Еда

Надир Юматов

Еда

В духоте,  под закопченным потолком, на кухне, лихо управившись с первым бульонным, а затем тяжелым, жирным вторым, голопузый Николай (он же – муж и папа) с нетерпением дожидался десерта:

– Ну, долго еще там?

– Сейчас все будет – по монашеский смиренно, но все же с упреком ответила Марфа, едва успевая обслуживать мужа – сахара сколько?

– Давай 4 на этот бокал.

     Она сыпанула 3 ложки (все равно не поймет), звонко размешала, и поставила бокал на поднос, между блюдцем развернутых конфет «му-му» и тарелкой треугольных пышек. Поднесла к столу, и подала Николаю.

– А варенье?

– Только вишневое осталось. Малину вчера Римка доела.

     Николай помотал головой (он не любил вишневое). Марфа села рядом, втянула губы и с задумчивым видом, сложила руки на стол.

– Хочешь что-то сказать? – без всякого интереса, спросил Николай, и отхлебнул горячего чаю.

– Да… – неоднозначно протянула Марфа.

– Ну, говори-говори.

     Посмотрев на жирные усы мужа, в которых увязли кусочки жареного лука и крупинки чего-то белесого, она спросила – ты будешь еще суп или картушку? – при этом выразив интонацией, незначительность вопроса.

– Ой, нет – но тугодум Николай, этого даже и не понял.

– Я тогда уберу, а то – вдруг кто-то придет.

– Кто?

– Да кто угодно, я вообще говорю…

– А, да – убери.

     Марфа встала, сложила в стопку пустые тарелки и блюдца.

– Рима! – внезапно крикнул Николай.

– О господи! – схватилась за сердце, Марфа – че так орать? – и подошла к раковине. Залязгала посуда.

     Тут, в одной только ночнушке, приковыляла взъерошенная Рима, и оголтело расчесывая глаз, остановилась в проеме.

– Звали? – спросила сквозь зев.

– Да, доча – твердо сказал Николай – давай прихорашивайся и – марш в магазин.

– Опять?

– Снова.

     Одним, возмущенным движением, Рима развернулась на 180 градусов, надула щеки, и  подчеркивая топотом свое недовольство, отправилась в комнату.

– Что нам надо? – спросил Николай.

     Марфа отложила напененную тарелку, стряхнула в кастрюлю руки, и обтерла их об халат. Открыла антресоль, достала ручку с блокнотом, передала Николаю:

– Записывай – и села за стол.

– Так.

– 3 десятка яиц…

– Так.

– Майонез…

– Сколько?

– Ведерко пусть берет.

– А не много?

– Да, чтоб уже на месяц.

– Ладно, дальше.

– Лука килограмм…

– Ага.

– Печенье…

– Какого? Сколько?

– Разного пусть берет…

     И так далее, так далее. Николай остановился писать только на половине второй стороны листа, потом вырвал его и передал жене, а та сложила список в три раза и передала как раз только что вошедшей дочери. Рима была теперь расчесана, накрашена, в черной блузке с длинным рукавом, заправленной в синие обтягивающие джинсы и в невероятно бодрой форме, словно собралась лететь в космос. Ее стиль одежды говорил, что девушке всего лишь 16.

– Вот возьми. Если не хватит, пускай тетя Таня запишет на папу. «До зарплаты», скажешь.

– Хорошо, а – перед тем как развернуться она вдруг вспомнила – можно я возьму шоколадку? – и аккуратно добавила, глядя на отца – себе.

    На мгновенье образовалась тишина. Марфа замерла перед раковиной, навострила уши. Николай одномоментно перестал чавкать, и посмотрел на дочь испытующе:

– Бери – буркнул он с ноткой ненависти, а глаза его так и говорили: «не будь тут матери, я б показал тебе такую шоколадку – не унесла бы».

– Только смотри не дорогую.

– Хорошо. Я возьму плиточку пористой.

– Одну.

– Хорошо. Спасибо папочка – и побежала из дому, как всегда забыв прихватить с собою пакеты.

– Ну, забыла. Это же ребенок, Коль. Вспомни себя в ее возрасте.

– У нас уже этих пакетов хоть жопой жуй! Сейчас еще два притащит как минимум.

– Ты только не кричи на нее.

– Тут кричать мало…

– Коль.

– Тут дрына бы, да почаще…

– Коль.

– Для нее деньги видимо – ничто!

– Коль.

– Конечно, не ей же спину гнуть!

– Ко-о-ля – Марфа снова села за стол, с легкостью упавшего листа, прикоснулась к руке мужа, улыбнулась ему, и успокаивающе-ласково пролепетала – да черт с этими пакетами, я поговорю с ней – помялась пару тройку секунд, нервно повздыхала, и сделав последний, глубокий вздох в итоге решилась:

– Сегодня мама звонила, сказала ей в больницу нашу надо, вроде карточку забрать. Так вот она хочет завтра у нас переночевать. Ты ж не против?

     Застывшая у рта Николая, пышка, опустилась в тарелку.

– И что ты хочешь сказать, мне опять накрывать ей на стол?

– Ну лапусик – Марфа приподнялась, обняла его за потные и пушистые плечи, склонила голову, и словно в микрофон сказала в лысую макушку – ну она же один разик в год приезжает.

     Такой аргумент, не удовлетворил Николая. Резким толчком, он отправил жену обратно на стул.

– А когда мы к ней приезжаем, больно она хочет нас кормить?

     Марфа виновато опустила взгляд, промолчала.

– Видимо – нет, раз тарит в морозильник свой «драгоценный» кофе, чтоб я не дай бог его не выпил. А на завтрак, обед и ужин, что у нее? Постоянно одни рожки, с подливой, будто у нее больше нет ничего для нас. Это нормально, по-твоему, так встречать родную дочь с зятем?

     И теперь, она не ответила.

– А знаешь, я тебе не говорил об этом, но сейчас вот скажу. Уже давно хотел, кстати сказать, просто, не мог подобрать нужного момента. В позапрошлый раз, когда мы были у нее, я проснулся посреди ночи и пошел значит попить воды и думаю, а гляну ка я в тот маленький буфет, от которого она не отходит, прикрывает задницей, когда мы на кухне. Ну, так я глянул туда и знаешь, что там обнаружил?

     Марфа медленно помотала головой. Чтобы легче переносить неприятные откровения о родной матери, ее взор отрешенно сконцентрировался на пышках.

– Доверху набитые полки – Николай энергично принялся загибать пальцы – крупой, печеньем, лапшой, конфетами, вафлями и бог его знает, чем еще.

     Марфа продолжала строго молчать.

– И после этого ты хочешь, чтобы я кормил ее? Или чтобы ты ее кормила?

      Возмущенно стянув к переносице брови, и одновременно вытянув полутрубочкой губы, он оглядел застывший как бюст, профиль жены, понял, что никакого ответа от нее не последует, и обессилено откинулся на стуле. После чего последовала напряженная минута тишины.

     На глазах Марфы едва заметно наворачивались слезы.

     Николай выпрямился, и сложил руки в замок:

– Значит так – рассеял он молчание – сейчас доча принесет продукты: берешь десяток яиц, жаришь-паришь, в общем, делаешь, что с ними хочешь для своей мамаши, одну ей буханку хлеба на сутки, чай, сахар и – достаточно. Остальное затарь так, чтоб даже я не смог найти.

     Марфа просияла.

– Спасибо Коленька!

Она, по-ребячески подскочила на ноги, поцеловала его в корочку схватившегося на губах жира и чуть ли не вприпрыжку, отправилась домывать посуду.

     Прошло не больше получаса.

     Когда Рима занесла два больших и желтых пакета, битком набитые провизией, Марфа уже успела покончить со всей посудой и вытереть стол. А теперь в приподнятом настроении, она занималась протиркой гарнитура. Николай висел на том же стуле, выпятив кверху, набитый пышками, до отвала живот:

– Хватило? – вымолвил он, похрапывая от калорийной передозировки.

– Почти. 130 тенге, Теть Таня в долг записала – ответила застенчиво Рима.

– Вот, не будь твоей шоколадки, и долга не было б никакого.

– Коля – одним словом упрекнула его Марфа, по-доброму.

– Ладно, раскладывайте.

     Рима зашуршала пакетами. Марфа отбросила на гарнитур тряпку, и подошла помогать. Николай наблюдал.

     Через пару минут пакеты валялись на полу, а поверхность стола запестрела красками свежих продуктов, большинство из которых были на развес. Женщины принялись раскладывать это все по отсекам гарнитура.

– Ну вот, тяните теперь – сказал Николай, и посмотрел на висящие часы.

– Ты на дополнительные собираешься? Двенадцатый час.

– Да, папа. За мной подружки зайдут.

– Так ты перекуси чем-нибудь, пока на столе.

– Я хотела – Рима положила в морозильную камеру куриный окорок, захлопнула дверцу, и подошла к столу – я хотела, чтобы мы… чтобы мы покушали у нас сегодня, с подружками перед школой, можно?

– В смысле покушали у нас? – недоуменно, глянул исподлобья отец.

– Ну… я им пообещала вчера просто – она плавно понурила голову, и спрятала за спиной руки.

– А с какого перепуга я должен их кормить? – спросил он довольно спокойно, но с таким выраженным недопониманием, будто его просят выплатить чужой кредит.

– Ну, они ведь не часто, пап. А я каждый день почти у них ем. А бывает по два раза и по три даже – тут ее голос задрожал, видимо от понимания того, что отец ей все-таки откажет – а они только раз в год у нас бывают…

– А мне и одного раза не надо – он повысил тон – Кто тебя заставляет у них есть? Я? – и ткнул себе в грудь пальцем.

– Ну, блин…

– Не блинкай мне тут – совсем уже криком разошелся отец – блинкает она мне. Что, у тебя друзья существуют для того, чтобы кормить их?!

– Друг познается в еде, ты ведь сам говорил! – силившись не заплакать, на грани грубости, отпарировала ему дочь.

– Не в твоем возрасте – по слогам прокричал Николай. – Еда – эквивалент труда! И когда ты будешь трудиться – он стукнул по столу – вот тогда и корми, кого хочешь.

– Что посеешь то и сожрешь, доченька – добавила по-матерински, мягким голосом Марфа, теребя в руках тряпку – тут отец полностью прав и с ним не поспоришь. Одно дело, ты у нас кормишься – дочь родная, а другое – твои друзья, незнакомые нам люди.

– Ну мам…

      Ее перебил, неожиданный звонок в дверь – вот и видимо, подружки поспели.

      Николай всполошился как наркобарон, почуявший облаву спецназа. Разговор с дочерью на предмет еды, естественно отошел на второй план. Напуганный, он резко встал в полный рост, отправив в нокаут своей огромной задницей стул, сделал неопределенный шаг влево, потом дернулся вправо, схватил со стола полуметровый кабачок, одним большим шагом примкнул к гарнитуру, выдвинул ящичек и поместил туда овощ. Тем временем, не менее суетливая Марфа, словно при пожаре, заметалась вдоль стола, не зная за что взяться в первую очередь. В конце концов, ее выбор пал на печенья: она собрала в охапку все пакетики, и швырнула под стол, спрятав их за низко-свисающей скатертью. Затем опять заметалась.

– Кофе! – подсказал ей Николай, резво неся к холодильнику кефир и три банки сгущенки.

      Марфа отреагировала молниеносно, и кофе был оперативно спрятан за дверцей антресоли.

– А ты что стоишь? – параллельно, нагружая предплечье полуфабрикатами, упрекнул Николай свою дочь, занявшую его недавнишнюю роль наблюдателя. Но Рима проигнорировала отцовский вопрос, оттопырив локти, она поднесла ладони к лицу, и безмолвно заплакала.

     Тут же, раздался повторный звон, за которым последовали два настойчивых стука. Родители ускорили темп, а к Римминому плачу добавились всхлипы. Марфа открыла второй антресоль, который был пуст, встала между ним и Николаем, и одной рукой принимая безразборно продукты от мужа, другой заполнила ими два стеллажа. Последним штрихом – с усилием придавила дверцу.

– Фу, управились – выдохнул отец, упершись руками на край пустого стол – Ну, чего стоишь? – обратился он к дочери – иди открывай. Скажи, у нас нечего жрать. Пусть дома едят.

     Терпение лопнуло.

– Да, чтоб вы сдохли! – сорвалась Рима.

– Что ты сказала? – будто бы не расслышал отец.

      Рима в истерике, выскочила из кухни, подбежала к входной двери, и резко открыла ее – за порогом стояли подружки.

– Девочки, я никуда сегодня не пойду! – без объяснений захлопнула дверь прямо у них перед носом, и Разревевшись надсадно, ринулась к себе в комнату, где  обрушилась на кровать, пропитывать слезами подушку. Ее обуяли непреодолимые чувства жалости к себе и ненависти к своим жадным родителям, а вслед за этим  –  появился нарастающий страх, за недавно высказанные ею пожелания в их адрес. Но спустя пару тройку горемычных минут, когда на уме прояснилось, что ни утешать, ни ругать ее, никто идти не собирается, как бы громко она не ревела, плач приутих и лишь иногда, прорывались отрывками всхлипы.

     Словно после беспробудной пьянки, она с трудом отлепила от подушки лицо, одутловатое, черное от потекшей туши, относительно выпрямилась, и, помогая руками, сложила ноги в позу лотоса; от такой растяжки, на правое бедро сверху ей стало больно давить, и Рима вспомнила, что в этом кармане у нее находится плиточка пористой. Сцепкой двух пальцев, она вытянула чуть подтаявшую шоколадку, сорвала до половины этикетку, и засунула в рот пятую часть бежевой плитки.

     Впрочем, пусть под конец рассказа, там она и останется. Челюсти не успели сойтись. Только дрогнули зубы, как на бедную Риму опять нахлынула горькая скорбь по утраченной возможности пригласить к столу своих подружек.  Еще долго сидела она так, молча хныкая,  и трясясь с шоколадкой во рту, пока черные слезы, стекавшие по щекам, и скользившие извилистыми линиями по светлой поверхности «пористой», окрашивали ее в цвет тульского пряника.