скачать книгу бесплатно
Портрет Алтовити
Ирина Лазаревна Муравьева
Сильна как смерть – это о ней, именно об этой любви. Для которой ничего не значит расстояние Нью-Йорк – Москва. И время. И возраст. И непрерывная цепь страданий. Но если сам человек после выпавших ему потрясений не может остаться прежним, останется ли прежней любовь? Действительно ли «что было, то и теперь есть», как сказано в Библии? Герои романа «Портрет Алтовити» видят, что всё в этой жизни – люди, события, грехи и ошибки – непостижимо и трагически связано, но стараются вырваться из замкнутого круга. Потому что верят – кроме этой, неправильно прожитой, есть другая, подлинная жизнь. Именно это означает имя юноши с портрета Рафаэля…
Ирина Муравьева
Портрет Алтовити
Часть первая
Доктор Груберт почувствовал взгляд на своем затылке и оглянулся.
Она была в черном открытом платье, бисерная сумка через левое плечо.
Может быть, японка, хотя для японки слишком высока. Кроме того, несмотря на восточные глаза и высокие скулы, очень белая кожа и удлиненный овал говорили о том, что к ее японской или китайской примешалась сильная северная кровь.
Он успел подумать, что это лицо напоминает один из многочисленных портретов Модильяни, и хотел было уже отвернуться, но она продолжала смотреть на него так, словно во всем зале не было никого, кроме них двоих.
Доктор Груберт растерялся.
К ней подошла угольно загорелая старуха в блестящих шароварах, которую он много раз видел по телевизору, но кто она, не помнил. Старуха слегка было заслонила ее от доктора Груберта, но она, улыбаясь, отступила на шаг в сторону.
Сверкнув шароварами, старуха отошла.
* * *
…Яркая белизна, лоб и виски отливают перламутром, нет, это не косметика, меня не проведешь, грудь маленькая, сошла бы для подростка, руки худы, она слегка сутулится, но шея у нее длинная и молодая. Родинка на открытом плече, еще две яркие родинки на ключице – это хорошо, иначе кожа казалась бы слишком фарфоровой, неживой.
* * *
…Помахала кому-то рукой, опять улыбнулась. Несмотря на улыбку, лицо осталось грустным.
Наконец она отвела глаза и сделала несколько шагов по направлению к столу с фруктами и бутылками.
Склонила голову над тарелками, выбирая. Высокая прическа, шелковая белизна спины.
Облокотилась о краешек стола худой рукой.
– А я смотрю и думаю: вы или не вы! – лающий голос над ухом.
Доктор Груберт оглянулся.
Бил Лекае. Теперь не отвяжешься.
– Кто это? – спросил доктор Груберт, указывая подбородком на женщину с бисерной сумкой.
– Эта? – усмехнулся Бил, выставив надраенные лошадиные зубы. – Моя старинная приятельница. Крепкий орешек. Мать ее была русской. Из русских дворян, знаете. Я ее еще застал. Любопытная вообще семейка, я все хотел ее описать. Дело в том, что…
– Кто она?
– Издательство «Гланц и Мин», не слышали? Муж был родом из Швейцарии, профессор славистики, они жили в Москве года два, издательство какое-то время процветало, много печатали вещей из России, да и не только из России, из всей Восточной Европы, и год, что ли, назад муж умер. Странный был тип. Но самое ужасное – это, конечно, история с дочкой. Вот уж действительно: горе! – Лекае сморщился и покачал головой. – В наших кругах о них много сплетничали.
– Почему?
– Belle femme aime jouer de malheur! Красивая женщина притягивает несчастья! – хохотнул Лекае, словно с помощью французской пословицы решил забыть обо всем неприятном.
Доктор Груберт не спросил, что за история с дочкой.
– Познакомить? – оживился Лекае. – Пошли!
Она встретила их приближение улыбкой, но улыбка ее показалась слишком восторженной и не понравилась доктору Груберту.
– Позволь представить тебе доктора Саймона Груберта, – развязно заговорил Лекае, целуя ее в щеку, – ты, моя дорогая, прелестно выглядишь…
– А это становится все труднее, – она через силу, как показалось доктору Груберту, улыбнулась темно-малиновыми губами, слишком яркими на таком нежном лице, и протянула руку.
Рука была сухой и горячей.
– Очень рада, – сказала она, – Ева Мин.
Глаза ее вели себя так же, как губы: улыбались через силу.
Она поправила прическу, взглянула на него исподлобья.
…Какие красивые у нее эти родинки: на плече и на правой ключице.
– Скоро приволоку тебе свой новый роман. – Лекае выпучил глаза. – Нарочно мотался в Россию…
– В Россию?
– Ну да. Выдаю вам обоим огромную тайну… – Лекае зажал рот руками и оглянулся, словно боясь, что его подслушивают. – Сюжет такой, что требовал моего присутствия…
– Где? – спросила она. – В Москве?
Доктор Груберт обратил внимание, что она очень тонка в талии, но кожа ее белых рук суховата и выдает возраст.
– В какой Москве? В несусветной глуши! – Лекае в ужасе схватился за подбородок. – Нижний Новгород! Недалеко от Москвы, но провинция, деревня, хуже Огайо! В гостинице выдавали по одному полотенцу на сутки, такому вот махонькому, – показал руками размер, – спать невозможно от духоты, никаких кондиционеров, но я, представьте себе, не только выжил, но и получил огромнейшее удовольствие!
– Каким образом? – поинтересовался доктор Груберт.
– Я переехал на квартиру к следователю, который вел дело моей героини, и мы отлично проводили время! У меня была своя комната с небольшой терраской. Каждый день засиживались допоздна, выпивали. Жена его варила нам шикарные борщи! Этот парень мне многое рассказал. Без него я бы не разобрался. Правда, он хитер, но русские вообще хитроваты.
– Комплимент мне, надеюсь? – засмеялась Ева.
– Ева, как я уже сказал, наполовину русская, – заговорщицки сообщил Лекае, – попросите ее рассказать вам…
Он не докончил, потому что Ева перебила его:
– Так о чем же роман?
– Роман! – встрепенулся Лекае и так энергично переступил с ноги на ногу, что лакированные башмаки его скрипнули, словно запросив пощады. – О, роман будет потрясающим! Ты знаешь, я не хвастун, но в данном случае работает тема. Пишу от лица простой русской женщины, жительницы города Владимира, которая убила двоих любовников. Такая, я бы сказал, вамп-леди. Что скажете? Убила двоих, и никто ничего не подозревал, пока с третьим не вышла осечка!
– Осечка? – Ева положила в рот продолговатую виноградину, но не проглотила ее, зажала между зубами.
На черной виноградине выступила капля черного сока.
– Третьего она полюбила. У этих монстров ведь иногда возникают свои привязанности, все это непредсказуемо, – захлебнулся Лекае и, жестикулируя, выплеснул на пол немного вина. – Я тут консультировался с психиатрами. И вот, представьте себе, она полюбила третьего, который был моложе ее, кажется, на восемнадцать лет, а ей – тридцать восемь, хотя по виду гораздо старше, я бы ей дал не меньше сорока пяти…
– Красивая? – спросил доктор Груберт.
– Ну, как вам сказать? Славянское лицо, широкие скулы, глаза немножко раскосые – у них там, в России, были татары, триста лет, если не больше, все, конечно, перемешалось, отсюда и дикость! Дикость! А так, конечно, с породой: коса, грудь, выпуклые губы, но глаза! Глаза сумасшедшей! Меня не обманешь!
– Как же она убивала? – нахмурилась Ева. – И, главное, за что?
– Ни-ни-ни! – отшатнулся Лекае и снова плеснул вином на пол. – Вот этого я не расскажу! Только в романе! Причем на подлинном фактическом материале! Я перевоплощаюсь, представьте себе! Все от ее лица! Меня нет! Я – русская гражданка, жительница Владимира, Катерина Сливкина, имя, конечно, изменено, но любопытно, что «Сливкина» – это по-английски что-то вроде «creamer»! Двое детей, мальчик и девочка, приличный муж, учитель физкультуры в школе. А любовников между тем убила! Двоих! Дала им выпить снотворное и потом ввела инсулин, смертельную дозу!
Ева Мин вдруг закашлялась и ярко покраснела.
– Откуда у нее инсулин? – спросил доктор Груберт.
– Ах, я и не сказал! – подпрыгнул Лекае. – Она работала главной медсестрой в большом госпитале, а там такой беспорядок, в России! Везде, и в госпиталях тоже! Ничего не стоит украсть, отлить, отсыпать, никто ничего не считает!
– И весь роман будет от первого лица? – Доктору Груберту вдруг захотелось, чтобы Лекае с его брызгающей во все стороны разноцветной слюной и запахом копченостей изо рта оставил их в покое.
– Да! От начала и до конца! До смертной казни, до того, как преступница в последний раз услышит человеческий голос! То есть до окончательного, представьте себе, конца! До наступления тьмы!
– И не страшно вам, Бил? – усмехнулся доктор Груберт.
Ева Мин внимательно посмотрела на него исподлобья, словно хотела убедиться в том, что правильно расслышала эту реплику.
– А вы, мистер Груберт, – медленно спросила она, – будь вы писателем, начали бы, наверное, с того, как преступница попадает сразу в ад?
Доктор Груберт пожал плечами.
– Я не представляю себе ада, – отводя глаза от ее слишком блестящих глаз, сказал он. – Думаю, что там, – неопределенно помахал рукой в воздухе, – другие дела, менее понятные. Ад – слишком уж человеческая идея.
– А рай?
– Рай – совсем не по моей части. Я – человек грешный…
Лекае смотрел на них с удивлением.
– Пойдемте потанцуем, – вдруг сказал ей доктор Груберт.
Залпом допил свое шампанское, поставил на стол пустой бокал и взял ее за руку.
Горячее сухое тепло ее пальцев перебежало в его ладонь, ладонь загорелась. Они медленно задвигались в такт музыке. Оказалось, что она не так уж высока: лоб его почти упирался в ее высоко зачесанные блестящие волосы.
Волосы пахли жасмином.
* * *
…Накануне его дня рождения они, как обычно, приехали в Сэндвич к родителям.
Было совсем рано, когда доктор Груберт неожиданно проснулся и, испугавшись чего-то, вскочил с постели.
Подошел к окну комнаты и тут же – сквозь слабый, дрожащий дождь – увидел их.
Мать стояла над отцом, который лежал рядом с кустом жасмина. Она не плакала, не звала на помощь и была так же неподвижна, как он.
Серый платок, накинутый поверх серого платья, делал ее похожей на одно из тех тусклых гипсовых украшений, которые стоят в городском парке Сэндвича.
Куст жасмина рос у самого крыльца. Он был густо усыпан цветами, запах которых проникал даже сквозь закрытые окна автомобиля.
Отец всегда говорил, что запах жасмина и ландышей возвращает ему детство.
* * *
Связь между смертью отца и этим запахом жасмина была настолько сильной, что доктор Груберт приостановился.
Черные волосы Евы Мин коснулись его рта.
– Я немножко не понял, – смутившись, спросил он, – ваша мать была русской?
– Они бежали от большевиков. Кажется, в двадцатом или двадцать первом году попали в Китай. Там была большая русская колония.
– Вы и родились в Китае?
– Вы, наверное, полагаете, что мне лет семьдесят? – Она засмеялась. – Нет, я родилась в Нью-Йорке.
– Часто бываете в России?
– Не очень, – неохотно ответила она и тут же сменила тему: – А я и не спросила, какой именно вы доктор? Терапевт?
– Хирург. Пластическая и лицевая хирургия.
– Не может быть! – воскликнула она. Он уловил фальшь в ее восклицании. – А я как раз ищу именно такого хирурга!
– Вот так всегда, – усмехнулся он, – вы ищете хирурга, а я хотел за вами приударить.
Ему стало неприятно, что он так сказал.
Нахально и неумно.
Она испуганно улыбнулась.
– Вы знаете, я ведь вас увидела первая. Я хотела, чтобы вы подошли.
«Зачем?» – чуть было не спросил ее доктор Груберт.
