скачать книгу бесплатно
– Чего тебе? Зачем припёрся?
– Галь, не надо… Я прошу… Я по-серьёзному…
Меня бодрила-подбадривала её первая реакция, непроизвольная: не безразличен же я ей?
Долгим, тяжёлым, мучительным, изматывающим получился тот наш разговор. Жена поставила жёсткий ультиматум: лечиться. Как я ни корчился, ни извивался – пришлось согласиться. Тёща по радостному случаю обрадовано колготилась, потчевала меня соленьями-вареньями и всё приговаривала:
– Так-то лучше, ей-Богу. Мирком да ладком – оно и справнее. Без водочки-то куда как слаще жить…
Она знала, что говорила: муж её, Галин отец, сгорел от пьянства.
5
– Ты кота завёл? – жена удивлённо разглядывала грязно-белое животное.
Я тоже с неприятным удивлением воззрился на тварь, которая – вот новости! – задрав палкой хвост, делала поползновения потереться о наши ноги. В глубине души я надеялся, что этот мохнатый чёрт с появлением жены исчезнет из квартиры напрочь. И вот – здрасте вам! – чуть не ластится, корчит из себя мирную домашнюю живность.
– Да скучно одному было, – пробормотал я. – А тут он или она, до сих пор не знаю, появился. Через лоджию, что ли, влез.
– Через лоджию?
– А что ты думаешь, коты, знаешь, какие шустрые.
– Ты хоть помыл бы его.
Я невольно хмыкнул. Помыть… Такого зверя, пожалуй, помоешь.
Но, как ни поразительно, жена без лишних разговоров действительно прополоскала кота (он оказался всё же «мужиком») в тазу с антиблошиным шампунем. Кот мирно фыркал и не царапался. Он вообще теперь притворялся обыкновенным домашним котом. Небольшие, правда, странности за ним остались. Он, например, не ел. Совершенно. По крайней мере, на наших глазах. И не гадил. Оно бы и к лучшему, однако ж – раздражает. Как же это: живое существо и не ест? И ещё: почему эта тварь не мурлычет, не мяукает? Немая, что ли? Да разве бывают кошки немые? Бред какой-то!
Пробовал я ещё пару раз шугануть зверя из квартиры, но быстро отступался. Кот мгновенно впадал в ярость, раздувался до чудовищных размеров, изготовлялся к прыжку. Это поддатому можно с такой дикой тварью сражаться, у трезвого – коленки слабоваты. Чёрт с ним, ещё перегрызёт ночью горло…
Ладно, как-нибудь всё образуется, потом, когда жизнь окончательно и полностью в нормальную колею войдёт. Пока же я старался не обращать внимания на мохнатого выродка, да и не до него было: каждый день таскался в клуб трезвости «Оптималист» на лечебные сеансы, искал работу, вечера проводил у жены с тёщей. Гале же странности кота в глаза особо не бросались: она, по уговору, жила пока у матери, дома бывала изредка. Раз только мимоходом спросила:
– Ты его к порядку приучаешь? Надо в определённые часы ему дверь в туалет открывать. Приучаешь?
– Ха, учёного учить… – скривился я, но, чтобы замять разговор, успокоил: – Приучаю, приучаю, уже почти приучил.
Для себя самого успокоительное объяснение странностям кота я вроде нашёл: двери на лоджию всегда открыты, он шастает на улицу, там и ест, и пьёт, и всё такое прочее. Пятый этаж? Такой твари – хоть десятый. Тварь она и есть тварь. Тем более, когда совсем даже не Божье, а – чертовское создание.
6
Я сбился с ног. Устал.
Часа три уже мотаюсь я по городу. Моросит дождь. Проклятый октябрь! Я совершенно продрог. И главное, что бесит – впустую бегаю. Во всех магазинах – хоть шаром покати. Лишь опухшие от безделья, зевающие продавщицы. Просил, унижался, чуть не плакал. Ну ведь есть же у них под прилавком, есть, я знаю. Собаки наглые! Ещё голос повышают, покрикивают.
Мне надо одну только бутылочку. Хоть чего. Хоть паршивой «Стрелецкой». Хоть портвейну вонючего. Хоть… Чёрт, может, одеколон дешёвый есть?
Я вприпрыжку помчался в универмаг. Ха! Французская туалетная вода за сто сорок. А у меня всего-навсего – червонец. Ни копья больше. И Нинка, корова потная, как назло в отпуск ушла. Приспичило ей. Где ж взять-то? В кабаке четвертной надо, да ещё – выпросишь ли? И – деньги, деньги, деньги!
Я глянул на часы, уже шесть вечера… Стоп, ребята! Это идея. Часы у меня приличные: «Полёт», восемнадцать камней, будильник. Таким в наши дни цена – за две сотни. Я срываю их с руки: скорей, скорей!
Однако ж, торгашом быть, оказывается, совсем не просто. Покупателя надо бы за грудки хватать, а я вместо этого мямлю, краснею, отвожу взгляд.
– Ворованные, што ли? – глумливо кривится плюгавый лысый старикан.
Видела бы моя покойница матушка, до чего я дошёл. Впрочем, это всё скоро кончится…
И тут меня осенило: надо – в духе времени – бартер провернуть. Я кинулся в «Лель». Сменщица Нинки, расплывшаяся размалёванная баба в кудряшках, чуть-чуть меня знала. Я без обиняков сунул ей под толстый нос часы и мятый червонец: нужна бутылка. Мерзавка поманежила меня, помучила, но мне отступать было некуда – упросил.
Домой я бежал рысью. Скорей, скорей, уже невмочь. Только б Галя не припёрлась. Я уже не могу ждать, не могу…
Кот, взъерошенный, свирепый, сидел в прихожей. Я не удивился, знал, что так будет. К чёрту! Я с порога, не раздумывая, шуганул его пинком.
– Пшёл!
Он увернулся, шарахнулся прочь, бессильно сверкнул фосфорным взглядом.
– Потерпи, тварюга! – прикрикнул я. – Сейчас по-твоему всё будет, позабавишься.
Замки я запирать не стал, только накинул цепочку, чтобы сразу можно было догадаться: я – внутри…
7
КРИМИНАЛЬНАЯ ХРОНИКА. Сегодня утром в доме № 8 по улице Энгельса обнаружен труп гражданина А. По предварительным данным, гражданин А. более года назад был уволен по сокращению. Нигде не работал, сильно пил. Попытки лечиться от алкоголизма в клубе «Оптималист» результатов не дали. Месяц назад гражданину А. с его согласия было вшито в мышцу средство «эспераль» (так называемая «торпеда»), полностью исключающее употребление спиртного. Причиной смерти А. и стала водка: опорожнённая бутылка валялась рядом с трупом.
Обнаружена записка странного содержания: «Не могу больше видеть кабанов, призывающих голодать!!!», — которая предполагает версию самоубийства. Не исключено, что А. был болен белой горячкой. На магнитофонной кассете обнаружены также весьма странные записи о каких-то «тварях» и «чертях», надиктованные голосом А.
И ещё одна деталь: на лице и горле трупа имеются кровавые царапины и ссадины. Предположительно, это следы кота, который, по словам бывшей супруги А., жил последнее время в квартире. Однако самого кота обнаружить не удалось.
ТРУДНО БЫТЬ ВЗРОСЛОЙ
Рассказ
«Судьба (если только она есть), скорей всего, – слепая, злая и взбалмошная старушонка. Без всякой системы и справедливости суёт она в руки кому попадя обжигающие слитки счастья и с отвратительной застывшей гримасой прислушивается – что будет? А люди: маленькие и большие, добрые и злые, великие и обыкновенные, но все одинаково – дети, и кричат, и смеются, и плачут от восторга, сжимая в ручонках сверкающие кусочки счастья, носятся с ними, всё время боясь потерять.
И вдруг однажды они обнаруживают, что вместо ослепительного золотого самородка счастья они сжимают в кулачках серый булыжник горя. И многим невдомёк, что у них всё время и был этот грязный тяжёлый булыжник, и что они сами наделяли его в воображении сиянием…
И острой болью дёргается сердце, слыша отдалённое безобразное хихиканье старухи-судьбы, которая ещё раз в полной мере насладилась наивностью и доверчивостью очередного живого сердца…»
Лена отложила пухлую тетрадь, откинулась на подушку и блаженно улыбнулась: «Какой умница Стас! Ведь надо же так написать!..»
– Умница, умница, умница! – повторила она быстро несколько раз, словно целуя Стаса, и рассмеялась. – Ну и глупышка же я, уже сама с собой разговариваю!
2
Лена ждала любви, как люди на вокзале ждут свой поезд: сколько бы ни задерживался, а всё равно придёт.
На чём базировалась эта уверенность, Лена меньше чем кто-либо могла объяснить, она просто знала, что или сейчас, или через год, когда ей будет восемнадцать, или даже через два ей встретится ОН. Может быть, обожаемый Грин вдохнул в неё эту уверенность? Она была уверена и потому спокойна.
Ирка, соседка по комнате в студенческом общежитии, пятью годами была постарше и, естественно, поопытнее во всех делах, в которых только требуется опыт. Эта многоопытная Ирка частенько билась лбом о стенку Ленкиного спокойствия. Вот образчик обычного вечера в комнате № 318.
Ирка, сидя в одной короткой, до размеров майки, сорочке перед настольным зеркалом, отчаянно дымя сигаретой и одновременно намазывая импортной тушью ресницы, по привычке клокотала:
– Дура ты, Ленка, как есть круглая дура! Как арбуз. Ну вот какого ты лешего этот дурацкий дойч долбычишь? Ведь послезавтра он… А кстати, мне Жора идейку подкинул: Тургенев – скучный мужик, а смотри, как клёво выразился…
Ирка с одной накрашенной ресницей на лице, от чего у неё сделался какой-то подмигивающий вид, нашла в книге нужную страницу и с наслаждением вычитала:
«Владимир Николаевич говорил по-французски прекрасно, по-английски хорошо, по-немецки дурно. Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки…»
– А, каково? Порядочным! Послезавтра на семинаре вслух зачитаю, при немке – потеха будет…
Лена снисходительно улыбнулась:
– Ты хоть знаешь, по какому поводу это сказано? Это же Тургенев пустышку Паншина характеризует, иронизирует, а ты всерьёз принимаешь. Сама-то так и не прочитала роман. И Жоре поменьше верь, опять он подшучивает.
– Ну, Жора, ну, заяц! Я ему щас покажу на скачках! – Ирка обиженно запыхтела сигаретой и углубилась в гримирование своего лица.
Потом промычала от зеркала:
– Думаешь, немка помнит этого Паншина? Дудки! А ты вставай и встряхивайся! От этого немецкого зубы выпадут. На дискотеку пойдём… Опять не пойдёшь?
– Ты же знаешь, что нет. Это дикость: в комнатушке размером с шифоньер, в темноте, прыгать, не зная с кем. («Узнаем!» – вставила Ирка.) Нет, вот я немецкий доучу, потом Карамзина дочитаю и письмо надо домой написать… Дел хватит.
– Ну и бес с тобой! Так и засохнешь за книгами. Ведь, посмотри, тебе – семнадцать, а у тебя схватиться не за что – и лифчика не надо. Одни глазищи да лохмы, как у Пугачёвой, а то и вообще бы за девку не признать. Эх, мне бы такие глазищи! Такие волосы! Да я бы!.. Тебя веником убить мало или твоей же книгой – долго ты будешь так сидеть?!.
Ирка бесилась каждый раз на полном серьёзе, и Лену это даже иногда пугало.
– И что ты злишься? Мне неинтересно знакомиться с этими юнцами, понимаешь? Они все как по шаблону сделаны – скучные.
– Юнца-а-ами… Посмотрите на эту старуху! Много ты понимаешь… Как же скучно, когда их много и все разные?..
Ирка уже успокаивалась, предвкушая весёлую карусель вечера, новые знакомства, поцелуи… Она скинула рубашку, бодро втиснула телеса в джинсы, которые не лопались только потому, что были настоящие, фирмы «Lее», натянула прямо на голое тело распашонку с умопомрачительным вырезом. Навесив куда только можно с полкило золота, она, уже оживлённая и даже похорошевшая, последний раз крутнулась перед зеркалом.
– И-и-иех, соблазню!.. Ленуся, – пропела она традиционную шутку, – если я с мальчиком привалю, сделай видок, что дрыхнешь. Гут? Ну ладно, не смотри на меня синими брызгами – шучу… Чао!
Лена только покачала головой, включила электрочайник и углубилась в модальные глаголы.
3
Так было раньше. Теперь же всё по-другому. Всё совсем по-другому…
А началось это в новогоднюю ночь. Затащила таки её Ирка в чужую совсем компанию. Были, правда, там человека три тоже первокурсников с её, филологического, а остальные – с журфака, притом все с четвёртого курса. Ирка сразу отхватила себе потрясного журналиста, и уже через полчаса они целовались за книжным шкафом так, что в нём дребезжали стёкла. Лена, стараниями всё той же Ирки, была приведена сегодня в божеский вид. Роскошная шапка рыжеватых, заметно завитых волос служила прекрасной рамой тонкому бледному лицу, в котором всё заслоняли поразительно огромные светло-голубые глаза. Эти широко распахнутые глаза даже не затенялись длинными ресницами, и любой и каждый мог при желании заглянуть через эти глаза-окна в самую душу Лены: грусть или веселье плескались в них через край.
Сейчас в них была откровенная скука. Лена сидела в самом уголочке, между шифоньером и ёлкой. Она время от времени одёргивала широкие рукава праздничного сиреневого платья (на школьный выпускной вечер его сшила) и отпивала по глоточку пепси-колу. Щёки её нежно заалели от выпитого прежде бокала шампанского.
Было шумно и накурено. Еды мало – бутербродики да солёные огурцы. Зато вино и водка лились ручьём. Притом вино такое, что от него, стоило только пролить, пластами выгорала лакировка стола. Одну бутылку шампанского уже выпили, а вторую – и последнюю – ради приличия оставили до звона Кремлёвских курантов. Что-то невнятно бубнил телевизор, в углу взвизгивал магнитофон. Две парочки сомнамбулически извивались, закатывая глаза и прилепив бессмысленные улыбки на лица. Периодически позванивали стёкла в шкафу, за которым укрылась Ирка с долговязым журналистом. Ещё к одному журналисту, на кровати, прилипли две девушки с томными лицами наслаждались мюзикальным искюсством . Тот рвал на обшарпанной гитаре струны и жутко хрипел песни Высоцкого или скорбно гнусавил романсы Окуджавы. Щётка неопрятных усов под его носом лоснилась от вина. В недоеденном бутерброде на столе торчал изжёванный окурок.
Было нехорошо. Хотелось уйти.
Лена отвернулась и прильнула лицом к прохладному стеклу. Шёл снег. С шестнадцатого этажа землю почти не было видно, и, казалось, не снежинки падают вниз, а окно вместе с комнатой, вместе с громадным домом, вместе с ней, Леной, плавно возносится – в ночь, в тишину… «Новый год, – кольнуло внутри, – Боже мой, ведь – Новый год!..» Какие-то ожидания, какие-то смутные мечты, какие-то предчувствия мягкой варежкой сжали сердце и стало тепло, спокойно и уютно. «Я сегодня обязательно буду счастлива! Обязательно!..»
Он вошёл за пять минут до Нового года. Что это ОН, она тогда ещё не знала, просто невольно обратила внимание, что все ему обрадовались – «Стас!.. О-о-о, Стасик!..» – и обрадовались, было видно сразу, искренне и от души. Может, поэтому Лена сразу внимательно его рассмотрела. Всё время, пока парень пожимал руки, шутил, улыбался, она его рассматривала и вдруг поймала себя на том, что пытается найти в нём какой-нибудь изъян. И не находит.
Ей сразу понравилось, что он не в джинсах – как-то натёрли уже глаза эти джинсы. Тёмный костюм-тройка, белая рубашка и галстук придавали ему немного строгий вид и выгодно выделяли на фоне всей мужской половины компании. Строгость костюма оттеняла лёгкая смешинка в карих глазах. Короткие каштановые вьющиеся волосы и светлые красивые усы делали его похожим почему-то на белогвардейского офицера, каковых Лена знала-представляла по фильмам.
С его появлением компания действительно стала компанией. Все собрались за столом, замолкла музыка, стрельнуло шампанское.
– Стас! Стас, тебе слово, давай! – послышалось со всех сторон.
«Какое интересное имя», – подумала Лена и подняла свой стакан. Стас красиво встал, красиво поправил волосы левой рукой, красиво показал белые зубы в улыбке и удивительно красиво сверкнуло янтарное вино в его бокале.
– Ещё Некрасов восклицал: «Не водись-ка на свете вина, тошен был бы мне свет!» Согласимся с поэтом? Вино – это бензин в машине под названием «Веселье». Так въедем на этой машине в новый год, в котором нас всех ждёт счастье! Ибо, подчеркиваю – ибо, нет ничего легче, чем быть счастливым. Помните, Фёдор Михайлович сказал: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив». Выпьем за то, чтобы всегда это знать!
«Это же он мне, мне говорит!», – замирая, подумала Лена, и куранты в телевизоре торжественно подтвердили:
– Да-а!.. Да-а!.. Да-а!.. – Двенадцать раз подряд.
И буквально всё, всё, всё преобразилось. Все какие-то милые, добрые, весёлые. Вкусно, до слёз, пахло ёлкой, лесом. А потом милая Ирка знакомила её. Знакомила со Стасом. И Стас сидел рядом с ней. Они пили горькое вино, и голова кружилась. Хотелось смеяться. Стас что-то рассказывал ей о Достоевском. Ужасно хорошо рассказывал. Потом у него в руках оказалась гитара, и он ей, одной ей пел прекрасный романс «Гори, гори, моя звезда». Он пел, и в глазах его стояли слёзы и мягкий голос чуть дрожал, и у Лены по телу пробегали мурашки тёплого страха от того, что всё так невероятно хорошо. Потом они пили со Стасом на брудершафт, и было первое прикосновение губ. Потом танцевали, и он нежно касался ладонями её тела, и она чувствовала силу и ласковость этих ладоней. А потом, под утро, когда он проводил её до дверей 318-й, она, как в омут головой, бросилась ему на шею и прижалась неумелыми губами к его мягким душистым усам. И он долго и сильно целовал её, и она вздрагивала всем своим детским телом от сладости и жара первых настоящих мучительных поцелуев…
4
Счастье было безмерно.
Они встречались каждый день, и Лена не переставала открывать всё новые и новые достоинства в Стасе. С ним было так хорошо, что Лена даже чуть не заболевала, когда несколько часов его не видела. Она порой ужасалась: а что, если бы она не пошла тогда на эту вечеринку?!
Вместе со Стасом она начала бывать, правда, сначала неохотно, в студенческих компаниях и открыла вскоре, что журналисты и в целом не такие уж дураки, как было принято о них думать в этом университетском общежитии. Но из всех выделялся Стас: пел, играл на гитаре, учился прекрасно, писал настоящие рассказы и один уже напечатал в молодёжном сборнике…
Часто в какой-нибудь комнате собирались несколько человек, и начинались песни, танцы, но чаще споры и даже целые дискуссии – о жизни, кино, литературе… И когда страсти в споре раскалялись до белого каления и спорящие начинали брызгать слюной, точки над i почти всегда расставлял Стас – возраст (ему было уже 28 лет), необычайно высокая эрудиция делали его мнение для многих непререкаемым.
– Ещё Гёте выразился, что стихи должны быть отменными или вовсе не существовать, – веско говорил Стас, и спор о стихах на этом затухал.
Или:
– Всякая любовь проходит, а несходство навсегда остаётся! – это ещё Достоевский в «Униженных и оскорблённых» написал, – и на эту тему дебаты прекращались.
В такие минуты Лена даже пыжилась от гордости за Стаса и, не стесняясь толпы, целовала его в знак награды. Она вообще удивительно как перестала стесняться. Приводила Стаса в свою комнату, и они порой до утра сидели на её кровати, шептались, замирали в поцелуях, до боли в спине обнимались. А бедная Ирка, уже опомнившаяся от первоначального шока, вызванного перерождением Лены, или слонялась по гостям, или затихала на своей постели, стараясь не скрипеть противными пружинами. Наутро Ирка пытливо всматривалась Лене в глаза, с ожесточением хлопала себя по бёдрам и трагически восклицала:
– Опять только обнимались? Дура ты, упустишь красавца, добережёшься!..
Но Лена боялась. Каждый раз, как только во время поцелуев и объятий движения Стаса становились судорожными, почти грубыми, и он начинал страстно дышать, Лена жалобно просила:
– Не надо, Стасик! Миленький, потом… Не надо… Потом…
И Стас, скрипнув зубами, обмякал.
Но всё же однажды, когда Ирки не было дома, это произошло. Было сначала гадко до тошноты, страшно, больно и стыдно. Были слёзы. Но Стас так нежно её успокаивал, в чем-то клялся, так осторожно вытирал поцелуями её слёзы, что через полчаса Лена уже тихонько смеялась и наивно спрашивала:
– Стас, я теперь – женщина, да? Настоящая женщина? Стас, милый, тебе хорошо со мной?..
