скачать книгу бесплатно
Рехилинг
Аглая Набатникова
Короткий метр
У женщин все сложно.
Женщинам иногда нужна перезагрузка. Раскрепоститься, преодолеть свои комплексы, уехать далеко от дома, предать, вернуться и начать все сначала. Влюбиться, соблазнить и разлюбить. Разбить сердце – свое в том числе. Наконец, просто иногда побыть мужчиной, чтобы взглянуть на себя со стороны…
Рассказы Аглаи Набатниковой – яркие, острые, иногда злые. Но при этом – вызывающе искренние.
Да, я такая, какая есть.
Аглая Набатникова
Рехилинг
День города
Это был праздник города, когда мой папа спас девушку.
Девяносто пятый год, провинциальный город. Была поздняя осень, выпал первый тонкий слой снега. На улицу в этот вечер отец запретил мне выходить. Мне тринадцать лет, я ходила в школу и на кружки типа баскетбола и художественной школы. Но сегодня меня не пустили и туда.
Папа был очень строгим – мы жили с ним и с бабушкой в просторной квартире на пятом этаже, я в его большой комнате за перегородкой с ситцевой занавеской, бабушка в маленькой, с телевизором и фотопортретом во всю стену моей тёти-фигуристки на выступлении.
Я не могла мечтать о дискотеках в Доме офицеров, куда ходили мои подружки, надевая мини-юбки и густо крася лицо. Денег на нарядную одежду, честно говоря, у меня и не было, мы жили на папин доход врача «Скорой помощи» и бабушкину пенсию. Иногда помогала мама из Москвы, но отец, видимо, не считал нужным тратиться на мой поиск приключений – именно так он относился к дискотекам и прочим гуляниям.
У меня не было парней, только подруги; вечером я возвращалась из художки на автобусе, и меня уже встречал папа – в девять всегда темнело, а приходить позже мне запрещалось. Исключений не было, а рисковала я наказанием типа порки ремнём или подзатыльника, которое у нас не возбранялось, я старалась до него не доводить.
По главной улице провинциального города шли толпы гуляющих. Движение транспорта перекрыли. Мэрия организовала концерт столичных звёзд на стадионе. Наши окна выходили во двор, и я не могла видеть всего этого великолепия, но до меня доносился гул, расстилалось эхо музыки и пьяные выкрики молодых парней.
Бабушка уехала, мне было позволено ночевать в её комнате, среди растений, которыми были увиты все стены, – бабушка разговаривала с растениями, и они её любили: пышно цвели круглый год. Сквозь зелёные округлые листья-сердечки я глядела на запорошенную снегом детскую площадку – обыватели спрятались, никто не гулял.
Отец обидел меня своими запретами, мы ссорились.
– Папа, это самый безопасный день, на улице много милиции.
– Много ты понимаешь.
– Почему я на концерт не могу сходить? Вход бесплатный! Вот он рядом, стадион, я только сбегаю посмотрю!
– Ты никуда не пойдёшь, это не обсуждается.
– Все девчонки из моего класса сегодня гуляют!
– Они дуры.
– Ты просто сам не любишь людей. И вообще ты скучный, старомодный.
– Я взрослый мужчина, и я знаю, что будет.
– Я тоже знаю, что будет: ты приведёшь бабу.
– Глаша, что это за слова?
– Хорошо, Марину.
– Не называй её Мариной, она тебя старше, у неё есть отчество.
– Старше на шесть лет, угу.
Я знала, чем его вывести из себя, тем более он действительно собирался идти за подругой – я ночевала в отдельной комнате, на дворе праздник, у медсестры Марины выходной, и папа надел по этому поводу свежую голубую рубашку, твидовый пиджак и тщательно расчесал свои мягкие светлые волосы тонкой пластмассовой расчёской.
Папа у меня был красавец, и проблем с женщинами у него не было. Проблемой они становились позже, когда у провинциалок назревал вопрос про замужество, именно в этот момент папа начинал нервничать и страдать – расставаться с обнадёженными женщинами было нелегко, они настойчиво звонили, он становился подлецом в собственных глазах.
Мы с бабушкой его успокаивали, бабушка выискивала недостатки в его подругах: «Володя, она же курит!»
Мне его женщины, как правило, нравились, это были витальные и шикарные дамы, в дорогих шмотках типа мехового боа и с престижными профессиями: филолог, актриса кукольного театра, хористка из церкви.
На этот раз его роман случился с простоватой медсестрой, которую выгодно выделял юный возраст, льстящий мужскому самолюбию papa, мы с Мариной друг другу «тыкали», хихикали и перемигивались, знали одни и те же группы, имели общие темы, что страшно задевало приверженность моего отца к иерархии.
Я чувствовала, что он виноват, и он чувствовал тоже.
– Ты заставляешь меня сидеть дома, а себе ты не отказываешь в веселье!
– Я взрослый мужчина.
– И что?
– Мужчина может выйти на праздник города, а отроковица нет.
На слово «отроковица» я не отреагировала, это был папин юмор, засмеяться значило проиграть.
– Что ты имеешь в виду? Я не собираюсь ни с кем знакомиться.
Папино лицо искривилось. Ещё бы я собиралась с кем-то знакомиться!
– Ты не знаешь, что бывает в жизни.
Папа подушился французским одеколоном перед зеркалом. Вариант пойти гулять на праздник со мной не рассматривался, моё общество интересовало сорокапятилетнего папу куда меньше женского.
– Марина – тупая крашеная блондинка.
– Глаша, ну что ты начинаешь? Зачем?
– Тебя не смущают её жёлтые волосы?
– Пф.
– Ты всё равно на ней не женишься, а она ждёт. Печёт «Птичье молоко»!
– Ты тоже ела это «птичье молоко»!
– Я ради тебя, папа! Я стараюсь вести себя нормально! Оно несъедобное, а я давилась!
Папа понял, что ему нечем крыть, и стремительно удалился в свою комнату. Послышался щелчок замка на ручке. Хочет дождаться, когда я уйду в бабушкину комнату, и улизнуть, поняла я. Бережёт энергию.
Раздались звуки салюта и выстрелов, а может быть, лопнувших шин. В девяностые звук выстрелов был привычен уху жителя провинциального города.
Вдруг совсем близко через железную дверь квартиры я услышала женский плач. От двери потянуло холодом сквозь щели прямо на мои голые ноги в шортах. Через глазок я рассмотрела, что окно на лестничной площадке распахнуто настежь. В подъезде свистел холодный ветер, стучала рама.
В день, когда выпадает первый снег, происходит много интересного.
На окне спиной ко мне сидела тёмная фигура, по силуэту грузная девушка в мини-юбке. Она протяжно рыдала с завываниями, иногда гневно выкрикивая что-то нечленораздельное.
Загривком я почуяла опасность.
Я отперла и приоткрыла дверь, высунула голову:
– Здравствуйте!
Девушка не реагировала.
Тёмная фигура сидела свесив ноги наружу прямо на проспект с текущим потоком отдыхающих. Праздник стихал. Крупная девушка немногим старше меня раскачивалась и мычала. На её плечи была накинута просторная куртка из толстой кожи, похоже, мужская.
– Эй, привет! – я тихонечко позвала, выйдя за порог своей квартиры.
В лестничной клетке стояла звонкая тишина. Соседи, наверное, ушли на праздник.
Девушка закричала громче, закачалась как маятник и кинула бутылку пива вниз перед собой. Мелькнули длинные розовые ногти. Через две секунды послышался звон разбитого стекла. Пятый этаж. Под окнами асфальт, остывающий после ног множества прохожих; замешанный в грязь мокрый снег застывал в тонкий лёд.
– Глаша! – я услышала раздражённый полушёпот отца.
Он стоял в дверях, резким жестом приказав мне вернуться. Спорить с ним сейчас было опасно, глаза сверкали.
Я обиженно прошлёпала мимо него тапочками, но почувствовала, как его спина подобралась в рабочем напряжении – раз в трое суток он приходил с дежурства именно таким: сосредоточенным, с застывшим взглядом, полностью погружённым в момент, не замечающим меня.
– Сиди в комнате, никуда не выходи, – процедил отец сквозь зубы.
– Я хотела помочь.
– Иди.
Он спустился к девушке. Обычно двигающийся плавно, как кошка, отец ступал через ступень медленно и сгруппировавшись, как будто нёс тяжёлый шкаф. Дело плохо, поняла я.
Встав позади входной двери, я прислушивалась: толстое железо приглушало звуки. Я не различала слов, только интонацию. Я то прислоняла ухо к двери, закрыв глаза, чтобы услышать больше, то заглядывала в глазок. Таким образом собирая полученные фрагменты в общую картину.
Отец стоял в нескольких шагах от девушки. Когда он пытался приблизиться, она резко вскрикивала и качалась. Со стороны ситуация могла показаться смешной, но изнутри мы прекрасно ощущали, что идём по потусторонней грани, и я, и папа, – мне казалось, что я изо всех сил помогаю папе морально за своей дверью.
«Пожалуйста, пусть всё закончится хорошо», – шептала я в свой кулачок.
Девушка намеревалась прыгать без всяких шуток – бёдрами она уже сползла глубоко на карниз. В пьяном трансе. Присутствие зрителей её только раззадорило. Одно движение – и мы увидим пустой подоконник.
Девушка была высокой и полной, мой отец был намного миниатюрнее. Броситься и вытащить её он бы не смог.
Папа не задавал вопросов, он что-то утверждал короткими спокойными фразами. В них не было страха, в них не было жалости, в них было уважение и любовь к этой чужой женщине-человеку. Возможно, он говорил ей, что она красива или что у неё будут дети, я не знала.
На своей работе папа часто ходил по грани, но сейчас он был не уверен в себе – я видела это по его растерянной позе.
Девушка начала отвечать. Интонация гуляла, то поднимаясь высоко на крик, то превращаясь в глухие горловые рыдания. Наверное, она рассказывала о том, что с ней случилось. Во всём этом звучал вопрос «почему я?» «за что?» и ещё сомнения в том, что с ней это случилось реально, а не приснилось ей.
Если бы папа увидел, что я подслушиваю, он бы меня не пощадил.
Девушка тихо всхлипнула и дала папе подойти ближе. Он резко взял её сзади за плечи и втащил на лестничную площадку.
Нелегко тягать такую слониху, подумала я. В то же время я рефлекторно расслабила горло и смогла сделать глубокий вдох.
Я отшатнулась от двери, услышав приближающиеся шаги. Гости из потустороннего мира поднимались медленно. Я спряталась в комнате с растениями, но на всякий случай высунулась в коридор.
Папа зашёл в квартиру первым и сразу тихо обратился ко мне:
– Зайди в комнату и никуда не выходи оттуда, пока я тебе не скажу. Поняла?
Это звучало так жёстко. Я поняла, что он думает: девушка смутится, увидев меня, и это плохо подействует на доверие, установившееся между ними.
Он предупредил её, наверное, что дома его дочь, врать бы он не стал.
Я, кстати, интуитивно понимала причину. Мужчины нанесли ей травму, и она только что согласилась послушать другого мужчину и пошла с ним в квартиру, чтобы спокойно поговорить. Увидев подростка-девушку, ей должно было стать хуже от осознания своего положения. По интонациям мне показалось, что папа разговаривал с ней наравне, он ни разу не дал понять, что он сочувствует, это в таком деле самое опасное. Человек презирает себя, он на краю, и, если уловит в чужих глазах неверную реакцию, может рвануть, как раненое животное.
Папа, как всегда, подразумевал, что я могу добавить неточное действие к сложной партитуре его эмоционального сценария, который он только что на лестнице придумал. Папа, как всегда, меня недооценивал.
Однако я не стала спорить, а скрылась. По звуку открывшейся двери, по тяжёлым осторожным шагам, прошествовавшим направо к кухне, я догадалась, что девушка уже решила остаться жить на земле, теперь ей нужен проводник обратно в нормальную жизнь.
В комнате громко тикали часы – настенные деревянные, похожие на гроб для маленькой птицы, например скворца. Безмолвные растения, увивающие стены как гобелен, щедро делились со мной покоем, но я всё равно волновалась, тело вибрировало. За окном припозднившаяся мамаша вывела гулять ребёнка в комбинезоне. Ребёнок крутился на железной карусели. В сумерках было уже не различить цвет одежды.
По затихавшему бубнежу за стеной я пыталась определить ситуацию.
На подоконнике стояли стеклянные банки с крышками, в которых отстаивалась водопроводная вода для полива цветов. Я слила воду из одной банки в горшок большого красного куста с мясистыми листьями и попыталась лучше услышать то, что за стеной, прислонив пустую банку как усилитель звука. Вопреки увиденному в фильмах это не помогало. Я слышала интонацию, но не разбирала слов.
Девушка рассказывала папе всю свою жизнь, периодически протяжно, с подвываниями, рыдая.
По тому, что я успела увидеть – её спине, мелькавшим длинным ногам в чёрных, не по-зимнему прозрачных колготках, по тяжёлым шагам, запаху духов, оставившему шлейф в коридоре за дверью, по её реакции на моего папу, импозантного мужчину, который сумел внушить ей доверие, – я понимала, что девушка красива вульгарной, прямой красотой, которую любит подчёркивать косметикой и вызывающей одеждой: привычна к мужскому вниманию, ищет его и самоутверждается им.
Несколько раз свистел закипавший чайник. Папа редко и тихо шелестел, задавая вопрос.
Грудной голос девушки с низкими, соответствующими комплекции нотами лился, как ручей в лесу, – коряво, бурно, но красиво.
Создавалось впечатление, что с девушкой впервые говорили как с человеком, она, видимо, была из низов. Из тех, что жили за рекой, на Завеличье, в районе деревянных так называемых «частных домов». Оттуда редко приходили гулять в центр, где жили мы.
На Завеличье девушки по вечерам гуляли с местными парнями, среди которых самые смелые и лихие были бандитами. Такие с девушками не разговаривают – не о чем. Что их связывает? Секс? Бедность, ярость? Впервые её кто-то слушал, рассказ о её чувствах, её судьбе. Я понимала, что папе было легко найти с ней общий язык, он всю жизнь провёл то в операционных, то в личных драмах, то в писании романов, а теперь вот стал врачом «Скорой помощи». В экстремальных точках, которые даёт жизнь, он был близок этим простым людям, которые могут спрыгнуть из окна, даже не понимая, что с ними происходит, неспособные выразить свою жизнь словами.
