мешал никто.
У сторожа, кстати, тоже пёс была, Кабыздохом звали. Любое дерьмо с голодухи жрал. Борька его иногда неделями не кормил. Так вот Кабыздох этот, за день до того как Борька утонул, ногу ему прокусил сильно. Борька тогда сильно пьяный был, спирту где то раздобыл. Рассердился он жутко, схватил пса и повесил в сарае. Вот и думай после этого…
Нет, понятно, что черти зелёные к Борьке регулярно наведывались, не без этого, но всё по безобидному. То у него снегири, говорит, на кухне поселились, красивые, но шумят сильно, то кошка котят принесла и они к нему всю ночь на одеяло лезли, а в последний раз и вовсе с матерью покойницей целый день на крылечке общался. Спокойно так поговорили и разошлись. А тут собаку вдруг убил…
Отец у меня такие истории обожает. Настюков как к нему заглянет, так хоть до утра просидеть могут, пока мать не разгонит. Особенно если под «Зубровку». Сам то отец не особо пьёт, а вот Настюков пригубить умеет. Сначала они всегда чинно сидят, неспешно, всё про дачные дела болтают, да про заводские – скукотища одним словом. Но часа через два, как бутылочка иссохнет – начинается… Истории у Настюков разные, про всё на свете. Как начнёт рассказывать – не остановишь. Иногда в такой раж впадает, что весь хозблок ходуном ходит. Глаза выпучит, ручищи свои огромные как коряги морёные разведёт и давай рассказывать, да показывать. Отец слушает – да в усы посмеивается, – ему это как в театр сходить. А я вот нет. Я как про Ушму слышу, так у меня внутри аж холодеет всё. Даже тошнит иногда. Но и уйти не могу – очень уж живописно всё Настюков показывает, каждый раз по иному. Вот и сижу так, с отцом перемигиваюсь – Ничего мол представление! – а сам от страха трясусь. Отец пока не понял, что я боюсь сильно, часто просил про Ушму рассказать. Потом только перестал, но я и так уже наизусть всё выучил, ещё с первого раза.
История то обычная. В округе таких пруд пруди. Вроде как дети у одной женщины молодой на болото ушли, за ягодами, и пропали. Мать, понятное дело, искать их пошла. Искала-искала, да не нашла, только вещи кое какие на краю болота подобрала и всё. Сгинули дети её. Утопли. Уж она горевала, уж она убивалась, никак успокоится не могла. Всё ходила по болотам, бродила, да детей своих звала. Хоть, говорит, мёртвых увидеть, хоть, говорит, в последний раз к сердцу прижать, а там уж будь что будет… Раз так брела она брела и вышла к речке. Только хотела по мосту её перейти, как вдруг слышит голос с той стороны:
– Хочешь детей своих снова увидеть?.. Хочешь к сердцу прижать?..
– Хочу, – говорит женщина. – Больше жизни хочу!
– Тогда крестик свой сними и иди прямиком в воду… Сразу их и встретишь обоих… Заждались они тебя, горемычные, ох как заждались…
Мать, не долго думая, крестик с шеи сняла, на кустик повесила и с моста в воду прыг – и сразу на дно. Да только напрасно. Обман всё это был. Утопиться то она утопилась, а детей своих не встретила, только болотной ведьмой сделалась. Бродит с той поры по болотам без устали, всё детей своих ищет… А коль своих не находит, так чужих прибирает… Особенно тех кто поменьше… Голос у неё ласковый, точно шёлк… Рука левая тонкая, белая, не смотри что вода с неё капает… Всем на загляденье баба, да только вот вторая половина у неё мёртвая… Оттого она всегда боком идёт, а правую руку свою, чёрную, за спиной прячет… Кого она той рукой ухватит – тому уже не вырваться… Уведёт за собой под воду и с концами… Зовут её тут по разному, кто то – Хозяйкой, потому как все болота в округе её владения, а кто то по старинке – Ушмой, потому как в речке Ушме она утопилась, аккурат у последнего моста на старой дороге…
Такая вот история. Речушка эта, к слову, и правда есть, хотя и не на каждой карте отыщешь. Но я нашёл. Километрах в трёх от дач петляет. Тонкая, как нитка, но длиннющая. Настюков говорит, что когда тут болота при советской власти осушать в очередной раз удумали, – дорогу узкоколейную прокладывать, – Ушме новое русло сделали, а старица её до сих пор аккурат рядом с дачами идёт…
Только ничего у них тогда не вышло. С дорогой в смысле. Речку то они вроде подвинули, но болота ещё пуще разливаться начали. Ошиблись они где то. Бились они бились – да и плюнули. Особенно после того, как тут целая бригада померла. Решили дорогу восточнее делать, у Шатуры, там дела у них лучше пошли. А бригада вся умерла, в один день. Все 9 человек. Приехала смена, а никого нет – техника стоит, вагончик заперт, ничего не сделано… Они туда, сюда, а потом вагончик то открыли, а они внутри… Больше дело было, из Москвы даже следователи приезжали, всё местных расспрашивали, но ничего особо не узнали. А чего узнавать то и так всё ясно – потревожили они Хозяйку, та их и сгубила всех разом.
Отец про тот случай тоже слышал. Говорит, дело там простое было – спиртом они все неправильным отравились. Но тут, редкое дело, Настюков со Степанычем солидарны, не переубедить – ведьма их сгубила и точка. Отец не спорит – ведьма так ведьма. С Настюковым вообще спорить себе дороже. Ещё обидится. Мужик то он хороший, всегда поможет, два раза просить не придётся, а приврать так это каждый любит, только не у всех так складно получается. К тому же, как говорит Кузьмич, спирт ведьме не помеха…
Брожу погружённый в свои мысли взад вперёд по анютиному переулку. Солнце ещё высоко, но в низине уже сгущаются первые тени – предвестники ночи. Как только закат зальёт небо кровью, тьма выползет с болот, затопит лес и устремится к дачам. Крепостной ров фонарей задержит её, но лишь на полчаса. Затем она поглотит улицы, навалится на дома, прильнёт бездонными глазами к помертвевшим окнам, и призраки будут восседать на её безбрежной спине…
– Эй, ты чего встал, заходи! Свифт на привязи.
Я вздрагиваю. Анюта машет мне с крыльца. Наконец то! Быстро надеваю рубашку. Анюта ждёт. Она снова девочка-припевочка – причесанная, умытая, в новом платье и даже царапины на щеке не видно. В своей нелепой клетчатой рубашке я кажусь рядом с ней деревенским увальнем, но мне и дела нет. Чай, рубашка, этикет – пустые слова. Меня манит одно – бильярд. Все знают, что на втором этаже у них есть немыслимая роскошь – настоящий бильярдный стол и деревянное кресло-качалка. Олег сам все смастерил. Только вот гостей он туда почти не водит, тем более мальчишек. Я и чай то у них всего два раза пил. И то, в первый раз с отцом приходил, после той аварии, так что это не в счёт. Неужели и правда сыграем? Или опять обманет? А вдруг Олег не разрешил на самом деле, а она соврала мне?..
Мама Анюты встречает меня у стола. У неё уставший вид. От жары наверное.
– Добрый вечер, Алексей!
– Добрый вечер, Галина Владимировна!
– Ты как раз вовремя. Садись. Чай готов.
В крошечной гостиной душно. Вкусно пахнет деревом, кухней и сухими травами. Анюта чинно разливает чай. Мама рассеянно улыбается. Я пытаюсь ничего не уронить. Беседа не клеится, но никто и не настаивает. Всё разморены и погружены в свои мысли.
От чая и волнения меня бросает в жар. Рубашка начинает прилипать к телу. Хочется все сбросить и выскочить на улицу голышом. В слепой надежде проверяю верхнюю пуговицу рубашки, но и она, и последующая уже расстёгнуты, а дальше нельзя – этикет… Решаю, что если после всех этих мучения мы не сыграем в бильярд, я точно Анюту задушу.
Зло макаю печень в чашку и грызу его забыв про все приличия. Чёрт бы вас всех побрал с вашими дурацкими правилами! Слушаю, киваю головой, что-то говорю. Спина насквозь мокрая, аж передёргивает всего, но я заложник чайных условностей. Господи, когда же всё это кончится?! Анюта тоже не находит себе место и поминутно глядит на часы на стене. Иногда мы обмениваемся заговорщицкими взглядами и это придаёт мне сил.
К счастью, через 20 минут наше чаепитие неожиданно заканчивается. Мама вдруг внимательно смотрит в пространство за моей спиной, потом жалуется на головную боль, быстро встаёт и уходит на кухню. Это выглядит странно, но размышлять об этом мне некогда: Анюта уже тянет меня на второй этаж. Её глаза снова черны, но мне все равно. Я не верю своему счастью. Быстро поднимаемся по узкой лестнице и открываем люк. Он легче чем кажется. Ступаю на деревянный пол как на поверхность Луны. Я в святая святых! Как долго я об этом мечтал! Будет что завтра рассказать Кольке. Уж он обзавидуется…
Наверху тоже душно, но теперь я готов терпеть. Жадно оглядываюсь по сторонам. Интерьер подчёркнуто спартанский, как и везде в доме. Стены обшиты вагонкой, в центре большой бильярдный стол на толстых ножках, слева узкий диван, справа – журнальный столик с проигрывателем и кучей пластинок. По другую сторону высится громоздкое кресло-качалка покрытое толстым пледом, рядом с ним высокий торшер с большим ярко-красным абажуром. За каминной трубой кипа старых журналов и какие-то рыболовные снасти. Над ними, на толстой бельевой верёвке висят пучки мяты и зверобоя. Идеально!
Пока я таращусь по сторонам, Анюта закрывает люк, распахивает окно и без лишних слов протягивает мне кий.
– Разбивай!
