Страшненькие сказочки на ночь

скачать книгу бесплатно


– Не-е, у нас-то такие истории были! Мол, помещик такой-то, перед тем как его расстреляли, в барский дом запрятал золотишко. Или поп крест золотой под церковью зарыл. А деревня старая была, лет сто ей было, не меньше.

Так вот, полезли мы с мальчишками туда. Больше, конечно, по домам побродить, чтобы было потом что у костра пересказывать. Рассыпались по деревне, перекрикиваемся, ходим по развалинам. Половицы скрипучие, жуть! Идешь, и будто кто-то в спину шепчет, ух. А если лаз в подвал открыт – так вообще история! Ползешь там в грязи, дово-ольный! А если найдешь осколок какой от тарелки, так и все, героем ходишь – отрыл старинную крынку!

Иду я по деревне и смотрю – поодаль, в кустах, домишко старый стоит. Большой такой, с флигелем, наличники резные… А вокруг – сад яблоневый, висят яблочки, наливные, боками светят. Я зырк по сторонам – мои друзья разбежались кто куда, а в дом этот никто не пошел. Ну я и ломанулся. Иду – холодает. Ну, думаю, в тень сада зашел. Руками по плечам потер, попрыгал на месте, согрелся и внутрь. Захожу – дом красивый такой! Окна огромные, краска даже на месте, зеленая… Дверь забита крест-накрест. Я и так в нее, и так – не, не открывается. Обошел вокруг дома, вернулся ко входу, пнул со злости ногой в дверь, вдруг откроется. Куда там!

Только слышу голос: «Молодой человек, вы ножки-то поберегите!». Оборачиваюсь – а там бабка на скамейке у дома сидит!

– Местная?

– Да куда там… Деревню давно забросили… Никаких бабок быть не должно. А сидит. В черном платочке такая, с клюкой, смотрит на меня. Сама в чем-то темном, балахонистом, строгая.

Я струхнул, признать. Говорю: «Бабушка, а вы кто?».

А она отвечает: «Агафия Павловна я, звать меня так…». И смотрит. Глаза молодые, черные. У стариков-то они выцветают, как вода, а эта смотрит пристально прямо в лицо мне и будто ждет чего-то.

Потом спрашивает: «А вас как звать?». «Женька», – отвечаю. «А что же вы тут шалите, по домам чужим лазаете, Евгений?», – и строго так, как учителка в школе. Тут я совсем испугался, говорю: «Так, Агафья Павловна, это ж не чужой дом. Ничейный он, заброшенный… Не живет там никто».

А она мне: «Как же не живет, Евгений? Я тут живу…».

Ох, думаю, во дела. Заброшенная деревня, а в ней старушка жива-здорова. А ребята даже не предупредили. Понятно, почему они в этот дом не полезли. Ну, я решил неловкость сгладить и говорю: «А не скучно вам тут? Нет же никого? Вы бы в колхоз. Там люди, я вас с бабушкой познакомлю, она хорошая».

А она смотрит на меня, глаз не отводя, улыбается грустно так и говорит: «Хороший вы мальчик. Не могу я в колхоз, Евгений. Забыли меня здесь».

– Забыли? Прямо так и сказала?

– Прямо так и сказала. Я сначала не понял, говорю: «Агафья Павловна, как так… забыли? Когда же…» Ну, подумал, мало ли, приезжали сюда туристы, бабушку оставили случайно. А она мне отвечает: «В тридцать втором году, Евгений. Когда уезжали, оставили меня здесь…. С собой не позвали».

– А дело когда было?

– А дело, Петька, было в 71-м.

– Э-э-э. Так она 40 лет там прожила?

– Вот и я так сначала подумал. Говорю: «Бабушка… Вы тут что, сорок лет живете?». А она мне: «Я, Евгений, тут дольше живу. Сколько себя помню. Помню, как внуки мои сюда переехали, в году 1914-м, да и я с ними…».

Да ты лицо-то такое не строй! Я тоже быстро прикинул, сколько ей лет должно быть, и думаю – старушка-то совсем путается. Мне мать рассказывала, что у стариков расстройство памяти случается, вот и Агафья Павловна, наверное, тоже… Расстроилась. К врачам бы ее надо. Я делаю шаг к ней и говорю: «Может быть, вы со мной пойдете?». Ну я же пионер был, сам понимаешь, старшим надо помогать.

А она мне говорит грустно так: «Как же я пойду, Евгений. Медальон-то мой меж половиц упал, прямиком в погреб, да там в землю и врос. Забыли его. Забыли меня».

– А вы что?

– А я стою, молчу, руками себя растираю – похолодало, как будто осень наступила, меня аж в дрожь бросило.

А она и продолжает: «Вы, Евгений, не бойтесь. Случается такое. Вы, когда уходить будете, ветку с креста уберите, буду вам крайне признательна». С какого-такого креста, спрашиваю. А на кладбище – отвечает.

Тут нервы мои и не выдержали. Бросился прочь, а она вслед мне что-то говорит, да только я не слышу. Прибежал к ребятам, рассказал им, все рванули к дому и не нашли там никого. А на обратной дороге смотрю – и правда, кладбище старое-деревенское. Зашли туда, все могилы обошли. И нашли ее: «Агафья Павловна Меренская, 1918 года смерти». Крест старый, во мхе весь. И ветка на него упала дубовая, тяжелая…. Молча убрали, да как дали деру до колхоза. Взрослым ничего не рассказали…

– А потом?

– А потом на войне был. Дело было близ Кабула. Я тогда уже не первый год служил, думал, ко всему привык.

Зашли мы в городок разрушенный. Маленький совсем, после обстрела камня на камне не осталось, дома хлипенькие были. Идем, смотрим, вдруг остался кто живой из местных. Пошел я школу осмотреть – здание большое. Разделились, я давай на школьный двор и вижу – девчушка ко мне бежит. Смуглая, в платочке ярком, в обносках каких-то.

Я тогда не сразу осознал, что понимаю-то ее, словно она на русском тараторит, хотя говорила она на этом… пушту или как там его. «Дяденька, говорит, дяденька!», – и прижимается ко мне.

«Зовут тебя как», – спрашиваю. «Ацак, – говорит. – Ацак меня звать», – и за руку хватает. «Ты одна здесь, Ацак?», – говорю. «Мама с папой мои тут!», – отвечает. Обрадовался, думаю, есть кто-то живой: «Покажешь?» Она кивает и тянет меня с собой. Ну пошли. Доходим до дома – смотрю, тихо. Окна все выбиты, крыша провалилась, нежилой дом. Смотрю на Ацак, а она говорит: «Там, в подвале укрылись!» и в дом убегает. Ну я ребятам в рацию доложил, дождался подкрепления и пошли – мало ли, кто там, в подвале…

Спускаемся – вонь жуткая. И тела лежат. Мужчины, женщины… и Ацак. Рана на голове, словно в упор стреляли. И лежат здесь неделю, не меньше. Раздулись уже… Ну я нос зажал, бойцам отбой даю, вышел выдохнуть. Сижу на камне, и вижу – она рядом стоит. «Возьмите меня с собой, дяденька», – говорит. – «Не хочу здесь оставаться. Возьмите…» – «Да как же я возьму тебя?» – «А вы платок мне с головы снимите и заберите. Необязательно тело целиком перевозить, можно хотя бы одну вещь взять. А я уже в ней с вами поеду! Не забывайте меня тут!». «А их», – спрашиваю? Потому что за ней люди стоят поодаль – и те, из подвала, и другие… «Они сказали, что хотя бы меня…». И смотрят все они на меня – и Ацак смотрит, и прочие. И холодно, словно не солнце сверху шпарит, а снег идет…

– Взяли ее?

– Куда там… Думал взять, к дому пришел, а он горит. Один из наших не выдержал, запалил, мол, как погребальный костер. Он потом совсем крышей поехал, в госпиталь его отправили…

– А еще… еще вы их видели?

– Забытых? Видел… пару раз. В квартирах старых видел, когда после армии жилье снимал. Умрет хозяин, родственники его там… забудут, он и мается. Вроде как надо мертвых с собой забирать, как мне один из них сказал. Умный был, профессор какой-то. Только толку с этого профессорства – умер один, семья квартиру по комнатам попилила и в ход пустила. Я как раз одну комнатушку у них снимал, разговаривали с ним по вечерам. Говорил, мол, надо с собой своих мертвых позвать, взять какую-то вещь их – чтобы они, так сказать, переехали вместе с ней. Раньше кладбища переносили, если уж приходилось деревню оставлять, бросить мертвого никак нельзя было, а сейчас – нет. Да им и вещи хватит, хотя бы одной… Петька?

– Да, Евгений Васильевич?

– Ты это… когда нас спасатели найдут. Ты не перебивай меня, знаю, что найдут. Похоронить меня, конечно, похоронят. Только я боюсь, что если вещи тут, в пещере останутся, то и я… останусь. Не забывай меня тут, Петька. Ты… книжку записную мою возьми. С собой. Прям щас вот в кармашек положи, на.

– Хорошо, Евгений Васильевич. Я вас тут ни за что не забуду! И дневник ваш у меня, никуда не денется… Только вы нос тоже не вешайте. Похоронят – не похоронят, это еще бабка надвое сказала.

– Ну, добро, добро… Петька?

– Что, Евгений Васильевич?

– Ты сходи ко входу, проверь? А то мне чудится, звуки, словно люди какие-то там. А вдруг нашли нас?

– Ой, Евгений Васильевич… Холодно так, я только пригрелся. Ладно. Схожу сейчас. Вы это… Вы только меня дождитесь, ладно?

– Дождусь. Дождусь… Иди… Ты, Петька, не переживай. Я теперь всегда с тобой буду. Главное, не забывай меня тут.

Не забывай меня.

Сказочка Марты

Марта собирает чемоданы.

Точнее, один старенький чемодан – трофейный, муж привез с войны, пузатый – чемодан, а не муж (хотя и муж к старости, честно скажем, обзавелся животиком, но очень не любил об этом говорить).

А еще ридикюль, подаренный мамой, почти столетний, с ручной вышивкой мастериц, которых давным-давно нет на свете, а их работа – гляди-ка, вот она, переливается бисером и золотыми нитями, его мама брала на свой первый бал – подумать только, бал! Он хранил мамины, а потом и мартины секреты – записки, душистые платки, порванные браслеты и засохшие цветы, и перешел бы ко внучке, конечно, но у Марты два внука, и оба, балбесы, пока не женились, так что ридикюль отправится с ней, с Мартой, раз уж некому его передать

В чемодан – старенькое крепдешиновое платье с вязанным воротничком, одного будет достаточно, еще, конечно, жемчужная нитка бус – вот удивятся все, когда будут ее искать, ведь жемчуг дорогой и старый, он даже занесен в какой-то важный каталог – редкая форма жемчужин и цвет – и Марта его так любит, что не планирует оставлять, хотя там можно обойтись без украшений, без дневника в тканевой обертке, где лица на выцветших фотографиях, без фарфоровой чайной пары – костяной фарфор, тончайший, с розами, без старенького шерстяного пледа, который согревал ее все эти годы, безо всего: когда она проснулась сегодня утром, она четко это поняла, но собирает вещи из какого-то внутреннего упрямства, «можно обойтись» – это ведь не значит, что нельзя брать с собой?

Марта захлопывает чемодан, достает документы – на квартиру, на дачный домик, на маленькие апартаменты в одном южном городе, это был их с мужем секрет, место, куда можно сбежать ото всех, вот сыновья-то удивятся, кладет их на видное место, чтобы не перерывали квартиру, а нашли сразу.

Проверяет ридикюль – денег на проезд хватает, обязательно монетками, как сказали во сне, смотрит в зеркало, припудривает щеки и идет кормить кошку. Кошка тоже старенькая, на пересчете с кошачьих лет на человечьи она даже старше, чем Марта, но вот взять ее с собой нельзя – во сне строго сказали, что нельзя, и Марта печалится, потому что точно знает – тоже из сна, ведь спросила в нем про это отдельно – что в суете кошка сбежит из дома, будет мыкаться по двору, а потом по улице, совсем домашняя, не приученная ловить мышей и есть из помоек, а когда грянут холода – совсем скоро, через месяц – то просто замерзнет под первым же выпавшим снегом, и Марте жаль ее до слез, но что тут поделаешь….Нельзя так нельзя. Наверное, у котов и людей совсем разные небеса, и от этого Марте нестерпимо грустно.

Марта наполняет миску до краев, проверяет, достаточно ли воды на те два дня, пока в квартиру не ворвутся обеспокоенные сыновья, гладит кошку по редкой шерстке, проверяет, выключен ли газ, гасит свет во всех комнатах и выходит.

Уже темно, но фонари еще светят – осенние улицы, листопад, красота, ветер играет с кронами, словно шепчет что-то Марте, но она пока этого не понимает, но улыбается ему и обещает обязательно полетать вместе с ним.

Проходит через парк – даже собачники уже разошлись по домам, поздно, идет на свет старого кривого фонаря и поднимается на старую трамвайную остановку. Когда-то здесь бегали трамваи – она помнит, как запускали эти маршруты, как молодые рабочие укладывали шпалы и шутили вслед молодой Марте – барышня, барышня, а пойдемте на танцы – а она напоказ хмурилась и грозила им пальцем, хотя губы сами расплывались в улыбке. Но прошли годы, и годы, и годы, и трамвайные маршруты один за другим отменили, и рельсы кое-где достали из земли, а где-то они поросли травой, а шпалы сгнили, так что если не знать, что здесь когда-то ходили яркие вагончики, то никогда не угадаешь, что бетонный остов – это бывшая остановка.

Марта ставит чемодан на пол, прижимает к груди ридикюль и смотрит в темноту.

Еще десять минут.

Она раньше думала – а что будет в эти десять минут? Кого она будет вспоминать? О чем жалеть? Но в голове ее словно играет ветер, и все, о чем она думает, так это о кошке, которая уютно спит в ее кресле, о тепле своего дома, о его вручную связанных ковриках, тарелках на стенах с рисунками других городов, все привезенные из путешествий, и улыбается – как хорошо все-таки получилось, так красиво, так спокойно, без суеты и больниц.

Трамвай приходит вовремя.

Через десять минут Марта слышит тихий звон, откуда-то слева, свет двух фар – трамвай неторопливо выворачивает из темноты, именно такой, какие ходили в пору ее юности, на таких она ездила на свидания и возвращалась домой, поглядывая на часики – успеть бы, пока мама не разозлилась, но трамваи не подводили, и она всегда успевала.

Трамвай подъезжает к остановке – его колеса в тени, и Марта не знает, летит ли он, или под ним оживают, выворачиваются из земли старые рельсы, выпрямляются шпалы – наверное, так, с полетом это было бы… ну, слишком, а Марта во всем любит умеренность.

Двери перед ней открываются. В салоне светло. Несколько мест уже заняты – такие же старички, как она, и кондуктор протягивает ей руку, большая такая дама в фирменном переднике, с буклями на голове, пахнет сдобой и ландышевыми духами, такие были у Марты в юности, первые духи, подаренные ей мамой, и Марта принимает ее руку и поднимается в салон.

Открывает ридикюль, отсчитывает нужное количество монеток – она знает, что когда она заплатит за проезд, двери за ней закроются, и трамвай тронется с места и уже больше не остановится до конечной.

Но Марта не протягивает деньги. Она ссыпает их обратно во внутренний кармашек ридикюля и достает оттуда фотографию кошки – недавнюю, где та уже старенькая, но еще находит силы путать ей вязание, и смотрит на фотографа лупоглазо и недоуменно, вся в красных и зеленых нитках. Кондукторша берет фотографию и глядит – Марта знает, что ей тоже все известно, про то, что кошка сбежит и замерзнет, как известно все про Марту, но что же делать, такова жизнь, но Марта говорит: еще б три дня, за это время я успею ее пристроить, просто сегодня все так быстро – сон и всегда день на сборы – я отвезу ее Марине, ее внуки давно хотели кошку, да и сама она не против, всегда привозит ей эти кошачьи угощения, а если не получится, то Тане, в соседний город – она же совсем молодая, и муж у нее добрый, они оба хотят о ком-то заботится, но раз уж о детях не получается, то хоть о кошке, они хорошие, я их обоих учила в вузе, такие милые ребята, ведь правда?

Кондукторша протягивает Марте фотографию назад, кивает и говорит – басисто, словно пела когда-то в опере контральто – неделя, трех дней не хватит, Марина же сейчас в больнице, лечит больные почки, а Таня с мужем уехали на море, вернутся к выходным. Неделя – кивает Марта и сходит со ступенек вниз, а трамвай захлопывает двери и уезжает, две фары гаснут за поворотом, как и фонарь над мартиной головой, и обратно она возвращается в темноте – благо дорога ей знакома хорошо.

Дома тепло, еще витает запах супа, который она готовила на обед – хоть суп съеден, а кастрюля тщательно вымыта. Кошка удивленно выходит ей навстречу – где была, почему так поздно, и Марта гладит ее по шерстке, снимает пальто, ставит в уголок чемодан и ридикюль, нет смысла разбирать, пусть постоят тут, умывается, влезает в старую просторную ночную рубашку и отправляется в постель, беря кошку в обнимку, и кошка сразу же начинает мурчать, а Марта еще некоторое время лежит и смотрит в потолок, а потом твердо решает – все, пора спать, поздно уже, и сразу же засыпает

Ей еще предстоит насыщенная неделя.

* * *

Говорят, если остаться в офисе одному, когда все ушли домой, и пойти перед выходом в туалет, обязательно услышишь в соседней кабинке тихий плач. Если тихонько выйти, не привлекая к себе внимания, то все будет хорошо. Если начать стучать в стену, спрашивать, что случилось, и открывать дверь – то в соседней кабинке вы не найдете никого, только пару длинных светлых волос на полу.

Зато вернувшись и зайдя в туалет у себя дома, вы обнаружите там их обладательницу.

Настенька

Хорошо гулять по лесу зимой! Утром в небе расцветают розы, сирень, незабудки – восход переливается, перламутровый, нежный, перетекает одним цветом в другой, блестит, словно бриллианты. Настенька не видела бриллиантов, только у мамы колечко с фианитом, но откуда-то знает, что они блестят именно так – по волшебному. Как снег.

Солнце встает, прячутся к корням тени, заливается лазурью небо. Идешь и видишь ночные следы: тянутся цепочками, понемногу тают в снегу. Маленькие и большие лапы! Если смотреть внимательно – а Настенька внимательно смотрит – то можно увидеть, какие истории тут развернулись ночью. Папа научил Настеньку читать следы, и теперь они для нее что книга. Учил и сестру, но Вера крутила носом, ей настоящие книги интереснее, а Настеньке полюбились эти лесные истории.

Утром вся семья выбирается из дома. Уезжает отец по своим делам, чтобы вернуться к обеду, закутавшись, выходит Вера, тащит мусор в яму, выглядывает мама, идет к курам и коровам – каково им ночью пришлось? Не замерзли ли?

Днем лес бывает разным. И хмурым, и радостным, и деревья словно люди стоят, у каждого – свой характер. И коренастая молчаливая ель, и тонкая березка с нежной кожицей. Летом она широко раскрывает глазки-чечевички, дышит ими, а зимой крепко зажмуривает, словно во сне. Но все равно стоит такая хрупкая, стройная, что Настеньке хочется обнять, прижаться щекой к коре и вместе порадоваться чему-то. Она прижимается к березе, закрывает глаза, слышит звук мотора – отец вернулся! Вся семья собирается в дом, время готовить обед, время заниматься хозяйством, много дел, до самого вечера…

Вечером снег переливается рыжим, словно лисья шерстка, и алым, словно настенькин павлопосадский платок, подаренный мамой… Это клонится солнце к закату. Выбираются из-под корней тени, длинные, рукастые, ползут, словно хотят ухватить, только и успевай уворачиваться. Снег скрипит по-другому, тоньше – это к морозу. Щиплет холодом щеки и нос. Ночью в лесу всегда холоднее.

Зажигаются в доме окна. Настенька любит смотреть на дом снаружи – он словно пряничный, как из книжек, на крыше сугроб. Отец почистил днем, а к ночи уже нападало! Из окон льется уютный оранжевый свет, мерцают огоньки на елке – даже снаружи видно. Вечером дома тепло и уютно. Все собрались в большой комнате, укутались одеялами, зажгли большой абажур. Сидят, отдыхают, читают.

На лес падает ночь…

НАСТЁНА

…На лес падает ночь.

Настёна хочет вбежать в дом, обнять маму с папой, Верку, хоть сестра и не любит этих нежностей, начнет визжать и отбиваться. Настёна будет держать их всех так крепко, как только сможет, и защитит от всего на свете. Но сон ускользает от нее, и Настёна открывает глаза.

В палате темно, в углу тускло мерцает керосинка. Настёна ворочает головой – губы потрескались – к ней подходит сестричка. Гладит по голове, поправляет одеяло, подносит ко рту кружку, улыбается. В госпитале Настёну любят все – и сестрички, и врачи, и бойцы. Те, которые ходячие, сидят у ее постели, подводят к ней своих гостей, знакомят, рассказывают, а те только ахают: трое суток в лесу, пробиралась к нашим, героиня, к награде за мужество приставят…

Настёна прикрывает глаза – хватит – и медсестра ставит кружку на тумбочку. Совсем рядом, раньше бы Настёна не тревожила человека, сама бы взяла и попила, но культями кружки не удержать. Никита Андреевич, главный врач, седой, усатый такой, говорит, что со временем она всему научится, и пить самой, и даже на костылях ходить, а то и вообще закажет себе в Москве протезы, самые современные, и будут у нее ноги и руки почти как прежние. На рояле играть, конечно, не сможет, но Настёна смеется – на рояле она и не собиралась. А вот на фронт…

Настёна поворачивает голову, смотрит на бумагу – конверт на столике. Сестричка видит ее взгляд, торопливо убирает письмо в ящичек. Но Настёна и так помнит, может по памяти рассказать: «Мало кто выжил в нашем селе, шлю письма, надеюсь, что дойдет хоть до кого-то. У нас, стариков, сил не хватило каждому могилку рыть, всех уложили в одну – и твоих вместе со всеми. Ежели ты жива, возвращайся домой – мертвым честь отдать».

Настёна поворачивает голову, смотрит на алый платок у подушки: цветы на нем словно на лугу. На ее платке – розы, на платке Верки – синем – васильки. Васильки, которые цветут теперь в мерзлой земле.

Настёна закрывает глаза и снова погружается в сон.

НАСТАСЬЯ

…На лес падает ночь.

Настасья смотрит на дом из-за ограды. Пора возвращаться в лес, но что-то не так. Тревога вцепилась в нее изнутри, не отпускает. И в лесу неспокойно – с каждым днем все меньше звуков, будто бы его жители притаились в страхе.

Настасья ждет. И когда сверху доносится громкий стрекот, понимает: что-то сейчас произойдет.

На расчищенную площадку перед домом – отец каждое утро кидает снег лопатой – опускается вертолет. Настасья уже не помнит всех слов, как раньше, но это знает – она летала с отцом на вертолете когда-то давно…

Сверху кружит еще один, яркий свет падает на дом. Из крылатой машины выскакивают люди, похожие друг на друга, в одинаковой одежде, бегут навстречу отцу, открывающему дверь. Винт грохочет, но Настасья отлично слышит каждый звук, правда, понимает не все. Люди кричат что-то отцу: полковник, срочно, улетать, черный снег, бункер. Выходят мама и Вера, испуганные, прижимаются друг к другу, мама вцепилась в локоть отцу и кричит: настастья, оставить, одна. Отец не отвечает, он застыл на месте, и Настасье кажется, что люди из вертолета угрожают ему, окружили, машут руками. Она делает несколько прыжков вперед, оказывается в пятне света, жмурит обе пары глаз.

Все замирают. Люди из вертолета вскидывают на нее какие-то палки: Настасья не помнит, как они называются, но чувствует опасность. Она скалится, рычит, но не двигается с места. Люди отступают от ее семьи. Настасья слышит чей-то тихий голос: у вас вторая дочь, вы же не хотите, черный снег, с ней уже ничего не случится. Все смотрят на нее – все, кроме Веры, она отводит взгляд, и Настасья нутром понимает, почему – они были похожи тогда, давно, и Вере сейчас страшно и неприятно смотреть на нее. Сестра кутается в синий платок. Такой же, только красный, был у Настасьи. Вот только от черного снега он не спас.

Она отступает в темноту. Люди вокруг снова берут родителей и сестру в кольцо, помогают забраться в вертолет, бегом выносят из дома какие-то вещи.