Бубен шамана. Книга 3

Натали Бурма

Бубен шамана. Книга 3

Глава 1: Чужое небо над родной землёй

Возвращение было не прыжком, а падением. Один миг – ослепительный хаос энергии, рёв схлопывающихся врат, боль разрывающейся связи. Следующий миг – удар о мокрый, талый снег, холодный воздух, врезающийся в лёгкие, и всепоглощающая, противоестественная тишина.

Тишина. В этом был самый большой ужас.

Игнат, Коробейников и Кирилл лежали, оглушённые, в зарослях у высокой, чёрной ограды. Рядом, с трудом поднимаясь на локтях, была Варя. Они вернулись все. Вместе. Сквозь последний, агонизирующий спазм портала, который вышвырнул их, как щепки из жернова, в нескольких верстах от цели – от Устья-Нерды.

Но эта тишина… Она давила на барабанные перепонки, звенела в ушах. Не было ни привычного гула «Синей Стрелы», которую они оставили год назад, ни даже воя февральского ветра. Был монотонный, тяжёлый, металлический гул, доносившийся откуда-то издалека. И запах. Не хвои и речной свежести, а гари, машинного масла и едкой химической сладости.

– Все… целы? – хрипло спросил Игнат, первым поднимаясь на колени. Его тело ныло, но раны, полученные в Эфирии, казалось, затянулись – время в мирах текло по-разному.

– Жив, – отозвался Коробейников, с трудом вставая и опираясь на самодельный костыль. Его лицо было пепельным. – Но где мы? Это… не тайга.

– Это ад, – просто сказала Варя. Она уже стояла, её рука инстинктивно потянулась к ножу за поясом, но ножа не было – он остался в мире кристаллов.

Они выбрались из зарослей молодого, чахлого леска и замерли.

Перед ними, на месте, где когда-то стояли избы Усть-Нерды и начиналась бескрайняя чаща, лежал Пароград.

Словно гигантская, ржавая раковина, выросшая на теле земли. Прямые, бездушные улицы, застроенные унылыми бараками из шлакоблока и гофрированного железа. Лес высоких, чугунных труб, извергающих в свинцовое небо густые, жирные клубы дыма и пара. Над всем этим высилась Центральная башня – не стройная, как в Эфирии, а массивная, уродливая, похожая на инъекционную иглу, воткнутую в плоть мира. От неё исходил тот самый, всепроникающий гул – звук тотального подчинения.

Тайга отступила. Её рубили методично, под корень, оставляя на окраинах лишь поле, усеянное пнями, словно кладбище. Воздух дрожал от отдалённых ударов паровых молотов и скрежета механизмов.

– Год… – прошептал Кирилл, и в его голосе звучал леденящий ужас. – Мы были в отрыве год. Они… они успели. Они построили его.

– Они построили кошмар, – поправил Коробейников, и в его глазах, помимо шока, вспыхнул холодный, профессиональный интерес учёного к чудовищу. – Смотрите на планировку – радиально-кольцевая, для оптимальной логистики контроля. Башня – не просто труба. Это резонатор. Примитивный, грубый, но мощный. Он не настраивается на частоты земли. Он подавляет их, создавая свой, искусственный фон. Эфирные глушители нового поколения… они работают на принципе, который мы видели в Эфирии, но извращённом.

Игнат молчал. Он чувствовал не глазами и ушами, а той самой «нитью», что когда-то вела его на восток. Нить была жива, но она не тянулась – она металась, болела, как перебитый нерв. Он чувствовал боль земли. Глухую, подавленную ярость духов, загнанных в самые тёмные, ещё не вырубленные уголки. Скорбь рек, отравленных стоками. Отчаяние камней, скованных бетоном фундаментов. И страшную, всеобъемлющую пустоту там, где раньше бился живой пульс тайги.

– Надо найти людей, – сказала Варя, её голос был ровным и твёрдым, каким становился перед боем. – Узнать, что здесь произошло. Где наши? Где Фёдор, старики?

Они двинулись, крадучись, как волки на чужой территории, к ближайшему уцелевшему поселению – деревне Журавлиха в пяти верстах. То, что они увидели там, было не лучше. Деревня вымирала. Избы стояли покосившиеся, поля заброшены. Встречные мужики опускали глаза и спешили прочь. В воздухе висела не просто бедность, а обреченность и сломленность.

В полуразвалившейся часовенке их нашёл человек. Не старик, а мужчина лет сорока, с лицом, изборождённым морщинами и копотью. Это был Артём, бывший электрик, брат которого погиб на «стройке будущего». Он узнал в них незнакомцев с чужой болью в глазах и рискнул заговорить.

– Бегите, пока можете, – прошептал он, проводя их в погреб под алтарём. – Сюда «они» не заглядывают, духи… или что от них осталось… этому месту ещё покровительствуют. Вы откуда?

– Мы ищем пропавших год назад, – сказал Игнат, не вдаваясь в подробности. – Шаманку Айну. Людей из Усть-Нерды.

Артём горько усмехнулся.

– Айну спалили их железные птицы в ту ночь. А Усть-Нерды… нет больше. На её костях Пароград и стоит. Кто успел – разбежался. Кто не успел… тех взяли на «перевоспитание» или в работники. А кто сопротивлялся… – Он махнул рукой в сторону тайги.

Он рассказал им, как всё происходило. Как после их исчезновения появились новые люди в чёрном, с мандатами из столицы. Как началась «Великая стройка». Как заставляли, соблазняли, запугивали. Как включали «глушители» у священных камней и родников, и духи стихали, а люди начинали болеть апатией. Как лучших механиков и инженеров, вроде их знакомых, либо завербовали, либо объявили вредителями.

– А «Голос тайги»? – спросила Варя, вжимаясь в тень. – Кто-то же должен был…

Артём посмотрел на неё с новой надеждой.

– Были. Сперва отчаянные парни из охотников. Пускали под откос вагонетки, резали провода. Но «они» ответили железными городовыми – автоматами. И… чистками. Вывезли семьи. Страх оказался сильнее ярости. Теперь «Голос» – это шепот. Пару человек по хуторам. Да я. Мы лишь портим то, что можем, и ждём.

– Ждёте чего? – тихо спросил Игнат.

Артём посмотрел на его потрёпанную экипировку, на странный, безмолвный свёрток за спиной, в котором угадывались очертания бубна.

– Чуда. Или конца. Всё равно.

В ту ночь, в сыром погребе, они сидели вчетвером: три вернувшихся призрака и человек, потерявший надежду. Игнат вынул бубен. В свете коптилки он казался мёртвым и бесполезным, тёмным пятном в этом мире стали и отчаяния.

– Чуда не будет, – сказал Игнат, и его голос прозвучал с неожиданной твёрдостью. – Будет работа. Очень тяжёлая, долгая и опасная. Они победили страхом и силой. Мы должны победить чем-то другим. Но сначала нам нужно найти тех, кто ещё не сломлен. Нам нужен не «Голос тайги». Нам нужен её Ритм. И чтобы его найти… – он положил ладонь на холодную кожу бубна, – …мне нужно заставить это снова звучать. Здесь. В самом сердце этой тишины.

Он посмотрел на своих спутников – на уставшего, но непобеждённого Коробейникова, на яростную, готовую к борьбе Варю, на испуганного, но не сдающегося Кирилла. Они вернулись не в свой дом. Они вернулись на поле битвы за его душу. И первый шаг был самый страшный – услышать едва бьющийся пульс живой земли сквозь всесокрушающий гул машины.

Глава 2: Голос в стальном горле

Первые дни в Журавлихе были днями молчаливого наблюдения и тяжёлой адаптации. Их тела, привыкшие к разреженному, заряженному воздуху Эфирии, здесь задыхались от копоти и влажного холода. Их слух, отточенный на различении тончайших обертонов, оглушался однообразным рёвом машин. Даже бубен, лежавший на грубой деревянной лавке в углу избы, казался бесполезным артефактом – реликтом мира, которого больше не существовало.

Коробейников, несмотря на хромоту, сразу же погрузился в работу. Он разыскал в окрестных деревнях нескольких старых знакомых – таких же опальных инженеров, механиков, которых «Прогресс» отбросил за «неэффективность» или «суеверия». Их собралось пятеро. Вместе с Кириллом они образовали мозговой центр «Голоса тайги». Их мастерской стал полуразрушенный сарай, где под покровом шума ветра и далёкого гула Парограда они разбирали трофейное оборудование «Прогрессоров» – сломанные глушители, детали автоматов, примитивные эфирные детекторы.

– Принцип тот же, – бормотал Коробейников, разбирая на части устройство, похожее на рупор с кварцевой диафрагмой. – Но огрублённый. Упрощённый для массового производства. Они не настраиваются на духа места. Они просто создают зону такого мощного шумового давления, что любой тонкий резонанс гасится. Грубо, но эффективно. Как выстрел из пушки по скрипке.

– Можно создать резонансный подавитель для их устройств, – предложил один из инженеров, лысый, нервный человек по фамилии Седов. – Если найти их рабочую частоту…

– Они умны, – покачал головой Кирилл. – У них сменные кварцевые сердечники. Частота плавающая. Нужно что-то более… универсальное.

Игнат тем временем пытался сделать то, что у него получалось в Эфирии – слушать. Он уходил в ещё не тронутые вырубкой уголки леса, садился на корни старой лиственницы, клал бубен перед собой и закрывал глаза. Но вместо сложной симфонии жизни он слышал лишь боль. Шепот деревьев, сок которых отравлен кислотными дождями из труб Парограда. Ропот подземных вод, вынужденных течь по искусственным, чугунным руслам. Тихий, надрывный плач мелких духов-хозяев, запертых на своих крошечных пятачках земли, окружённых со всех сторон железом и бетоном.

Однажды, в одном таком месте – у старого, полузасохшего родника, – к нему явился дух. Не могучий Берендей, а нечто маленькое, дрожащее, похожее на комочек мха с двумя тлеющими угольками глаз. Он боялся даже приблизиться.

*Шум…* – донёсся до Игната слабый, испуганный писк. *Железный шум… он ест мысли. Он режет корни. Он хочет, чтобы всё было ровно… и мёртво. Ты… ты принёс тихую песню?*

– Я пытаюсь, – мысленно ответил Игнат. – Но моя песня слаба против их грома.

*Одна песня – да,* – прошептал дух. *Но если споют все… Если камни под землёй, вода в жилах земли, деревья, даже травинки… если все споют одну ноту… ту, что в твоём деревянном сердце… может, шум отступит?*

Идея была безумной. Но она засела в голове. Что, если бубен – не инструмент для создания звука, а камертон для синхронизации? Для того, чтобы дать голос самой земле, чтобы она зазвучала в унисон, создав резонанс, который не заглушить никаким шумом?

Он вернулся в деревню с этой идеей. Варя выслушала его скептически.

– Духи? Ну хорошо. А люди? Люди в Парограде не услышат твоих духов. Они слышат гудки смены и команды по рупорам. Им нужно что-то… осязаемое.

И тогда родился план. Сложный, многослойный, как сама реальность, которую они пытались изменить.

Первый слой: саботаж. «Голос тайги» активизировался. Теперь их диверсии стали тоньше. Они не просто резали трубы. Они встраивали в паровые магистрали и вентиляционные шахты Парограда крошечные, изготовленные по чертежам Коробейникова, резонаторы. Эти устройства были настроены не на разрушение, а на искажение. Они заставляли паровые свистки фальшивить, гудки сирен звучать на полтона ниже, создавая у людей подсознательное ощущение дискомфорта, дисгармонии. Это была война на уровне психики.

Второй слой: пропаганда. Кирилл, с его знанием риторики «Прогрессоров», взялся за листовки. Но это были не призывы к бунту. Это были вопросы. «Тебе комфортно в тишине между гудками?», «Помнишь запах дождя в тайге?», «Что шепчет ветер в твоей новой железной комнате?». Их разбрасывали в цехах, подсовывали в пайки. Это была работа с тоской, которая, как обнаружилось, жила даже в самых ревностных сторонниках «Порядка».

Третий, самый сложный слой: ритуально-технологический. Игнат, с помощью Вариных людей, стал искать и тайно отмечать уцелевшие места силы. Не для того, чтобы черпать оттуда энергию, как делали «Прогрессоры». Для того, чтобы… «настроить» их. С помощью бубна. Он приходил на каменную гряду, к древнему одинокому кедру, к истоку ручья и не бил в бубен. Он настраивал его, как когда-то в Эфирии, позволяя ему резонировать с тихим, почти угасшим голосом места. И бубен, впитывая эту вибрацию, начинал сам издавать едва слышный, чистый тон. Этот тон Игнат «записывал» – не на бумагу, а на специально подготовленные кварцевые пластинки, которые для него изготавливали по эфирийским воспоминаниям.

Эти пластинки становились ядрами для новых устройств – не глушителей, а «усилителей тишины». Их планировалось установить по периметру Парограда, создав акустический контур, который бы усиливал природные голоса, а не подавлял их.

Но для работы в масштабах всего города нужна была центральная, невероятно мощная установка. И тут взоры всех невольно обратились к Центральной башне-резонатору Парограда. К его стальному сердцу.

– Это самоубийство, – заявил Седов. – Туда не пробраться. Там круглосуточная охрана, автоматы, приборы слежения.

– Туда и не нужно пробираться, – сказала Варя, и в её глазах вспыхнул знакомый, рискованный огонёк. – Туда нужно быть приглашённым. Под видом рабочих. Или… пленников.

План созревал, обрастая деталями и рисками. Они были похожи на горстку алхимиков, пытающихся превратить свинец в золото, имея под рукой лишь горсть пепла и веру. Но они были вместе. И у них был камертон. Молчащий, но живой.

Однажды ночью, когда Игнат в очередной раз пытался настроить бубен у старого родника, случилось неожиданное. Пластинка в его руках, заряженная «голосом» воды, вдруг ярко вспыхнула и… запела. Не просто тон. Короткую, ясную музыкальную фразу. Мелодию, которую Игнат слышал лишь раз – в Хрустальных Руинах Эфирии. Эхо последней песни погибшего резонатора.

Бубен в его руках дрогнул и отозвался. Глухим, сочувствующим ударом, как сердце, узнавшее родную боль.

Они нашли общий язык. Голос гибнущей Эфирии и голос угнетённой Сибири. Это был ключ. Не к силе. К пониманию. Пониманию того, что болезнь одна и та же. И лекарство, возможно, тоже.

Игнат вернулся в избу, где в тусклом свете масляной лампы Коробейников что-то чертил, а Варя чистила единственный пистолет.

– Я знаю, что делать, – тихо сказал он. – Мы строим не оружие. Мы строим мост. Мост между двумя ранами. И по нему должна пройти не армия, а одна-единственная нота. Нота исцеления.

Он посмотрел на бубен, который теперь, в свете лампы, казалось, хранил в своих узорах отблеск далёких кристаллов и тень сибирских кедров.

– Пора дать слово самой Земле. И тому, что осталось от неё по ту сторону разлома.

Глава 3: Собрание теней

Подготовка к невозможному требовала ресурсов, которых у них не было. Не только железных и кварцевых, но и человеческих. Вера Вариных бойцов в «шаманские штучки» была шаткой; они верили в неё саму, в её волю и в заряд дроби. Идея же всеобщего резонанса казалась им блажью учёных и городского безумия Игната.

И тогда Игнат принял решение, от которого до этого уклонялся. Нужно было говорить не с воинами, а с теми, кто помнил язык земли. Со стариками. С отшельниками. С теми, кого «Прогресс» записал в «пережитки» и загнал в самые глухие углы, но кто хранил в памяти обрывки старых наречий, обрядов, песен. С теми, кого в деревнях с опаской называли «знающими» или «не в себе».

Варя вызвалась быть его проводником и охранником. Они отправились вглубь ещё живой, но уже обречённо молчащей тайги, на север, к отрогам Саян, где, по слухам, в скитах и зимовьях доживали свой век последние хранители.

Первым был дед Елифан в полуразрушенной заимке на берегу мутной речушки. Ему было далеко за девяносто. Он почти ослеп, но руки его, иссохшие, как корни, безошибочно нащупали бубен, когда Игнат положил его перед ним.

– А-а… Гость оттуда, – проскрипел старик, водя пальцами по ободу. – Чувствую… на нём и пепел наших костров, и чужой, холодный свет. Зачем принёс?

– Чтобы попросить помощи, дед. Чтобы земля заговорила вновь.

– Земля говорит всегда, парень. Просто вы, городские, разучились слышать. А эти, в железных коробках… они и слышать-то не хотят. Они хотят, чтобы земля молчала и кормила. – Он долго молчал, будто прислушиваясь к чему-то внутри бубна. – Помочь… могу только словом. Старым словом. Но оно тяжёлое. Как камень. Его не каждый поднимет.

Он начал напевать. Не песню, а долгий, монотонный, гортанный речитатив, больше похожий на заклинание или на описание мироустройства. Игнат записывал, стараясь уловить не только звуки, но и интонации, паузы. В этих звуках была не магия, а… география. Карта. Указание мест, где «жилы земли» ближе всего подходят к поверхности, где «небо касается гор вершинами», где можно «приложить ухо к щели меж мирами».

Следующей была Марфа-знахарка, жившая одна в землянке у горячего ключа. Она не говорила о духах. Она говорила о травах, о кореньях, о том, как каждое растение отзывается на определённый звук, на вибрацию. Она дала Игнату мешочек с высушенными стеблями звонкой травы (звонца) и корой поющего кедра.

– Когда будешь звать, жги это. Дым – это тоже голос. И он долетает туда, куда звук не дойдёт.

Третьим оказался не старик, а мужчина лет сорока, бывший геолог по фамилии Туманов. Он когда-то работал на изысканиях для «Прогрессоров», но, увидев, как бурят скважины в древних каменных кругах – местах силы, – бросил всё и ушёл в тайгу. Он говорил на языке инженера и мистика одновременно.

– Они не просто глушат. Они перекачивают. Видел их схемы. Центральная башня – это не резонатор. Это насос. Они выкачивают энергию тектонических плит, тепла земных недр, даже, прости господи, жизненную силу биомассы тайги, преобразуя её в пар и электричество. Они оставляют после себя не просто вырубку – мёртвую, холодную пустыню. Им нужна твоя штуковина, – он кивнул на бубен, – чтобы синхронизировать этот насос на всю планету. Чтобы качать не локально, а глобально.

Эта информация ошеломила Игната. Он думал, они хотят контролировать. Оказывается, они хотели потреблять. Без остатка.

– Как остановить насос? – спросил он.

– Либо сломать, – Туманов хмуро посмотрел на свою кружку. – Либо… перенаправить поток. Замкнуть его на себя. Создать обратную связь. Чтобы энергия не выкачивалась, а циркулировала. Но для этого нужен… регулятор. Такой же мощный, как их насос.

Возвращаясь в Журавлиху с этой тяжёлой ношей знаний, Игнат и Варя наткнулись на след. Не звериный. Гусеничный. И свежий. Это был лёгкий патрульный автомат «Прогрессоров». Он методично прочёсывал местность, сканируя эфирные аномалии. Их резонаторы, разбросанные по периметру, начали привлекать внимание.

Им пришлось залечь в буреломе, затаив дыхание, пока чудовище, поскрипывая и потрескивая датчиками, проползало в десяти шагах. Варя при этом сжимала рукой рукоять ножа так, что костяшки побелели, но не дрогнула. Когда автомат скрылся, она выдохнула:

– Ищут. Значит, наша музыка их уже достала. Скоро начнут прочёсывать серьёзно.

Это означало, что времени в обрез. По возвращении они собрали всех: ядро «Голоса тайги», инженеров, нескольких самых доверенных стариков из окрестных деревень. Это было странное собрание: молодые диверсанты с обветренными лицами, учёные с чертежами, старики в вытертых зипунах и Игнат с бубном посредине.

Он рассказал всё, что узнал. О насосе. О необходимости не сломать, а перенастроить. О голосе земли и голосе Эфирии. О необходимости создать «Великий Камертон» – регулятор, который встанет рядом с насосом и заставит его работать не на выкачивание, а на круговорот.

– Фантастика, – пробормотал Седов. – Из того, что у нас есть, мы можем собрать разве что большой звонок.

– У нас есть это, – сказал Коробейников, указывая на бубен. – И есть знание, как создавать гибридные системы. У нас есть кварцевые пластины, заряженные голосами мест силы. И есть… – он обвёл рукой собравшихся, – …разнородные, но необходимые знания. Старики знают *где*. Мы знаем *как*. Бойцы знают *через что пройти*. Это и есть синтез.

План, рождённый в этой дымной, насквозь продуваемой избе, был дерзок до безумия. Они не будут штурмовать башню. Они построят свой Камертон *внутри* системы Парограда. Используя его же инфраструктуру. Для этого нужно было:

1. Через подкупленных или сочувствующих рабочих внедрить в систему пароснабжения и энергетики специальные кварцевые модули-преобразователи.

2. В день, когда «Прогрессоры» планируют очередное повышение мощности насоса (по данным Туманова, это должно было случиться на ближайшее равноденствие), спровоцировать серию мелких аварий по всему городу, чтобы отвлечь охрану и автоматику.

3. В момент пиковой нагрузки, когда система наиболее уязвима для резонансных воздействий, Игнату и небольшой группе проникнуть к основанию башни и активировать главный модуль Камертона, используя бубен как первичный импульс.

4. Надеяться, что обратная связь сработает и система не взорвётся, а перезапустится в новом, гармоничном режиме.