скачать книгу бесплатно
Ворон
иеродиакон Никон (Муртазов)
В книге иеродиакона Никона (Муртазова) собраны рассказы, посвященные современной русской жизни. Какими бы ни были судьбы героев, в центре каждой судьбы, в центре всей жизни – Божий храм и путь человека к Истине.
Иеродиакон Никон (Муртазов)
Ворон. Рассказы
По благословению
Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского ВЛАДИМИРА
Ворон
Холодный осенний день подходил к концу, я возвращался из соседнего поселка и шел глубоким руслом давно исчезнувшей речки. В том месте, где оно делало поворот, я увидел женщину, собиравшую валежник, – это была Аннета, худая, сгорбленная эстонка. Мы поздоровались, и я спросил ее о здоровье.
– Плохо, – отвечала она, – да какое может быть здоровье, если за плечами 75 лет, заработать не можешь, а кормить некому.
– Но у вас, кажется, есть сын? – осторожно спросил я.
– Сын? Он живет в 60 километрах отсюда, у него больная жена и трое детей, а зарабатывает он так мало, что если иногда навестит меня, то просит дать несколько копеек на пиво. И когда они у меня бывают, я даю… Мне посоветовали пойти в сельсовет и просить там пенсию, но в сельсовете сказали: «У тебя есть сын, и он должен тебя обеспечить, а если он не хочет этого делать, подай на него в суд, и его заставят платить деньги». Это чтобы я жаловалась на своего ребенка? – Аннета дрожащими пальцами полезла в карман старой куртки и, вынув ветхую тряпочку, вытерла слезы.
– Никогда этого не будет, – прошептала она.
Мы молчали, потом Аннета смущенно усмехнулась и сказала:
– В позапрошлое воскресенье в нашу кирху приезжал из города пастор. После службы он сказал очень красивое слово. Все его слушали, и многие плакали. Пастор рассказал о человеке, который ничего не имел и не мог заработать. Но у него была крепкая вера, и он так усердно молился Богу, что Господь услышал его и каждый день посылал ворона, который приносил ему в клюве хлеб.
Когда все люди разошлись, я подошла к пастору и спросила: «Может ли Господь и в наши дни прислать ворона, или так могло быть только в старое время?»
Пастор сказал, что если молиться очень усердно, то Господь услышит и теперь.
Аннета вновь смущенно усмехнулась.
– Я после этого очень молилась и очень просила Господа послать мне своего ворона, но Он не посылает.
Мы опять помолчали, потом я помог Аннете перевязать хворост и, взвалив ей на плечи вязанку, пошел своей дорогой.
На другой день я только было собрался сесть за завтрак, как раздался стук в дверь и на пороге появился маленький согнутый старичок с худым, добрым лицом и молодыми карими глазами. Он весело смотрел на меня и протянул для объятия руки.
Это был мой большой друг, профессор Тартуского университета, мы обнялись, и я долго не мог выпустить его из своих объятий. Потом я помог ему снять вытертую кожаную куртку, и мы сели за стол.
Приезд друга очень обрадовал меня. Мы проговорили весь день, а потом я вспомнил свою вчерашнюю встречу с Аннетой и рассказал о ней.
Он внимательно меня выслушал, подумал, а потом сказал: «Давайте сделаем так: вы узнаете почтовый адрес Аннеты, а я от имени своей домработницы (т. к. мне хочется сохранить инкогнито) буду ежемесячно посылать ей по 10 рублей. Это немного, но все же подспорье. Посылку денег прекратит только смерть – моя или Аннеты. А пока что вручите аванс». И он протянул мне розовую бумажку.
В тот же вечер я объяснил Аннете, что один человек будет каждый месяц высылать ей по 10 рублей. Она слушала меня со вниманием, но никак не могла взять в толк, за что и почему какой-то незнакомец будет оказывать ей такую услугу.
Наконец, поняв, она сильно разволновалась, веки ее покраснели, она долго ничего не могла сказать, а потом прошептала: «Теперь я вижу, что пастор был прав, когда сказал, что если сильно молиться, то и в наши дни Господь может прислать своего ворона».
После этого Аннета прожила 4 года, и каждый месяц почтальон ей приносил перевод из университетского города Тарту.
Свет
(80-е годы XIX столетия)
Небольшой провинциальный городок на берегу Донца. Тихие, широкие улицы, а на одной из них просторный деревянный дом с зелеными ставнями.
Живет в нем небогатый человек Порфирий Васильевич с большой семьей и вдовым братом, известным всему городу протоиереем о. Александром. Вначале он священствовал в губернском городе, но после смерти жены заскучал и переехал к брату. Это он ему и дом помог поставить, а без его помощи Порфирию Васильевичу своего дома вовек бы не видать. Да и как увидишь, если малых детей 6 человек, а он один добытчик.
Как-то летним вечером семья сидела под старой грушей и ужинала. Вдруг яркая вспышка озарила сад. «Горит где-то близко», – сказал Порфирий Васильевич и поспешил со своим старшим сыном на улицу.
Горело через дом, все растерялись, не зная, что делать, за что хвататься. Первой спохватилась жена Порфирия Васильевича и бросилась в детскую выносить младших детей из кроваток. И их, и ценные вещи понесли к дальним соседям, а тем временем о. Александр вышел на середину двора и, торжественно подняв руки к небу, возгласил: «Господи, сохрани от огня дом брата моего, а я даю обет поехать в Иерусалим на поклонение Твоему Святому Гробу».
Горело у соседей долго, но все-таки дома отстояли, и к середине ночи на улице уже было все тихо, спокойно.
О. Александр несколько дней оживленно толковал о поездке, даже железнодорожный справочник у городского головы взял, но потом разговоры прекратились, все забылось, и он никуда не поехал.
Прошло 2 года, и вот загорелось рядом с домом Порфирия Васильевича, только огромный сад отделял его от пожара. На этот раз о. Александр не давал никаких клятв, а, всклокоченный, осунувшийся, ходил по двору и, ударяя себя в грудь, шептал: «За грех мой, за то, что обет не исполнил, сгорит братний дом».
Но дом не сгорел, хотя полыхало сильно, – сад спас. Опять возобновились разговоры о поездке в Иерусалим, был намечен маршрут, и опять о. Александр остался дома.
Минул год, и от молнии загорелся купеческий особняк напротив Порфирия Васильевича, пожар был огромный. Дом Порфирия Васильевича уцелел чудом – у него уже и ставни дымились, и угол начал тлеть.
Всей семьей таскали воду, поливали крышу и фасад. Что делал в это время о. Александр? Неизвестно, не до него было.
Утром вся семья собралась за чаем, не было только о. Александра. Вдруг за окном раздался колокольчик, и дорожная тройка остановилась у ворот.
– Кто заказывал лошадей? – забеспокоился Порфирий Васильевич.
– Лошадей заказывал я, – отозвался о. Александр, появившись в дверях в дорожной рясе и со шляпой в руке. – Я сейчас еду на железнодорожную станцию, оттуда в Одессу, а потом в Иерусалим.
Все стояли ошеломленные, а о. Александр подошел к большому образу, висевшему в углу, земно поклонился и проникновенно сказал: «Слава долготерпению Твоему, Господи».
Ночной звонок
Был июнь 1924-го года. Моя единственная дочь Леля лежала в спальне с крупозным воспалением легких. Кризис еще не наступил, температура нарастала, и врач предупредил, чтобы я была ко всему готова.
В кабинете умирал муж. Уже 3 недели он ничего не ел, а только пил ледяную воду, у него был рак желудка. Он лежал в полном сознании, но был так слаб, что не мог уже пошевельнуться, и я переворачивала его с боку на бок. Все мои дни проходили в том, что я, как маятник, переходила от одного больного к другому, не зная ни минуты покоя. На ночь приходила Фаиночка, опытная медсестра, и сменяла меня возле больных, тогда я бросалась на диван и моментально засыпала.
Сегодня, как обычно, я поджидала ее прихода и поглядывала на стрелки часов, которые приближались к 12-ти часам ночи.
Вдруг муж сильно застонал, я бросилась к нему, у него начались сильные боли и поднялась рвота. Она меня очень испугала, такой никогда раньше не было. Держа голову мужа, я старалась ему помочь, и в это время у входной двери раздался сильный звонок. Кто-то, не отпуская, держал кнопку звонка, и резкий звук наполнил всю нашу огромную комнату. Кроме меня подойти было некому, так как все соседи разъехались: кто на дачу, а кто в отпуск. Оставить мужа я не могла, он был так изнурен, что лежал передо мной как мертвый, и только черная струйка безостановочно стекала из уголка его рта.
Я с отчаянием смотрела на его лицо, вытирала липкую струйку, а звонок все звонил и звонил.
Наконец мне показалось, что лицо мужа стало спокойнее, и, оставив его, я пошла длинным широким коридором в переднюю.
Звонок продолжал звонить, но, когда я приблизилась к входной двери, он умолк. Совершенно не анализируя свои действия, я широко распахнула дверь и, не выпуская ручки, стала у порога. Никого не было, я уже хотела ее закрыть, как увидела человека, собиравшегося звонить в соседнюю квартиру. Он быстро обернулся в мою сторону. Я разглядела клетчатую кепку на его голове, худое лицо и сверкающие, полные дикой злобы глаза. Он не сводил с меня гипнотизирующего взгляда. Медленно, приседающей походкой, не шел, а как будто полз ко мне. Я стояла не шевелясь, вся во власти его страшных глаз. А он подходил все ближе и ближе, его рука уже коснулась двери, я почувствовала его дыхание и вдруг, сама не зная как, с силой захлопнула дверь и упала на пол.
До меня донеслось проклятие, а я лежала и тряслась в страшном ознобе. Не знаю, сколько длился мой припадок, но потом я встала и, шатаясь, подошла к мужу.
Войдя в кабинет, я застыла от удивления: мой умирающий муж сидел на кровати, свесив на пол ноги, и лицо его было полно дикого ужаса. Увидев меня, он протянул мне руку: «Нина, ты жива? Сейчас смерть твоя за тобой приходила».
Я подбежала к нему, уложила и принялась успокаивать.
Но он не слушал, а что-то тихо, взволнованно шептал.
Опять раздался звонок, но осторожный, негромкий. Я подошла к двери. «Кто?» – «Откройте, Нина Владимировна!» – услышала я голос нашего управдома. Открыла. На пороге двое штатских, управдом и милиционер. «Скажите, к вам кто-нибудь приходил недавно?» – спросил штатский. Я рассказала, как все было.
«В нашем доме прячется опасный преступник, – объяснил он мне, – который сейчас бежит по этажам и звонит во все квартиры в надежде, что его кто-нибудь пустит, но мы идем по пятам, и дом весь оцеплен».
Вскоре пришла Фаичка. Мужу сделалось хуже, он потерял сознание, и к утру его не стало.
Один очень духовный человек объяснил мне много лет спустя, когда я рассказала ему эту историю, что умирающим открывается духовное видение, они прозревают духовно и видят то, что скрыто от простых окружающих.
Отвергнутая молитва
Старый рыбак с Чудского озера с двумя сыновьями и зятем поехал на рыбалку.
После удачного лова они сели выпить и закусить. Старик всегда выпивал крепко, а тут, видимо, перебрал. Улегся на берегу поспать после выпивки и не проснулся, умер.
Привезли покойника домой, потужили, отпели и похоронили. Все честь по чести сделали – и столы были, и сорокоуст заказали, но на душе у родных тяжелый осадок остался. Нехорошо старик умер – пьяный. Думали, думали родные и, собрав сто рублей, послали их вместе с письмом на Старый Афон. Просили монахов молиться о новопреставленном.
Минул год, и пришло письмо, пишут монахи, что вот молились за вашего покойника, а молитва наша Господом не принята. Погоревали родные и послали еще сто рублей и слезную просьбу: «Помолитесь, отцы, поусерднее, может быть, Господь смилостивится над старичком».
Пошел второй год, с Афона письмо получают родные и перевод на 200 рублей. В письме отцы пишут: «Молились 2 года о вашем усопшем, но, видимо, очень большой грех на нем, и потому одной нашей молитвы за него недостаточно, возвращаем вам деньги и советуем: купите на них корма для птиц небесных и еды для всяких зверей и разбросайте по полям и лесам. Может быть, звери и птицы сумеют умолить Господа, и Он смилостивится над грешником».
Старичок
Этот рассказ я слышала от покойной Олимпиады Ивановны.
Передавая его, она волновалась, а сын, о котором шла речь, сидел рядом с ней и утвердительно качал головой, когда в некоторых местах рассказа она обращалась к нему за подтверждением.
Вот что я от нее услыхала:
«Ване было только 7 лет, шустрый он был, понятливый и большой шалун. Жили мы в Москве, на Земляном валу, а Ванин крестный – наискось от нас в пятиэтажном доме. Как-то вечером я послала Ванюшу к крестному пригласить на чай. Перебежал Ваня дорогу, поднялся на 3 этаж, а так как до звонка у двери достать не мог, то он стал на лестничные перила и только хотел протянуть к звонку руку, как ноги соскользнули, и он упал в пролет лестницы.
Старый швейцар, сидевший внизу, видел, как Ваня мешком упал на цементный пол. Старик хорошо знал нашу семью и, увидев такое несчастье, поспешил к нам с криком: “Ваш сынок убился!”
Мы все, кто был в доме, бросились на помощь Ване, но, когда подбежали к нему, увидели, что он сам медленно идет нам навстречу.
– Ванечка, голубчик, ты жив? – схватила я его на руки. – Где у тебя болит?
– Нигде не болит, просто я побежал к крестному и хотел позвонить, но упал вниз. Лежу на полу и не могу встать. Тут ко мне подошел старичок, тот, что у нас в спальне на картине нарисован. Он меня поднял, поставил на ноги, да так крепко, и сказал: “Ну, ходи хорошо, не падай”. Я пошел, вот только никак не могу вспомнить, зачем вы меня к крестному посылали.
После этого Ваня сутки спал и встал совершенно здоровым. В спальне же у меня висела икона прп. Серафима».
Нечаянная Радость
1921 год. Константинополь. Я и Надя живем в полутемной комнате, окна которой обращены на уборную. Мы эмигранты, бежали из России. У Нади маленький сын, которого ей удалось устроить в приют, а у меня никого: муж убит на бронепоезде, и я одна во всем мире.
Вещи все прожиты, да у меня их и не было, а жила на Надины средства, но сейчас и у нее ничего нет, и мы с ней вот уже 3 дня, как ничего не ели. Только сунем палец в соль, пососем и ляжем на нашу широкую общую кровать.
Что делать? Надя иногда находит себе работу, потому что знает иностранный язык, а я не знаю, и меня никто не берет. Зато купить нас стараются многие, и мы так напуганы наглостью окружающих людей, что боимся всех и упросили нашу хозяйку, старую толстую турчанку, никого не впускать к нам. Даже адреса своего никому не даем, так боимся. Ведь нас недавно чуть не продали в публичный дом свои же соотечественники, и случайно спас нас французский офицер.
Как мне хочется умереть. Надя верит в Бога и в то, что наша жизнь изменится к лучшему.
Я в Бога верю тоже, но Он забыл нас.
Мне надоело лежать, опротивели грязные стены, и я, хоть и боюсь Константинополя, встаю, надеваю свой единственный костюм и выхожу на улицу.
Иду и пошатываюсь от слабости, но на улице мне легче.
Вдруг кто-то схватил меня за руку. Коля! Товарищ мужа по бронепоезду. Здороваемся. Рассказываем о своих печалях. Он предлагает отвезти меня к знакомому купцу Н-у, который открыл ресторан для эмигрантов, и попросить меня принять на работу.
– Эх, пока работа найдется, мы с Надей умрем с голоду, ведь мы ничего не ели, – вырывается у меня.
– Мария Николаевна, и Вы молчите?! Вот, возьмите, – волнуется Коля и сует мне лиру.
– А еще есть? – спрашиваю я.
Коля мнется:
– Ну, допустим, нет.
– Тогда я не возьму.
Мы долго препираемся и наконец делаем так: мы с Колей покупаем на все деньги хлеба, одну треть он берет себе, а с двумя я бегу домой.
– Надя! – кричу я в дверях. – Хлеб!
Мы едим мягкую душистую булку и не можем насытиться.
– Ангельский хлеб, – проговорила Надя, набивая себе полный рот.
Она довольна и уже полна бодрости. А у меня опять тяжело на душе, и я не хочу идти к Колиному купцу: мне так не везет в жизни, что, конечно, и теперь постигнет неудача.
Все-таки Наде удается уговорить меня, и я иду к Н-у.
Как я и думала, получила холодный отказ: «Все места заняты». Ах, к чему стоило унижаться!
Лежу и плачу. Наде опять посчастливилось найти работу, а я снова должна висеть у нее на шее. Сколько же может тянуться такое существование? Хватит! Мне остается только один выход – Босфор. На дне его уже много таких.
Эту ночь я сплю почему-то очень крепко, а под утро вижу сон: темная комната, в углу сияющий образ Царицы Небесной, и от него голос: «В эту пятницу пойди в церковь».
Просыпаюсь, на душе радостно, святость. Долго лежу и переживаю увиденное. Потом поднимаюсь и принимаюсь тормошить Надю.
– Послушай, какой я необыкновенный сон видела, проснись, пожалуйста!
