скачать книгу бесплатно
Как объяснили Целестине девочки из местных, последний раз так собирались года четыре назад, когда умер маршал Пилсудский. Но это был человек настолько большой государственной важности, что и подумать страшно. Все мальчишки почему-то до сих пор называли его Дедушкой или Комендантом и принимались размахивать руками, стоило кому-то упомянуть его обычное имя.
За годы существования гимназии дворик уже успел обрасти молодыми деревцами и какими-то кустами местной фауны, которых нет в учебнике биологии. Так что тем, кто был из младших классов, было куда спрятаться – на всякий случай.
Перед окнами кабинета директора был балкончик. Совсем маленький, так что многие сегодня заметили его в первый раз. Туда и вышел Данилюк – в костюме, с той самой шляпой в руке, которая пыталась от него убежать в особняке генеральши. Целестина чудом удержалась, чтобы не хихикнуть.
Пан директор засуетился и в конце концов положил шляпу обратно в кабинет. Даже здесь, на высоте второго этажа, он казался удивительно маленьким.
И он заговорил. Речь была в его обычном духе. Он читал её без бумаги, без подготовки и только на середине обнаружил, что не знает, как её закончить. Сначала он говорил о том, что сбылась самая страшная из фантазий любого мальчишки – их поколение стало свидетелями войны. Конечно, до нас была ещё Великая Война – но мы родились уже после неё и не знаем, что это такое.
Потом он начал взывать к теням прошлого – Мицкевичу и Словацкому. Совсем недавно у польской нации была лишь тень надежды на восстановление своего государства, разорванного между великими державами. И классики сравнивали поляков с двумя другими народами-изгнанниками – армянами и евреями, у которых нет своей страны и которых встретишь повсюду. (Окажись тут старая Анна Констанция, она бы припомнила и третий такой народ – цыган. Но, к счастью, бабушки тут не было).
И вот всего лишь два десятка лет назад возрождается Речь Посполита. Но враги не дремлют. И сегодня немцы, предположительно подстрекаемые коммунистами, нанесли ей предательский удар.
– Бей немцев! – крикнули где-то сзади. Но голос был слишком детским, чтобы ему кто-то ответил.
А Данилюк продолжал:
– Даже если немцы победят нашу армию, что, – как торопливо добавил пан директор, – совершенно невероятно, это не будет означать поражение народа. Польский народ всё равно сохранит свою культуру, язык и религию, как делал это много лет, лишённый государства. И гимназия вам в этом поможет. Какая бы власть ни установилась в городе, мы будем хранить верность нашему языку, нашей религии, нашим идеалам. Даже если это будут коммунисты, мы останемся поляками и не склонимся перед заразой интернационализма. Пусть нас давят – мы всегда останемся сами собой. Даже если мы потеряем танки и самолёты – сама верность польской идее станет нашим сопротивлением.
Сопротивление…
Целестина почувствовала себя дурно. Она прислушалась к себе, попыталась понять почему. И вдруг поняла – и это понимание пронзило её, словно ледяная игла. Ей полагалось испытывать воодушевление. Но испытать его не получалось. И дело не в том, что пан директор выступал плохо. Его речь воодушевляла. Целестина видела, как светлеют лица в соседних рядах, а над некоторыми головами (особенно у мальчиков) даже начали трещать и прыгать синие искры.
Она догадалась, что это от напряжения. Энергия искала выхода, а выйти ей было некуда.
Пан Данилюк очень много говорил о сопротивлении. Но ни слова – о том, как оно должно происходить. Как сопротивляться-то?
Целестина уже достаточно изучила город, чтобы понимать: сопротивления здесь не получится. Конечно, тут полно топких переулков, загадочных тупиков и таинственных домиков. В Бресте есть где затаиться, даже если на дом упадёт бомба. Но сам по себе город слишком невелик, чтобы по нему можно было легко убежать от облавы. Здесь достаточно поставить по жандарму на каждый перекрёсток – и всем, кто сопротивляется, останется только затаиться.
Куда безопасней сопротивляться из леса, как это делают благородные разбойники. Но наша героиня сомневалась, получится ли такое на этих Кресах – хотя лесов тут, конечно, хватало.
Целестина ни разу не путешествовала на восток дальше Бреста и очень приблизительно представляла себе Полесское воеводство. Поэтому могла только догадываться, где и как тут можно выживать, когда ты вне закона.
Всё родное, знакомое, польское заканчивалось для неё в восточном предместье, оно же деревня Киевка. Дальше были загадочные места с непривычными православными деревнями, руинами поместий времён поэта Мицкевича и бесконечными болотами с лохматой белой осокой.
Единственное, где-то там, среди болот, в Пинске, скрывался иезуитский коллегиум… Но ведь иезуиты тем и славятся, что куда угодно проберутся – и в Китай, и в Таиланд, и в Индию. Вот, даже до Пинска добрались.
Наверное, иезуиты и будут сопротивляться…
Целестина снова прислушалась к речи. Но про иезуитов пан директор так ничего и не сказал.
5
Немцы заняли город так легко и быстро, что комендант не успел даже объявить мобилизацию. В первый день пехота держала рубежи и многие верили, что из Тересполя подойдёт подкрепление. Но к вечеру оказалось, что госпиталь переполнен, а все двенадцать лёгких танков подбиты и годятся только на баррикады.
На второй день штурмовали всерьёз. Немецкие танки вошли в город с трёх сторон: одна колонна через грунтовку к северу от крепости, вторая – с северо-востока по шоссе между Граевкой и Адамково, мимо базы ассенизаторов, а третья – прямо по Шоссейной улице, с востока.
Вокзал и северные форты взяли уже к полудню, и немецкие мотоциклы показались на площади перед уже опустевшей администрацией. Потом до вечера разворачивали на эспланаде артиллерию и бомбили крепость с бомбардировщиков.
Следующие два дня крепость жила отдельно от города. Слышались взрывы, полыхали вспышки, похожие на зарницы. А в город просачивались мобилизованные из гарнизона, в штатской одежде не по размеру и с испугом в глазах. Они прятались в подвалах и ждали, чем всё закончится.
Закончилось всё предсказуемой капитуляцией. А жизнь почти не изменилась – потому что пока не успела.
Гимназия продолжала учить, как и раньше, – потому что других распоряжений не поступило. Сразу, когда затихли выстрелы, директор Данилюк отправился в управу. А потом, как только начали ходить поезда, он поехал в Варшаву, к наместнику, выяснять, что теперь можно, а чего нельзя. А без директора – разве можно хоть что-то менять в учебной программе?
Никого из городских немцев, несмотря на слухи, так и не арестовали. А вот про тех немцев, которые пришли, было и так ясно, что они могут арестовать кого угодно. Поэтому про эту армию пока не ходило даже слухов. Все жили в ужасе поражения, словно их по уши окунули в холодную воду.
Андрусь не сильно отличался от прочих. Он тоже ходил, как сомнамбула, на негнущихся ногах и говорил хрипло, как если бы его грудь была скована льдом.
Дома он тоже молчал.
Наконец, Целестина ухитрилась его поймать и спросить, что он думает.
– Война ещё не закончилась, – пробормотал он в ответ. – Ты же понимаешь, что война ещё не закончилась?!
– Я думаю, – предположила Целестина, – тебе лучше оставаться дома. Не нужно привлекать к себе подозрения!
– Нет. Нельзя! Как раз это и будет слишком подозрительно!
Целестина кивнула. Братик явно смыслил в стратегии и конспирации. Но всё равно не мог ничего сделать против врага.
Потом стало ясно, что всё уже кончено. Все уже знали, что наступление началось, и никто не знал, на какой из возможных границ оно закончится. На всякий случай готовились к худшему.
В среду вечером вернулся директор.
Надо сказать, что даже в смешанной гимназии имени Траугутта училась очень разная молодёжь. И она тоже расслоилась – как было расслоено всё тогдашнее общество. Были совсем гордые деятели, которые после занятий сразу шли домой – и этот дом был обычно на улице Пулавского, по соседству с особняком Целестины. Они считали, что им нечего делить с местным быдлом.
Другие (в основном девочки) чинно гуляли в городском саду под сонные импровизации духового оркестра. Они собирались изучать юриспруденцию или классические науки и очень часто ходили в кино и на концерты – потому что могли себе это позволить. Целестина относила себя к этим – и немножечко к первым, в зависимости от настроения.
Третьи собирались на вокзале. Девочек среди них почти не водилось. Они застёгивали пальто на все пуговицы, смолили коротенькие папироски и собирались учиться на инженера или железнодорожника.
Тогдашний вокзал был настоящим чудом техники – там горели электрические лампы, было отличное водяное отопление, имелось окошечко телеграфного отделения. А ещё был мост, и под мостом проезжали поезда. Можно было смотреть на них сверху вниз, вдыхать копоть и думать, что когда-нибудь такой вот поезд увезёт тебя прочь отсюда в совсем другой, удивительный, мир, где найдётся место твоим способностям.
Где отдыхали четвёртые, которых не принимали даже в компанию на вокзале, – не знал никто. Наверное, подобно первым, они почти не выходили из дома, потому что им приходилось усердно учиться. Или воровали по ночам бельё, чтобы заплатить за учёбу.
Сложно сказать, кто из них был лучше. В каждом слое было что-то хорошее.
Директор вернулся поздно, когда город уже был под коммунистами. И те, кто собирался на вокзале, оказались первыми, кто его увидел.
6
Уже было темно. Вокзал полыхал десятками дуговых ламп, а на перроне и рельсах уже лежали ночные длинные тени.
Пан директор гимназии соскочил с грузового поезда – на лбу угольный след, левый рукав пиджака оторван – и зашагал по перрону, покачиваясь, как сомнамбула.
Когда пан Данилюк проходил под очередным фонарём, его опознал Юлиан Шкательберг – тот самый, белобрысый, который мечтал проектировать танки и уже придумал оригинальную конструкцию с тремя дулами.
– А, дети, – директор натужно улыбнулся. – Всё вы замечаете, дети…
И он, хромая, отправился домой – через железнодорожный мост. Ступеньки преодолеть было непросто, и иногда ему приходилось опускаться на четвереньках.
Он жил рядом, через улицу от гимназии, и добрался до дома своим ходом.
Наутро он появился снова в гимназии – умытый, причёсанный, с разглаженными усами и в новом светло-сером костюме. И объявил второй сбор – опять во дворе.
Среди перепуганных уже второй сменой власти гимназистов поползли новые слухи. Даже Юлиан Шкательберг не мог сказать, как ухитрился пан директор добраться до Бреста-над-Бугом из немецкой зоны оккупации. Не иначе – прорвался на новом, сверхзасекреченном танке. А значит, он что-то знает.
А ещё говорили, что директор разыскал в Краковском гетто шифры колдуна Твардовского. Именно с их помощью и будет проходить то самое тайное обучение.
И вот объявили второе собрание. Такое же, как первое.
Целестине было неуютно. Это слишком походило на повторяющийся сон, который того и гляди свернёт на новую дорогу и станет кошмаром.
Пан директор вышел на тот самый балкончик. Но костюм теперь был другой, и от этого стало ещё неуютней.
– Дети, – начал он, – милые дети… Мы много пережили! Мы много увидели! Рядом с нами была война. И нам невероятно повезло, что она едва нас затронула. Можете быть спокойны – война закончилась! Война больше вас не коснётся!
Целестина быстренько оглядела собравшихся. Ученики во дворике были те же. Война не успела по ним пройтись, среди собравшихся не было даже раненых. Но они тоже стали другими. Уже никто не искрился энтузиазмом.
И ещё одно отличие. Кто-то был наверху, следил за ними с крыши. Целестина не успела его разглядеть как следует. Стоило ей поднять взгляд – и незнакомец пропал. Но кто-то определённо следил за собранием с крыши. И раньше этого человека там не было.
А Данилюк продолжал. Он был настолько возбуждён, что не заметил бы человека на крыше, даже если бы тот спикировал ему на балкончик.
Казалось, речь захватила пана директора настолько, что он даже не обращал внимания на своих подопечных.
– Был сложный период. Сменялась власть. Казалось, мы станем немцами. Сейчас ясно, что этого не будет. Немцы признают своими только австрийцев – у них даже территориальное деление теперь немецкое. Польшей сейчас управляет оккупационная администрация. Продлится это, я думаю, долго.
Пан Данилюк перевёл дыхание.
– Теперь нас освободила русская армия. Это нормально. Я ещё застал времена, когда Брест был частью империи российских царей – и одной из лучших её частей! Первые бульвары, городской сад, железнодорожный узел – всё здесь появилось при царях. И вот мы снова вернулись под власть русских. И это не русские империалисты, которые сейчас водят парижские такси, а коммунисты, которые поклялись защищать интересы народа. Пусть те из вас, кто происходит из украинской, польской или даже еврейской семьи, не тревожатся – коммунисты не различают национальности. И русский, и латыш, и грузин, и еврей – каждый может стать членом Коммунистической партии и бороться за права трудящихся. А уничтожают они только врагов. Последние дни показали – у нас в городе, к счастью, достаточно коммунистов. Уничтожать у нас некого. Но многим жителям, особенно вашего возраста, будет полезно изучить теорию и записаться в пионерскую организацию. Чтобы стать ещё лучшими коммунистами и бороться за освобождение всего трудящегося человечества.
Гимназисты переглядывались. Но возражать никто не рискнул.
– И помните – у коммунистов обширный опыт подпольной работы. Что бы с вами ни случилось, куда бы вас ни забросила судьба и кто бы ни пришёл на вашу землю – мы будем продолжать учиться и жить так, как учит нас партия. В подполье, в изгнании и в любых обстоятельствах – мы и партия придём вам на помощь, свяжем вас, как невидимая сеть, которая объединяет всех трудящихся мира, весь угнетённый рабочий класс. Мы – с вами! Я – с вами!
«Беда, – подумала Целестина. – А нас он спросил, хотим ли мы быть с ним? Такой как влезет на плечи – так и будет на тебе до самой могилы кататься».
И тут же устыдилась своих мыслей. Понятно же, что пан директор не собирался издеваться над своими учениками. Данилюк верил в то, что говорил. Он определённо решил, что раз пришли коммунисты – всем надо быть за коммунистов, а поступать иначе – значит идти против истории.
А директор всё говорил и говорил:
– С сегодняшнего дня и до уточнения военно-политического положения уроки Закона Божьего в гимназии имени товарища Траугутта отменяются. Вместо них будут уроки политинформации. Прошу готовиться к ним строго по новейшим газетам… коммунистического направления. Эти газеты теперь стали легальными. Списки вам зачитают.
7
В полночь Целестина открыла глаза и поняла, что уже не уснёт. В доме происходило что-то важное. Он не видела в темноте, и звуки ночи из сада и города были самые обычные. Но Целестина чувствовала кожей – происходит что-то важное. И она должна была узнать что.
Девушка открыла дверь, выглянула из комнаты. На всём втором этаже – тишина. Только внизу, под перилами, проступило алое зарево.
Целестина шагнула ближе и увидела, что прямо в прихожей горят четыре канделябра лучших свечей, расставленных по квадрату. В середине этого квадрата стояло широкое просторное кресло. В нём сидела старая Анна Констанция с безукоризненно прямой спиной, словно королева на троне. Перед ней на небольшом столике – трубка, кисет с табаком и тот самый мешочек с красной землёй из синагоги.
А напротив неё, среди пляшущих по коридору теней, стоял Андрусь, похожий на провинившегося младшеклассника, и в чём-то пытался её убедить. Но при этом был одет в осеннюю гимназическую шинель с тёплым воротником, а у его ног на паркете стоял дорожный чемодан. Это придавало словам двоюродного брата определённый вес.
– Они всё, всё запретят, вот увидите, – говорил Андрусь. – Эти интернационалисты этого и хотят – уничтожить и унизить наши национальные флаги и символы. Теперь не просто флаг не поднимешь – теперь даже мак рисовать нельзя.
– Может, оно и к лучшему. Из маков делают опиум.
– Но не из красных.
– Можно и из красных. Только получится меньше.
– Бабушка, поймите, мы должны как-то сопротивляться.
– А что говорит по этому поводу ваш Шкательберг?
Андрусь смутился.
– При чём здесь Шкательберг? Шкательберг – полный болван, от него ничего полезного не дождёшься… Откуда вы вообще про него знаете?
– Потому и спрашиваю, что ничего про него не знаю, – очень спокойно ответила бабушка. – Если бы знала – не спрашивала.
– Шкательберг не помощник. Нам нужны надёжные люди.
– Такие люди как золото. Всем нужны, и потому встречаются редко.
– Так вот, пока коммунисты не переманили всех таких людей на свою сторону, нам и нужно создавать сопротивление! Чтобы они к нам шли, а не куда-нибудь в Испанию ехали.
– Тебе придётся подождать до конца войны. Или хотя бы до конца моих исследований.
– Но мы не можем ждать! Если я буду ждать – начнут без меня.
– Что начнут?
– Сопротивление!
– Что-то я не видела никакого сопротивления, – заметила Анна Констанция, – когда русские вошли в город. Похоже, я была для них единственной помехой.
– Потому что люди пока испуганы, не понимают, что делают.
– А я была всё равно что мёртвой, – парировала бабушка. – И всё равно их почти остановила. Так что не хочу слышать про этих «испуганных». Раз они ничего не могут – так их и называй. Тоже мне – «испуганные».
Андрусь склонил голову. Кажется, впервые за весь разговор он задумался, о чём говорит. А потом опять заговорил – быстро-быстро.
– Да, сопротивления пока нет. Но это сопротивление можно быстро создать. В городе полно настоящих польских патриотов. Да чего там – в гимназии их полно.
– Если бы в городе хватало польских патриотов, – сурово заметила старая Анна Констанция, – правительству бы не пришлось завозить в воеводство чиновников с запада и гимназисток из Малой Польши. Брест-над-Бугом – город, основанный русскими. Русские построили эту крепость. И теперь русские сюда возвращаются.
– Я что-то не помню.
