скачать книгу бесплатно
– Отец.
Та посмотрела на монитор.
– Есть.
Мариванна ответила клиенту:
– Поступили… На завтра? После трех.
Она положила трубку и тут же приняла следующий звонок.
– Кинг-конг.
– Есть.
– Да, поступили. Завтра после трех.
Было двенадцать часов дня, время зачисления средств, и звонки шли один за другим.
– Красавчик.
– Нет, не вижу. – Покачала головой Настя.
– Пока нет, когда Вы отправляли? А номер платежки?… 548, от вчерашнего числа.
Настя напряженно всмотрелась в экран, с сожалением повела плечом.
– Ничего нет.
– Не видим пока. – Резюмировала Мариванна. – Позвоните, пожалуйста, после четырех… Не за что, Вам спасибо.
В ожидании следующего звонка Настя оторвала взгляд от экрана. За окном бульвар кишел праздношатающимися молодыми людьми, собачниками, очумело крутящими головой гостями столицы. До окончания рабочего дня все радости свободного времяпрепровождения стали ей недоступны. Ничего не поделаешь, студенческая жизнь кончилась, пришло время тянуть лямку. Она умненькая, воспитанная, симпатичная девушка. Это ее первая работа, она осваивает отношения начальствования и подчинения, всем интересуется, внимательно слушает окружающих, уважительно к ним относится. Пока на ее рабочем столе нет ничего кроме клавиатуры, блокнота и ручки. Постепенно он обрастет чашками, канцелярской дребеденью, фотографиями в рамочках, а работа превратится в рутину и займет второстепенное место в жизни.
Отношение начальствования и подчинения… Костя, был их начальником, но Насте показалось, что Мариванна находится в более близких отношениях с руководством, чем Костя. Ей еще предстояло в этом разобраться… А может быть, она и не будет изучать эти тонкости. К чему? Она же молодая, а у них, по выражению Станислава Леонидовича, «ни чести, ни совести, у них все впереди».
Пользуясь паузой в телефонных звонках, Мариванна поправила цветочные горшки на подоконнике.
– Все, Настя, завтра сама будешь отвечать на звонки.
Настя, оторвав голову от компьютера, кивнула. На стене за рабочим столом ее наставницы, среди множества поздравительных открыток, почти затерялось объявление: «Не забудь про второй рейс».
Фитнесс
Кроссовки Рибок бежали по резиновой ленте тренажера. Светлана вытерла пот со лба, нажала кнопку, движение дорожки ускорилось. Еще пять минут и надо будет закругляться – по этим пробкам можно опоздать… Ей надо было забрать Пашу с тренировки, до этого успеть в душ, потом вырулить с проклятой парковки на улице Ямского поля и как-то добраться до Олимпийского.
Она коротко оглянулась по сторонам: персонажи все те же – две загорелые проститутки, две телеведущие с ВГТРК, инструктор фитнес-центра, крутящий перед ними лоснящимся бицепсом, cедой миллионер, пауком вцепившийся в тренажер. Впервые она оказалась здесь благодаря очередной подруге Стаса, но та вскоре выбрала «мир грез» и физическая форма перестала иметь для нее значение. Светлане хватило упорства продолжать занятия одной. Уже третий год она безуспешно пыталась вытащить сюда Ленку. Или Глеба. Подружиться тут с кем-то она не стремилась, а значит, и не подружилась.
Она родила, еле успев выйти замуж, ей еще двадцати не было. И это было правильно. Как бы потом не повернулось, а примеров – множество, у нее уже был, и навсегда остается Паша. Рожать надо лет в двадцать, и будь, что будет… Мужья там, любовники… Но вышло лучше, чем она тогда, пузатая, думала. Она нашла мужчину своей жизни. Вот так, слету, разом. Она хихикнула: «по залету!». Нашла. И оказалось, что маята подружек и сверстниц обошла ее стороной. Она с первого раза прошла по конкурсу в институт и уже никогда не узнает, что значит провалиться на экзаменах, быть отсеянной, недобрать баллы, утирать на пороге слезы и сопли… С мужем вышло то же самое. У нее получилось.
Испарина выступила на лбу, капля пота щекотно прокатилась по носу и сорвалась с кончика, Света мотнула головой. Еще минуту. Изо всех сил! Она увеличила скорость движения дорожки. Давай! Корпуса тренажеров, резиновые рукояти, лавочки вдоль стен – все было здесь выполнено в ярких теплых тонах – желтый, оранжевый, красный, немного фиолетового. Это тоже ей нравилось, с некоторых пор она терпеть не могла голубой и черный цвета. Белесая, мутная зыбь, поплывшая перед глазами сразу после того, о чем вспоминать не хотелось… Это поганое месиво собиралось в сейсмическую полосу, черно-синюю гадостную линию, отчеркивающую одну часть жизни от другой, и всякий раз глядя на эти мертвящие цвета, она чувствовала, как механическая дрожь охватывает низ живота и начинает сводить ноги. И никаких болезненных ощущений, вот что интересно. Словно ты плюшевый мишка и из тебя аккуратно вынимают куски ваты…
Она зло мотнула головой. Давай, сука! Его предыдущая подруга отвалила через два года после их знакомства. Паше уже год был, когда прозвучал последний звонок от этой истерички. Сука! Ненавижу! Давай! Мышцы ног дрожали в такт урчанию тренажера, лицо горело, струйки пота ползли по лбу и вискам, обвивали шею.
Но это тоже, наконец, прошло. Был Паша и Глеб, был дом, здоровье, фитнес в окрашенном в теплые тона спортивном зале, молодость и достаток. И были планы. И она была женой, она была замужем. И все было так классно, так здорово… А потом два этих черно-синих выкидыша…
Она сбилась с ноги, запрыгала по дорожке, ткнув кнопку, остановила ее и, положив на мокрую шею полотенце, отправилась в душ.
Трогательная марина
Смрадная фура отъехала от бензоколонки, открыв оператору вид на стоящий посередине площадки Лексус. Глеб шагнул из прохладного салона на жаркий, до озноба, асфальт, вдохнул запах горячей резины и махнул рукой в направлении окошка кассы. Через пару минут оттуда появился щуплый человечек с недовольным лицом.
– Привет! – Привычно оглянувшись по сторонам Глеб протянул оператору бензоколонки тоненькую пачку долларов. – Палычу очень понравилось, повесил в малой гостиной, хвалится перед гостями.
Фура уже была далеко, и они стояли совершенно одни на планете под названием М2, среди выпуклых полей, у серого полотна трассы, на которой в дрожащем кипятке воздуха маячили букашки далеких машин. Неяркая, светлеющая к горизонту зелень полей перемежалась пятнами и полосами леса, голубой купол неба с белыми мазками облаков замыкал огромный объем, придавал картине законченность гармонии.
– Спасибо, – длинные пальцы свернули деньги в трубочку, небрежно засунули в задний карман. – Сменщик минут через десять будет… Посидим у меня?
– Конечно.
Как обычно, проходя в комнату узким коридором, Глеб задел плечом книжный шкаф, заставленный подписными изданиями советских времен, и чуть не свалил лежащие наверху пыльные стопки газет вековой давности. Не очень ухоженное холостяцкое жилище, в трехэтажном доме шестидесятых годов постройки, в подмосковном поселке городского типа. Облупившаяся краска на подоконниках, скрипящие полы, рассыхающиеся дверные коробки. Вся комната была завешена картинами в подрамниках, еще с десяток их стоял на полу вдоль стен. На полотнах маслом и гуашью были изображены люди, собаки, лошади, пара крокодилов, еще кто-то непонятный с длинными лапами… Персонажи двигались, стояли, сидели; люди жестикулировали, дрались, обнимались. Тематика – спортивная, эротическая, просто непонятно какая. Фон на картинах был самый минимальный, элементы натюрморта практически отсутствовали.
Накрывая на стол, хозяин ехидно полюбопытствовал:
– Как там, Палыч? Не хочет заказать портрет голой внучки?
Он крутанул на ладони бутылку виски и поставил ее на стол.
– Могу также предложить трогательную марину с одинокой лирической крысой на фоне заката, или батальное полотно «Дочь миллионера, сосущая хуй у пьяного гастарбайтера».
Глеб примирительно улыбнулся. Они играли с Художником в игру советских времен – пили и разговаривали на отвлеченные темы. Больше играть в такую игру ему было не с кем. Иногда он пристраивал работы Художника, иногда покупал их для себя – с рынком у Художника отношения не очень ладились, чем и объяснялось его многолетнее присутствие на бензоколонке. Знакомы они были со школы, и периодически Глеб испытывал искушение привлечь Художника к своим делам, поправить его бедственное материальное положение, но каждый раз интуиция его останавливала. Он понимал, что Художник – не партнер в современной экономике: не рискнет, не догонит, засомневается, а в результате – глупость хуже воровства – сдаст. В самый неожиданный момент. Когда общаешься с плохим или среднеобычным человеком, можно предполагать определенный уровень надежности (он же – предательства), но, когда перед тобой хороший человек, степень подлости, которой он может достигнуть, непредсказуема. Жизнь научила его осторожности, дистанции в отношениях. Вот он ее и соблюдал. Водка этому не мешала, он был достаточно натренирован.
– Социализм был царством свободы.
– Да, – согласился Глеб, вспомнив все освоенные им подъезды и нелепо-честных девушек, подаривших ему свою первую нежность, – социализм благоприятствовал любви. – В отсутствие денег критерии выбора были гуманистическими, ясное дело. Ближе к эстетике менестрелей… Сексуальный опыт был открытием, а не как сейчас – цитатой.
– «Будьте как лилии» – Художник хлопнул вискаря и закусил шпротиной. – Вот мы все тогда и были как птицы небесные!
Вечерние новости рассказывали об очередном захвате на море: к несоразмерно высокому борту судна бойко прилаживалась надувная лодка с вооруженными силуэтами. Художник кивнул головой в сторону экрана.
– Для меня эти ребята – олицетворение витальности человеческого рода. Прикинь – в Сомали половина населения больна СПИДом, природных ресурсов, образования, государства – ничего нет. Так что ж им, сдохнуть? Конечно, все прогрессивное человечество хотело бы именно этого. Чтобы осталось пустое побережье, на котором можно будет налепить королевских отелей. Но! Ребята с таким подходом не согласны. И вот они идут и отнимают то, что богатенькие нагло возят мимо их берега. Причем, они еще никого не убили, заметь! Меня это просто поразило, когда я узнал… Считается, что если они «бомбанут» контейнеровоз, то мореплавание в этих краях закончится – страховые компании больше не возьмутся страховать грузы. Пираты тут первые парни на деревне – накупили джипов, строительство коттеджей началось вдоль побережья, все девки ихние… Сидят по кабакам – тоже недавно возникшим – пьют с заложниками… А все потуги развитых стран их прищучить ни к чему не приводят. И, честно сказать, выглядят омерзительно – когда увешанный ракетами эсминец берет в плен надувную лодку с пятью черными – это жалко и отвратительно! Это – аморально! А не их пиратство. Они просто борются за выживание. Теми средствами – в виде ржавых ружей и надувных рыбацких лодок, которые у них есть. Их хотят сжить со свету, но – вот беда! – не могут привинтить подходящий к случаю закон.
Он яростно потер нос.
– Я болею за них всей душой.
Водка одухотворяла, она всегда одухотворяет, от нее, как говорил Станислав Леонидович, еще никому хуже не стало. Истина была где-то рядом, казалось ее можно ухватить рукой, казалось, она вот-вот всплывет в следующем слове, интонации, взгляде…
– …психологическая подоплека эсхатологических идей: личные неудачи и осознание конечности собственного бытия. В результате – «запалить бы этот свет с одного конца на другой!»
– Ну… мне всегда казалось маловероятным, что конец света придется именно на отрезок моего земного существования.
Наверное, все это было «пустое», не несло в себе не то чтобы практической ценности, но даже и намека на оную. Это было игрой в умных. Выпившему человеку вообще очень легко быть умным, надо просто говорить слова и иметь перед собой адекватного, то есть, той же степени подпитости, собеседника. Им было наплевать на практическую ценность. Они говорили с легкими улыбочками:
– … и мы, в нашей моральной бесштаности, русской ненависти к ближнему, и тяге спиздить, интеллигентно именуемой жаждой легкой наживы, быстренько превратились в африканское племя, поклоняющееся обезьяне.
– Ах ты, собака рязанская!
– Именно про это!
На стоящем в углу комнаты полотне стрекозиного изящества негр парил над застывшими внизу соперниками, собираясь вколотить мяч в кольцо. Фигуры были изображены контуром на стерильно белом фоне, но расовая принадлежность персонажей сомнений не вызывала – овал бритых черепов, пропорции конечностей, бугры мышц. «Ничего так…» пробормотал заинтересованный Глеб. Надо будет эту штуку у Художника купить. Только попозже, сейчас говорить о деньгах не хотелось… Он поймал себя на том, что не слышал нескольких предыдущих реплик собеседника, а сейчас у него будто отложило от ушей. Художник вдруг съехал с высочайшего, присущего их беседам, уровня абстракции, и грустно констатировал.
– Люди возятся в этом муравейнике и поступают друг по отношению к другу весьма резко. Мне их жалко.
На экране беззвучно работающего телевизора в группе чиновников возникло свинцовое рыло важной персоны – тридцатилетнего здоровяка с пегими волосами. Художник сосредоточенно показал на экран пальцем:
– Второй раз этот тип мелькает, недавно назначили… Фамилия-то у него другая, но, бля буду, это родственник Палыча. Очень уж рожа…
Глеб скептически прищурил глаза.
– Да брось, просто вся твоя классовая ненависть персонифицировалась в Палыче.
– Ага, ты мне еще про руку дающую напомни.
На секунду Глебу захотелось показать Художнику раскрытую ладонь, но он решил не связываться.
Милый Вася
Седой профессор раскланялся и покинул кабинет. Перед Коммунистом, на отливающей медью поверхности стола остался лежать плотный конверт формата А3. Со снимками. Сидящий за столом человек по привычке надул было щеки, пытаясь разгладить морщины вдоль губ, но никчемность этого действия вдруг стала настолько очевидной, что сделалось неловко перед самим собой.
Конверт со снимками… Идиотская прибаутка послевоенных лет неожиданно всплыла в мозгу: «Милый Вася, я снялася в белом платье голубом! Но не в том, в каком еблася, а в совсем-совсем другом». Шутка времен черно-белой фотографии. «Милый Вася…». Девушка отправила любимому фотографию, сделав на ней дарственную надпись. Девушка тех времен, когда, если верить фильму «Весна», подруги, обнявшись за талию, ходили по пустынной набережной, покачивая широкими подолами цветастых платьев, а лирическая музыка тихо лилась над умиротворенной ночной Москвой.
Человек за столом сидел неподвижно, на все лады проговаривая замечательную прибаутку вполголоса, а потом и во весь голос, пока не тренькнул телефон и секретарша осторожно напомнила о том, что в приемной ожидает советник. Коммунист ногтем сдвинул конверт чуть ближе к краю стола и задумчиво подпер кулаком подбородок. Речь шла об активности конкурента, затевающего строительство огромных производственных мощностей в Китае. И конкурентом этими был Шутник. Вчера Коммунист отложил решение вопроса, собираясь обдумать один «резон», поскольку информация как таковая была для него бесполезной. Он уже договорился о продаже этого бизнеса ребятам из Латинской Америки и должен был подписать контракт со дня на день, как только, отодвинув прочие дела, удастся вылететь в Рио. Тем самым, планы Шутника и сам сегмент рынка его больше не интересовали. Но об этом не знал никто кроме подготовившего контракт юриста-полиглота, старого хрыча, чья еще боле старая мама доживала свой век в Швейцарском санатории на деньги Коммуниста. А привычки нанимать веснушчатых заикающихся референтов у Коммуниста не было.
Он принял советника, тот повторил всю историю с самого начала, и Коммунист, не вдаваясь в подробности, заявил, что необходимость какой-либо активности в связи с выявленными фактами отсутствует. Проще было сказать: «Ничего не делайте. Забудьте. Мне по-хрену», но он всегда следил за своими словами в присутствии советника. Тот, проявив недюжинную смекалку по поводу вчерашнего «резона», предложил использовать полученную информацию альтернативным образом. Глядя на лежащий на столе конверт Коммунист отрицательно покачал головой. Вежливо помолчав несколько секунд, советник конкретизировал свою мысль:
– Можно подбросить эту информацию Бородатому, чтобы они с Шутником сцепились.
Когда прозвучало слово «Бородатому», Коммунист отвел взгляд в сторону от преданного, но ничуть не подобострастного взгляда советника, а при слове «Шутник» и вовсе отвернулся к стеклянной стене, через которую открывался вид на ухоженный парк, лес и горы вдали. Сахарные, не ведающие кариеса, клыки Альп, вырастая из серо-зеленых цинготных десен, вонзались в голубое небо. Ему послышалось, хотя вряд ли это было возможно в кондиционируемом кабинете, как чижики, соловьи, или еще какая-то гринписовская сволочь радостно щебечет за окном.
Можно было подбросить. А можно было и не подбрасывать. Пять минут назад он дал понять собеседнику, что у него нет конфликта интересов с Шутником. Потому что. Но птенец гнезда Петрова продолжал мягонько этак настаивать, подвигая его к решению: «Подбросьте и Шутнику, и Бородатому». Здоровы чужими руками… Не хватало еще, чтобы он осмелился вслух произнести коронную ментовскую фразу: «это в ваших же интересах», бесившую Коммуниста до судорог. Понятно, к чертовой матери, в чьих это будет интересах. И хотя советник замолчал вовремя, сидящий за столом человек почувствовал, как онемели у него кончики пальцев. Он перевел взгляд на далекую, украшенную лепниной, стену огромного кабинета, потом – на изгаженный фреской потолок… Слащавая итальянская мерзость! Зыбкая тошнота возникла в животе, медленно поползла вверх, остановилась в горле. Он сглотнул до хруста в ушах, тошнота унялась, толком не начавшееся бешенство уступило место апатии.
В своих бесконечных циклах «яхта-врач-самолет» он, похоже, доездился до того самого швейцарского санатория, где доживала свой век мама юриста-полиглота, и где теперь предстояло поселиться ему самому. И дай бог, чтобы на три-четыре месяца, а не насовсем. На фоне этой перспективы конструирование чужих мытарств – и, кстати сказать, совсем не смертельных! – было ему совершенно не интересно.
Советник молча и неподвижно ждал ответа. Коммунист встал из-за стола, медленно дошел до прозрачной стены, прижался лбом к прохладному стеклу. Красоты за окном намекали на свободу и счастье, на то самое, для чего человек создан как птица для полета. Действительно, он мог купить себе белоснежный Монблан, сесть голой задницей на его вершину и скатиться вниз. Это был вполне реализуемый вариант, сулящий сказочное веселье. Но лед стекла, в которое он упирался лбом и носом, напоминал о другом. Он, взирающий из огромных окон виллы на альпийские красоты, был частью системы, подвергался определенным воздействиям, был неким передаточным звеном между чем-то и чем-то. И возможность практически неограниченных трат на собственное потребление (покупка Монблана, например) положения дел не меняла. Стекло отгораживало его от непосредственного восприятия жизни, от той банальной свободы, иллюзия которой есть только в молодости, и имеет под собой вполне понятную физиологическую основу. У него, за стеклом, особенной свободы не было. Было «дело» и отношения с другими… как бы это сказать… «персонами». Сейчас он должен был завизировать совершенно ненужное ему решение и привести в действие некие механизмы. И кое-кому от действия этих механизмов станет весьма солоно.
Коммунист чувствовал, что советник за спиной напряжен затянувшейся паузой, его тяжеловесным стоянием у стены с упертым в стекло лбом, но ему было плевать. Он действительно ничего не решал в этой ситуации, просто давал отмашку. Механизмы придут в движение и без его согласия. Эти не отвяжутся… Рано или поздно он повернется и кивнет головой или как-то иначе выразит свое согласие. Глядя на него можно было подумать, что вынужденность ответа его унижает, и именно поэтому он тянет время, но это было не так. Коммунисту было наплевать на мнение советника, на ответ как таковой и на «персон». Ему теперь вообще было наплевать на все, кроме лежащего на столе конверта.
Управление риском
Попрощавшись с клиентом на рецепции банка, Глеб столкнулся в коридоре с быком Серегой, держащим в руках черный полиэтиленовый пакет. Мужчины обменялись рукопожатием, и Глеб кивнул в сторону пакета:
– Все нормально?
– Да, отлично! – Бык ослепительно улыбнулся.
– Слушай, хотел тебя попросить… шаху дашь покататься?
– Не вопрос! В любой момент! На сервис заезжай, ключи у Васильча, или у охранника, когда все закрыто… Ну, как обычно, одним словом.
– Техосмотра на ней нет?
Бык присел в ироническом «книксене».
– Извиняйте барин!
Мариванна штамповала документы, безошибочно выбирая нужные печати из заполнившей половину столешницы кучи. Настя подняла голову при появлении Глеба, Стас, присевший на крае ее стола, замолк на полуслове.
– Здравствуйте! – кивнул всем присутствующим Глеб и повернулся к Мариванне. – Евро по пятьсот у нас найдутся?
– Сколько?
Он написал сумму на бумажке, и Мариванна отправилась узнавать. Стас, наклонившись к Насте, продолжил историю про то, как он, работая в советской конторе, был угнетен дурой начальницей, написавшей, уезжая в командировку, ему на нескольких бумажках столько заданий, что и за три месяца не сделать.
– Ну, самую мерзкую бумажку я выкинул. А про остальное, когда она вернулась, сказал, что не понял, как это делать. Посмотрели, конечно, как на идиота, но – ничего…
В результате, пока начальницы не было, юный Стас оказался в кабинете один, и они с коллегой-собутыльником Васей целых две недели пили портвейн и играли в шахматы на протяжении всего рабочего дня. В один из таких дней Стас, выходя вечером из конторы, споткнулся на ступенях в вестибюле, упал, и моментально уснул. Вася со швейцаром перенесли Стаса в кресло и прикрыли ему лицо газеткой, поскольку к выходу валом шли сотрудники…
Настя слушала не очень внимательно, время от времени посматривая на Глеба. Когда у Стаса зазвонил мобильник, и он вышел из комнаты, она нерешительно произнесла:
– Глеб Сергеевич, я хотела спросить… Что такое «Байда»?
– Это то, чем Вы занимаетесь, Настя.
Он отвернулся и посмотрел в окно. На улице дождь выбивал пузыри из черных луж, машины медленно ползли вдоль бульвара, пешеходы сталкивались зонтами. Маленькая собачка сорвалась с поводка и радостно плескалась в луже к ужасу беспомощно застывшей на суше хозяйки.
Не все надо человеку объяснять, до некоторых вещей он должен доходить сам. Мариванна и Костя конечно объяснили новой сотруднице последовательность действий, научили ее рутинным операциям, а экономическую суть, скорее всего, замолчали. Пусть, дескать, сама сообразит. С одной стороны, это глупо, а с другой – очень уж не хочется некоторые вещи произносить вслух. Да и на сумасшедшую она не похожа. Он украдкой посмотрел на сосредоточенно всматривающуюся в монитор девушку, которую он, похоже, оттолкнул своим ответом. Хорошенькая… Сегодня Станислав Леонидович изображал «орла», поэтому прозвучали шахматы и портвейн. Изредка он изображал православного, тогда история была про внезапно сорвавшуюся с приборной панели икону и, ровно в этот момент, появившийся на спидометре показатель пробега: 666 километров. Видимо, присмотревшись к этому, по его выражению, «свежему мясу», обратив внимание на спокойный, умный взгляд ее серых глаз, Стас решил, что мистикой Настю не проймешь.
Мариванна вернулась одновременно со Стасом и протянула Глебу конверт с деньгами. Станислав Леонидович кивнул головой, указывая на конверт:
– С «ВК» встречаешься?
– Да, давно не виделись.
Тон ответа свидетельствовал о том, что в данной аудитории Глеб считает этот вопрос неуместным.
Дверь до блеска вымытого Мерседеса захлопнулась, машина миновала решетчатые ворота особняка на Неглинной и встроилась в поток. Лысеющий мужчина с худым нервным лицом застыл на заднем сиденье. Сцепленные пальцы рук он уместил на колене, глаза закрыл. Машина толкалась в потоке, «Ретро-ФМ» булькало джазом. Мужчина медленно разъял пальцы, его лицо немного разгладилось, и он открыл глаза.
– Николай, мне цветы нужны, тормозните где-нибудь.
