Маэстро

скачать книгу бесплатно


Через час послушавшийся жену молодой композитор Верди мирно спал в своей постели. В эркере с двустворчатым окном его спальни стояла колыбель. В ней сладко посапывал шестимесячный ангел. На его чепчике искусной рукой было вышито: «Ичилио Романо Верди». Маргарита сидела укрытая пледом в плетеном кресле-качалке рядом с колыбелью. В ее руках был очень похожий детский чепец. Она ласкала кончиками пальцев вышитые на нем тем же манером «Вирджиния Мария Верди». И Маргарита плакала. Плакала горько, но беззвучно, чтобы не разбудить мужа.

На следующее утро, ровно в десять, как и было назначено, Джузеппе Верди стоял в шикарно обставленной просторной гостиной апартаментов Джузеппины Стреппони. В руке он крепко сжимал папку с партитурой своей первой оперы. Джузеппина приветствовала его безупречной в очаровательной дружелюбности улыбкой.

Глава 2

– Синьорина Стреппони, мое почтение. Я безмерно благодарен за то, что вы смогли уделить мне время, – Верди, насколько мог, элегантно поклонился.

– Рада нашему знакомству, синьор Верди. Говорят, ваша музыка заслуживает внимания.

Джузеппина невольно улыбнулась, наблюдая, как худой неловкий молодой человек в неказистом потертом черном сюртуке (костюм у Темистокле он так и не одолжил) пытался скрыть неуверенность за чрезмерно выпрямленной спиной и излишне серьезным выражением лица.

– Ваша первая опера? – произнесла она, кивнув на папку в руках Джузеппе.

– Первая, синьорина, – подтвердил он.

Верди чувствовал себя пьяным. Все в этой комнате, даже едва уловимый изысканный и утонченный цветочный аромат, было олицетворением той жизни, к которой он неудержимо стремился и внутри которой оказался впервые. Сердце его столь бешено колотилось, что почти все силы уходили только на то, чтобы это скрыть. В таких домах ему бывать еще не приходилось, как и находиться в одной комнате с такой особой, как синьорина Стреппони. Безупречная грация, подлинный аристократизм. От взгляда и поворота головы до элегантного узора, вышитого на атласной ленте, обнимающей талию. Джузеппина была на два года младше Верди, но он чувствовал себя сельским неотесанным мальчишкой рядом со знатной дамой. Единственным, что выбивалось из общей картины королевской роскоши, был простенький браслет из речного жемчуга на ее запястье. Верди и сам удивился, что обратил на него внимание.

– Довольно амбициозное решение – избрать для своей дебютной постановки стены Ла Скала… – она проверяла его на прочность.

– При всем уважении, синьорина, я искренне верю, что если у человека достаточно амбиций и мужества, чтобы стремиться к цели, возможно все, – проговорил он и изумился, насколько спокойно и уверенно звучал его голос.

Верди показалось, что ей понравился ответ. Еще одна лучезарная улыбка, и Джузеппина элегантным жестом пригласила его к открытому роялю в углу комнаты. Снова немного неуклюже поклонившись, Верди подошел к инструменту. Идеально черный, лоснящийся на солнце корпус, блестящие золотом струны, белые, как будто никогда и никем не тронутые клавиши. Верди сел на резной табурет, поставил на пюпитр партитуру, глубоко вздохнул и начал играть.

Трепетная, как порхание бабочки, мелодия медленно обрастала аккордами, становясь все более захватывающей и объемной. Джузеппина прохаживалась по комнате, все глубже и глубже погружаясь в мир, в который приглашали ее звуки. Что-то новое, необузданное, чарующее и увлекательно непредсказуемое было в путешествии мелодии, которая бурлящим потоком разливалась сейчас по ее дому.

Профессиональное чутье Джузеппину не подводило никогда, она работала с лучшими композиторами своего времени – Доницетти, Беллини, великим Россини. К концу увертюры у нее не было сомнений в том, что эта опера написана рукой гения, способного затмить их всех.

Он играл уже двадцать минут, а партитура все еще оставалась на первой странице. Джузеппина подошла к роялю и увидела, что глаза Верди закрыты. Ему не нужны были нотные листы, он помнил свою оперу наизусть. Музыка меняла ритм, печальные пианиссимо уходили в крещендо, громогласные раскаты аккордов сменялись кокетливыми переливами. Джузеппина разглядывала Верди: его лицо, его движения. Он уже не выглядел неловким или неуверенным. Теперь он был чародеем, вершащим танец звуков.

Благословленные великим талантом мужчины, а таковых ей посчастливилось встречать на своем пути в избытке, всегда вызывали у Джузеппины одновременно и почти религиозное желание поклоняться им, как полубогам, спустившимся украсить людской мир, и почти материнское желание оберегать их, как хрупких существ, чересчур остро чувствующих жизненные перипетии. Сейчас, когда она смотрела на юного, черноволосого, полностью поглощенного своей музыкой композитора, который уже казался ей красавцем, Джузеппину разрывали обе крайности, и это доставляло ей истинное удовольствие.

Дверь приоткрылась, из-за нее появилась голова Саверио. Джузеппина отмахнулась от него, как от назойливой мухи, тот послушно исчез.

Верди играл больше часа. Она и не думала останавливать его. Когда прозвучал последний аккорд, Джузеппина в задумчивости смотрела в окно. Верди открыл глаза, и как по волшебству преображение его испарилось, оставив на резном черном табурете у рояля лишь неуверенного молодого человека, ждущего приговора. На всякий случай он выпрямил спину и сделал лицо максимально серьезным. Так было бы проще пережить фиаско. Джузеппина выдержала паузу, затем повернулась. Верди неистово пытался прочитать на ее лице хоть что-то, кроме официально-вежливой учтивости, но это ему не удавалось.

– Действительно, впечатляет, – спокойно проговорила она, и интонация выдавала ее восхищение ничуть не больше, чем выражение ее лица. – Соблаговолите оставить партитуру мне. Я полагаю, вы вскоре можете рассчитывать на хорошие новости.

Успех. Вот он. Вот те слова, которых Джузеппе так долго ждал. И сейчас самое важное – с достоинством, столь чтимым в высшем обществе, его принять. Верди еще больше вытянулся, серьезное выражение лица молодого композитора стало походить на насупленное.

– Благодарю вас, синьорина Стреппони. Не позволю себе злоупотребить вашим временем ни минуты больше, – проговорил он явно отрепетированным голосом и опять поклонился.

Джузеппине стоило некоторых усилий сдержать улыбку.

– Доброго дня, синьор Верди, – кивнула она.

Чеканя шаг, Джузеппе удалился.

Когда Саверио вернулся в гостиную, Джузеппина все еще стояла у окна. Он подошел сзади и остановился на почтительном расстоянии. Жестом она пригласила его оценить наблюдаемую ею картину.

Легкий снег медленно и густо ложился большими перьями на мостовую, моментально превращаясь в огромные лужи. Прыгая через водяные преграды, Верди бежал к Маргарите, ждавшей его на противоположной стороне улицы. Размахивая руками, он что-то восторженно кричал, а она счастливо улыбалась. Добравшись, наконец, до жены, он подхватил ее на руки и обнял.

– Похоже, что он все-таки счастливо женат, – усмехнулась Джузеппина.

– И, возможно, ему может быть суждено сиять ярче могущественного Россини, – ответил Саверио.

Джузеппина улыбнулась и кивнула в знак согласия.

– Это было восхитительно, – протянула она.

Несколько мгновений Джузеппина пребывала в задумчивости, Саверио терпеливо ждал указаний.

– Ланари? – наконец спросила она.

– Через три четверти часа, синьорина.

– Оставьте меня. Мне нужно немного отдохнуть.

Саверио немедленно удалился. Джузеппина проводила взглядом чету Верди, и когда те скрылись за перекрестком, еще какое-то время смотрела им вслед. Потом она повернулась к роялю и взглянула на оставленную Верди партитуру. Аккуратные нотные листы были исписаны без единой помарки – ювелирно оформленный чистовик. Верди надеялся, что его попросят оставить партитуру. «Если бы он так же относился своему камзолу», – подумала она.

Прошло два дня тягостного ожидания, и в квартирку к Джузеппе и Маргарите ворвался Темистокле, громогласно заявив, что Верди ждут на прослушивание в Ла Скала. А еще через день ровно в три часа пополудни пустой зал великого оперного театра Милана разрывало фортиссимо многоголосых аккордов.

Верди впервые в жизни дирижировал симфоническим оркестром, но чувствовал себя так, как будто занимался этим уже пару десятков лет. Совершенно забывшись в звуках, он в состоянии эйфории отдал всего себя рукам, управлявшим игрой музыкантов. Ему было дано лишь десять минут перед репетицией другой постановки, чтобы показать увертюру к своей опере. Он был уверен, что этого будет достаточно. И не ошибся.