скачать книгу бесплатно
– Гостинец забыл! – Сунула мне в руки пакет, часто-часто заморгала, её белёсые ресницы стали влажными и потемнели. – До свиданья, сержант!
– До свидания, Иренка!
– Сразу напиши, ладно?
– Обязательно напишу!
Выходит, она почувствовала, что на заставе меня не оставят (конечно, здесь же не было ни госпиталя, ни санчасти), поняла, что я больше не приду к шлагбауму за молоком…
Потом Иренка неожиданно и беззастенчиво обняла меня, поцеловала в мои пересохшие губы и побежала обратно к повозке.
– А костыли… Костыли-то забери!
– Оставь пока себе.
– Спасибо! – Мне особенно понравилось слово «пока». Значит, я должен вернуть их? Выходит, опять увидимся. Слово-то у неё – олово.
* * *
Первый допрос «дезертиру» сразу по прибытии его на заставу учинил офицер особого отдела, толстопузый, с маленькими, дамскими ручонками мужичишка в новеньких погонах майора на узеньких плечах. Не буду описывать все его «зачем?» да «почему?» – ничего интересного. Впрочем, одна ветвь «собеседования» мне запомнилась почти дословно и считаю уместным его здесь привести. Майор понимал, что перед ним не шпион какой-нибудь, не агент-007 и поэтому начал разговор как-то даже вяло, без интереса, но в один из моментов вдруг хлопнул своей кукольной ручонкой по столу:
– Завёл, понимаешь, шашни с гражданкой сопредельного государства!
– Не шашни вовсе… – пытался возразить я.
– Ну, ну… – криво усмехнулся он. – Любовь, может, ещё скажешь! Один так за свою любовь, тоже, кстати, к полячке, отчизну предал. Отец родной потом его за это расстрелял самолично.
Особист оказался человеком образованным, «Тараса Бульбу» читал и, получается, для него казачий атаман, убивший сына, был во всём прав.
– Это вы об Андрии Бульбе? – уточнил я.
– О ком же ещё!
– Но он в повести, на мой взгляд, самый честный и красивый образ. Для него панночка и была отчизной.
– Одним миром мазаны, – заключил майор. – К стенке, правда, тебя не поставят, но за самоволку с незаконным пересечением границы впаяют по полной…
– Но никакой самоволки не было.
– А что тогда было?
– Буря, потеря ориентиров…
– Да уж, с ориентирами у тебя туго не только в географическом плане! – остроумно заметил майор.
Я понимал логику военного следователя. Профессия, должность обязывали… Но я не понимал, откуда он всё так подробно и оперативно знает – и про коробку с книгами, и про моё «путешествие», и про Иренку…
В тот же день, после обеда, майор этот, при поддержке конвоира-автоматчика, этапировал меня на «газике» в Калининград, в штаб отряда, где с меня были сняты показания о моём правонарушении и начали решать, на какую губу[4 - Губа (армейский жаргон) – гауптвахта.] меня запичужить, под какой трибунал отдать. За меня вступился командир отряда, полковник Суслов. Он сказал, «дезертира» надо сначала полечить. И меня отправили в санчасть, находившуюся рядом со штабом. Таким образом, оказался я один в отдельной палате второго этажа санчасти, у двери которой дежурил часовой с «калашом» на груди. Да куда это я на одной ноге убежал бы?! Диагноз моей травмы – растяжение голеностопного сустава. Лечил меня лейтенант, военврач по фамилии Худяков. Скажу уж в память о нём: мы с ним нашли общий язык на тему далеко не кислых щей. Открывая дверь палаты, он весело восклицал:
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Подолгу сиживал он у меня, беседуя об отвлечённом, высоком, красивом. Даже угостил как-то поздним вечером болгарским коньяком «Pliska». А однажды днём пришёл в палату с незнакомым подполковником и, кивая на меня, сказал:
– Вот он, кого вы ищете.
– Хорошо, – ответил важный гость.
Это был ответственный секретарь газеты «Наш пограничник», подполковник Барсуков, коренастый, крепко сбитый мужик с фотоаппаратом на груди. Оказывается, очерк мой о Вагизе Шакирове подготовили к печати, и не сегодня-завтра он должен был быть опубликован. Гость присел на стул у моей кровати:
– И как нога?
– Заметно лучше, товарищ подполковник. Врачи у нас что надо!
– Твой очерк нам понравился, – начал он. – Не хочешь ли поехать на стажировку в редакцию нашей газеты?
– Я же военный преступник, – усмехнулся я невесело в ответ. – Вы видели часового у двери палаты? Это меня стерегут, чтобы не сбежал.
– Наслышан, наслышан… Но это уже наша забота, разберёмся, – положил он свою огромную ладонь на мою руку. И стал расспрашивать о частностях моей жизни – кто родители? где научился рисовать? кем мечтаю быть?
Я ответил, что хочу стать писателем, а для этого хорошо бы пройти журналистскую школу. Думаю у себя в Казани в университет поступить, на журфак. Это я Катаева начитался, который советовал будущим писателям поработать газетчиками. После стыдно было – раздухарился, писателем себя возомнил. От стажировки же в редакции, естественно, не отказался. Подполковник сказал, что скоро меня вызовут… На прощание сфотографировал у окна крупным планом, без «костяной» ноги, пожелал скорейшего выздоровления и, тяжело ступая в своих сапожищах, удалился. Через полчаса охрану мою сняли. Что потом? А потом всё было как по нотам. И стажировка в редакции на улице Владимирской славного города Киева, и предложение остаться там на сверхсрочную службу, и дембель из войсковой части, где был прописан, и учёба в университете родного города, и работа в редакции молодёжной газеты, и т. д., и т. п.
А слово, данное Иренке, я сдержал. В первый же вечер в санчасти написал большое письмо, в котором высказал всё, что постеснялся сказать напрямую. Даже небольшое стихотворение посвятил ей и рисуночек набросал штриховой, где изобразил её с гитарой на груди и с ангельскими крылышками за спиной. Только вот адреса не нашёл. Искал, искал и вспомнил, что спрятал сложенный вчетверо листок с её координатами в нагрудном кармане белой рубахи пана Милоша. Спрятал и позабыл там.
Сколько лет прошло с тех пор! Я давно женат, у меня – дети, внуки… А Иренка не оставляет меня в покое, видится в видениях днём, снится во снах по ночам, будто сижу я после бури у ветвистого дуба, а она подходит и спрашивает: «Почему же не написал мне письма, почему не приехал после армии? Или забыл сразу, как покинул заставу?»
Нет, Иренка, не забыл я тебя. Ох, как помню! И пшеничные пряди твои, и взгляд светло-бирюзовых глаз, и твоё мягкое «та», и ласковое «нье», и голос твой журчащий под гитару и без… Но почему не поехал к тебе, когда отслужил в армии, ответить не могу. Ни ответить, ни оправдать, ни даже внятно объяснить себе.
Такая вот история приключилась в моей жизни, о которой я раньше никому не рассказывал. Носил в себе… А теперь вот сел за письменный стол, и всё неожиданно выплеснулось. И как-то легче стало на душе. Ведь самый внимательный и понимающий тебя собеседник – это чистый лист бумаги под твоим пером.
2016
Миссия
1
С детских лет он задавался вопросом правильности еды, поступков, всяких сколь-нибудь значимых действий. Мама давала ему на завтрак манную кашу, а он спрашивал, полезна ли она. Ещё на втором году обучения в школе он высказался, что парты в классе поставлены неправильно.
– Свет из окна падает с правой стороны, а ребята все у нас правши, и это вредно для зрения.
Протест свой он заявил на родительском собрании, которое проходило в воспитательных целях вместе с детьми. Родители бурно поддержали его, и в течение осенних каникул класс был переоборудован, парты развёрнуты правильной стороной к дневному свету.
Сулейман учился хорошо, особенно успешно по математике, физике, химии. В седьмом классе стал даже победителем городской математической олимпиады.
В финале следующей олимпиады его, как он сказал друзьям, прокатили. Больше в состязании Пифагоров он не участвовал. Учителя шипели на него, а друзья поддержали: правильно делаешь!
В друзьях у него ходили Стас Лыков, Рустик Харисов и Генка Кузьмин. На местном наречии: Лыко, Харя и Кузя. Но Сулейман всегда всех звал по имени. Мальчишки как мальчишки. Гоняли на школьном дворе футбол, рыбачили на Волге или петляющей за микрорайоном Казанке… Хотя «панели», как называли их район крупнопанельных домов в городе, микроскопическим именовать было не совсем верно. Это был, можно сказать, город в городе – со школами, детсадами, магазинами, баней, военкоматом, разместившимся в старинной, обезглавленной церкви, Дворцом культуры, парком «Сосновая роща» и рестораном с одноимённым названием рядышком.
…Мальчишки как мальчишки, да не совсем обычные. В «панелях» среди подростков складывалась своя система взаимоотношений, своя иерархия, своя шкала ценностей. И верховодить здесь начинал предприимчивый и бесстрашный Лыко. Он был умён каким-то своим, вне школьных программ, умом и, несмотря на, в общем-то, не выдающуюся стать, был крепок и силён.
Харя был поздоровее, повыше ростом, совершенно не сдержан, что привело его к раннему знакомству с блюстителями правопорядка. После восьмого класса он ушёл из школы, поступил в строительный техникум, но от складывающейся команды Лыка не отдалился, напротив – со Стасом Лыковым он сделался вообще не разлей вода.
Кузя был всегда при них. Тихий, не особо выделяющийся среди разухабистой братии, он отличался начитанностью, хорошо разбирался в технике, к восьмому классу у него появился мотоцикл, а к десятому – «тачка», что придавало ему особую значимость. Машина, правда, была не премиум класса… Собрал её практически сам, по частям, на основе отечественной «девятки», но на дорогах среди блестящих лаком и металликой авто Кузя со своими неизменными пассажирами чувствовали себя героями «Трёх товарищей» Ремарка.
Со всеми ими пай-мальчик Сулейман имел общий язык, шагал вместе… не так, чтобы в ногу, но по каким-то общим в их возрасте тропам. Юность сближает, юность сглаживает противоречия интересов, которые со временем расходятся, как плавучие острова.
Во время закручивания гаек и репрессий со стороны беспощадной математички ребята приходили к нему за помощью. Сулейман щёлкал задачи, как орешки, объяснял, пояснял… Улица улицей, а школу всё-таки надо было заканчивать. За помощью к нему прибегал из техникума со своим сопроматом и Рустик Харисов.
В десятом классе окончательно стало ясно: Лыков пойдёт поступать на юрфак университета, Кузьмин – в авиационный институт, а Сулейман – в финансово-экономический, что гнездился на горе в центре города.
– А я буду строить вам всем гаражи под ваши «мерсы», – смеялся будущий строитель Руст Харисов.
Частенько ребята называли Сулеймана Сулеймэном. А порой и просто Мэном. Это краткое обращение говорило о многом.
Сулейман легко поступил в намеченный вуз и закончил его с красным дипломом. Его взяли в банковскую систему на хорошую должность. Но скоро банк лопнул, и дипломированный Пифагор оказался на улице.
Он жил с больной матерью на первом этаже «панельки» в двухкомнатной квартире. Работы не было, но была пенсия у матери и масса свободного времени. Как говорится, нет худа без добра. Сулейман засел писать научный труд по своей любимой математике, идею которого вынашивал ещё со школьной скамьи. В быту он был неприхотлив, в еде сдержан, не прожорлив, на судьбу не жаловался.
Друзья не заставили себя долго ждать, заявились как-то под вечер «шумною толпою». Все трое – Лыко, Харя, Кузя. К тому времени дела их устремились в гору. Руст Харисов, и в самом деле, построил для «мерсов» своих друзей гаражи, заканчивал возводить среди низкорослых «панелей» элитную высотку; Кузя окончил авиационный институт, но по профессии не пошёл, разъезжал по неведомым делам на своём чёрном мерседесе, который стоял теперь под окнами Сулеймана; Лыко с юрфаком не справился, был отчислен со второго курса, зато осуществил мечту – стал своеобразным Аль Капоне «панелей». Все были семейными, не чета Сулейману. В армии успел отслужить только Харя.
– Хватит тебе прозябать! – сказал Лыко, вытаскивая из пакета бутылку коньяка.
– Я не прозябаю, – ответил Сулейман. – Пишу вот интересную вещь.
– Нобеля решил за неё заработать?
– Математикам Нобеля не дают.
– Слава Пелермана затерзала? – пошутил образованный Кузя.
– А чем чёрт не шутит! – хмыкнул Харя. – Наш Мэн ведь – го-ло-ва!
– Ближе к делу, – прервал остряков Лыко и изложил цель визита.
Сулейману предлагалось стать главным казначеем «панелей», как именовалась их группировка в городе.
– Не просто казначеем, – пояснил Лыко, – а главным экономистом сообщества.
– ОПГ[5 - ОПГ – организованная преступная группа.], – поправил Сулейман.
– При чём тут преступность? Смотри, какую созидательную работу мы ведём в районе: детскую площадку построили, какой в городе больше нет, детсад капитально отремонтировали, жилой дом возвели, инвалидам помогаем…
– Вдовам наших погибших ребят пенсион выдаём, – добавил Харя.
– Вот-вот!.. – воскликнул Сулейман. – Я же говорю…
Лыко зыркнул на Харю и продолжил:
– Разное бывало по молодости, Мэн. Но сейчас остепенились, и всё у нас легально. Просто мы строим работу без помощи государства, вне его, на конкурентной основе, так сказать. И у нас – люди ж видят! – получается. Вон вчера новостройку нашу по телевизору показали. Но возникла вот проблема с научной организацией нашей экономики. А ты финансово-экономический закончил, у тебя котелок варит – будь здоров! И мы друг друга знаем как облупленных. С пелёнок, можно сказать. Всегда были вместе, так продолжим!..
– И никогда друг друга не подводили, – добавил Кузя. – Чего бояться-то и сидеть тут, как пескарь в норе под водой!
– Квартиру получишь в новом доме, – поддержал разговор Харя. – Четырёхкомнатную, с видом на Волгу.
– Зачем мне такая большая? – пожал плечами Сулейман.
– Дык, не всю ж свою жизнь в бобылях собрался провести! – Харя по-братски взял Сулеймана за плечо. – Женишься, детишки пойдут. Да и Розе Касимовне свежий воздух нужен. А ты тут, на первом этаже, её астматические лёгкие маринуешь в сырости. В вашем подъезде всю дорогу пар валит из подвала, как в бане из парной! Вон в ванной, там же у твоего корыта ножки прогнили от сырости и отвалились. Кирпичами подменил, да? А лёгкие-то не подменишь!
Бутылку в тесной кухоньке опорожнили. Втроём. Сулейман отказался. Ему надо было писать свой труд. Да и вообще, он был не любитель этого самого… На прощание Лыко сказал:
– Мы не торопим, поверь своей алгеброй наше предложение, с Розой Касимовной посоветуйся. Мать-то… она худого не посоветует. А зарплату себе сам назначишь. Исходя из общего бюджета. У нас всё по-человечески и прозрачно.
Харя как всегда добавил своё лыко в строку:
– Всё по твоим стандартам, Мэн: правильно и полезно. Полезно для всех жителей нашего городка.
Через две недели в «панелях» появился новый казначей, молодой мужчина, выше среднего роста, сутулый, с неизменным, времён царя Гороха, портфелем под мышкой. Была у Сулеймана такая привычка – носить портфель особым образом, ещё со школьной скамьи. В широких кругах района он был практически неизвестен, но это для его новой должности даже к лучшему.
Казначейская группа расквартировалась на первом этаже готовящейся к сдаче высотки. Хозяин стройки Харя теперь всё чаще оказывался рядом с Сулейманом.
Можно было подумать иногда, что он телохранитель казначея.
С новыми обязанностями своими Сулейман разобрался без особых затруднений. Единственным недостатком в его работе было то, что он относился к ней без учёта всяческой безопасности, будто обслуживал стройтрест, а не всё-таки, верти не верти, криминальную структуру. Лыко делал ему замечания, выговаривал членам прикрытия, но те не поспевали за стремительными шагами Мэна.
В первой половине декабря возвращались из банка. За рулём «бумера» Сулейман, рядом Харя, на заднем сидении – портфель, набитый купюрами. Харя был слегка с похмелья и попросил притормозить у кафе «Виктория», буквально в ста метрах от банка.
– Забегу, пропущу рюмочку, – сказал он. – А то голова не на месте.
В последнее время Харя всё чаще подпитывал себя алкоголем и даже заряжал свои ноздри порошками, понюшки которых искусно прятал в «пистончиках» своей одежды. Сулейман предупреждал его, что до добра это не доведёт. Тот соглашался и продолжал, по его словам, снимать стрессы.
Харя скрылся за дверями «Виктории», а Сулейман вылез из машины и пошёл посмотреть на заднее колесо, которое стало подозрительно постукивать. Так и есть, шина заметно сдулась. Сулейман присел у колеса… На покрышке красовалась «липучка», специальное приспособление, которое при движении автомобиля выбрасывало остриё жала.
– Не было печали! – произнёс было Сулейман, как страшной силы удар обрушился на его голову, и весь белый свет погрузился во мрак.
2
Марфа в город приехала из деревни. Ей исполнилось восемнадцать лет, и она хотела поступить в медицинский институт. Экзамены сдала, но не прошла по конкурсу. Домой возвращаться не хотела ни в какую. Там отчим, вечно пьяный, хоть выжимай. К тому же пристаёт. Как-то в дровянике прижал к поленнице, полез под юбку… Да Божий глаз всевидящ! С верхотуры вдруг посыпались поленья. Её чудом не задели, а его нещадно побили. Матушка отпаивала мужа лечебными травами, компрессы ставила… А он, когда жена отлучалась, шипел:
– Ничё, Марфа-посадница, ты у меня ещё попляшешь!
И демонстрировал пальцами непристойные знаки.
С какой стати «посадница-то»? Слышал, видать, звон, да… не знал истории он, был необразован, подрабатывал топором и рубанком по близлежащим деревням и каждый божий день к вечеру напивался. Всё хозяйство лежало на плечах матушки с ней. Гнать бы алкаша взашей, да нет, держалась мать за него, как за опору какую. А про поползновения муженька к дочери не ведала.
В городе Марфа устроилась работать в ресторане «Сосновая роща». Была сперва посудомойкой, потом и гардеробом заведовала, и курьером бегала… В «панелях» нашёлся для неё жилой угол – у одинокой старушки.
Однажды Лыко подозвал девицу и сказал:
– Ты же в медицинский поступала…
