скачать книгу бесплатно
– Почему бы ей быть ненадежной?! Деревенская девушка. Мне ее сослуживец рекомендовал.
– И сколько ей лет?
– Семнадцать.
– Беда с ними, с такими-то, – засомневалась вдруг бабка.
– Ну какая еще беда?! О чем вы?! – вспылил снова отец. – Уж как-нибудь проследим, чтобы не было никакой беды! Она явится завтра к вечеру. Если к этому времени мы еще не вернемся, покажете ей тут всё.
– Хорошо, хорошо, я не против, хотя… Я ей все покажу… хотя неприятностей с молодыми не оберешься… за ними… – Она не закончила, умолкнув под властным взглядом зятя.
– Все будет в порядке, – словно сам себя успокаивая, сказал отец. – Мы постараемся не задерживаться. Зовут ее – Сидике Тот. Договорились? – И он принялся за еду, считая вопрос исчерпанным.
Бабка только вздохнула – в знак того, что она-то уверена, с молодыми всегда неприятности, и останется при своем мнении. Но, видя, что разговор окончен, поднялась и пошла мыть посуду.
Меня отправили спать. Постелив себе, я взял в руки книгу, но так и не смог прочитать ни строчки. Все пытался представить Сидике. Деревенскую девушку. О крестьянках до этого мне доводилось только читать. Вскоре я погасил свет и закрыл глаза. Но спать не хотелось. Я стал вслушиваться в знакомые вечерние шорохи. Вот под грузным бабкиным телом заскрипела кровать, до меня долетели ее слова, обращенные к деду: она хвалила ему свою дочь, вот, мол, какая внимательная, жалеет ее. Что ответил ей дед, я не слышал – он говорил всегда очень тихо.
В ванной комнате заплескалась вода. По меняющемуся звуку падающей струи можно было следить за тем, как вода заполняла ванну. Я слышал, как мать опустилась в воду, как бросила в мыльницу щеточку для ногтей, даже хруст полотенца, казалось, слышал, но это мне только казалось – все же стены были довольно толстые.
Бабка немного еще поворочалась, что-то еще сказала, мать, затворив дверь спальни, еще пошепталась о чем-то с отцом, потом все постепенно затихло. Сквозь окутавшую дом тишину прорывался лишь отдаленный собачий лай да звучал где-то в городе заводской гудок.
4
На следующий день бабка встретила меня в дверях. Она велела мне вытереть ноги и потребовала, чтобы я не устраивал беспорядок в квартире. На ней было платье из черного шелка, подаренное матерью и надеваемое лишь по особо торжественным случаям, – я смотрел на нее и глазами хлопал от удивления.
Дверные ручки были до блеска надраены, кругом идеальный порядок, нигде ни пылинки.
Поторопив меня с обедом, она, стараясь не замочить свое платье, наскоро ополоснула тарелки. Потом с книгой в руках, чего за бабкой никогда не водилось, прошла в мою комнату и, даже не нацепив очки, устроилась с ней у окна. Только тут я сообразил, к чему это платье, и порядок, и чистота: из окна моей комнаты было видно калитку.
Я помчался опять в конец сада, к забору. Девчонка сидела на кромке бассейна – того, что поменьше, – и поддевала ногой кувшинки. Спрятавшись за кустами, я смотрел, как она растопыренными пальцами ноги, будто щипчиками, захватывала стебель, дергала, и цветок, описав дугу, шлепался далеко за ее спиной. Эту операцию она повторяла, пока всюду, куда могла дотянуться ее нога, вода не очистилась от кувшинок. Не зная, как начать разговор, я прокричал:
– Дай одну!
Она даже не обернулась, притворилась, будто не слышала, однако ногу из воды вынула. Я понял, что на сей раз застиг девчонку врасплох, и, чтобы закрепить успех, крикнул еще нахальней:
– Дай одну, слышь?
Она стрельнула в меня глазами и с таким видом, будто только сейчас заметила, протянула:
– А-а, это ты? Привет!
Потом собрала цветы, подошла к решетке забора, села и просунула мне одну кувшинку. Остальные же стала ощипывать по лепестку.
– Зачем портишь цветы? – спросил я.
– Низачем.
– Их ведь можно в вазу поставить.
– А мы в вазы цветы не ставим.
Я снисходительно усмехнулся:
– У вас, что ли, вазы нет?
– Да их у нас сколько угодно!
– А девушка у вас есть?
Мой вопрос привел ее в замешательство.
– А я кто? – спросила она.
– Ну, девушка, – повторил я, – которая вместо бабушки готовит и убирает.
Она понимающе усмехнулась и назидательным тоном сказала:
– То есть прислуга. У нас такой нет, мой папа не разрешает маме работать, и она все сама дома делает.
– А моя мама работает. За ней даже машина приходит!
– И за папой моим приходит! А еще… а еще… – замялась девчонка, – когда надо, она и маму возит, если ты хочешь знать!
– А мой папа зато в министерстве работает!
– И мой тоже!
– Ну, значит, они равны, – констатировал я, но она не сдавалась.
– Нет, мой папа важнее, потому что у нас и дом красивей!
С этим трудно было не согласиться, но все же, как и днем раньше, признавать ее правоту не хотелось.
– Это ты – Ева? – спросил я.
– Ага, – кивнула девчонка. – Давай познакомимся?
Встав на цыпочки, мы через ограду протянули друг другу руки. Ладошка у нее была крепкая. Только теперь я заметил, что девчонка намного выше меня. Я долго не выпускал ее руку, держать ее было приятно.
– Пусти, – не выдержала она, – тут проволока с колючками!
Я опять сел на землю, но Ева моему примеру не последовала.
– Мне пора, – сказала она. – Приходи завтра к нам, поиграем во что-нибудь.
– У меня мяч есть, – вскочил я, обрадованный приглашением, – я принесу!
– У меня тоже есть, но приноси, если хочешь.
Наверху послышался стук калитки.
– Ну, я побежал, – сорвался я с места и, на бегу обернувшись, ликующе провопил: – До завтра!
– Ты меня у забора жди! – донеслось мне вдогонку.
5
Бабка все в той же каменной позе сидела у окна и, держа книгу в вытянутых руках, читала.
– Что, Сидике пришла? – спросил я, врываясь.
– Да нет, это соседка была, – бросила бабка с нескрываемым раздражением.
Разочарованный, я вышел из дома и устроился у подножия ограды поблизости от ворот. Послеобеденное солнце, отыскивая просветы в листве нависающих над асфальтом деревьев, бросало на дорогу веселые блики. Дорога просматривалась из моего укрытия до самого поворота, где она уходила к остановке фуникулера. По долетавшим досюда звукам можно было следить за движением вагончика между городом и вершиной холма, определяя на слух, когда он трогается и когда останавливается.
Время от времени я влезал на ворота, оттуда видно было еще дальше, а когда кто-нибудь показывался на дороге, то спрыгивал и прятался поскорей в кусты.
Девушка прибыла одна. На ней была широкая юбка, под которой угадывалось еще несколько нижних юбок, голову покрывал платок, завязанный у подбородка. В руке она держала продуктовую сетку с газетными свертками – в них, скорее всего, были скатанные – чтобы не помялись – платья. Она заглянула в сад, но меня не заметила; дойдя до ворот, заглянула еще раз, потом отыскала глазами табличку с номером, расстегнула на блузке пуговичку и, вытащив из-за пазухи мятый клочок бумаги, прочла адрес, шевеля при этом губами. Затем снова взглянула на номер, все еще не решаясь взяться за ручку ворот, отступила, опустила авоську на землю и поправила на голове платок. Наконец она нашла кнопку звонка и дотронулась до нее пальчиком. Звонок в доме тут же откликнулся, но никто на него не вышел.
Я удивился, чего это бабка не спешит к воротам и даже не крикнет в окно «Входите, у нас не заперто!», как она всегда делала.
Девушка постояла еще немного, затем попробовала нажать ручку. Створка ворот подалась с пронзительным скрипом. Она испуганно вздрогнула, затем вошла и, осторожно закрыв ворота, неуверенно зашагала вниз по дорожке.
Как только она миновала мое укрытие, я вскочил, обежал дом и забрался в окно веранды. Подкравшись на цыпочках, заглянул в свою комнату: бабка как ни в чем не бывало смотрела в книгу, делая вид, что читает.
– Целую ручки! – останавливаясь у окна, приветствовала ее девушка. – Это дом Тилей?
Бабка подняла глаза, и лицо ее осветилось холодной улыбкой.
– Он самый, милая. Вы – Сидике Тот? Ну, заходите же! Сейчас я открою вам дверь, – сказала бабка и, еле передвигая ноги, двинулась в прихожую.
Обрадовавшись неизвестно чему, я шлепнулся на кровать и замер, прислушиваясь к ее голосу.
– Ставьте, милочка, вещи. Сейчас провожу вас умыться. Поди, устали в дороге. Как, легко нас нашли? Жить вы будете в этой комнатке. Ну, идемте… А как приведете себя в порядок, дайте знать, я представлю вас мужу и внуку…
Заслышав, что и меня будут представлять, я испугался, схватил с тумбочки книгу и, раскрыв ее наугад, стал водить глазами по строчкам. Конечно же, мне было не до чтения. Я ждал, когда распахнется дверь и появятся Сидике с бабушкой. Терпение мое быстро иссякло, я вскочил и выбежал в прихожую. Дед был уже там. Он улыбаясь подал Сидике руку, но ничего не сказал ей, лишь назвал свое имя. Потом дошел черед до меня. Сидике расплылась в улыбке и даже хотела погладить меня по макушке, но, поймав мой разгневанный взгляд, отдернула руку и только воскликнула радостно:
– Тебя Дюрка зовут?! Надо же, и братик мой тоже Дюри!
Тут неожиданно появились родители, застав всех нас в прихожей. Они поздоровались с девушкой. Отец, по обыкновению, коротко. Как обычно, он бросил мне: «Ну что, старина?» – и, давая понять, что прибытие Сидике ничуть не меняет его образ жизни, поставил портфель под вешалку и отправился в ванную мыть руки.
– Так я покажу ей квартиру, – сказала бабка, глядя на мать.
– Нет-нет, мама! – ответила та. – Идите лучше к себе, отдыхайте, я сама ей всё покажу.
Бабка вымученно улыбнулась Сидике, затем зло и обиженно посмотрела на дочь и, оправив на груди свое черное платье, с подавленным видом поплелась к себе в комнату.
6
Меня отправили в сад, чтобы и там показать всё девушке. От этого поручения я так заважничал, что даже осанку переменил. Выломав тонкий прутик, я шел, похлопывая им по ноге, будто хлыстиком. Сидике обращалась ко мне на «ты». Меня это задевало. И чтобы хоть как-то ей отомстить, я сказал, что такого чудног? о, нелепого имени, как у нее, отродясь не слыхал. Ожидаемого эффекта, однако, не получилось. Она просветила меня, что всем девочкам в их роду давали имя Сидония, и вообще, в их деревне оно очень даже распространенное.
Не такими я представлял себе наши с ней отношения. Еще немного, и она бы за ручку меня взяла! Но этот маневр Сидике не удался. Я отпрянул и побежал по присыпанной красным шлаком дорожке. Она – за мной. Думала, я в пятнашки играть с ней затеял. Однако, увидев мою перекошенную физиономию, похоже, сообразила, что никаких общих игр у нас быть не может.
В общем, странно мы с ней прогуливались.
При виде цветочных клумб она оживилась, стала деловито прикидывать, куда и какие цветы надо будет еще посадить, при условии, разумеется, что на это ей удастся выкроить время. Страха она уже не испытывала и выглядела довольно самоуверенной. Это тоже не соответствовало моим ожиданиям. Мне хотелось, чтобы Сидике вела себя с той же робостью, как поначалу, перед воротами.
Она спросила, где у нас огород. Отдельно от сада, за живой изгородью из аккуратно подстриженной сирени, был небольшой участок, но мы им почти не пользовались. Весной родители посадили несколько грядок паприки и помидоров, в другом месте – немного картошки, но в конце концов поняли, что, даже если не пожалеть времени для окучивания, большого смысла во всем этом нет. Была уже осень в разгаре, а у нас только-только появился ранний картофель.
В конце огорода у забора стояла теплица, отапливаемая печкой; словом, даже не теплица, а настоящая оранжерея. Но и она никак не использовалась. За два года, что мы здесь жили, стекла ее повылетели, каркас поржавел, отопительная система мало-помалу развалилась.
Сидике наконец очутилась в своей стихии. Она снисходительно улыбалась, глядя на худосочные, кое-как обработанные растения. Мысль о том, что ей предстоит привести это все в божеский вид, ее окрылила. Бесполезно было показывать ей после этого тюльпанное дерево, все в красных цветах, и плакучую иву, которая отважно устремлялась к небу, чтобы скорбно склониться затем до земли, – ее это не волновало. Все мысли и слова Сидике крутились вокруг огорода.
Между тем наступили сумерки, и мы вернулись в дом.
Мать разогревала на кухне ужин, отец сидел рядом и что-то ей говорил, но, едва мы вошли, он смолк на полуслове и спросил, повернувшись к Сидике:
– Ну как вам понравился сад?
Девушка рассыпалась в похвалах, дескать, такого огромного сада она еще никогда не видела, чтобы столько разных деревьев было, а розы какие красивые, только вот… Она осеклась, но, подбадриваемая отцом, все же выдавила из себя, что огород у нас страшно запущен, но это, мол, поправимо, она вскопает его, по весне засеет, и не надо будет об овощах заботиться. Мать – она уже накрывала, – заслышав об огороде, решительно воспротивилась, заявив, что хватит с нее готовки да стирки-уборки, хорошо, если с этим справляться будет, а огород нам не нужен.
Категорический отказ матери девушку огорчил, и она все пыталась нас убедить, что не так уж и много времени он отнимет и что ей огород не в тягость будет, а в удовольствие.
На столе было шесть приборов. И пять стульев вокруг стола. Шестую тарелку мать поставила напротив лестницы. Мы сидели уже на обычных своих местах, только Сидике все бродила как неприкаянная между кухней и «столовой»: то соль принесет, то пожелтевшие зубочистки неизвестно где откопает и тоже на стол их поставит.
Бабка, неподвижно уставясь в тарелку, молча хлебала суп. Дед сидел во главе стола. К его молчаливости мы привыкли, у него была астма, и чем больше она его донимала, тем реже мы слышали его голос; только ввалившиеся глаза по-прежнему живо поблескивали на изможденном лице старика.
– Да сядьте же вы, – сказала мать девушке.
– Нет, нет! – запротестовала она. – Я на кухне поем, когда вы откушаете.
Я радовался, видя, как быстро слетает с нее самоуверенность.
– Вот ваше место! – шутливо скомандовала мать. – Вы что же думаете, что вас тут объедками будут кормить?!
Сидике, вконец стушевавшись, села на ступеньку, сняла тарелку со стола и пристроила ее себе на колени. Теперь не сдержался отец:
– Да ешьте спокойно. Ведь вы не прислуга у нас… отныне вы член семьи.
Сидике поставила тарелку на стол, но, чтобы дотянуться до нее, ей всем телом пришлось податься вперед. Ложку она держала, зажав в кулаке, и ела прихлебывая.
Наступила глубокая тишина. Родители хранили молчание. Только ложки позвякивали о края тарелок, да падали с тихим всплеском капли, срываясь с ложек, да Сидике с шумом втягивала губами суп. Звуки эти показались мне необычными. Я вскоре сообразил почему. До меня вдруг дошло, что я никогда не услышу больше, как обсуждают свои дела родители, и оборвется та тонкая ниточка, которая еще связывала меня с ними. А Сидике у меня над ухом, ни о чем не догадываясь, с шумом втягивала губами суп. Кроме этого звука, я уже ничего не слышал. Машинально поднося ко рту ложку и пристально глядя при этом на мать, я пнул под столом девушку по ноге.
С перепугу она уронила в суп ложку. Суп брызнул мне на лицо.
– Извини… – повернулся я к ней, улыбаясь.
7
