скачать книгу бесплатно
– В надкусанном яблоке?
– Ну да! Годфри никогда к нему не прикоснётся. Боится этого яблочка, как будто оно настоящее. Вот дурашка! – хихикнул призрак. – Если хочешь, можешь тоже спать в витраже. Хотя… у тебя есть превосходная шляпа… Можешь затаиться под ней.
– Она не моя, – признался ветер, – как и все эти вещи!
– Где-то я их видел… вернее, на ком-то. Погоди, – и Вард прищурил сначала левый, затем правый глаз. Подёрнул носом, точно высококлассная крыса, и сказал: – Там, на шляпе, вышиты какие-то буквы: G. L. with love[5 - G. L. with love (англ.) – «Г. Л. с любовью».]. G. L.? G. L.? В нашем городе был только один G. L.! Генри Лайтрейн. Ну да, эта шляпа принадлежала ему. Ныне покойному мистеру Лайтрейну, мужу старушки Энжи, Анжелины Лайтрейн. Она что, тебе её подарила?
– Это не очень приятная история… – вздохнул ветер. – Я выглядел нелепо.
– Отлично! – обрадовался Вард. – Вот и расскажешь!
Обожаю нелепости.
И они полетели. Вдоль старых каменных стен, украшенных ветками можжевельника. Мимо вечно бодрствующих икон. На секунду Варду и Уиллу показалось, что сам святой Эндрю смотрит на них со своей иконы с лёгкой укоризной. А вот святому Патрику, напротив, до их полёта и дела нет.
Драконоборец святой Георг миролюбиво помахал друзьям рукою и вновь вернулся к своему змею. Тот хоть и стал ручным за века дрессировки, а всё равно нет-нет да рвался на волю. Вот и приструнил его Георг: «Спрячь клыки, гостя напугаешь».
Но приветливее всех выглядел Святой Николай. Призрак и ветер пролетали мимо него в том миг, когда Уилл закончил свою историю о «взбесившейся леди и зонтике». Святой Николай улыбнулся путникам сквозь рыжий огонь алтарной свечи, всем своим расположением напоминая о приближении Рождества.
– Мне показалось, что этот дядюшка нам рад, – сказал Уилл Варду. – Он даже улыбается… Или это огонёк свечи чудит?..
– Дядюшка… Это Святой Николай, – заметил Вард. – Покровитель путников, а ещё – лучший друг всей детворы и взрослых, особенно верящих в чудеса… Проще говоря, он тот самый Санта-Клаус, отец Рождества! Дети пишут ему письма задолго до праздника. Просят его о чём-нибудь. А Санта-Клаус – ну или Святой Николай – письма эти читает! И если дети вели себя хорошо, слушались отца и мать, то он непременно исполнит их желания. Если верить, конечно. Во как!
– Никогда о нём не слышал. Он наверняка очень добрый, раз исполняет желания детей! Вард, ты тоже писал ему письма?
– Писал, – вздохнул призрак.
– И что, Святой Николай, или как его там… Клаус! Он всё исполнил?..
– Вроде того… Давно это было. Полетели дальше!
– Полетели. Расскажи, что вы там не поделили с Годфри.
– Её звали Грейси Льюис, – начал Вард и, усевшись на дубовую скамью с резными розами, добавил с усмешкой: – Здесь, на этой скамье, мы должны были встретиться. Но в тот день она не пришла. Грейси Льюис… Моя дорогая Грейси.
* * *
Вард Олдмен, без шуток, был отличным парнем. Дружелюбным и, как бездомный кот, любопытным и ловким. Он с упоением наблюдал за этим миром, изучая великолепие цветов и нотную грамоту городских ароматов. Вард многое зарисовывал, ещё больше запоминал. Он частенько воссоздавал из солёного теста, украденного с домашней кухни, или из привередливой глины образы случайных прохожих, а то и все свои настроения.
Вард скакал на четвереньках, чтобы лучше понимать лягушек. Выл на луну, как и полагается любому воспитанному волку. А однажды он ел из собачьей миски. Чем сильно напугал старого дога Джека: тот долго обнюхивал своего хозяина, бодал его и укоризненно фыркал, но так и не понял, зачем же юный Вард дочиста вылизал деревянную посудину.
– Нужно класть на одну горсть больше, – заметил тогда мальчишка. – А то так и с голоду помереть можно. Правда, Джек?
Пёс на всякий случай кивнул. Но когда Вард вдруг притащил ему другую миску, доверху наполненную супом из телячьих потрохов, Джек не удержался от уморительного щенячьего визга.
Годфри был старше Варда лет на десять. Он выглядел спокойнее, рассудительнее. И если его что-то и волновало, об этом никто ничего не знал. Годфри частенько ругал младшего брата за «громкий голос» и «чрезмерное любопытство», за то, что Вард, бывало, дрался с другими мальчишками или убегал с церковной службы, чтобы просидеть полдня на берегу реки и нарисовать какую-нибудь малознакомую рыбёшку.
– Ты должен больше молиться, – говорил Годфри, – и читать правильные книги. Я подарю тебе свою Библию. На Рождество. Хочешь?
– Я прочёл её от корки до корки, – признался Вард. – Но мало что понял. Подари-ка мне лучше подзорную трубу! Кеплеровскую[6 - Телескоп Иоганна Кеплера отличался от обычного сверхновой собирающей линзой в окуляре, что позволяло увеличить его поле зрения.] или что поновее! Я хочу получше разглядеть, как улыбаются птицы, когда улетают в тёплые страны…
– Как улыбаются птицы? – переспросил Годфри, – Ох, Вард… Улыбка, как и смех, не говорит о высоком уме. Погляди лучше на ворон. Вон, собрались у молодого ильма! Статные и строгие. Они никуда не улетают. Им и здесь хорошо…
– Этих-то ты кормишь! – воскликнул Вард. – А кто накормит белых лебедей?
– Ох, Вард! Ты не должен забивать свою голову такими мыслями… – отмахнулся от брата Годфри и пошёл прочь.
– Про подзорную трубу не забудь! А то я попрошу её у Санты! – крикнул Вард, весело присвистнул и давай вместе с Джеком гонять ворон…
На Рождество Вард и правда получил блестящую подзорную трубу с боками цвета кофе с молоком. На красной праздничной ленте было написано курсивом: «Варду Олдмену от Санты. Смотри и увидишь».
А вот Годфри в то Рождество обзавёлся новой полкой для книг и тёплыми вязаными носками.
Так и жили братья – по-разному. Вард часто подшучивал над Годфри, а тот бранил Варда, но всерьёз Олдмены никогда не ссорились. Порой Годфри помогал младшему с уроками. А Вард иллюстрировал «скучные» книги брата. Ему казалось, что внутри слишком много безликих букв и многоточий. Картинки бы исправили это недоразумение.
Когда Вард вырос в большого художника-скульптора, о нём заговорил весь город. Годфри к тому времени стал священником, обзавёлся библиотекой и первыми морщинами мудрости. Родители гордились обоими братьями.
Но тут за отцом и матерью Олдменами пришла тихая старость. Она наведывалась и раньше, только её не пускали на порог. Однако… вот кукушка на часах пропела полночь, и старость сама распахнула дверь в сонный дом.
Перед смертью старики завещали сыновьям дом за разросшимся ильмом, три мешка серебра, привезённого старшим Олдменом из дальних стран, и семейный портрет, где Вард почему-то стоял на цыпочках.
Портрет тот повесили в мастерской Варда. Она располагалась в укромном месте – в подвале родительского дома. И художник мог днями, ночами, неделями не покидать её. Там он фантазировал! Частенько сдабривая свои фантазии каким-нибудь крепким зельем, вроде орехового эля и виски. Да, был у Варда, так сказать, грешок. И ни Годфри, ни кто другой не мог объяснить художнику, что подвальное пьянство – дело неблагородное. Выходить-то на свет всё равно придётся…
Но Вард уже не был тем ростком белоснежного клевера. Он не тянулся к солнцу.
После смерти отца и матушки Вард горевал. И укрывшись от чужих глаз в своём подземелье, пил. Хотя выглядел при этом трезвее трезвого. И продолжал работать. Такая жизнь – во славе, но в питие – вполне нравилась Олдмену-младшему. А он, в свою очередь, очень нравился хорошеньким девушкам, богатым старушкам, дворовым собакам… и даже самому королю, для которого однажды вылепил изящную скульптуру какой-то римской танцовщицы.
Ну а что же Годфри?.. Годфри мечтал построить на месте их старого дома церковь. В память о родителях. Украсить её голосистыми колоколами из серебра и служить ей до скончания своих дней.
Однажды вечером Годфри застал Варда трезвым. И робко попросил о помощи.
– Знаю, ты очень занят, но… Я бы хотел построить церковь.
– Для тебя, брат, я не пожалею времени, – ободряюще ответил Вард.
И с присущим ему любопытством принялся за работу.
Он даже отложил ежегодную осеннюю выставку. Извинился перед престарелыми сёстрами-близняшками Реббитс, которым пообещал портреты с десятком отличий. И попросил миссис Редхер Рыжие кудри больше не беспокоить его своими любовными стихами. Художник чувствовал: его ждёт работа над чем-то поистине монументальным.
И ничто на свете не должно было ему помешать.
Так Вард занялся чертежами. За сутки выдумал план новой церкви и скрупулёзно зарисовал все детали – от сюжетных витражей до мозаичных елейников.
Годфри был поражен! И молил брата продолжать.
Дальше Вард вылепил из китайской глины скульптуры ликующих ангелов. И собственноручно написал несколько икон.
А затем… Вард устал! И вновь вспомнил о своём ореховом эле. Тот поджидал его в потайном шкафу мастерской.
И вот работа остановилась, заглохла, словно гоночная машина на пустыре. А буксира и в километре не сыскать. Годфри страдал. Он снова бранил брата. Стыдил, призывал одуматься. Но Вард уверял, что ему крайне необходим лёгкий отпуск в компании понимающего друга. Так художник отзывался об эле.
Вот только элю было глубоко наплевать на планы Варда, и он решил растянуть их встречу, как и строительство церкви, на десяток хмельных сезонов…
Вард и Годфри не разговаривали. Город наполнился слухами о проклятом местечке за ильмом. Говорили, что там, на кирпичах отца Годфри, время остановилось. Сам же Годфри твёрдо решил отказаться от услуг брата и бросился на поиски нового творца своей церкви.
Но вдруг, как по будильнику, Вард очнулся. И пообещал больше никогда не пить спиртного. Случилось это после его персональной выставки, в честь его же дня рождения.
Взглянуть на лучшие работы Олдмена-младшего съехались гости и с севера, и с юга Англии. От особ королевских кровей до студентов и школяров. Но не блеск разномастных гостей в тот вечер смутил художника, не помпезные речи. Не из-за них он чуть было не выронил свой винный бокал и не обрызгал белое платье миссис Бланшет.
Всё из-за неё! Из-за Грейси Льюис, хрупкой студентки, стриженной под мальчишку, с большими глазами цвета утреннего янтаря. Он увидел её случайно – когда вдруг, затосковав, решил рассмотреть поближе захмелевших гостей. В такие мгновения многие из них становились самими собой. А Варду нравилось срывать с людей маски.
И вот он достал свою верную подзорную трубу, с которой так сдружился с детства. И пробежавшись глазами по репортерам, жующим втихаря эклеры, глупышкам-кокеткам и критикам, что ждали подходящего момента, дабы высказать Варду своё почтение, увидел её улыбку.
Грейси пришла на выставку со своей старшей подругой, замужней чудачкой Анжелиной Лайтрейн. Заметив Варда с подзорной трубой, Грейси ему подмигнула. И без тени смущения крикнула:
– Ищете жертву искусства? А знаете, мистер Олдмен, я тоже рисую! Не хотите взглянуть?
Вард растерялся, немедленно спрятал подзорную трубу в карман. И отвернулся, будто пёс, стащивший с обеденного стола кусок телятины.
Но тут кто-то похлопал его по спине лёгкой ладонью, и пропел:
– Мистер Олдмен, ку-ку! Меня зовут Грейси Льюис.
Я тоже рисую. Посмотрите?
– Э-э-э… – Вард обернулся.
Вместо пузырьков шампанского в глазах Грейси резвились солнечные зайчики. Она улыбалась. И Вард мягко заметил:
– Милочка, вообще-то здесь моя выставка. Все смотрят на мои работы.
– Да, весьма тоскливо… – отметила Грейси. – Ваши работы прекрасны сами по себе. В особенности «Небеса» и «Ангелы-птицы»! Но вот выставка и все эти «самые лучшие люди» – всё это весьма тоскливо. Так, что вы даже потихоньку решили напиться. Теперь веселее?..
– А вам не кажется, что вы многое себя позволяете? – хмыкнул Вард.
– А вам не кажется, что вы слишком хмурый? Как толпа ворон у недостроенной церкви, – улыбнулась Грейси. Она была вдвое младше Варда и не стеснялась своих мыслей. – Энджи сказала, что вы почти волшебник! А вы даже не хотите взглянуть на мои рисунки. А ведь вы могли бы дать им жизнь! Неужели вам интереснее топтаться среди всех этих зануд и пить вот эту горькую дрянь?
– Вы слишком молоды, мисс… Как там?.. Льюис. У меня перед этими людьми есть некоторые обязательства.
– А мне казалось, что у художника только одно обязательство… – тут голос Грейси дрогнул.
– Какое же? – приблизился к ней Вард.
– Видеть то, что другим не дано. Вот вы когда-нибудь видели улыбки птиц, улетающих в дальние страны? Н-и-к-о-г-д-а, – обиженно прошептала Грейси. – А вот я видела. И без всякой подзорной трубы! – бросила она и, толкнув Варда одним лишь взглядом, выбежала на улицу.
– Грейси! – громче всех правил приличия крикнул Вард. – Грейси, постойте!
И он вылетел за ней, надеясь, что девушка не пропала или не превратилась в жабу, как это делали все сказочные принцессы.
– Грейси Льюис! – звал он.
А она бежала по жёлтой траве и хрустящим рыжим листьям до тех пор, пока дорогу ей не преградила бойкая стая белых лебедей. Птицы раскинули перед Грейси свои мягкие крылья. И затрепетали, приказывая остановиться.
– Прочь! Прочь! – воскликнула девушка, но тут же замерла, оказавшись во власти лёгкого ветра и купающегося в нём лебединого пуха, и прошептала: – Почему я должна слушаться?
– Да потому что они тебе улыбаются, – запыхавшись, промолвил Вард, упав на землю, и расхохотался. – Ребята, ох, не зря же я вас кормил! Дикие вы мои, любимые! Теперь летите в тёплые страны! Летите, мои вечно бездомные…
И лебеди собрались в дорогу. Но прежде самый крупный из них, по прозвищу Барон, разыскал в своих перьях крошечное пятнистое пёрышко и с поклоном вручил его Грейси.
– Похоже на подарок! – присвистнул Вард. И, отряхнувшись, подошёл к девушке. – Я с удовольствием взгляну на твои рисунки.
– Может, они не так и хороши, – прошептала Грейси. – Может, у вас и правда много другой работы. И без моих рисунков…
– Работы и правда достаточно. А хочешь помочь? – спросил Вард.
– Я?.. А что нужно делать? – полюбопытствовала Грейси.
– Мне нужно завершить работу над одной… церковью. Над семейной церковью, так сказать. Я обещал брату, но вот… немного замешкался.
– Замешкались?.. А по мне, так всему своё время. Я приехала сюда из Лондона всего на один день. Из-за вас. Просто моя подруга сказала, что ваша выставка – «нечто невероятное». И начинающему художнику нельзя её пропустить. Если хотите, я задержусь. Что мне нужно делать? – улыбнулась мисс Льюис.
– Возможно, рисовать! Знаете, Грейси… Мне кажется, что с этого дня снова всё возможно.
В тот же вечер Вард пригласил девушку в мастерскую. А она принесла ему папку со своими рисунками. Художник был восхищён. Никогда раньше он не видел, чтобы кто-то так чудесно писал свет: солнечный и лунный, огонёк свечи и пламя костра, блеск звёзд и улыбку младенца. И он попросил девушку помочь ему с работой над главным витражом, где собирался увековечить Адама и Еву. Грейси согласилась.
А утром она отправила в Лондон письмо:
«Мои родные матушка и отец! Я задержусь. Мне выпала великая честь помочь одному хорошему художнику стать ещё лучше. Матушка, я рисую свет! Много света. И с каждым днём он становится всё чище.
Отец! Не брани. Но я бесконечно влюблена. И кажется, это та самая любовь. С первого взгляда. И на всю жизнь! Думаю, ты не станешь проклинать меня, узнав, что я счастлива. Позволь мне такой и остаться.
Дорогие мои! Мы с Вардом решили обвенчаться. В одной чудесной церкви. Правда, она ещё не достроена. Но мы с моим возлюбленным работаем и над этим.
Обнимаю вас. Ваш воробушек Грейси».
Так пролетел год.
И вот на закате багряной осени в городке родилась прекрасная церковь. «Церковь За лиловым ильмом» (да, так она и звалась!). Довольный работой Вард попросил у одинокого ильма, чтобы тот заслонил её стены от буйных ветров, – как заботливый отец заслоняет свою юную дочь от всякого зла.
– По весне дари ей свои лиловые цветы. Пусть распускаются они на твоих ветвях с первыми лучами апреля, – велел Олдмен-младший.
Вард любил этот лиловый ильм. Когда-то он сам посадил его в плодородную землю. Обыкновенно по весне Вард выпрашивал у ильма несколько душистых цветов, чтобы сплести из них свежий венок. И носил его на своей голове до тех пор, пока в неё, в голову, не приходила какая-нибудь сверхинтересная мысль.
Теперь же он надеялся сплести венок и для Грейси, волосы которой уже отросли до самых плеч. А сама она из воробушка превратилась в изящного юного лебедя…
Только их весна так и не наступила.
…– Вард! Ты чего замолчал? – нахмурился Уилл. И похолодил дыханием и без того ледяное плечо призрака. – Расскажи мне о вашем венчании! Уверен, это очень красивая история! Такая же красивая, как всё, что я от тебя услышал.
