The злой

скачать книгу бесплатно

The злой
Серж Наири

Реальные истории, настоящая жизнь без прикрас. Многие имена изменены или вовсе не указаны, для сохранения их анонимности. Анализируя эмоции, мысли и некоторые события глазами автора, вы получаете уникальную возможность почувствовать историю изнутри, ощущая своей кожей, идя его следами, ощущая стук его сердца. Возможно, вы найдете для себя некоторые ответы, сравнив со своей жизнью, глядя в приоткрытую дверь в чужой мир.

The злой

Серж Наири

© Серж Наири, 2022

ISBN 978-5-0056-0167-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I. Невидимые тропы

Расскажу вам историю о человеке, который так и не смог привыкнуть к тому образу, в который пытаются втиснутся большинство взрослых людей. Не будем кидаться в такие крайности, как отказ от мирского, уход из системы и прочие на мой взгляд совсем уж экстремальные виды протеста. Тем более, что мой персонаж не имеет ничего общего с затянувшимися, зачастую инфальтильными, циничными или крайне эгоистичными повадками, таких модных сегодня гуру философии и других не менее модных для ретритов коучей.

У каждого из нас есть недостатки и непогрешимым себя уж точно не считаю. Нужно отнестись к человеку, как к любому встречному на улице. Это будет не просто, ведь сложно спуститься с вершины своих стереотипов и убеждений и никогда не узнаешь по виду, кто твой сидит с тобой рядом в метро или прошел мимо. И все же я попытаюсь, просто расскажу то, что видел своими глазами, потому что боюсь его потерять. Пусть останется в памяти, так он сможет вернуться, когда захочет. Если захочет.

Люди привыкают ко всему, особенно это легко дается детям. В отсутствии ли жизненного опыта это происходит или из-за легкого отношения ко всему в силу особенности детской психики и в целом восприятия мира, не важно. Главное тут даже не легкость привыкания детей к практически любым проблемам, трудностям и бедам, а в самом факте привыкания. Да, это психология, но сколько кроется за этим процессом. Каковы последствия. Непредсказуемо. И только Бог видит смысл в каждом миге в полной мере.

Представьте себе стандартный, общепринятый процесс взросления детей в развитых странах. Безопасность на высоком уровне, люди редко сталкиваются с животным, диким беспределом, законом каменных джунглей, если хотите. Иногда условия настолько тепличные в окружении и в семье, что, входя во взрослую жизнь некоторые остаются слабыми, капризными, инфантильными и безответственными. Ничего особенного тут нет, ведь человек привыкает ко всему, как к плохому, так и к хорошему, особенно дети. Мда, дети. Беззащитные в своих стремлениях, непосредственности и страшные в своем гневе. В отличии от взрослых, если ребенок решил, что ему нечего терять и та мысль, которая ему пришла, единственная правильная для воплощения в жизнь, то берегитесь. Берегите детей, иначе они уничтожат вас в меру вашего безразличия и воздадут сторицей как за зло, так и за добро.

Что ж, очевидно, что все зависит от условий жизни в обществе, в семье, от получаемого воспитания как в семье, так и в обществе… Много факторов существует, на которые влияют сильные мира сего с помощью социальной инженерии и иногда практически неограниченных ресурсах. Но ведь дети об этом не задумываются. Они встречают проблему и живут с ней, живут в этой проблеме. Кто-то смиряется и подчиняется, а кто-то ищет выход и находит его. Этот выход не всегда бывает со счастливым концом, который нам так часто показывают в кино.

В любом случае мозг человека развивается примерно одинаково в любой точке мира, не взирая на национальность. Важны лишь исходные условия. Плюс минус.

Тут как всегда есть особенности. Особенности оценивания происходящего и собственных действий. В зависимости от уровня воспитания общества где мы живем, семьи, религии, традиций и законов, мы дорастаем до различных жизненных проблем в определенном возрасте. Двадцатилетний паренек возможно решит проблему точно так же, как и пятнадцатилетний. Дело в другом. С этого момента начинается отсчетная точка, отправная линия, которая для него считается красной линией, но черту переходить нельзя, не принято, запрещено, табу, харам, так говорит и диктует общество. В зависимости от положения сторон в обществе. Куда без этого. И большинство так или иначе с этим смиряются. Но многие идут дальше, переступают черту дозволенного еще раз, отодвигая ее дальше, поскольку именно она является отправной точкой при принятии решений. Возвращаться обратно никто не будет, таковы мы, люди и мы привыкаем ко всему. Естественный отбор в искусственных условиях. Ковка 2% добра и зла этой планеты, в чистом, концентрированном виде.

Представьте, что это простейшая математическая задачка. Условия проводимого опыта таковы. Два человека, мальчишка 8 лет и мужчина 30 лет. Оба помещены в одинаковые условия, никаких поблажек или ограничений. Все проблемы и обязанности тоже одинаковы. Вопрос: у кого будет больше опыта к 40 годам, у мальчишки или у мужчины? Простейшее вычисление покажет, что у мальчишки.

Теперь представьте себе, как далеко находятся те самые красные линии у того мальчишки. Чтобы это представить, нужно усложнить уравнение, добавить различные переменные, такие как уровень сложности преодолеваемых задач, выработанный характер, состоянии психики, опыт, мировоззрение и много всего другого. А ведь это только начало, контролируемое было, дальше нам необходима уже не простейшая математика, а высшая. Потому что чем выше ты поднял планку, тем выше ты стремишься. Чем дальше зашел, тем сложнее возвращаться и хочется идти еще дальше, исследовать предел своих возможностей. Преодолевая, готовишься к следующему походу, где отправная точка, твое нынешнее местонахождение в пространстве, времени и самое главное, где твоя душа. И так эти линии и точки отодвигаются все дальше, дальше и дальше. Пока не сломаешься или пока не успокоишься. Ингода это заводит туда, откуда тяжело вернуться. Иногда невозможно. Иногда не хочется. Все зависит от исходных данных. И это уже не математика. Это жизнь.

Думаете так не бывает, это невозможно? Так вот, вы дико ошибаетесь. Бывает, еще как бывает. И не в неизвестной нам африканской стране, а тут, практически по соседству. Если внимательно присмотритесь, то и до соседних стран не доберетесь. Но нам же ведь не хочется видеть. Не видишь, значит этого нет. Пока лично нас не коснется и тогда, на наши крики о помощи точно так же никто не отреагирует. С мыслями, «А меня то за что?», обвиняя весь мир, всех и вся, кроме себя, мало кто готов принять свою ответственность, выйти из модной зоны комфорта, не жить по принципам «моя хата с краю» и «ты что, самый умный или тебе больше всех надо?». Мало кто готов жертвовать своим временем, ресурсами, благополучием, семьей, а иногда и жизнью, ради простейшей, элементарной справедливости.

Однако, это просто наблюдения, констатация состояния. Думаете, что это и есть корень всех бед? Если бы. Мы же в своих суждениях забываем, что мы всего лишь люди, со всеми присущими нормальному обществу чертами. Как хорошими, так и плохими. Одна из мешающих черт поведения социума, это массовая зависть. Вкупе с все больше поражающей наше общество безграмотностью, падением общего интеллекта, потерей традиционных ориентиров, зависть становится предтечей разрушения. И образование никак не влияет на интеллект социума.

Например, мне часто пишут образованные люди, присылают видео с пролетающим самолетом или вертолетом, от которого остается инверсионный след. Видео всегда сопровождается примерно одним и тем же текстом. Нас травят, распыляют над нами химикаты. У некоторых из них отцы всю жизнь летали на самолетах. В наш цифровой век не нужно ходить в библиотеку, достаточно погуглить информацию. Но нет же, опыляют нас…

Подумав, как бы не обидеть человека, агрессивно настроенного и вообще расстроенного сим фактом, составляю письмо с объяснением, которое, обычно не приводит к внятным результатам. Конец общения одинаков практически всегда. Нельзя человека переубедить в том, в чем он не хочет переубеждаться сам. Точнее, его можно заставить молчать, но, это как говорится, не наш метод. И вообще, государство не любит конкурентов.

Поняв, что подобные разговоры бесполезны, прекратил какие-либо объяснения. Это лишь один из примеров массового психоза, принимающего агрессивные формы. За последние пару лет видел, как люди протестуют против больных раком, потому что те якобы заразны. В двадцать первом веке. Это просто контрольный в голову в интеллект социума.

Однако, где растет мрак, там его балансирует свет. Появляются люди, которые не могут пройти мимо чужой беды. Таких людей непростительно мало, но я вижу и надеюсь, что их будет все больше и больше. Говорю не о многочисленных организациях, которые собирают внушительные суммы для спасения собачек и кошечек, которые безусловно заслуживают жизни. Но мое стойкое убеждение, что человеческая жизнь важнее. Спасая жизни людей и прививая к людям чувство сопереживания, доброты, можно добиться отсутствия питомников для животных. Все просто. Культура не безразличия должна быть. На мой взгляд, например, игнорируя больных детей, детей, пострадавших во время боевых действий, детей, растущих в детских домах, но разбрызгивая слюни тратить миллионы на животных, это преступление.

Вопрос приоритетов, конечно. Мои приоритеты, это человеческая жизнь и только после, условные хомячки. Поэтому, когда меня пригласили участвовать в организации и запуска процессов в помощь детям, пострадавшим во время боевых действий, я согласился без раздумий. К делу подошли на столько основательно, что умудрились на государственном уровне добиться внимания к поднятым вопросам. Разработаны различные планы для обеспечения безопасности, лечения пострадавших детей, обеспечения образования и права на жизнь. Организовано несколько мероприятий, на которых присутствовали представители государственной власти, бизнесмены, журналисты, известные артисты, эксперты в различных областях. Прямо во время проведения круглого стола решился вопрос по организации дополнительного образования и профессиональной психологической помощи детям.

Вы только представьте себе! Чего и сколько можно добиться, при реальном желании помочь. При чем за короткий срок и без финансовых вливаний со стороны организаторов, коими являются простые люди. Ну, ладно, не совсем простые люди, а люди с невероятно большим сердцем, с гиперразвитым чувством эмпатии, образованными с умственной и духовной точки зрения. И что меня еще поразило, что среди всей чиновничьей армии, есть такие же люди. А им есть что терять, но они не пасуют перед опасностью и непопулярностью своей позиции. Поверьте, им сложнее быть смелыми. По отношению к ним много грязных игр ведется, как и ко всем, выкованным жизнью в образец подражания людей. За ними, людьми, меняющими реальность в пользу добра, строящими государства, покоряющими врагов, созидателей по своей сути, охотились, охотятся и будут охотиться. При чем как враги, так и свои. Потому что завидовать и гадить легче, чем расти над собой. Но это жизнь. Обыкновенная, иногда грустная, иногда радостная своими событиями жизнь.

Хочется верить, что правда и добро победят тьму. Как же иначе? Правильно, никак.

Глава II. Не вижу, не слышу

Отец год назад вернулся с войны, после которой, не задумываясь поехал спасать людей из-под завалов после землетрясения в Спитаке и Ленинакане, хотя прошло всего чуть больше месяца. Но таков уж был он. Всегда на защите слабых, всегда где кто-то творил несправедливость, всегда там, где требовалась помощь. Молча, без громких речей. Да и не один он был такой. Тогда так было принято, так всех воспитали.

Теперь он был по делам в Москве, там крутились деньги, там была работа. Тогда мы воспринимали Москву как самую главную столицу СССР. Мы были воспитаны на рассказах наших дедушек, которые били фашистов и победили их, на фильмах «Офицеры», «В бой идут одни старики» и множестве других, повествующих о реальных судьбах и историях. Все это воспитание и длящаяся вот уже два года война, никак не укладывалось в наших детских головах. Да мы и не особо задумывались над этим. Каждый день были похороны погибших в бою, в каждой семье был кто-то кто сейчас был на войне.

Такой советский вариант сюрреалистичного мира. Одна страна победитель фашизма воевала с другой страной победителем фашизма, находясь в союзе друг с другом. А главная страна победитель фашизма молча поддакивала то одним, то другим. Дело ведь не в странах, а в их руководителях. Вместо ответственного отношения к своим обязанностям, вместо сохранения жизней людей, которыми они руководили, наши правители играли в свои мерзкие игры. Ну и что, что несколько десятков тысяч погибло? Сотни тысяч оставили свои дома, миллионам поломало жизни. Впрочем, все как обычно.

На момент моего повествования, о котором сейчас вспоминаю, в городе было много оружия, советских солдат, которые нас должны были защищать, но почему-то папа был на войне, дядьки и старшие братья прямо сейчас там, а эти нет. Странно было это все, но мы, дети, привыкли. Мы просто не думали, что может быть иначе, просто на просто не знали другой жизни. Ведь так надо, да и само детство в голове никто не отменял. Позже я узнал, что все тяжелое вооружение из Армянской ССР было вывезено в соседние союзные государства. Но не из Азербайджанской ССР. Людей сталкивали лбами, пытаясь рассорить, что прекрасно получилось, собственно. Для обеспечения успешного отвлечения внимания от своих провальных действий, от своих будущих шагов по разваливанию системы, нужно было создать соответствующий информационный шум, поддержав по сути предложенные западными странами разрушительные планы. Идеально спланированная и проведенная спецоперация западных стран. Победить мы могли только сами себя. Узнаваемо да? Создают одну беду, чтобы прикрыть другую. Кое-что никогда не меняется.

Было интересное решение у советского военного командования, они расквартировали солдат за нашим домом, прямо на территории двух школ, разделенных между собой забором. И так по всему городу. Солдаты боялись с нами, мальчишками, разговаривать, прогоняли нас, если мы хотели поиграть там во дворе. А наши мамы по очереди варили суп и относили им в больших кастрюлька. Жалко же мальчишек. Помню день, когда к нам подошел один из военных, наверное, их командир, высокий, статный, в отглаженной форме и в фуражке, любо дорого посмотреть. Он почему-то ругался, выпятив глаза кричал на женщин, что еда отравлена и они хотят всех убить. Солдаты были в замешательстве. Мы тоже. Форменный бред.

Помню обиженное выражение лиц женщин, которые тоже ничего не понимали, ведь это же одна страна, Советский Союз, а эти солдаты для них всегда были образом защитника. Как же не их кормить? Тогда, не смотря на обиду и опрокинутую пинком офицерского ботинка одну из кастрюль, одна из женщин взяла половник, отпила из одной кастрюли, потом еще из нескольких. Офицер постепенно перешел с крика на голос обычной громкости, потом вовсе затих и просто наблюдал.

– Ну, и что тут отравленного? Что с вами такое, почему вы так относитесь к нам? Не чужие вы для нас. Ешьте и не бойтесь. Или не ешьте, но не смейте кричать или огрею половником по каске. – сказано было спокойно, как это обычно умеют женщина и не поймешь врежет или нет, но испытывать судьбу как-то не хочется.

Повисла неловкая тишина, потом офицер рассмеялся, махнул рукой и что-то сказал его ответа я уже не помню, но солдаты в этот день покушали, как и в следующие дни. Это когда я подрос, узнал, что военных натаскивали замполиты, мол это ваши враги, они вас ненавидят и хотят убить. Как будто это какой-то Афганистан. Идиотизм, конечно, но факт и весьма непонятный для нормальных, адекватных людей, не желающих зла окружающим. Думаю, подобная некомпетентность офицеров и чиновников сыграла трагическую роль не только в развале СССР, но и в годы до его развала.

Кстати, случилась со мной забавная история недавно. Приехали на дачу, где были спецназовцы ветераны, лет на десять, пятнадцать старше меня. Нас с другом пригласили в гости, познакомиться, обсудить дела и возможный совместный проект. С виду ребята простые, как могло показаться любому простому обывателю. Но уверяю вас, это не так. Вы никогда в большинстве ребят, при взгляде со стороны, не признаете воевавшего, если сами не испытали того же. Большинство из них не носят внушительного размера мышцы и уж точно не ходят с мачете как Рембо. Выдают таких людей глаза. Со временем учишься не показывать, скрывать эмоции. Тем не менее если знаешь, когда смотреть и куда заглянуть, увидишь.

Милейшие ребята, балагуры и весельчаки. Для меня это была привычная компания, двадцать лет службы в армии как никак. Не в учебных частях, не в самых обычных частях, где-нибудь на окраинах, в глуши, а в частях постоянной боевой готовности. Поэтому за годы службы жизнь сводит с большим количеством людей, постоянно.

С одним из ветеранов состоялся интересный диалог, который многое лично для меня прояснил и утвердил мои детские воспоминания.

– Так откуда ты родом? – закусывая водочку соленым огурцом, просипел, одетый в тельняшку, широкоплечий, коренастый, небольшого роста, синеглазый и с доброй, подкупающе белозубой улыбкой мой новый знакомый. Оскал, что называется, знатный.

– Из Еревана. – ответил я, закусывая тем же. Такие вопросы совершенно нормальны в среде ветеранов. Всегда найдется братишка, у которого или друг, или он сам побывал в Армении в командировке.

И каково же было мое удивление, когда эти добрые синие глаза, которые излучали дружеское тепло, вдруг превратились в льдышки и начали сверлить меня насквозь. При этом выражение лица и улыбка внешне не изменились. Такие мелочи с детства вижу. Но виду не подал. Интересно, что же с ним там стряслось такого, что могло так изменить его отношение. Его агрессивная реакция могла быть вызвана алкоголем, но это не причина, он не один среди нас вояка. Через минуту он продолжил.

– Бывал я в Армении. И в Карабахе. – на этот раз тон стал холоднее градусов на 40 по Цельсию, примерно, как в Анадыре в Январе. – Видел ваших, натерпелся вдоволь.

– Наших? Хм. Интересно. Кого наших? Какие года и где был? – видал я таких ребят, классные все, но, если ты не в теме, лучше обойти разговор. Психика у них ни к черту. Как в принципе и у меня. Да у всех. Уходя на войну, чтобы защищать мир, ты отдаешь Родине все. Когда я говорю все, то именно это и имею ввиду. Душу, мысли, сны. Некоторые никогда не могут вернуться окончательно. Многие оставляют жизнь.

Гражданские не понимают этого, потому что не видят. Военные люди не кичатся своими подвигами в инстаграм или в фейсбук, от них не услышишь, что они пережили. А если похвалить их, настоящий офицер смутится и не найдется что ответить. Это просто моя работа. В лучшем случае. На самом деле, настоящий военный, особенно настоящий офицер, слово НАСТОЯЩИЙ, употребляю специально, не все офицеры, настоящие офицеры. Так вот, настоящий офицер, не мыслит себя критерием бывшего или действующего, не понимает, как можно не защищать свой народ и свою Родину и в любой момент готов умереть ради этого.

В общем, в нашем диалоге мы оба офицеры. К тому же я был еще как в теме, хоть он и не знал этого на тот момент. Поэтому спокойно продолжил.

– Так до 91го был и базировался в Ереване? – когда задаешь конкретные наводящие вопросы, становится ясно, что перед тобой не мальчишка стоит и напоминает, что он тут не один ветеран.

– Эм, да, это был 90й год, потом нас отправили работать в Карабах. – проговорил он уже более дружелюбно, но продолжал внимательно следить за мной, изучал.

– Хм, значит ты базировался либо на площади, либо около цирка, либо в школе. – как можно спокойнее перечислил я места дислокации. – А после этого вас отправили на одну печально известную операцию. Так?

Тут он сам замялся, по ответу видно, что я многое знаю и глупо вести со мной игры, увиливать или вообще продолжать в том же тоне беседу. Как минимум по званию и должности я точно старше, а это кое-что да значит. Поэтому, переминаясь с ноги на ногу, он продолжил, но уже более миролюбиво.

– Ну да. Это, там было очень хреново. Мы многих потеряли, а некоторые из нас остались инвалидами, в нас местные бросали заточенные электроды, прямо в глаза! Специально. – и тут снова появилась та ожесточенность и враждебность. Стиснув зубы, процедил – Мы ведь этого не заслужили.

Тогда я понял, что он просто так не успокоится. Алкоголь, воспоминания, прожитая жизнь, все в такие моменты накладывается друг на друга. Но у нас не просто мужское общество. У нас очень жесткое, с определенными правилами и традициями сообщество. Закрытый клуб, если угодно, где не каждому военному место. Слабакам тут не место. Поэтому принял этот тихий вызов и решил освежить ему немного память, пусть это и разбередит старые раны, но он это сам начал, а промолчать нельзя. Заодно взбодрит и отрезвит. Да и с чего это вдруг мне промолчать? Тоже не пальцем деланый. Ссора так ссора и не важно, чем закончится. Таков уж я.

– Что ж, братишка, – уже без былого миролюбия процедил я. – Давай обсудим, коли так хочешь. Так где ты базировался?

– В школе, в Ереване. – от неожиданной моей перемены он немного опешил, я ведь тоже улыбался до этого. – А какая разница, что это меняет?

– Сейчас узнаешь. Ты же любишь правду матку рубить, вот сейчас и посмотрим из чего ты сделан. Сколько в тебе от офицера. Дислоцировался там, где две школы разделены таким железным забором, а школы от жилого дома отделены высоким толстым забором с каменной кладкой? – спросил, перейдя на быстрый и резкий тон. Надоело мне танцевать эту кадриль, хотелось побыстрее разобраться с этим и перейти к делу, из-за которого я приехал сюда.

– Эм. Ну да. – пыл уже поубавился у него, да и удивлен он был от таких подробностей. Но кто же мог знать, что судьба сведет нас через тридцать лет снова.

– Моя мать и матери других мальчишек приносили вам еду несколько месяцев, каждый день, не смотря на голод и войну. Я помню, как офицер пнул одну из кастрюль, запрещал вам есть. Я там был и таскал эти самые кастрюли. А ты там был, припоминаешь, о чем говорю? Может при самом случае и не был, но приготовленную нами пищу ты точно ел, если там был.

– Да-да, было такое! – с ошеломленным видом и глупой улыбкой, которая бывает у всех нас, когда неожиданно встречаешь старого знакомого, он смотрел уже совершенно другими, теми самыми теплыми, добрыми голубыми глазами.

– Вот это неожиданность! Фима! – окликнул он товарища. – Ты прикинь, его мамка нам в Ереване еду таскала, кормила. Ты помнишь? Я же тебе рассказывал!

Конечно возникла буря эмоций от подобных воспоминаний, но я не собирался отпускать тему, которую он начал. Лет десять назад может и спустил бы на тормозах. Но не сегодня. Надо завершить, поставить точку, чтобы больше никогда не всплывал этот вопрос в таких интонациях.

– Я был одним из тех мальчишек, которые каждый день перелезали через забор и передавали вам еду. Мы делили хлеб с вами. Хлеб, которого не хватало у нас. Война была, голод. Вы для нас были солдатами, защитниками. – воцарилась полная тишина, а я продолжал спокойным голосом, стараясь не вкладывать эмоций свою речь.

– Люди умирали от голода, не было отопления, электричество включали на один или два часа в сутки. Но мы все равно вас кормили. Ведь как иначе? Мой дед ушел на фронт в шестнадцать лет, обманув в военкомате, что ему восемнадцать. Два двоюродных деда погибли. Отец и дядьки служили в Советской Армии. Как по-другому мы могли относиться к вам, к солдатам? У всех, абсолютно у всех похожие истории.

Потихоньку собиралась толпа. Они пока не понимали к чему я веду, начало беседы было между нами двоими. Но слушали внимательно, с уважением. Мы все офицеры там были. Все нахлебались. Никого не пощадила судьба.

– И когда вас собрали и повели в Карабах, что вы сделали, когда вам сказали, что вы должны выгнать сепаратистов? Выполнили приказ, не задумываясь как женщины, дети и старики могли вдруг оказаться сепаратистами?

– Да. Мы же военные, выполняли приказ. – неуверенно отозвался кто-то.

– Вот тут вы мне можете не рассказывать про приказы и военных. Вы молодцы. Выполнили приказ. Спрос с вас какой может быть? Никакой. Но у тебя в глазах, когда ты мне предъявлял претензию за своих погибших и пострадавших друзей, нее было ни капли сочувствия или человечности. Ты веришь в то, что говоришь. Ты и твои боевые товарищи молча выполнили приказ, уничтожали людей, которые вас кормили и поили.

– Но мы же не в Ереване это делали.

– Да, но против советских граждан. Против своих вы действовали. Это был не Афганистан и не Сирия. Для нас всех вы были не чужие, родные нам люди. Какими и остались, несмотря на все.

Почувствовав, что меня начинает накрывать, решил сделать пару вдохов, успокоиться, а затем продолжил.

– Потом вам всех перебазировали в Степанакерт, так?

– Да. А вот там наших выхватывали из толпы, разрывали на куски, дети бросали в нас бутылки и заточенные электроды, моим друзьям глаза повышибало…

– А чего ты хотел? – Грубо его прервал я. – Чего ты хотел? Благодарности?

– Да! Мы же их спасли!

– От кого?

– От сепаратистов.

– От кого вы их спасли? От них самих? Или вы думали, что, убив или выгнав мужчин, защищающих свои семьи от обезумевшего от крови зверья, за которое вы тогда по сути заступились, женщины и дети обрадуются и останутся там ждать своих убийц? За что тебя они должны были благодарить? Повторяю, не осуждаю выполнение приказа. Куда бы вы все делись. Конечно выполнили приказ, который выполняли точно так же через несколько лет, но уже помогая армянской стороне оружием, размещением наших войск в Армении. Какие могут быть тут вопросы? Никаких. Но злиться на то, что вас за это вас не приняли с распростертыми объятиями, не поблагодарили, это верх цинизма. Так нельзя, нет в этом чести и правды.

Он молчал, опустив голову.

– Вы пол часа назад мне горячо рассказывали про то, как вы любите армян, как у вас много друзей армян, что наши войска стоят в Армении и к ним относятся как к братьям. Вы знаете, что я армянин и повоевал с вами вместе против террористов на славу, не ставя разницы. Ведь как иначе? Присяга у нас одна на всех. И с каких это пор среди офицеров появились национальности? Так откуда такая избирательная память вдруг? Мы офицеры, мы давали присягу. Каждый из вас сам решает, на сколько он достоин своих погон. Давайте помнить об этом. Не проанализировав, никогда не начинайте подобных бесед. Мы офицеры и наше дело защищать.

Дальше пошли красивы тосты, анекдоты, признания в уважении друг друга, но осадок как говорится остался. Не думаю, что что-то изменилось для многих таких людей. Мы всего лишь люди. И это просто реальная жизнь, обычно скрытая от гражданских глаз. Со всеми своими резкими поворотами, неожиданными встречами, радостью и болью, страданиями и счастьем. Груз, который несет у себя в душе каждый ветеран. Так бывает. Именно так и бывает.

Глава III. Подлость

Весна в Ереване уже близилась к концу, днем было уже жарко, но вечера и ночи еще не такие душные, как летом. В ожидании летних каникул и приезда отца, который уехал по делам в Москву, дни тянулись особенно медленно. С дворовыми друзьями обсуждали при встрече наши детские планы. Кто-то собирался уехать к бабушке, кто-то к родне в деревню. Основная же масса, к коей относился и я, планировали походы по речке на плоту, посещение различных заводов на окраинах города и масса других мальчишеских идей, после которых в принципе не известно, как мы выжили в принципе. Это же самые желанные планы на интереснейшие приключения, которые с зависть слушали те, кто уедет во время летнего пекла из города.

В один из таких скучных, бесконечных вечеров, когда уроки были уже сделаны, а на улице уже стемнело, в дверь постучали. Раньше входные двери были деревянные, такие сейчас ставят внутри квартир, на входе в спальню или в туалет, например. В те времена стальные двери еще массово не продавались и не принято было их ставить. Прозвучит странно, но даже те деревянные двери, часто не запирали на замок. Никто не ждал подлости. Тем не менее где война, там появляются крысы в человеческом обличье. Война всегда показывает истинное обличье каждого человека. В тот вечер, будучи восьмилетним ребенком я усвоил этот урок.

Стук в дверь настойчиво повторился. Толи его нетерпеливость, не свойственная нашим соседям, толи предчувствие, к которому так редко прислушиваются люди, хотя стоило бы, заставило мою мать посмотреть в глазок. Она торопливо заперла дверь на замок и дрожащими руками застегнула цепочку, как будто это могло кого-нибудь удержать. Дверь казалась хлипенькой. Обернувшись, она велела шепотом мне спрятаться где-нибудь и уже громко спросила, кто там к нам стучится. Из-за двери послышался неразборчивый голос, слов я не расслышал. Но мать наотрез отказалась открывать дверь. И с той стороны снова забарабанили, уже сильнее, появились еще голоса, злые голоса.

Страшно в обычном понимании этого слова мне не было. Наверное, я был еще мал и на тот момент не очень-то и понимал, что происходит. Но я помнил, как сосед с белой горячкой ломился в квартиры в подъезде, пытаясь топором прорубить себе путь. Неизвестно чем бы это все закончилось, но мой отец, только вернувшийся с войны, просто открыл дверь, вышел, отобрал у того соседа топор и скрутил его. Это я помнил, это отпечаталось в моей памяти. Так же я помнил, что моя годовалая сестра лежит в люльке, а отец уезжая оставил меня за старшего. Так что, посмотрев в полные ужаса глаза матери, после некоторых раздумий, которые я называю моментом перешагивания черты, пошел на кухню, взял нож, вернулся к двери, уперся в нее руками. Сказал матери, чтоб она принесла ножики, швабру, которую мы упрем в дверь и помогла мне удержать дверь.

Взгляд у мамы прояснился, словно сбросив оцепенение ужаса, осознав, что она не одна и поняла, что пусть детский, дурацкий по сути, но есть хоть какой-то план действий, а это уже лучше, чем ничего и уж точно лучше, чем бездействие. Она побежала на кухню и быстро вернулась с двумя швабрами, которые мы немедля уперли в дверь. А также топором и парочкой ножей, которые мы поставили по обеим сторонам дверей.

Пока она собирала для нашей импровизированной баррикады все необходимое, я посмотрел в глазок и увидел нашего соседа. Это был парень лет двадцати пяти, которого под свое крыло взял мой отец, дал ему работу, спас его семью от голодной смерти. Гегам, так его звали. Худой как жердь, кучерявый, с торчащими ушами, острым крючковатым носом и глубоко посаженными, широко расставленными черными глазами, угрюмо глядящими из-под нависшего, низкого и покатого лба. Он стучал в дверь и скрипучим голосом, который видимо считал максимально дружественным, просил открыть ее. Рядом с ним и позади него были еще люди. Двоих из них я видел раньше несколько раз. Некоторые были с автоматами в руках, которые не особо пытались спрятать, полностью уверенные в своей неприкасаемости в творимом ими диком беспределе.

Тогда, в тот самый момент я запомнил, как возникает это чувство практически неконтролируемого гнева, который заполняет тебя и начинает переливаться через край. Эта ярость застилает взгляд, закрывает уши словно ватой, и ты не слышишь внешних звуков. Запомнил еще кое-что, ощущение как будто проворачиваешь ключ в замке и одновременно проходишь сквозь невидимую паутину, при этом тебя удерживает такой же невидимый якорь по обе стороны от этой невидимой двери. Впоследствии такое ощущение часто мне встречалось. Иногда оно было сильным, иногда слабым, но это всегда знак, что что-то меняется в тебе, безвозвратно. Отодвигается точка отсчета, красная линия. И от принятого решения зависит абсолютно все, как сейчас, так и в будущем. Впрочем, отпускает так же быстро и неожиданно, как и окутывает.

Некоторые единоборства имеют в своем арсенале упражнения по введению себя в состояние управляемого аффекта. Весьма интересный навык, если освоить его правильно. Находясь в управляемом аффекте человек не чувствует ни боли, ни запахов, не слышит голосов, вместе с тем видит все, что нужно для сохранения и спасения своей жизни. Есть и побочные эффекты. Полное обессиливание после выхода. Дрожат руки, не держат ноги. Но это уже другая история.

– Уходите отсюда! Я вас всех запомнил! – у меня даже в глазах потемнело, и я не узнавал свой собственный голос, как будто он звучал издалека. – Вы бандиты!

Как раз вовремя подоспела мать. С той стороны двери на минуту все стихло, и мы воспользовались этим, забаррикадировав дверь. Потом голоса стали громче, практически перешли на крик, в дверь больше не стучали, а били ногами. Мы навалились на дверь и держали ее что было сил. В тот момент мне страшно не было. Я был в ярости. Что было совершенно мне не свойственно, ведь я был добрым ребенком, всегда старался сгладить конфликты и не вступать в ненужные ссоры, во время драк всегда старался всех помирить. Во дворе меня шутливо в таких случаях называли голубем мира. И тут такое.

На шум начали открываться двери на нашей площадке и на соседних этажах. В то время соседи еще заступались друг за друга и людям было не плевать друг на друга. Послышались возмущенные голоса, жалующиеся на шум. Кто-то из бандитов попытался грубо заткнуть и заставить всех попрятаться по домам. Тогда послышалось множество мужских голосов, угрозы перестрелять всю эту шакалью свору. Оружия на руках у людей было много, видимо наши соседи не были исключением. В общем, вся эта бандитская толпа быстро ретировалась и исчезла. Кто-то из соседей крикнул, что они вышли из подъезда и их выгнали из двора. Мы открыли дверь, увидели наших добрых соседей, люди не побоялись, вышли кто с чем в руках. Лучшие люди на свете. Вышла и мать того самого парня с четвертого этажа и его брат. Моя мать конечно же рассказала всем, кто там был, что произошло и кого видела.

Уже не помню их реакцию, после того как опасность прошла, вообще мало что помню. Сознание стало буквально ватным, немного мутило и ярость сменилась страхом. Однако, через какое-то время страх сменился гневом и ощущением беспомощности, не забывайте, мне было всего лишь восемь с хвостиком лет. Дал себе слово, что не прощу их никогда и отомщу. Глупый мальчишка. Никогда не желай зла людям. Подобные мысли и настрой разрушают человека, и чтобы не стать диким зверем, нужен противовес. Чем жестче цель, тем мягче противовес. Бог всегда об этом заботился и не оставлял меня в одиночестве, даже если мне так казалось. Признаюсь, было время, когда я просил у Бога приключений, поскольку считал свою жизнь пресной. Но это было потом, и я был юношей, максималистом, как и положено быть всем юношам. Гормоны. Но в тот момент, проблем у меня, маленького мальчика второклашки было больше, чем предназначено взрослым.

Через какое-то время все разошлись, мы закрыли дверь, забаррикадировали ее тумбочкой и всяким разным хламом. Я тогда думал, где мне найти бревно и канат, чтобы сделать ловушку как в фильме «Хищник». Что тут скажешь, ребенок. Сейчас я вспоминаю об этом с улыбкой, а ведь план-то не плохой и сработал бы эффектно.

Выкурив несколько сигарет мать принялась звонить по межгороду в поисках отца. У нас была вся засаленная, зеленая записная книжка с нужными номерами. Обзвонив по ней всех, кого могла, мать не застала отца нигде, но устно передала вкратце о случившемся и попросила разыскать отца. Надо понимать, что в то время не было сотовых телефонов или интернета, это был конец весны 1990 года. Были такие квадратные телефоны с огромной трубкой. Некоторые с круглым наборным аппаратом, засовываешь палец в нишу с нужной цифрой, крутишь по часовой стрелке и отпускаешь, круг отматывается назад с мягким трескучим звуком. Были и кнопочные варианты, но не у всех.

В любом случае, не помню, как уснул и что снилось. Проснувшись, узнал, что отец перезвонил и ближайшим рейсом вернется домой, сегодня ночью. А сегодня школа отменяется, чему я лично был несказанно рад. Мы позавтракали, после чего мать снова принялась звонить куда-то, что-то горячо с кем-то обсуждать. Все же я был ребенком и весь день прозанимался своими мальчишескими делами, играл, читал, мечтал о каникулах и пытался чертить всякие ловушки для бандитов. Жалко, что нельзя было вырыть яму с кольями в подъезде, вот что меня заботило.

В течении дня к нам заходили гости, пришла моя тетка с каким-то серьезным дядькой, своим коллегой, у него была кобура на бедре. Тетка работала в милиции. Я попросил показать мне пистолет, за что был немедленно сослан на кухню. Надувшись от обиды, ушел на кухню и затачивая кухонный топор размышлял о том, когда приедет отец, точно попрошу у него пистолет. Ближе к вечеру к нам зашел папин друг, дядя Роберт, его попросил зайти мой отец. Мне он очень нравился. Высокий, широкоплечий, сильный и очень культурный, потому что носил очки и говорил, как те благородные дяденьки из кинофильмов, которым верила вся страна. Он сказал, что побудет с нами до приезда моего отца. С собой взял спортивную сумку, я тогда еще подумал, что, наверное, там сменная одежда. Его присутствие успокаивало нас всех. И как оказалось, пришел он не зря.

Ближе к полуночи, в нашу дверь снова постучали. Стуки отозвались в гулкой ночи как громкие удары по крышке заколачиваемого гроба. На этот раз, эти крысы подготовились чуть лучше, по крайней мере им это так казалось. Бандиты чем-то залепили глазок, как выяснилось позже, хлебным мякишем. Но вы же знаете какая тишина глубокой ночью, особенно в гулком подъезде, далеком от проезжей дороги. Поэтому мы четко слышали множество перешептывающихся голосов. И не смотря на утверждения, и клятвенные обещания всего лишь просто поговорить нашего непутевого соседа Гегама, мы поняли, что сегодня второй акт Марлезонского балета. Тогда дядя Роберт ушел в комнату и вернулся со своей большой спортивной сумкой, аккуратно положил ее на пол в коридоре, расстегнул и достал из нее автомат, магазины, полные патронов, расположенные вольтом и перевязанные между собой синей изолентой. Заглянув в сумку, я понял, что чего-чего, но пижамы и тапочек там точно нет. Зато увидел еще один автомат, несколько пистолетов, коробки с патронами, магазины к пистолетам и автоматам, кажется уже полные и готовые к использованию по назначению, заметил также несколько гранат. Да уж, подготовился он не хило, вот бы мне тоже такие игрушки. Подняв глаза, увидел, как он весело улыбается, видимо прочел мои мысли на лице.

Махнув рукой в сторону комнаты, дядя Роберт тихо, с улыбкой, но тоном не терпящим даже малейшей мысли о неповиновении сказал:

– Малой, мы с твоим отцом вместе воевали и прикрывали друг друга. Не волнуйся, я не дам вас в обиду. А теперь, мне нужно, чтобы ты прикрыл спину мне и не высовывался. Если начнется стрельба, им конец, но я должен знать, что ты не помешаешь мне, высовывая голову из-за угла. Понимаешь меня?

– Да. – кивнул ответил я. – Понимаю. – и ушел в спальню, где мать укачивала сестру на коленях.

Убедившись, что мы точно не попадем под огонь, дядя Роберт прошел по узкому коридору, открыл дверь в туалет, который был сразу у входа в квартиру и встал в проеме двери. Передернув затвор, неожиданно заорал: