скачать книгу бесплатно
«В двадцатом веке в связи с развитием средств сообщения необычайно возросло количество банкетов. Я верю, что, вступив во второй год русско-японской войны, который должен принести много перемен, наш победоносный народ оказался перед насущной необходимостью постичь по образцу древних римлян искусство горячих ванн и опоражнивания желудков. Меня повергает в глубочайшее беспокойство мысль о том, что если этого не сделать, то вся наша великая нация в ближайшем будущем подобно Вам превратится в желудочнобольных…»
«Опять “подобно вам”? – подумал хозяин. – Этот человек начинает меня раздражать».
«При сложившихся обстоятельствах мы, люди, хорошо знакомые с Западом, окажем неоценимую услугу всему обществу, если глубоко изучим старинные предания и легенды, возродим уже забытые истины, сделаем их всеобщим достоянием и, как говорится, пресечем зло в корне. Тем самым мы вознаградим государство за то, что сейчас имеем возможность в любое время предаваться увеселениям…»
– Какие-то странные вещи он пишет, – покачал головой хозяин.
«Вот почему я сейчас охочусь за сочинениями Гиббона, Моммзена[31 - Моммзен Теодор (1817–1903) – видный немецкий буржуазный историк. Основные работы: «Римская история», «Римское государственное право».], Смита[32 - Смит Голдвин (1823–1910) – английский критик и историк.] и других, но, к моему великому сожалению, все еще не могу добраться до истоков истины. Однако, как Вам известно, у меня такой характер, что если мне что-нибудь взбредет в голову, то я ни за что не успокоюсь до тех пор, пока не добьюсь своего, а поэтому верю, что недалек тот час, когда будет возрожден старый способ опоражнивания желудков. Разумеется, как только я сделаю вышеназванное открытие, я немедленно поставлю Вас об этом в известность. А после того как открытие будет сделано, мне хотелось бы во что бы то ни стало угостить Вас тотимэмбо или павлиньими языками, о которых я говорил раньше; думаю, что мои изыскания будут, безусловно, ценны и для Вас, уже страдающего от несварения.
На этом кончаю свое письмо, прошу великодушно извинить за небрежное изложение мысли».
«Уж не обманывает ли он меня?» – подумал хозяин, но письмо было написано слишком серьезно, и он спокойно дочитал его до конца. Потом рассмеялся и сказал: «Ох и бездельник же этот Мэйтэй, даже на Новый год не может обойтись без проказ».
В последующие несколько дней не произошло сколько-нибудь примечательных событий, если не считать того, что в белой фарфоровой вазе постепенно увял водяной лук и распустились цветы на сменивших его ветках сливы. Такая жизнь мне окончательно наскучила, я два раза ходил навестить Микэко, но повидаться с ней не смог. В первый раз я решил, что ее нет дома, но когда пришел на следующий день, то узнал, что она больна и не встает с постели. Спрятавшись за орхидеей, которая росла в тёдзубати[33 - Тёдзубати – горшок с водой для умывания.], я подслушал доносившийся из-за перегородки разговор между учительницей музыки и служанкой. Вот о чем они говорили:
– Микэ позавтракала?
– Нет, с самого утра ничего не изволили кушать. Я уложила их на котацу, пусть погреются.
Когда я услышал этот разговор, то никак не мог поверить, что речь идет о кошке. Заботятся о ней совсем как о человеке.
Я стал сравнивать свою жизнь с жизнью Микэко и испытал при этом два противоречивых чувства: с одной стороны, мне было завидно, а с другой, радостно, что кошка, которую я люблю, окружена таким теплом и заботой.
– Что же делать, ведь она совсем ослабеет, если не будет есть.
– Ваша правда. Мы вот и то – не поедим день, так на следующий и работать не можем.
Из ответа служанки следовало, что она считает кошку существом куда более благородным, чем она. Наверное, и правда, в этом доме кошка важная персона.
– А к врачу ты ее носила?
– Конечно. Только врач попался какой-то странный. Захожу я с Микэ на руках к нему в кабинет, а он: «Что, простудилась?» – и хочет пощупать мне пульс. «Да нет, – говорю, – больная не я, а вот», – и показываю ему Микэ. Он рассмеялся и говорит: «Я в кошачьих болезнях не разбираюсь. Поменьше носись с ней, и она мигом поправится». Ох и жестокий человек, правда? Я рассердилась: «Не хотите смотреть – не надо, а смеяться нечего. Для меня эта кошка дороже всего на свете». Посадила Микэ за пазуху и прямо домой.
– Так-с…
«Слово-то какое мудреное “так-с”, у нас в доме ничего подобного не услышишь. Нужно состоять в родстве с какой-то там Тэнсёин-сама, чтобы так говорить. Уж очень изысканное словцо», – с восхищением подумал я.
– Жалуются они все на что-то, и теперь у них горлышко болит. От простуды кто угодно закашляет…
Речь служанки была отменно вежливой, недаром она состоит в горничных у особы, имеющей отношение к Тэнсёин-сама.
– К тому же в последнее время появилась какая-то новая болезнь, туберкулез легких называется что ли…
– И правда, сейчас что ни день, то новая болезнь: туберкулез, чума; все время надо быть начеку.
– Мы в старину о таких напастях и не слыхивали. Ты тоже будь осторожнее.
– Конечно, конечно.
Служанка была очень растрогана.
– Как же она могла простудиться, ведь вроде не так уж часто и на улицу выходит…
– Вы знаете, у них в последнее время завелся плохой приятель, – с торжественным видом, словно поверяя государственную тайну, произнесла служанка.
– Плохой приятель?
– Да, такой неопрятный кот, живет у учителя на проспекте.
– У того самого учителя, который каждое утро кричит не своим голосом?
– Вот именно, когда он умывается, всегда орет, как резаный гусак.
«Орет, как резаный гусак» – очень образное выражение. У моего хозяина есть такая привычка: когда он полощет по утрам в ванной рот, то постукивает зубной щеткой по горлу и издает при этом весьма странные звуки, нисколько не беспокоясь о том, что они могут быть неприятны окружающим. Когда он не в духе, то гогочет изо всех сил, а если настроение у него хорошее, это гоготание становится еще громче. Одним словом, плохое ли у него настроение, хорошее ли – он, не переставая ни на секунду, орет свое «га-а, га-а». Жена хозяина уверяет, что раньше у него не было такой привычки, но однажды, после того как они поселились здесь, он неожиданно загоготал, и теперь уже ни один день не обходится без этого. Что и говорить, привычка не из приятных, и мы, кошки, никак не можем взять в толк, почему он упорно продолжает проделывать это каждое утро. Впрочем, дело не в этом, уж очень меня укололи слова «неопрятный кот», и я стал слушать еще внимательнее.
– Не знаю, что за заклинания он выкрикивает таким голосом. До Реставрации[34 - Реставрация – термин, принятый в японской историографии для обозначения переворота Мэйдзи 1868 года. Этот переворот нанес сильный удар по японскому феодализму и способствовал переходу страны (хотя и не полному) на капиталистические рельсы и широкому приобщению ее к европейской и американской культуре.] даже слуги – и те имели понятие об этикете, и никто в усадьбах не умывался подобным образом.
– Ах, ах, ну конечно же!
Служанка слишком часто приходила в восторг, и тогда ахам да охам не было конца.
– Ничего удивительного, что у такого хозяина и кот бродяга, ты его поколоти слегка, когда он придет в следующий раз.
– Непременно поколочу. И не иначе как из-за него заболела наша Микэ. Уж я непременно отомщу ему за это.
«В каком ужасном преступлении ты меня обвиняешь, – подумал я. – Теперь мне нельзя без особой надобности показываться тебе на глаза». Так и не повидавшись с Микэко, я вернулся домой.
Хозяин сидел в кабинете и что-то усердно писал. Он, должно быть, страшно рассердился бы, если бы я рассказал ему, что о нем думают в доме учительницы музыки, но, как говорят, блажен тот, кто не ведает, – что-то бормоча себе под нос, он изо всех сил старался придать себе вид святого поэта.
И тут неожиданно явился Мэйтэй-кун, тот самый Мэйтэй-кун, от которого только что получено письмо, где он извещает хозяина о своей занятости и сожалеет, что не может лично поздравить его с Новым годом.
– Наверное, какое-нибудь синтайси сочиняешь? Покажи, если что-нибудь интересное, – сказал он.
– Угу, – нехотя произнес хозяин. – Вот неплохой рассказ попался, дай-ка, думаю, переведу.
– Рассказ? Чей рассказ?
– Не знаю чей.
– Неизвестного автора? Что ж, и у неизвестных авторов бывают очень хорошие вещи, вовсе не следует относиться к ним пренебрежительно. А где был напечатан этот рассказ?
– Во втором томе школьной хрестоматии, – как ни в чем не бывало ответил хозяин.
– Во втором томе хрестоматии? При чем здесь хрестоматия?
– А при том, что замечательное произведение, которое я перевожу, входит как раз во второй том хрестоматии.
– Брось шутить! Ты, верно, задумал отомстить мне за павлиньи языки.
– Я не такой лгун, как ты, – ответил хозяин и покрутил ус. Он оставался совершенно невозмутимым.
– Рассказывают, что когда-то в старину один человек спросил у Санъё[35 - Рай Санъё (1780–1832) – конфуцианский философ и историк.]: «Сэнсэй, не попадалось ли вам в последнее время какое-нибудь выдающееся произведение?» Тогда Санъё достал долговую расписку, написанную конюхом, и сказал: «Из созданных за последнее время выдающихся произведений на первом месте стоит вот это». Кто знает, вдруг и у тебя обнаружился тонкий литературный вкус. А ну, читай, я послушаю.
Мэйтэй-сэнсэй говорил так, словно он был самым большим авторитетом в вопросах литературы.
Голосом монаха из секты дзэн, читающего заветы великого Дайто Кокуси, оставленные им в назидание потомкам, хозяин забубнил:
«Великан Тяготение».
– Что за «великан тяготение»?
– Это заголовок такой: «Великан Тяготение».
– Странный заголовок. Не пойму, что он означает.
– Здесь имеется в виду великан, имя которого Тяготение.
– Не совсем гладко, ну ладно, пока так и оставим, заголовок как-никак. Читай побыстрее сам рассказ. Дикция у тебя приятная, с удовольствием слушаю.
– Только не перебивай меня, – предупредил хозяин и снова принялся за чтение:
«Кэт смотрит из окна на улицу. Там дети играют в мяч. Они подбрасывают его высоко вверх. Мяч летит все выше и выше. А через некоторое время падает. Дети снова подбрасывают его. И так много раз подряд. И каждый раз мяч возвращается на землю. “Почему он падает? – спрашивает Кэт. – Почему не летит все выше и выше?” – “Потому, что в земле живет великан, – отвечает мать. – Это великан Тяготение. Он сильный. Он все притягивает к себе. Он притягивает дома к земле. А если бы не притягивал, то они улетели бы. Дети тоже улетели бы. Ты, наверное, видел, как опадают листья. Это великан Тяготение зовет их. Тебе, наверное, приходилось ронять книгу. Это великан Тяготение зовет ее: “Иди сюда”. Мяч начинает подниматься в небо, но тут его окликает великан Тяготение, и он падет на землю”».
– И все?
– Угу. Разве плохой рассказ?
– Ах, что ты, он произвел на меня огромное впечатление. Нежданно-негаданно получил подарок в знак благодарности за тотимэмбо.
– Никакой это не подарок. Просто понравился мне рассказ, вот я и попробовал его перевести. Ты не согласен со мной? – произнес хозяин, вопросительно глядя на очки в золотой оправе.
– Я поражен. Никогда не думал, что ты способен на такие шутки, вот и попался на удочку. Сдаюсь, сдаюсь. – Мэйтэй громогласно объявил о своем поражении, но хозяин так и не понял, что имеет в виду его приятель.
– У меня, – сказал он, – даже в мыслях не было заставить тебя сдаться. Просто рассказ показался мне интересным, и я попробовал его перевести. Только и всего.
– Ах, как в самом деле все забавно получилось! Только этого твоего высказывания не хватало для полноты картины. Потрясающе! Я преклоняюсь перед тобой.
– Не надо преклоняться. Недавно я забросил живопись и решил вместо этого заняться писательским ремеслом.
– Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с твоими картинами, которые лишены перспективности изображения и отличаются удивительным несоответствием цветов. Я в совершеннейшем восторге от перевода.
– Ну, раз ты так хвалишь, то я с еще большей охотой буду продолжать заниматься литературным творчеством, – ответил хозяин. Он упорно не желал понять истинный смысл слов своего собеседника.
В это время в комнату вошел Кангэцу-кун.
– А, здравствуй, – приветствовал его Мэйтэй-сэнсэй. – Только что я прослушал одно великолепнейшее произведение, и дух тотимэмбо уже не витает над нами.
– Вот оно что, – воскликнул Кангэцу. Очевидно, ему был понятен намек Мэйтэя. Только хозяин пребывал в полном неведении и не испытывал никакой радости.
– Недавно, – обращаясь к Кангэцу-куну, сказал хозяин, – по твоей рекомендации ко мне приходил человек по имени Оти Тофу.
– Зашел все-таки? Он очень честный парень, этот Оти Коти, но у него есть свои странности, и я боялся, как бы его визит не доставил вам беспокойства. Но он так просил познакомить…
– Особого беспокойства он мне не причинил…
– Неужели он вам ничего не рассказывал о своем имени?
– Нет, об этом разговора, кажется, не было.
– Да ну! Ведь у него привычка каждому новому знакомому объяснять свое имя.
– Как же он его объясняет? – вмешался Мэйтэй-кун, который долго ждал подходящего момента, чтобы вступить в разговор.
– Он очень обижается, когда «Коти» читают на китайский манер.
– Отчего бы это? – спросил Мэйтэй-сэнсэй и взял из замшевого с золотым узором кисета щепотку табаку «Кумой».
– Он всегда предупреждает: «Мое имя не Оти Тофу, а Оти Коти!»
– Странно, – произнес Мэйтэй, глубоко затягиваясь.
– Это объясняется исключительно его увлечением литературой, ведь если читать «Коти», то получается целое выражение «там и сям»; кроме того, он чрезвычайно гордится тем, что его имя и фамилия образуют рифму. Поэтому, когда «Коти» читают на китайский манер, он жалуется: «Растолковываешь, растолковываешь, и все без толку».
– Самое настоящее чудачество, – заявил Мэйтэй-сэнсэй тоном, не допускающим возражений, и вдруг, сжав в руке трубку, закашлялся – табачный дым, который сэнсэй в это время выдыхал из легких, изменил направление и, не дойдя до ноздрей, попал в дыхательное горло.
– В тот раз, – посмеиваясь, заговорил хозяин, – он рассказал мне, как исполнял роль лодочника на собрании кружка декламаторов и как над ним посмеялись студентки.
– Вот-вот, – Мэйтэй-сэнсэй принялся выколачивать трубку, и я поспешил отодвинуться подальше. – Этот самый кружок! Мы говорили о нем, когда я угощал Тофу тотимэмбо. «На следующее собрание, – сказал он, – мы решили пригласить известных литераторов. Прошу и вас оказать нам честь своим присутствием». Опять, спрашиваю, будете читать сэвамоно Тикамацу? «Нет, теперь мы возьмемся за более современные вещи, думаем остановиться на “Золотом демоне”[36 - «Золотой демон» – роман японского писателя Одзаки Коё. Омия – героиня романа.]». «Какая же тебе, говорю, досталась роль?» А он отвечает: «Я буду Омия!» Зрелище обещает быть забавным: Тофу в роли Омии. Обязательно побываю там, устрою ему овацию.
Кангэцу-кун как-то странно усмехнулся:
– Да, это будет забавно.
– Однако он хороший парень – исключительно искренний и весьма серьезный. Не то что Мэйтэй.
Хозяин сразу отомстил Мэйтэю и за Андреа дель Сарто, и за павлиньи языки, и за тотимэмбо. Но Мэйтэй-кун словно пропустил его слова мимо ушей и только улыбнулся:
– Ничего не поделаешь, у меня нрав, что кухонная доска из Гётоку[37 - …кухонная доска из Гётоку – выражение, обозначающее человека глупого, но обтесавшегося в обществе.].
– Да, примерно так, – сказал хозяин. По правде говоря, он не понял, что значит выражение «кухонная доска из Гётоку», но ведь недаром он был учителем и лгал на протяжении многих лет – в трудные минуты педагогический опыт приходил ему на помощь.
– А что значит «кухонная доска из Гётоку»? – с простодушным видом спросил Кангэцу. Хозяин, глядя на вазу с цветами, стоявшую в нише, произнес: «Эти цветы я купил еще перед Новым годом, когда возвращался из бани, хорошо сохранились, правда?» – и таким образом сумел перевести разговор на другую тему.
– Твои слова напомнили мне об одном удивительном случае, который произошел со мной перед Новым годом, – заговорил Мэйтэй, ловко жонглируя своей трубкой.
– Что за происшествие? Расскажи, – с облегчением вздохнул хозяин, видя, что со стороны «кухонной доски из Гётоку» ему уже не угрожает никакая опасность.
И Мэйтэй-сэнсэй рассказал следующее:
