скачать книгу бесплатно
– Давайте по кружке кофе, а потом что-нибудь придумаем.
– Сейчас пойдем в технопарк и там что-нибудь приготовим. Только со склада надо будет что-то взять, – сказал Нурмахан.
Мы торопливо первыми вышли из столовой.
Мумин и Нурмахан пошли в сторону продуктового склада, Юра – в магазин, а мы с Ринатом – в «холодную колотерку», чтобы приготовить место для трапезы. Это склад, где хранились солдатские рюкзаки, старая одежда, одеяла. Мы договорились весь день провести здесь.
Нурмахан, лучший стрелок в роте, был очень наивным. Мумин – механик в БМП-2. По-русски он плохо говорил, но отлично управлял машиной. А Юра, если не принимать во внимание его хитрость, был смелым воином и командиром пехотного отделения. Он умел держать себя в руках в любой ситуации. Мы все впятером считались дедами и уже успели понять здешнюю жизнь. Главное, чтобы командир роты не узнал, что мы на складе, а других офицеров мы сможем кое-как отвлечь. Они тоже лишний раз не хотели обижать дедов, потому что знали, что эти повидавшие всего солдаты в нужный момент окажут хорошую услугу в бою. В Афгане офицеры осторожно общались с солдатами. Потому что на войне пуля никого не выбирает, и каждый пригодится в бою: кто-то вынесет труп с поля боя, а кто-то поможет перевязать рану приятелю и тем самым спасет ему жизнь. Здесь ценишь каждую секунду жизни, а на остальное наплевать.
Ребята принесли все необходимое, освободили уголок на складе, постелили старые шинели. Мумин приступил к приготовлению плова. Юра развлекал нас анекдотами, а я, подложив под голову рюкзак, приготовился спать. Ринат глотнул лосьона «Роза», который принес Юра, и закурил. Нурмахан вынул из рюкзака деревянную лопатку для рытья траншеи, стал ею рубить дрова из ящиков из-под боеприпасов и развел огонь под казаном.
На складе все было разбросано. Здесь можно было найти что угодно: гранаты, сигнальные ракеты, фляжки, валенки, сапоги, одеяла, продырявленные мышами. Все необходимое для боя хранилось здесь.
Помещение наполнилось дымом. Мы немного приоткрыли дверь. В тридцати шагах от нас, перед казармой, солдаты чистили ружья, операторы и механики выстроились в ряд. Техник роты – прапорщик Довгий – всю злость на нас выплескивал на других. Я наблюдал за тем, как прапорщик ходил туда-сюда, выкрикивая нецензурную брань.
Довгий слыл душой компании, был вспыльчив и так же быстро остывал. Он понимал солдат. Если сегодня совершить ошибку и не показываться ему на глаза, то назавтра он мог и не вспомнить об этом. Довгий подождал нас около пяти минут и, поняв, что мы не придем, повел броню в парк.
Я не смог отоспаться: мешали разговоры приятелей. Закончив пачку «Донских», я попросил Юру рассказать какой-нибудь анекдот. Видимо, он того и ждал, так как сразу начал рассказывать истории собственного сочинения. Мне понравились про глупого офицера и красивую девушку с автоматом. Другие тоже хохотали. Плов был уже на подходе. Все выпили по глотку «Розы». От напитка и в самом деле пахло розой, но он обжигал кишки и горло. Ринат вынул из кармана свернутые в бумагу хрустящие черные ломтики гашиша[9 - Наркотическое средство.] в форме печенья, раскрошил кусочек, смешал с сигаретой «Донской табак» и вложил смесь обратно в пустое отверстие. Черный ломтик оказался слишком острым. Когда мы затягивали по второму кругу, будто что-то стукнуло в голову. Я начал терять равновесие. Третий круг мы перенесли на потом. Мумин поставил казан с пловом посередине. Говорят, накурившиеся люди много едят. Мы быстро съели весь плов в казане. Следом выкурили две пачки «Хона»[10 - Название сигарет.]. Затем каждый глотнул розовой воды. Напиток, выпитый с хрустящим ломтиком, начал постепенно действовать. Почему-то мне захотелось вспомнить погибших в бою друзей и плакать. У меня покатились слезы. Я прижал к груди Рината и заплакал. У меня перед глазами застыл бой в Чарикаре[11 - Город в Афганистане.]. Тогда надо мной и Ринатом нависла угроза попасть в плен к душманам[12 - Население Афганистана, воюющее против советских солдат, также талибы, моджахеды.].
– Нас спасли танкисты, Ринат! Иначе мы сейчас в Пакистане ходили бы в цепях.
В глазах Рината заблестели слезы. Нурмахан, Мумин, Юра – мы все плакали.
– В прошлый раз я вынес на руках Андрея. Отличный был парень. У него грудь разорвало. Его кровь была на моей одежде, руках, – Мумин говорил, глядя на свои пальцы. – Я не хочу терять еще кого-нибудь из части, понимаете, я уже боюсь идти в бой. Когда говорят «готовьтесь к бою», у меня сердце ноет. Поскорее бы все закончилось. Надоело уже. Дай воды, Ринат! – Он жадно выпил воду из фляжки.
– Братаны, у меня нет отца. У меня мать старая. Если я умру, она с ума сойдет. Понимаете, она лишится ума. Я увидел в жизни намного больше, чем моя мать, но я должен жить и живым вернуться домой. Я не имею права умирать.
– Нурмахан, у меня тоже нет отца. Я единственная опора матери. Если б вы знали, какие письма пишет моя бедная мама. У меня сердце разрывается, когда читаю их. В бою у меня всегда перед глазами мелькает мать. Сейчас ей намного тяжелее, чем мне. Мама. Эх, мамочка, ваш сын курит гашиш, употребляет наркотики, что раньше и в голову ему не приходило. Мама, я соскучился! – Ринат бросил шапку под ноги и изредка звучно плевал.
Мы были похожи на бредивших сумасшедших. Снова взяли ломтики. Затянулись по одной. Лицо мое похолодело. Я окончательно потерял контроль над собой. Руки и ноги не подчинялись. Казалось, будто я приподнимаюсь над землей и летаю. Издалека был слышен плач, перед глазами плыли какие-то переливающиеся волны. У меня губы постепенно высыхали от обезвоживания. Я ничего не осознавал. И только звуки плача. Я будто испарился. И словно не было этой войны…
III
Я проснулся, не понимая, что происходит. Надо мной сидел Ринат. Глаза у него были красные от бессонницы, веки опухшие. У меня голова гудела и пульсировала от боли, как будто по ней били булавой. Тело обессилело. Я был голоден, губы высохли.
– Ринат, где остальные? – спросил я, еле приподнимаясь и опираясь на рюкзак.
– Они пошли за едой, скоро вернутся. Мы тоже только что проснулись. Представляешь, все спали как сурки. Хорошо, что нас не заметил ни один шакал.
– Дай фляжку.
Ринат снял с ремня железную флягу и протянул ее мне. У меня внутри все горело. Залпом я опустошил всю фляжку. Немного полегчало, и боль в голове утихла. Мы приоткрыли дверь склада. Снаружи ворвался запах влажной земли. Я с нетерпением ждал, когда принесут еды. Потому что надо было поскорей подкрепиться и пойти в роту. А если командир роты узнает, что мы весь день пропадали здесь, он опозорит нас перед всеми и заставит дежурить целую неделю.
Голова немела. Только теперь я начал чувствовать влагу на складе. Я замерз. Руки и ноги стали затекать, меня знобило. Я был словно в тумане. Мысли мелькали рваные, я не мог сосредоточиться, события беспорядочно крутились в голове. Казалось, что я спал до сумерек. Я очень хотел есть. От обычного запаха старой шинели и шмоток меня теперь тошнило. Очень хотелось вдоволь напиться студеной воды, устроиться в каком-нибудь живописном месте и еще немного вздремнуть. Мне не хотелось видеть Рината, который шатался напротив меня с покрасневшими глазами и бессмысленным взглядом. «Вот бы сейчас оказаться в родном кишлаке, возле арыка Хазарбог[13 - Название речки в Сурхандарье.], где солнце светит, и раскинуться там на траве. А небо там чистое-пречистое, поля бескрайние, да, кстати, сейчас там как раз сезон урожая клевера, интересно, кто сейчас там бригадир, э, какая разница».
Я встрепенулся от громкого шума. Ринат возле двери споткнулся о рюкзак. Оказывается, когда человек теряет голову, он не знает, куда ему идти. По-моему, мы в это время напоминали летучих мышей. Ринат выругался матом.
– Что, сильно ушибся?
– Э, мать твою. Не могу удержаться на ногах.
– Если можно, давай поменьше курить эту проклятую штуку, приятель.
– Мы уже, кажись, привыкли… Какая теперь разница. Хорошо же, от этого мы не портимся. Иначе мы не продержимся здесь. Лучше бы мы вышли в бой. Там и время быстро проходит. Мне кажется, чем страшнее бой, тем больше ты не осознаешь происходящего. Во время боя не страшно, но после, когда ты вспоминаешь о нем, тебя охватывает ужас минувшего.
– Это если ты останешься жив и повезет вспоминать.
Ринат был довольно закаленным, ловким парнем, но у него были и детские замашки. Иногда он обижался, как маленький. В такие моменты можно было подумать, что он единственный избалованный ребенок в семье. Он за словом в карман не лез, знал свое дело. Ни разу я не заметил, чтобы он струсил. Во время боя его лицо оставалось невозмутимым. Он любил говорить о женщинах. Услышав, как он вел себя до армии, я удивился. Он умел наслаждаться жизнью. Иногда ребята подшучивали над ним: «мол, ты повидал в жизни столько женщин, что не страшно и умереть, а мы, кишлачные, еще не успели даже нормально сходить на свидание, так что, если вернемся домой, познакомишь нас со своими девчонками». В роте только Валерий и Валис получали письма от жен. Казалось, что они успели многое повидать в жизни. Все завидовали им. По сравнению с ними остальные были как мальчишки. Вместо девушек им суждено было прижимать к груди оружие. Словом, этих восемнадцати-двадцатилетних ребят судьба, можно сказать, обделила. Они были несчастными.
– Ринат, только честно скажи, о чем ты думаешь на войне?
– Признаться, у меня голова перестает работать. Я ничего не понимаю. Какое-то неожиданное чудо меня выручает. Если летит снаряд, я сам не замечаю, с какой скоростью оказываюсь в лежачем положении. Какая-то сверхъестественная сила мной управляет.
– Ты прав. Странно, если вместе со звуком снаряда переходить в защиту. Человек действует быстрее снаряда, летит быстрее пули.
– Ты не сможешь объяснить свое состояние во время боя, – сказал Ринат.
Мы по одной закончили «Донские» сигареты. Я думал, что мерзну из-за того, что спал на холоде. На самом деле у меня повышалась температура. Я взял шинель с застоявшимся неприятным запахом, укрылся ею и снова растянулся на полу, чтоб вздремнуть. Мне очень хотелось, чтобы этот день поскорее закончился. В темном углу склада, укрывшись шинелью, я думал о Лилии. Я не мог оживить в памяти вчерашние события. Я подумал, что то был сон, и даже поверил в это.
Открылась дверь, и послышался ворчливый голос Нурмахана.
– Эй, братаны, я принес. Пообедаем здесь, а потом выйдем.
Из-за пазухи он вынул буханку хлеба, из кармана вытащил несколько кусочков сахара. Ринат с пустой фляжкой вышел наружу. Мои глаза постепенно стали привыкать к темноте в помещении. Нурмахан разрезал и разложил хлеб на старом матрасе.
– Рота уже почистила все оружие. Броня вернулась из технопарка. После обеда, оказывается, придут сюда за рюкзаками.
– Мы выйдем в бой? Кто тебе сказал?
– В роте ходят такие слухи, но еще неизвестно. Видимо, хотят подготовиться заранее. Говорят, механики и операторы придут на склад за боеприпасами.
Как бы спокойно ни говорил Нурмахан, я чувствовал в его голосе дрожь. Я сделал вид, что мне все равно.
– Даже один однообразный день в полку тоже надоедает. Надо развеяться. Казарма, столовая, караульная, парк. Это же скучно. Давайте мы тоже подготовимся. Кто знает, может, этой ночью мы уже выйдем в путь. Как покушаем, здесь же приготовим рюкзаки и пойдем в казарму. Надо отделить новую одежду от старой. По возможности надо взять в столовой лук, морковь и масло. Дневного пайка нам может не хватить. Еще неизвестно, на сколько дней мы уходим. Обычно говорят: на три дня, а на деле остаемся там не меньше месяца, а то и больше.
– Ты и здесь думаешь о своем желудке, Байбиш[14 - Прозвище Нурмахана.]. Такое ощущение, что ты умрешь с голоду. По-моему, ты живешь только для того, чтобы поесть.
– Э, ты же знаешь, что здесь человек становится странным.
– И ничем не брезгует.
– Что ты хочешь сказать?
– Хочу сказать, что мы похожи на животных.
– Ладно, не умничай.
– Да, ладно. Только возьми вон тот рюкзак и положи мне под ноги, пожалуйста. Я сильно мерзну.
Он не обратил особого внимания на то, что я лежа приказываю ему.
– К тебе один вопрос. Итак, приятель, после Афгана ты продолжишь учебу?
– Конечно. А что?
– Будешь учителем?
– Может быть.
– Ты же, окончив пединститут, не станешь офицером. Кроме того, ты немного нерешительный.
– Послушай, Байбиш. Я поступил в институт, а это значит, что я лучше тебя. Я учился в институте. Много ли, мало ли, но кое-что знаю, приятель. Буду учить детишек.
– Значит, будешь учителем русского?
– На что ты намекаешь? Эй?
– Так ведь ты отлично владеешь русским. Я смеялся до слез, когда в тот раз услышал по связи, как ты отчитывался комбату. Все, кто был на связи, чуть не поперхнулись от смеха. Твой ломаный язык комбат еле разобрал, и ему даже стыдно стало. Ротный тебя назначил оператором только потому, что думал, что ты интеллигентный, поскольку учишься в институте русской литературы.
– Русский я не очень хорошо знаю и все-таки окончил первый курс на «отлично». Как бы там ни было, я немного знаю русскую литературу. Не знать языка – это не значит, что ты неуч. Ты разве поймешь это…
– Ладно, но ты какой-то нервный. Боюсь, ты будешь избивать и ругать матом своих учеников.
– Эй, послушай. У тебя что, язык развязался? Кто тебе говорит, что я буду учить детей?
– Ты сам.
– Хватит шутить, Байбиш. Я не уверен, что буду работать после Афгана. Если честно, я хочу писать. Переведусь на журналистику. А если повезет – стану писателем. Буду писать о людях, о тебе.
– Ты и до армии писал? Признаться, некоторые твои слова напоминают разговоры стариков, и я считал тебя странноватым.
– Байбиш, мы прозевали молодость. Наше детство, пора цветения остались на том берегу реки, приятель. Здесь только смерть и ты. Война. Есть только вот этот мрачный мир. Понял? Ты думаешь, что тебе до сих пор девятнадцать лет? Человек может выглядеть молодо, но глаза его выдают. Мы повидали многое, Байбиш. Если человек плачет, он в тот же миг проживает пять лет. На войне мы стали хладнокровными, приятель. Я хочу написать о том, как мы превратились в роботов, и вместо сердца у нас в груди застыл камень.
– Ты напиши о том, что война – это не только геройство.
– Мне бы только объяснить людям, что война бессмысленна и писать о ней очень тяжело.
– Война – страх. Страх – потеря сознания. А когда ты теряешь сознание, тебе все равно. На войне я ничего не соображаю. Вспомни бой в Чарикаре, когда все забегались, как идиоты. Мы все взбесились тогда. А ведь после того боя многих отправили в госпиталь, даже если они не были ранены. А другие долго не могли прийти в себя. С тех пор, когда слышу, что выйдем в бой, у меня руки и ноги трясутся, а сердце ноет.
– Байбиш, ты подумал о том, что никто, как мы, не скитается в унижении?
– Немного.
– Ты можешь почувствовать, что здесь мы напрасно рвем себя в клочья? Байбиш, мы мерзкие и бестолковые.
– А что делать? Ты сможешь не выйти в бой?
– Нет. На войне только мертвые не выходят в бой.
– Это я хорошо знаю. Вот и у тебя только после того, как перевели в Афган, глаза открылись. Во время военных учений ты ничего не соображал. Ты говорил, что Афганистан – арена для совершения подвигов. Вот и пришел тот момент, когда можешь совершить геройство. Завтра выйдем в бой, будем стрелять, убивать. Танки, БМП, БТР, увидишь взрывы, так? И ты скажешь: «Как же нас обманули, твою мать!»
– Это игры государства. Э, оставь ее, мать твою.
– Как же называется эта игра? Ты знаешь, с чем нельзя шутить, писатель? – Нурмахан замолчал. Голова моя пульсировала. Веки отяжелели. Я взял в губы недокуренную сигарету Рината. Хотел зажечь спички, руки задрожали. Мне от этого стало еще обиднее. Я дал себе слово больше никогда не пить и не курить проклятый гашиш. Если ты куришь эту штуку, ты о многом забываешь, а главное, пропадает чувство страха. И это часто помогает на войне. Офицеры знают, что ты куришь, но ничего не говорят. Ведь в их глазах ты должен выглядеть смелым. Короче, пока ты не отдалишься от себя, ты не сможешь совершать жестокость. «На войне не потерять разум» – это пустые слова.
Снаружи послышались шаги. Мы вмиг спрятались среди барахла в углу. Дверь сразу отворилась, и вошли Мумин с Юрой. За пазухой у них изрядно топорщилось. Мы вскочили с мест и стали упрекать их за долгое отсутствие. Они принесли еду из столовой. Мы поставили казан на шинель и стали ждать Рината. На весь влажный склад распространился запах ароматного бульона. У меня проснулся аппетит. Через некоторое время вернулся Ринат. В руках у него было сгущенное молоко в железной консервной баночке, печенье и вода. Мы были сильно голодны. Все съели сразу и без слов. Подкрепившись, каждый стал шарить на складе и собирать для себя рюкзак к бою. В каждый мы положили по три фляжки, по шесть патронташей, валенки, спальный мешок, лопатку для рытья траншеи. А боеприпасы, сигнальные ракеты и паек нам выдадут в казарме. Словом, остальное мы можем найти на складе железяк в техническом парке. Приготовив рюкзаки, мы спрятали их в углу и вышли наружу.
Воздух был свеж. До горных склонов, вымытых под дождем, казалось, можно было рукой подать. Вокруг было тихо и ясно. В нашу часть тоже, можно сказать, пришло очарованье. Казармы тоже не казались мрачными, как вчера. Лучи солнца то освещали местность, то прятались за облаками.
В казарме все были заняты делом. Солдаты готовились к бою. На полу валялись боеприпасы и всякое вооружение, выделенное для нашей части. Солдаты чистили ружья. Я вынес из оружейной свой автомат и проверил его боеготовность, удостоверился, что он не подведет меня в бою. После того как стало ясно, что утром выйдем в бой, сходил на склад за своим рюкзаком. Положил его под кровать и попросил дежурного присмотреть за ним. Механики и операторы еще не вернулись из технопарка. Я поинтересовался у Рината, готова ли наша машина к бою. На это он ответил: «Не сомневайся, если сам полностью зарядил его снарядами. Ты почистил ствол?» – спросил он в свою очередь. Признаться, мы еще позавчера приготовили машину к бою. Я решил поспать до ужина. Поленившись раздеться, я бросился на кровать в одежде. Нурмахан и Мумин пошли в технопарк. Ринат сказал, что тоже не будет спать. Юра принялся чистить ружье. Под шум в казарме я заснул.
IV
Я проснулся во время ужина. Ровно половина роты выстроилась во дворе. В казарме командир взвода Ермилин дергал остальных, чтобы вывести во двор.
– Эй, твою мать! Давай быстрей, шевелись!
Хватаясь за шапки, не успев засунуть руку в рукав гимнастерки, молодые солдаты выбегали впопыхах наружу. Воодушевившись своим голосом, командир повысил его еще на пару тембров.
– Давай быстрее! На курорте, что ли, отдыхаете у матери? Только бдительность потеряешь, как все на голову перевернете. Пулей на улицу! Считаю до трех. Раз, два, два с половиной…
Я неторопливо встал с места и вышел помыться. Ермилин бросил на меня взгляд и продолжал кричать на недавних призывников. Некоторые деды еще дрыхли на кроватях. Ермилин всю злость выплескивал на «чижиков». Я помылся. Разбудил Рината. В это время уже все деды выходили из казармы. Мы должны были выстроиться, чтобы пойти на ужин, потому что проверял сам командир роты. Ждали до тех пор, пока к строю не присоединился последний солдат. Другие роты давно уже сидели в столовой, а мы были «наказаны» не из-за капризов командира, а за то, что абсолютно нарушили порядок и дисциплину. Рота вошла в столовую спустя полчаса. Командир наблюдал за нами, когда мы ели. Никто не смел смотреть на чужой стол. Никто никого не бил по голове половником или тарелкой… Потому что на голодных давил тяжелый взгляд командира… После ужина рота снова выстроилась перед казармой. Командир объявил о том, что завтра выходим в бой. Приказал, чтобы все снаряжение было готово, «а иначе никто этой ночью не будет спать». Его слова, конечно, вызвали бурю гнева у многих, но все же он заставил выполнить распоряжение. Командир роты Стоногин был искренним и храбрым человеком. Солдаты его любили. Как бы на войне смелые, сильные волей офицеры ни казались строгими и безжалостными, все ими восхищались, их уважало большинство. А для офицера нет большей награды, чем быть примером для подчиненных…
В казарме начался бардак… Солдаты стали готовиться к бою. Кроме того, они должны были успеть поспать до утра. Те, кто подготовился, положив под кровать бронежилет, автомат и каску, легли спать. Я вышел наружу, чтобы покурить. Небо было усыпано звездами. Луна неторопливо плавала в небе, иногда скрываясь за перистыми облаками. Она излучала молочно-белый ясный свет. Казалось, свет и тьма боролись друг с другом. В одно мгновенье наступала тьма, затем ярко выглядывала луна. В такие ясные ночи не хочется спать, хочется бодрствовать. Вдали с гор в небо летели сигнальные ракеты. Порой был слышен еле уловимый звук стрельбы из автоматов или пулеметов. Он доносился со всех сторон. Непонятно, кто стрелял: наши или душманы. Бесконечная стрельба в окрестностях не давала покоя людям. А в итоге погибало столько людей! Я попытался поднять себе настроение и не отвлекаться на нелепые мысли. Мне необходимо отдохнуть, при этом не испортив себе настроения. Завтра надо рано вставать. С раннего утра выходим в путь. Поэтому голова должна быть ясной.
«Не дам никакой панике овладеть мной. Предоставлю все на волю Всевышнего. Ведь не в первый раз выхожу в бой, – подумал я. – Эх, сколько человек думает об этом, настолько им овладевает страх. Посмотри вокруг: лунная ночь, светло, небо таинственное, весенний воздух, аж жить хочется! Я еще раз закурю и пойду спать, а утром постараюсь пораньше проснуться. Подумаешь, два-три дня развеемся на воле. Сейчас, наверное, не так сильно стреляют. Гардез – не такое уж опасное место по сравнению с Чорикором. Эй, хватит, ты из-за этого разволновался. Успокойся. В твоем сердце не должно быть никакой паники. Вспомни, как в первый раз ты вышел в рейд. Ты чувствовал себя тогда как лев. Интересно, что ты ни о чем не беспокоился. Спешил тогда поскорее встретиться с врагом с глазу на глаз. Вот еще одну закурю, и все. “Охотничьи” – все-таки хорошие сигареты, а от “Донских” кружится голова. Рота еще долго не заснет. Может, обойти часть?.. А зачем? В такие вечера, если обойти родной кишлак, в окрестностях издалека виднеется свет ламп соседних кишлаков. Мормин, Хужасоат, Обшир, Чеп[15 - Названия местностей в Сурхандарьинском регионе.]. Такое ощущение, будто звезды повисли над этими кишлаками, а на самом деле это свет в домах жителей. Собаки непрерывно лают. Все спят крепким сном. Веет нежный ветерок, а ты гуляешь. Такую волшебную ночь, наверное, лучше всего проводить в родном кишлаке, рядом с родителями. Интересно, чем сейчас заняты мои? Отец, конечно же, спит. Бедняжка, устал, наверное, на работе. Мать, братья, бабушка еще не легли. О чем же они разговаривают? Может, вспоминают меня. Ведь я тоже думаю о них. Они, конечно же, беспокоятся обо мне. Здесь война. Ты можешь умереть. Но я ни за что не хочу умирать. Я вас не оставлю, мои родные. Мы еще встретимся. О Боже, сделай так, чтобы я не умер! Пусть я вернусь живым и из этого боя. Пусть мы не умрем, сделай так, чтобы меня не ранили. Боже, сохрани нас!..»
В раздумьях я оказался недалеко от женского модуля. Я застыл на месте. Снова закурил. Я отчетливо увидел дежурного перед дверью модуля. Интересно, чувствует ли он, что видеть женщин в тысячу раз тяжелее, чем идти в бой? В такую светлую ночь невозможно спрятаться. Даже с маленького расстояния (в несколько шагов) можно узнать, из какой роты этот дежурный. Интересно, а сколько лет он служит в Афгане? Если он дед, для него позорно дежурить в женском модуле. Даже под страхом смерти он не станет всю ночь караулить это место. Наверное, поставили кого-нибудь из «чижиков». Еще никто из нашей роты не дежурил в женском модуле. Боеспособных ребят никогда не ставят караулить женщин. Скорее всего, это один из «мальчиков на побегушках», не видевших ничего, кроме штаба. Им ведь все равно. Они готовы умереть, лишь бы не выйти в бой, не брезгуют никакой работой в части, лишь бы не воевать. Поэтому этих бесстыжих справедливо называют «штабскими курицами». Иначе бы они не были такими чистоплюями. Эти упитанные белоручки вдоволь спят, чисто одеваются, никогда в жизни не стреляли из автомата. Попробуйте сказать им, что они выйдут в бой, так они тут же наложат в штаны. Но они раньше всех в части слышат обо всех тайных приказах и заданиях. В отношении простых солдат они держатся высокомерно и благодарят Бога за то, что на войне им не приходится воевать. Солдаты некоторых из них ненавидят, потому что, не выходя из штаба, они каким-то образом носят на груди «Красную звезду» или «За отвагу». А ведь они приписывали себе заслуги солдат. Ясно, что эти награды предназначались для ребят, геройски воевавших на войне. И никто ни о чем не спросит, ибо, если ты воюешь в Афгане, то непременно должен быть героем. Э-эх, всюду бардак. Даже среди военных нет справедливости. Даже на войне они лгут друг другу.
У меня не было желания заходить в модуль, и ничто меня сейчас не могло бы отвлечь. Я чувствовал себя настолько жалким, что никого не хотел видеть. Вот бы сейчас оказаться в пространстве, где никого нет! Ничто не может помочь человеку, который жалок самому себе. Если бы меня сейчас спросили, чего я хочу, я бы точно не знал, что ответить. Потому что я был разбит. Я ненавидел всё и вся: и жизнь, и себя. Мне все надоело. Для того, чтобы показаться на глаза Лилии, я должен был полюбить себя, морально подготовиться к такой встрече. Если человек почувствует, что он исчез, и поверит в это, то он поймет, что лишился многого. Ладно, допустим, и что я ей скажу? Кривляясь, буду мямлить, что, мол, завтра я выхожу в бой? Попрошу у нее снисхождения и буду ласкаться? Как? Ведь я уже разорен изнутри!
Возвращаться было трудно, но я должен отдохнуть в казарме, ведь завтра тяжелый путь.
В казарме не стихал шум. Солдаты, устроившись группами по углам, кушали, курили. Другие готовились к бою. Сборы новых призывников продолжались до сих пор. Они клали в рюкзаки все, что под руку попадалось. Были слышны шутки, мат, а иногда из одной стороны казармы в другую летели кирзовые сапоги. Кто-то громко матерился, в это время поднимался смех. Многие, наклонившись над тумбами, строчили письма домой. Это была такая традиция – перед боем писать близким.
Я написал матери и лег спать. Завтрашний день беспокоил меня сильно. Я не мог заснуть. Я превратился в человека, колеблющегося между жизнью и смертью. Я был обречен на то, чтобы грезить и страдать. Хотелось бы знать: мои соратники по оружию, которые дышат вместе со мной в этой казарме (и, возможно, будут ранены завтра вместе со мной или погибнут) – они так ли мучаются, как я, не понимая себя? Интересно, если человек чувствует приближение смерти или беды, он попадает в мое положение? Ведь раньше у меня никогда не было такого состояния. Я встал и принес из оружейной толстый бронежилет, положил его в изголовье кровати. На всякий случай опустил в рюкзак шесть патронташей. Боеприпасов в машине было предостаточно. Взял у старшины десять пачек сигарет и тоже положил в рюкзак. Казалось, надо было еще кое-что сделать. Подозвав одного из «чижиков», велел ему пришить белый воротник к моей гимнастерке. А сам, пусть и насильно, должен был заставить себя спать.
Человек в любой ситуации иногда чувствует, что счастлив, хотя счастье – понятие относительное, но это значит, что впереди его еще ждут неполноценные, незавершенные, грустные дни. Казалось, мое счастье в ночи было при моей жизни. Человечество придумало понятия «счастье» и «несчастье», чтобы утешить себя. Чем больше расстояние между жизнью и смертью, тем быстрее человек готовится к беде и начинает привыкать к этому состоянию. А девиз «Жизнь – это счастье» становится смешным.
И все-таки я не мог заснуть. Солдаты теперь меньше сновали по казарме и не действовали на нервы. Ринат, поужинав в казарме четвертого взвода, подошел ко мне. Настроение у него было бодрое. Он успел и подтянуться.
– Почему не пришел к нам? – спросил друг, садясь на свою кровать. Но постепенно я заметил, что у него лицо было бледное, а глаза красные.
– Нет аппетита.
– Принесли отличное лекарство. Стоит закурить одну, вообще будешь как новенький.
– Ты все приготовил?
