скачать книгу бесплатно
Все новые и новые имена – русские, украинские, белорусские, какие-то непонятные, малых народов, в том числе состоящие из двух-трех букв. Пара сотен человек всевозможных национальностей в черных, зеленых, красных, светло-голубых, темно-синих погонах со всевозможными лычками, без лычек и с золотыми буквами СА. Низкорослые хлюпики-стройбатовцы, широкоплечие десантники, киргизы-танкисты и прочие. Подобно армии персидского царя Ксеркса, Красная Армия состояла из кого угодно, так как всех объединяла идея, к началу девяностых ставшая абсурдной – защита общего Отечества. Советский Союз разваливался, а мы все еще стояли плечом к плечу и вместе слушали пузатого мужика в офицерской шинели.
Моя фамилия была зачитана предпоследней, что вызвало внутренний вздох облегчения, и марсельские пальмы в сознании сразу стали намного ярче и отчетливей.
Начался рассвет. Приехало несколько грузовиков, один из которых привез полевую кухню. Нам раздали ложки и котелки. Солдатиков кормили перед долгой дорогой. Многим есть не хотелось, так как большинство находилось в мрачном похмелье после армейских проводов, а в чемоданах-сумках-котомках почти у всех, кроме меня, имелась домашняя пайка. Тем не менее люди кушали картофельное пюре с жареной рыбой и с чернягой – армейским черным хлебом. Кто и как его делает? Он отличался резким вкусом и свойством лепить из него, как из пластилина. Если кусок такого хлеба кинуть в стену, он к ней прилипнет.
Потом мы поехали к вокзалу в тех же грузовиках. Не люблю в кузове ездить зимой. Но в мороз это значительно сподручнее, чем переться через пол-Бреста с громоздким чемоданищем в руках. Ехал, перешучиваясь со всеми, а с парочкой нашел общий язык, даже немного подружился, обсуждая их и свою воинские части и делясь приятными воспоминаниями об отпуске.
В секундном темпе меня всасывала армейская жизнь. Незаметно опять привычным стал армейский жаргон – облегченный диалект тюремной фени. Словечки вроде слоняра, рыбалка, сека, почти позабытые за три с лишним месяца в Москве, с новой силой приобретали актуальность. Кое-какие совпадают с бытующими в литературном языке, но у них иные значения. В Западной Группе Войск, в ту пору насчитывающей более чем полумиллионную армию, к этим словечкам прибавились немецкие и польские. Например, «вифиль». С немецкого оно переводится как «сколько», но я этого не знал и принимал его за существительное. В армейском жаргоне оно бытует как ритуальный вопрос старослужащего к слоняре – молодому солдату. Тому положено в ответ назвать количество дней, оставшихся деду до выхода регулярного «Приказа министра обороны СССР о демобилизации солдат и сержантов срочной службы». Ошибка в ответе имела фатальные последствия: злостный мордобой или многочасовую прокачку ночью в казарме. Поэтому слоняры всегда внимательно считали дни до Приказа, для чего вели календарь. Мне, как «черпаку», уже не надо знать точный ответ на подобные вопросы.
Однако не буду мучить солдатским жаргоном. Грузовики ехали по Бресту к вокзалу, солдаты подпрыгивали на лавках в кузове, и все шло по плану.
3
Людей на вокзале не удивлял строй советских солдат. Через Брест ежедневно проезжали сотни и тысячи служак в военной форме. Эшелоны с танками и гаубицами стояли на путях, соседних с пассажирскими поездами, придавая станции какую-то особую мохнатую серость. С каждым днем все больше и больше таких поездов, загруженных бронетехникой, пересекало границу в восточном направлении. Зачастую без определенного конечного пункта – бывало так, что уже за Уралом их перенаправляли в Выборг или на северный Кавказ. Несмотря на хаос, Западная Группа Войск была наиболее боеспособным подразделением Советского Союза, т. к. предназначалась для быстрого реагирования на возможные военные провокации со стороны НАТО. Высшее начальство, умудренное сведениями о многочисленных восстаниях в восточной Европе, располагало гарнизоны таким образом, что в течение одного часа почти половина этой орды имела возможность оказаться на центральных площадях Берлина. Армия народа-победителя с заметной неохотой покидала контролируемые территории. С брестского вокзала эшелоны уезжали дальше, насовсем и в никуда, увозя с собой полковые флаги, нажитое за бугром имущество и офицерские надежды.
Дул холодный ветер, поэтому посадка прошла быстро. Распределив багаж по полкам и сундукам под сиденьями, заполнив таможенные декларации, военнослужащие достали съестное. После отправления поезда на столах в изобилии появился алкоголь. Началась пьянка. Выпившие, как правило, щедрые люди, особенно поначалу. Во время дороги мне перепало немало от тех произведений кулинарного искусства, по пьяной расточительности попутчиков.
– За дембель!
– За дембель! – хором отвечал вагон.
– На брудершафт, братва.
– За связистов!
– За пехоту!
На несколько секунд наступила тишина, и видно было только подбородки закинувших головы жадно пьющих людей. Потом слышались кашель и матюки, снова гремели кружки и хрустела газета, в которую заботливые материнские руки завернули закуску.
– А ты что не пьешь, слоняра? Не скоро еще предложат выпить.
– Да погоди ты! Лучше глянь, что снаружи. Такое не каждый день увидишь.
Поезд по диагонали переезжал границу. Я с интересом глядел из окна на высоченную колючую проволоку. На смотровых вышках, выпуская клубы белого пара изо рта, мерзли пограничники с калашниковыми в руках. Потом распаханная земля пограничной полосы и столб с гербом и надписью СССР. Под колесами колошматил мост через реку стального цвета, лишь частично одетую в лед. Вдруг снова земля и другой столб, уже красно-белый – Рolska. Вот и все. Неужели так просто? Или мне повезло?
За посаженными вдоль дороги кустарниками, покрытыми дымкой изморози, какой-то польский крестьянин топором рубил дрова. Прошло много лет, но сейчас я отчетливо помню этого поляка, интенсивно делающего свое дело под пасмурным небом на границе под Брестом. Может, кому-то этот миг покажется банальным, а фотограф просто поленится поднять свой фотоаппарат. Но для меня это самый первый кадр в важнейшем жизненном этапе, мое неуклюжее «Здравствуй, Новая жизнь». Этот поляк, мелькнувший в окне всего на несколько секунд, навсегда у меня в голове и в сердце. Он и сейчас тут.
Водка и вино в изобилии, а стол в купе ломился от разных блюд: сало, пирожки, картошка с грибами, пара дюжин куриц. Я пригубил алкоголь, но решил не напиваться. Ведь меня ждали прогулки по знойной марсельской набережной или бульвары Парижа. А может, выпить? И плевать. А вдруг у прокурора хороший день и судья отпустит грехи?
Одного из людишек, до того сидящего в грузовике рядом со мной, все называли Воробей. За час-полтора нашей беседы он умял две бутыли вина, запил это пивом, потом снова вино. Поначалу мы чудесно разговаривали, но в процессе Воробей убухался и перешел, выражаясь культурно, в иную ипостась своего существования. Пребывая в таковой, он уже и не пил, прекратив осознавать, что прозрачная жидкость в бутылке, поставленной на стол каким-то солдатом, это водка, и что от нее с новой мощью по телу польется ласковое тепло. Втягивая голову в шею и вращая лопатками, он мутно косил в мою сторону и за что-то благодарил речитативом:
– Спасибо тебе. Спасибо тебе. Спасибо. Спасибо тебе. Полная уважуха.
Так продолжалось минут двадцать. Внезапно встрепенувшись, он спросил:
– А ты служил когда-нибудь в армии?
Вот те на! Он что же, не замечает на мне военной формы?
– Да-да, конечно служил. Служу!
Воробей понимающе кивал, давая понять, что его разум утерян не окончательно. Напоминая титана, измученного борьбой с античными богами, он все-таки находил силы, несмотря на обильные возлияния и на то, что его язык быстро превратился в вату, выразить ко мне свои теплые чувства. Видимо, ему нравилась моя предупредительная вежливость. А я был рад, что мой попутчик не армейский гопник, кровью и потом выстрадавший право расстегнуть воротничок гимнастерки или перегнуть пряжку ремня с отполированной серпасто-молоткастой звездой – чем круче загиб бляхи, вернее следуешь дембельской моде.
Прикид строго соответствовал сроку службы. За нарушение правила можно в худшем случае получить инвалидность, а в лучшем – остаться без ремня. Эта традиция устанавливалась с годами, оттачивалась от призыва к призыву. Глядя на солдата, можно с точностью определить его статус в запутанной неуставной иерархии.
Кто-то с собой имел кассетник, и на радость братве из него разнеслись песни Виктора Цоя. Десантура перекидывалась в картишки, а Миша-Карлик, сразу же так прозванный за свой необычайный рост, – он еле влезал в огромного размера шинель, рассказывал о своих геройских амурах на гражданке. Собравшаяся вокруг него группа солдат, затаив дыхание, внимала тонкостям взрослой эротики. У служивых такие истории особенно популярны. В дополнение к своему гусарству Миша-Карлик умел играть на гитаре. Устроившись на видном месте в проходе, он забубнил, конкурируя с кассетником, томно-жалобные солдатские песни – настоящий подарок развалившимся на полках сослуживцам. Эти песни о душевных страданиях личности, находящейся вдали от завода, трактора, института; о том, что еще не скоро появится возможность свободно набухаться с собутыльниками-приятелями; о родном колхозе и о взрывах крупнокалиберных снарядов, под которыми якобы надо пройти, чтобы вернуться домой. Главное же, на что они нацелены, это кинуть слушателя в жалость к самому себе.
Через год, а многим и меньше, все обитатели вагона забудут Мишу-Карлика, его пшеничные усы, а песня им покажется нелепой и смешной. Но сегодня поезд стучал в такт, с каждым покачиванием приближая окончательную демобилизацию. Огромные пальцы великана дергали струны на шестнадцатирублевой гитаре в си-минорной тональности, и над бритыми головами под стук шпал и потряхивание вагона неслась песня.
Солдатский строй
Идет домой.
Встречай меня,
Кузбасс родной!
Родной Кузбасс,
Родная мать,
Увижу я
Тебя опять.
Песни, звучащие трагично и пародийно, исполненные дурным голосом, но с искренностью бывалого тракториста, затуманивали тоской лица слушателей. А тоска в сочетании с алкоголем – страшная сила.
– Вот ведь Миша клево лабает.
– Миша, спой Розенбаума.
Как положено, нас сопровождала пара офицеров. Однако они вообще не вмешивались в добродушную пьяную анархию, так как тоже пили в купе для проводников. А там, за снежными полями незнакомой мне страны, за сидящими на телеграфных проводах воронами, находилась следующая точка моего маршрута – городок с колющим славянское ухо названием Франкфурт-на-Одер.
3. Франкфурт на Одере – Биттерфельд
1
Под утро, часа в четыре, нас разбудили. Спал, не раздеваясь, в армейских брюках. Под очередным мостом в черной пустоте блеснула река, и я догадывался, что это Одер. Сквозь гулкий железный стук послышалось:
– Ну давайте. Подъем!
Через минут десять на выход, и солдаты сонно переглядывались, пытались острить по поводу вчерашней попойки. Возможно, это была не конечная остановка поезда, но я не знал про это. Подозреваю, что он шел дальше. Под лязг тормозов думалось, что цель поездки у меня особая и не по пути с Воробьем. Мой похмельный сосед, ругаясь, застегивал военный пиджак и, наверное, внутренне содрогался в предвкушении того, как на перроне его лицо обдаст холодный ветер уже чужой страны – Германии.
Нас построили около вагона для пересчета, и сопровождающие офицеры пожелали счастливого возвращения в часть. Вся гурьба, схватив чемоданы, подгоняемая морозом, рванула в кассовый зал. Кто-то служил в Котбусе, кому в Цирндорф, а кому в Померанию, дальше своим ходом.
Как по волшебству изменилась окружающая обстановка. Синие полки плацкарта и железнодорожный запах сменились пестрой рекламой, а пол в зале поражал блестящей стерильностью. Повертев головой в разные стороны, я увидел билетные кассы, так не похожие на привычные московские, и уютный цветочный магазин. Яркая вывеска Burger King активировала сомнение насчет правильности моей затеи, сменившееся мыслями о предстоявшем новом испытании: каким-то образом раздобыть гражданскую одежду, не имея даже медяка в полутора десятках карманов униформы. Легким утешением было осознание того, что при любом контроле можно достать военный билет и жалобным голоском наврать: дескать, направляюсь в воинскую часть. Ведь с предписанного мне маршрута я еще не сошел. Серые солдатские шинели куда-то пропали, и в небольшом зале осталось всего несколько человек, никакого отношения не имевших к армии. Конечно же, это немцы, в несусветную рань ехавшие на работу.
Искренне я завидовал этим людям: им было куда идти, дома стояла диванно-телевизионная атрибутика, а на работе ждали коллеги и зарплата. Глаза наткнулись на карту Германии, висящую неподалеку, – вот мой первый ориентир. Мне приблизительно известны расположения крупных городов Европы. Рассмотрев паутину железных и автомобильных дорог, я решил передвигаться через Берлин, Эрфурт и Штутгарт на французский Страсбург. А там как-нибудь до Марселя – города с пальмами.
Не исключаю, что у маршала Жукова в сорок пятом имелись в голове подобные планы по передвижению пехотных дивизий и танковых армий. Общая протяженность намеченной дороги составляет навскидку более полутора тысячи километров через крупные и малые города, ландшафты, запечатленные на картинах Сезанна, ронские виноградники, горы и немецко-французскую границу – ее нелегальный переход казался мне пустяком. Сейчас нужно решить конкретную проблему с одеждой. Ну, и при этом двигаться, не попадаясь в волосатые лапы патруля.
2
Совершенно новый запах щекотал нос. Какая-то смесь сосисок, горчицы, кока-колы и очистительной жидкости для автомобильных стекол – так пахла Германия. Зайдя в Burger King, я понял, что это подобие «Макдоналдса», в котором я никогда не бывал, а только издалека видел гигантскую многочасовую очередь в Москве на Пушкинской площади, озаглавленную большой желтой буквой «М», потому что из-за ажиотажа к самому заведению было не подобраться.
Единственный «Макдоналдс» Советского Союза дразнил гамбургерами москвичей и гостей столицы. Устройство туда на работу считалось престижным и было возможным только по великому блату. Жаль, что денег ни гроша, а то даже на сытый желудок потешил бы душеньку – народу-то никого. Рука достала из чемодана очки и русско-немецкий разговорник, навязанный мамой в дорогу. Побыть в этом светящемся ласковом месте на дерматиновом стульчике мне удалось около пятнадцати минут. Затем подошла девушка – по внешности ну просто фотомодель! Она на чистейшем русском языке строго-вежливо попросила покинуть помещение.
– Йэхх, землячка, ты бы солдатику хоть погреться дала – холодрыга же!
Что ж, подамся в кассовый зал, к лавке в центре, где уже вальяжно разместился пожилой полубомж.
Тараканами бежали мысли: необходимо заиметь гражданскую одежду – в военной форме я выгляжу как попугай среди трясогузок.
Еще в поезде Москва – Брест я пытался обдумать неизбежное столкновение с неизвестностью один на один. Не исключено, что полубомж мне поможет, хотя бы что-то подскажет. Подсев к нему и воспользовавшись разговорником, я попытался начать разговор. Кроме «гутен таг» и парочки других расплывчатых фраз, ничего выдавить не получалось. На мои усердия он реагировал беззубой улыбкой. Выглядело забавно: я в советской военной форме и человек в обносках и с заторможенным взглядом посередине блестящего кассового зала в абсолютно незнакомой мне стране. Ему, наверное, в тепло ночлежки. Мне же и такое не улыбалось – идти некуда.
Вдруг раздался громкий, привыкший приказывать голос:
– Товарищ рядовой, предъявите документы!
Оо, блин! Уютный бомж пулей вылетел из здания и улетучился в утреннюю мглу привокзальной площади, куда я на тот момент еще не осмелился выходить.
– Чем вы тут занимаетесь? Пройдите в здание военного вокзала и ждите там вашего поезда!
Пришлось, отдав честь, взять дурацкий чемодан и медленным шагом перейти в соседнюю постройку. Жутко мешающая ноша, несмотря на свой размер, вес и форму, одновременно являлась замечательной маскировкой. Для любого постороннего взгляда чемодан делал меня обыкновенным солдатом, возвращающимся из отпуска, и, пока не было другой одежды, мне приходилось играть такую роль. Хорошо, что офицер не задал лишних вопросов, а ведь мог.
Соседнее здание военного вокзала разительно отличалось от кукольного немецкого. Поднявшись по лестнице, я увидел точную копию захолустного вокзалишки где-нибудь в российской глубинке, скажем, в Камышине. Такой же буфет и те же помятые бутерброды. Валютой служат, понятное дело, рубли, оставленные в Бресте патрулю. Стулья в зале ожидания, даже батареи отопления – все исцарапанное и неуклюжее. Конечно, о посадке на поезд и об отправлении тут объявляют тем же загробным эхом, что и в Советском Союзе.
Попав на немецкий вокзал во Франкфурте-на-Одере – маленьком городке в восточной Германии, я как будто перенесся вперед лет на пятьдесят – ни дать ни взять машина времени. Теперь пришлось сесть на родимый стул в зале ожидания и наблюдать, как жены советских офицеров в вязанных круглых шапках покупают вареную курицу и галдят между собой. Одно все же очень обрадовало – этот закопченный военный вокзал отапливался на полную катушку. Я прижался к батарее, приятная нега разлилась по телу, меня одолела сонливость, клевок носом, еще один… Очнулся я часа через три от возни по соседству. Народ на вокзале шумно перемещался к выходу. Все спешили на поезд. Продрав глаза, застегнувшись и осмотревшись, решил вновь устроиться поближе к Burger King.
Незаметно наступил короткий зимний день, а за ним пришли ранние сумерки. Долгие часы мимо меня проходили люди, шедшие теперь с работы домой. Они появлялись волнами, по мере прихода электричек. Одна волна за другой, спеша и переговариваясь, а я стоял, и было интересно, где они работают и что можно вообще делать в этом городе и окрестностях. Ну да, недалеко отсюда Берлин, но тогда мне это не пришло на ум. Мода казалась странной. Конечно, как и в Москве – людишки в джинсах, куртках и пальто. Однако довольно часто встречалось другое: в обтяжку по худющим ногам леггинсы из блестящего материала вроде латекса, шарообразная куртка и огромные носастые боты – ни дать не взять средневековые трубадуры. При взгляде на таких трудно скрыть усмешку. Чужая страна, чужие нравы. А потом опять нос в поднятый воротник шинели. Ничего не происходило. Единственное, что развеяло мою внешнюю бездеятельность – это недолгая беседа с продавщицами цветочного магазина, двумя улыбчивыми тетками, немного разговаривающими по-русски.
Не хватало импульса, чего-то вроде толчка в спину. Это событие, а точнее сказано – эта хрупкая женщина появилась. Немолодая, элегантно одетая, она возникла в прямом смысле слова из-под земли – из подземного перехода. Как в любовной истории, наши глаза встретились. Не берусь угадывать, что ей прочиталось во взгляде съежившейся солдатской шинели с человеком внутри.
Не сказав ни слова, лишь слегка сменив направление движения, она решительно и молча засунула в мой карман банкноту в двадцать немецких марок. В ответ на мою робкую попытку вернуть ей деньги, она опять же молча остановила мою руку, по-доброму взглянув в глаза, и ушла в неизвестном направлении. Я остался, ошеломленный такой дерзкой выходкой.
По земле ходят люди, делают дела и зачастую не догадываются, насколько важными бывают их поступки – это именно тот случай. Действиями таких людей управляет мистическая сила. Они как ангелы, спустившиеся с небес в самый нужный момент, дающие нам, смертным, возможность еще раз убедиться в том, как прекрасна жизнь.
Двадцать марок дали мне знак: Николай, пора идти! Появился оперативный простор, например возможность приобрести дешевую обувь, скажем – кроссовки. Изучив расписание поездов на Эрфурт, куда ехать с двумя пересадками, я опять вышел на обледенелый перрон. Электричка в Эркнер – пригород Берлина – прибывала в ближайшие минуты. Там первая пересадка. Во внутреннем кармане лежат засаленные бумажонки, выданные мне перед убытием в отпуск – пусть считаются билетом до места расположения воинской части. Их можно показать проводнику, или кто там у немцев в поездах билеты проверяет.
3
Из окна немецкой электрички я пытался разглядеть ландшафт. Но ничего, кроме отражения своего лица, увидеть не удавалось – наступил ранний зимний вечер, превратившийся во тьму. Оконные стекла в вагоне становятся зеркалами. Тогда уже как будто не едешь, а создается впечатление, что это замедленная телепортация из точки А в точку Б. Стерильность вагона, тишина являли разительный контраст с пьяной анархией плацкарта Брест – Франкфурт-на-Одере. Жаль, что убаюкивающий, еле слышный стук колес длился недолго. Меня клонило в сон, да и пожевать чего-либо было бы совсем не плохо. Двадцать марок во внутреннем кармане шинели согревали лучше батарей центрального отопления, но тратить деньги на такую глупость, как еда, не имело смысла. Предстояло действие стратегической важности – покупка кроссовок, а помимо них нужны штаны, свитер и хоть какая-то куртка.
Вскоре тусклым светом фонарей из темноты было вырвано неуклюжее здание станции с полукруглой надписью Эркнер над двумя зияющими дырами входных дверей. Поежившись на ветру, подняв воротник шинели и запинаясь о чемодан, я поволокся к близлежащим одно-двухэтажным домикам, окруженным садами. Черный солдатский силуэт на заснеженной безлюдной платформе издалека привлекал внимание, и перспектива проверки документов не прельщала.
Не сезон, а ведь яблочко не помешает. Я усмехнулся, вспоминая, как наш полк, делая еженедельный пятикилометровый забег в окрестностях Виттенберга, безбожно обчищал точно такие же садики. Сотни солдат, задерживаясь на секунды, быстро рвали яблоки, груши или сливы, в зависимости от того, что находилось на пути и попадется под руку, и стадом неслись дальше, обрадованно поругиваясь между собой. Перед таким забегом возмущенные немцы не осмеливались носу высунуть из своих усадеб. На улицах в это время никто никуда не шел и не ехал – воцарялась пустота. Солдатский табун не сопровождался офицерами. Бежать с утра пораньше им было лень. Время от времени они занимались более элитарным делом – ходили на охоту, вооруженные пулеметами, из которых длинными очередями стреляли по оленям и ланям. Немецкая полиция не встревала в офицерское браконьерство – все равно бесполезно.
Некий рядовой Виноградов, ночью находясь на посту, вскарабкался на вишневое дерево и занялся сборкой чужого урожая. Представьте себе бюргера, сидящего дома на диване с бутылкой пива. Глянув в окно, в своем саду на фоне лунного диска он видит солдата в полном боевом вооружении, бронежилете, с противогазом и болтающейся на ремне каске. Как бы вы среагировали? Бюргер без колебаний принес воздушное ружье, выстрелил наугад в направлении блестящих белков глаз и силуэта пришельца. Попал ему в горло. Виноградов месяц отлежал в санчасти, что само по себе более чем здорово: халява, ничегонеделанье, докторская колбаса, симпатичные медсестры в белых халатиках, помимо чая приносящие в постель еще и свой девичий смех. А после выписки и официальной головомойки в батальонном штабе прапорщик Бахмет ему советовал:
– Ты подай на него в суд. Оформи на этого немца соответствующую бумагу и проверь, есть ли правда в немецких судах. Ты ж не хуже других. Будь как все!
Виноградов, пережевывая остатки пахнущей санчастью докторской колбасы, запивая кефиром, соглашался с Бахметом:
– Да, товарищ прапорщик. Подам в суд. Обязательно подам.
– Не бойся, сынок! – прапорщик лет на десять был старше Виноградова. – Покажи этому гаду ползучему принципиальность наших вооруженных сил! Ты ведь имел право пристрелить его без предупреждения, но не стал.
Ротный придурок Виноградов обратился в немецкие органы. День суда совпадал с дембелем. Получив ни много ни мало 4000 немецких марок «шмерценсгельд» – компенсации за причиненные ему моральную боль и физическое увечье, на зависть нам, долговязый Виноградов уехал в родную деревню богачом. В девяносто первом за такую сумму покупалась двухкомнатная квартира в Питере, а то и в Москве, не говоря уже о его родной деревне – купить ее можно было всю целиком, с лугами, лесами, полями, коровами и председателем колхоза. Небольшой шрам на горле – и псевдострадания в санчасти компенсировались с лихвой.
Уродливый чемодан мешал передвигаться. Как будто он набит свинцовыми кипятильниками. В полумраке читалась белая буква S на круглом зеленом щите. Что бы это значило? Сделав круг по словно вымершим улицам и убедившись, что место тут гиблое, вернулся назад к зданию. Мимо могла случайно проехать советская воинская машина и подбросить туда, куда хотелось меньше всего.
Я сел на единственную скамейку в зале вокзальчика. По сравнению с этим заледенелым полустанком, вокзал Франкфурта-на-Одере казался мегаполисом и средоточием всех благостей буржуазного мира. Единственный прохожий – спешащий мужик средних лет. И почему бы с ним не заговорить?
– Эй. Сорри. Э кюэстшэн.
Мужик обернулся и подошел ко мне.
– Йес? Вот ю вонт?
C наглостью и отчаянием – терять-то нечего! – я выпалил:
– Ай хэв а проблем. Мэй би ю кэн гив ме фифти джерман марк?
Мысленно я упрекал себя за разгильдяйство на уроках иностранного языка в школе. Мои знания английского ограничивались двумя-тремя десятками предложений и междометий. О грамматике и акценте речь не идет вообще. Однако дядька сообразил, что мне от него нужно. Он и сам не намного лучше меня разговаривал на языке Шекспира. Кивнув зубастой головой, он показал, что осознал смысл моего англо-тарабарского наречия. Мы пошли к одиноко стоявшему такси. Впервые в жизни я уселся в «мерседес». В те времена даже в Москве «мерседес» встречался не чаще, чем инопланетный корабль при заходе на посадку. Всевозможные автомобили, в том числе и такие, что по внутреннему устройству и комфорту превосходят технику инопланетян, появились позже. В самом начале девяностых задрипанный и ржавый двадцатилетний «Опель» на дорогах Москвы был доступен лишь продвинутому бандюгану, а подавляющее большинство граждан в жизни не ездили ни на чем, лучше «Волги». «Мерседес» являлся привилегией работника иностранного посольства или как минимум МИДа.
Усатый таксист – прожженная немчура с пшеничного цвета усами – вез, переговариваясь с моим новым дружбаном, а куда – неизвестно, да и неважно. Важно, что вокруг что-то происходит! Ведь при наличии динамики в действиях проще нащупать место для следующего шага.
Возле одного из домиков, окруженного аккуратно подстриженным кустарником, машина остановилась. Мы вышли, а моего немецкого друга на пороге встретила женщина неопределенного возраста. После громкой перепалки на немецком, из которой я не понял ни одного слова, заграничный друг расплатился с таксистом, пожал мою руку и исчез в доме, оставив меня на улице. Ясно, что назад он возвращаться не собирался. Такси продолжало стоять на месте. Дверь приглашающе открылась, и шофер, фамильярно ухмыльнувшись, кивнул: дескать, садись. И я залез на заднее сиденье.
По дороге назад к вокзалу под буквой S с тою же лихостью и опять по-английски я спросил таксиста: не может ли он мне «подкинуть пятьдесят марок». Ура! Получилось! Из бардачка тот достал кошелек и вынул купюру, правда, не пятьдесят, а только пять марок.
Деревья чернели по окраинам дороги, фары автомобиля подчеркивали их темноту. Меня грела радость от того, что просьба сработала и принесла результат. Конечно, попрошайничая в военной форме, я позорил Советскую Армию отвратительнейшим образом. Так ведь ее позорили еще полмиллиона человек, ежедневно и ежечасно досаждая мирному населению марш-бросками, танковыми учениями, охотой на оленей и пожиранием яблок. Уж извините, назад в армию я не собирался и себя с ней никак больше не ассоциировал. Навстречу неслись редкие мигающие светофоры и вывески Германии, освещенные неоновыми лампами. Ждал Марсель.
Разглядывая на табло время отправления электричек, прояснилось, что последний поезд на Берлин – Шонефельд скоро отправится. К слову, если кто не знает: Шонефельд – аэропорт восточного Берлина. Оттуда мне предстояло в Эрфурт. На часах было за полночь, и в Шонефельде, судя по времени, придется провести остаток ночи.
Иногда слышался отдаленный гул – это взлетал самолет. Может, на родину, и какой-нибудь пассажир разглядит меня во мгле и на прощанье махнет рукой. Ну что же, передавай привет Златоглавой. В темноте аэропорт отдаленно напоминал Курский вокзал: стекло и бетон с вкраплениями кафеля, антенны связи, пешеходные переходы. Только везде, куда ни кинь взгляд, надпись «Берлин» да изображение вставшего на задние лапы медведя. Около входа сиротливо пристроились уже знакомые мне желтые такси – «мерседесы», ожидающие клиентуру.
Говорят, волка ноги кормят. А я вам скажу, что зайца – антипода волка – кормят, кроме ног, еще уши и большие глаза, дающие ему возможность слышать в ультрафиолетовом диапазоне и видеть в угловом размахе почти на триста шестьдесят градусов. Волку бояться нечего, кроме двустволки охотника. Зайцу же сложнее, особенно весной. Снег сошел с полей, земля оголилась, а он все еще белый на голой коричнево-мокрой земле. Кроме чутья и быстроты, полагаться не на что. Подобно ему, в солдатской шинели я наматывал круги по блестящему терминалу аэропорта, делая вид, что все окружающее неинтересно. Так заяц ищет первые всходы, чтобы свежей травой побаловать свой изголодавшийся желудок. А у меня за наигранной флегматичной усталостью скрывался интерес к людям вокруг: работнику туалета в халате под табличкой WC и двум совсем молоденьким парням.
Мелочь на небольшом столике у туалета манила, подобно магниту, и побуждала производить простейшие арифметические операции – определять, сколько же всего там на тарелочке. Похоже, марки три, а может, и семь. Каким-либо образом заполучить эти деньги не представлялось возможным. Отбросив все заячьи комплексы в сторону, предварительно сходив в туалет, я попытался начать разговор на своем мелкокалиберном английском языке. WC-работник, хоть и выглядел как завкафедрой молекулярной биологии, вообще не соображал на тех аглицких диалектах, при помощи которых пытался завести с ним дружбу стоявший перед ним солдат. Судорожное перелистывание разговорника и чтение совершенно не нужных мне фраз никак не вдохновляло его на задушевную беседу. Перед глазами мелькали варианты вопросов о посещении ресторанов, гостиниц и о погоде в разных городах Германии. Но чего в книжке не было, так это раздела, необходимого для бездомных попрошаек. Оххх, мама! Опять ты мне в чемодан не то положила! Идеи взлетали, а затем следовал фейерверк, постепенно гаснувший, подобно далекому мычанию коровы в вечерней степи.
Сняв колючую шинель и усевшись на отделанном кафелем входе в подземный переход, я перевел дыхание. На груди, почти как орден, красовался значок классности третьей степени, должный указывать на приобретение воинской специальности. Скорее всего, именно пышность значка привлекла внимание молодых парней, замеченных мною ранее. Как хорошо, что из-за расстояния они могли расслышать лишь гулкий бубнеж между мной и туалетным завкафедрой молекулярной биологии. Послышались польские «добже», «дженкуе» или что-то в этом роде – парни приближались ко мне. Вот радость-то!
– Розумешь трохэ по-польску?
– Да. Розумлю, – чего тут разуметь-то? Никакого словаря не надо. Если внимательно прислушиваться к пшеканью, улавливался не только общий смысл сказанного, но и эмоциональные нюансы.
– Росыйски жолнеш? – они тыкали в меня пальцем и хихикали. «Жолнеш» – словечко непонятное. Однако ничего негативного в нем не чувствовалось.
Братья-славяне все-таки.
– Да, российский, очень российский.
– Презент икона?
