скачать книгу бесплатно
Но сегодня Боря Малина устроил небольшое шоу, которое он назвал «Ядовитые и Боря». У Бори в «гареме» было три студентки, одна из которых укололась колючкой дикой жизни прямо в сердце и с упоением наслаждалась поиском дров, разжиганием костра и выставлением палатки. Что ж, кому везет, тому и книга, как говорится. И потому Боря мог спокойно заниматься своими любимыми насекомыми. Вчера он умудрился изловить фалангу и сколопендру. А теперь, после завтрака, кормил своих любимцев цикадами. Август и еще с пяток студенток окружили сгорбленного над инсектарием Борю. Его мощный нос чуть ли не залез в пластиковую бутылку, на дне которой черное чудовище с вертикальными челюстями завтракало зеленой цикадой. Все с отвращением наблюдали за процедурой.
– Ага, деточка, давай покушай. Поправляйся, расти большой, папочке на радость, – приговаривал Боря. – Ух ничего себе у этого ребенка аппетит, работает челюстями, как экскаватор!
Боря имел бизнес на насекомых. Потому чем лучше его «деточки» питались, тем больше было у Бори шансов «навариться» на их размерах. Дома он выращивал экзотических десятисантиметровых скорпионов с розоватыми брюшками, разных мохнатых пауков и бабочек. Потом продавал их любителям.
– Вчера тарантула нашел возле лагеря, – объявил Боря, хотя все об этом знали. Август тоже участвовал в массовке студентов, собравшихся на крики ликовавшего охотника. Эта находка заставила облачиться в одежду самую впечатлительную часть лагеря. Но уже к вечеру тарантул превратился в лагерного любимца. Тем более, как Боря уверял, эти пауки редко живут колониями.
Боря настроил камеру и начал снимать трапезу, комментируя съемку:
– Перед нами кормление фаланги. Скоро Боря ее приручит и будет водить на поводке и зарабатывать на ней много денег. Ха-ха! Потом отдрессирую ее и спущу на твоего бульдога, Оленька. А?
Видимо, у Оли была чахлая собака, потому она промолчала.
– Слушай, Боря, а ты в профиль похож на нее, – заметил Август.
– Да и аппетит такой же, – добавила издали Оля, старшая из их «гарема».
– Я ведь, Оленька, Скорпион по гороскопу, потому и люблю этих тварей. У них самые сильные и красивые чувства.
– И органы чувств, – прибавила Оля, по-своему намекая на что-то в талантливом организме своего «султана». Жизнь в походе, особенно в составе «гарема», не оставляет равнодушных. И всю последующую жизнь Оле иногда будет сниться голый Боря, в пластиковой бутылке, сражающийся с трансформероподобной фалангой.
Между тем Боря довольно погладил свою лысеющую голову с действительно «сильным», мясистым носом.
После инзект-шоу компанией пошли купаться на пляж ближайшего санатория. Море разволновалось и набрасывалось метровыми волнами на берег. Сначала прыгали с пирса в воду, взбирались по лестнице и снова – в воду. Волны с силой бились о пирс, орошая бетон, не выпускали наверх, раздевали при подъеме. И Август не один раз наблюдал, как у Кати смывало набок с высоких грудей легенький лиф купальника, и она гологрудой богиней в пене, безгрешно веселясь, лезла вверх по лестнице на пирс.
Потом Боря придумал борьбу с волнами. Нужно было, изображая бесстрашного героя, гладиаторской стойкой встречать очередной пенящийся вал, силясь устоять перед его сокрушающей мощью. Эффект был в моменте столкновения, когда тело сметалось и вместе с бессильными водорослями бросалось на пляжный песок, обыгрывалось пеной и снова приглашалось назад на сцену битвы, уходящим шипением воды.
После очередного прыжка Август, уже уставший, решил проплыть до берега вдоль пирса метров пятьдесят. Несомый течением, он медленно приближался к пляжу. Подплывая к линии прибоя, Август вдруг обнаружил опасную ошибку в расчетах, но все же решил выбраться на сушу здесь. Пляж пустовал. Августа как щепку потащило к нему, но, не успев нащупать ногой дно, мощным морским насосом его потянуло назад под воду. Следующий вал не дал возможности перевести дыхание, и на оставшемся последнем воздухе в легких Августа поглотила пучина…
«Не может быть, чтобы так и именно сейчас»,– мелькнула в голове сморщенная от ужаса мысль. И будто новый хозяин – непрошенный доброжелатель в камуфляже спасателя – стал распоряжаться его организмом: сразу загремело адреналиновым набатом сердце; заложило уши; открылось подводное зрение, как второе дыхание, и казалось, что тишина, взвешенный песок под водой и пузырьки воздуха за одно мгновение познакомили его с вечностью. Инстинкт овладел телом, и, работая всеми мышцами, Август вырвался на поверхность, глотая с воздухом и воду, и песок, и водоросли. Его еще раз выбросило на плотный песчаный пляж, и он отчаянно вцепился в него пальцами, сопротивляясь морскому притяжению. Море, оцарапав тело когтями ракушек и песчинок, отступило, и Август, едва почувствовав отсутствие морского магнита, рванул с нижнего старта к родной суше. Стоя на пляже с бешено колотящимся сердцем, Август теперь глядел на море как на своего личного коварного врага…
После полудня жара спала. В студенческом лагере было малолюдно. Август сидел возле потухшего кострища на сухом стволе акации и перебирал струны на гитаре. Его Кати приняли привычный городской облик и ушли в санаторный киоск за пивом к прощальному ужину. Возле палаток вялились на солнышке оставшиеся студенты. Послепоходное умиротворение дышало от палаток и едва дымящихся кострищ.
Среди девочек была та, которая год назад дала Августу от ворот поворот. Теперь он вполглаза наблюдал за ней и удивлялся себе прошлогоднему. Что такое особенное он мог в ней найти, чтобы часами кружить возле ее подъезда в ожидании появления своей мечты? Это было продолжительное наваждение, колдовство, сила которого держалась около полугода и была перебита другим колдовством. Клин клином вышибают. Вся жизнь Августа делилась на такие то цирковые, то театральные сезоны с постановками любовных аттракционов и пьес. Одни представления продолжались не более месяца, другие длились около года. Но, казалось, что все они были долгой репетицией перед постановкой драматургического шедевра, текст которого Liss от него прятала вот уже девять лет в далеком Мэриленде. Но благодаря ее такой дьявольски талантливой режиссуре Август научился играть без слов и верить в гениальность молчания.
Варвара из прошлогоднего «спектакля» сидела у входа своей палатки и сосредоточенно украшала себя маникюром. Теперь, удобно устроившись, как на скамейке в зале Эрмитажа, можно было открыто, не из-за околоподъездных кустарников в дождливый вечер под зонтиком, смотреть на нее как на неизвестную скульптуру Микеланджело или воплощенную еще не раскаявшуюся тицианову Магдалину. Замершую позу абстрактного ценителя искусства теперь вызывал глубокий распадок меж ее грудей за занавесом дикой черноты волос, и чужой кинопроектор сквозь призму искривленного времени представлял: ту же черноту ночи с силуэтами искалеченных лавочек в полумраке подъезда хрущевки с одинокой лампочкой; и как фантом любви – кустарник бузины с блестящими ягодками будто бы Варвариных глаз. Эта пьеса была особенно дорога Августу своей глубинной темнотой чувств и ночными декорациями. Он сам попытался внести в историю немного детективности. И теперь с удовольствием перелистывал в памяти щекотливые моменты ночной жизни своей возлюбленной: сначала наблюдение за ее подъездом; слежка до бара с пересчетом и классификацией подружек и друзей; возвращение веселой компании назад к подъезду под его неусыпной охраной на расстоянии. Видно, в том любовном коктейле, который Август принимал с утра пораньше, кроме добавок остросюжетности, были намешаны и банальные сивушные масла скуки. Он испытывал удовольствие удачливого драматурга от упорядоченного хода пьесы с избыточной радостью Дон-Жуана от отсутствия хотя бы одного ночного конкурента. Но он вскоре объявился, и тогда Август вышел из-за кустов, как из-за кулис, на сцену под одинокую лампочку подъезда и пошел прямо на скамейку с парочкой, хотя Август-режиссер не объяснил ему этой сцены. Когда он приблизился к ним, Варвара с кавалером сидели, не шелохнувшись, в позе римских патрициев на пиру. Ее рука была где-то в чернеющей геенне его дьявольских балахонов. Тридцати метров прогулки по сцене хрущевского дворика оказалось недостаточно на сочинение подобающих реплик, и Август из трагического героя переквалифицировался в трусливого пьяного комика с его вечным вопросом: «Как пройти в библиотеку?».
Позже он выпытал у нее главное, что хочет знать отвергнутый любовник: кто он? «Бандит», – улыбаясь, сказала она. И Август проглотил эту драматическую развязку с облегчением, которое наступает при поиске ответа на вечный мужской вопрос: кто же они – женщины?
Август играл на гитаре и тихонько что-то напевал, изредка поглядывая в сторону Варвары. Чувствовалось, что она слушает, но между ними установилась дипломатическая холодная вежливость без лишних вопросов, которая не позволяла проявлять нетактичную эмоциональность. Как же ей шел этот имидж женщины из Магдалы, женщины для бандитов. Образ библейской героини как экстракт женской сути был привит большинству женщин с рождения, но у некоторых из них доза искренней греховности и, как следствие, ломка истинного раскаяния была больше обычной. Приняла ли Варвара по-настоящему этот наркотик Магдалины, Август не был уверен. Может, она была тоже режиссером своих пьесок. Ведь начало их знакомства говорило об этом. Они познакомились года три назад на дне геолога у костра, в холодную апрельскую ночь. Она была первокурсница, он соискатель научного звания. Август не мог до сих пор вспомнить, как они оказались на темной поляне вдвоем, в обнимку лежащими на голой земле. Варвара была мягкая и пахла костром. Они шептали друг другу глупости и сильно жалели о преграде двойных свитеров на обоих. В какой-то момент Август протрезвел и зачем-то сказал, что не любит ее, то есть эту Варю, на которой он теперь лежал, и спелую мякоть груди, которой вкушал сквозь толстые свитера. Что это было: патологическая честность и такая же глупость или предчувствие другого события, – он не мог понять. Варя обиделась не сразу. Минут через пять. И потом уже не было возможности ни через подарки с цветами, ни через сумасбродства у подъезда выпросить у нее апрельского помешательства.
Вот взять бы сейчас, подойти и выпытать у нее все. Растрясти эту будничность, стереть лак притворства и попросить обнажить душу перед ним, как обнажала тело перед бандитом. Но, видимо, невиновны были ни он, ни она. Все это было нужно для проявления славы, чьей-то славы…
Солнце постепенно приближалось к застежке своего спальника на яйле. С пляжа возвращались студенты и студентки. Августу принесли заказанное им пиво, и он с удовольствием поглощал его крупными глотками из бутылки. Вокруг толпился народ: заготовливали дрова, таскали воду – сегодня была последняя ночевка. На завтра предстоял переход по побережью до Алушты, а там – троллейбус до Симферополя и поезд до родного города.
Катя подошла и села рядом.
– Дай пива?
– Бери.
– А можно еще две? – ее глазки уже блестели от где-то чего-то выпитого.
– А ты потом приставать ко мне будешь?
– Буду, если не засну, а ты не будешь меня называть необъезженной кобылицей, конь ты старый.
– Я тебя воспеваю поэтически, а ты меня обзываешь животным. Кобылица – это же возвышенно, ласково. Не кобыла же…
– Ну ладно, жеребец… ха-ха, давай гони пиво… и бери копыта в руки, то есть в зубы… у них ведь зубы… и рысачь в магазин, пожалуйста. У?
Она схватила две бутылки своими загорелыми ручками и ускакала, виляя крутым крупом к другой палатке, где паслись нестарые еще савраски с упругими маслами.
«Придется идти, а то вечер без пива как море без соли» – почему-то с тоскою подумалось Августу. – День какой чудесный был, а вечер чего-то не задался. Ладно, сейчас поправим настроение литром пенного».
Возвращаясь назад, Август издали, с бугра увидел странную концентрацию населения лагеря. Все столпились в кучу, будто нашли какой-то клад. Слышался смех девчонок и гогот парней. В толпе мелькали незнакомые рослые фигуры мужчин с какими-то аппаратами в руках и двух женщин в белых одеждах. Август шел медленно по тропинке с пакетом в руке, и когда до лагеря оставалось метров сто, его заметили, и все театрально к нему обернулись. Наступила будто отрепетированная тишина. Август замер от неожиданности, и мелькнула мысль, что этот спектакль из-за него. День рождения вроде бы еще не скоро. Что это? От толпы отделились женщина и мужчина с кинокамерой на плече. Включили маленький прожектор, и луч выстлал яркой дорожкой узкую тропинку и самого Августа. Не отрывая от освещенной фигуры прицельного взгляда, женщина в белом что-то советовала оператору с кинокамерой. «Что за цирк? Хоть бы объявили номер…» – теряясь в догадках, Август медленно тронулся по светлой дорожке походкой зомби. Но хотелось почему-то нырнуть в тень ближних кустов и там притаиться, пока эти белые люди не пройдут сами мимо него. Но, видимо, нужно было идти, хотя по-прежнему не раздалось ни звука. Август лихорадочно сканировал пришельцев и пересчитывал варианты розыгрыша. Прожектор слегка ослеплял, и когда женщина оказалась рядом, в руке у нее был микрофон. Она с удовольствием показывала Августу правильные зубы в улыбке, и все ее белое лицо говорило о том, что она приехала с севера. «Стоп. Это же вертолетные…» – мелькнул у Августа ответ на вопрос о предчувствии и тоске. Тоска отступила с барабанным боем сердца, взгляд рванулся вперед сквозь белых женщин, миновал идущую сразу за ними удивленную прекрасную Катерину с распущенными, как у русалки, волосами, перепрыгнул через бронзовую кучу студентов, потом к морю, и еще дальше, через континент и океан, и разбился мириадами брызг о стену следующей суши.
– Здравствуйте, молодой человек. Не бойтесь нас, мы добрые. Мы из передачи, из Москвы. Наша передача занимается розыском пропавших людей. Понимаете? Так вот, вы – пропавший. И теперь мы вас нашли. Понимаете? О, нам все понятно! Вас ищут! Вы знаете, кто вас ищет?
Август не мог сказать «нет». Он знал точно: это – она! И потому он сказал коротко, но глуховато:
– Да.
II. Почему «нет» универсальнее «да»
Москва. Останкино, июль 2005 года
Когда вам неожиданно задают очень серьезный вопрос и требуют быстрого и однозначного ответа – «да» или «нет», то часто разумнее или, точнее, целесообразнее коротко сказать «нет». Или, в зависимости от обстоятельств, даже так: «Не-е-е-ет!!». Это как выбрать атомную бомбу своим оружием во время войны. Поверьте, так будет лучше, даже если весь ваш мирный многоквартирный организм будет сопротивляться и ему станет обидно от упущенной возможности получить зачехленный, но, по всей видимости, милый подарок. Чуть позже, когда твердое «нет» размякнет и расползется по комнатушкам вашей души, поселятся в вашем доме тишина и безмятежность. Никто не станет вас тревожить по давно забытым недостаткам жизни. Правда, наступит такой порядок только в случае проживания в запасниках, чердаках вашей отдельно взятой души или в сумрачном ее подвале, куда ведут едва различимые крутые ступеньки такой розовощекой и улыбчивой, но въедливой и дотошной субстанции. Она похожа на живучую старушку из вашего дома, которая всегда не вовремя появляется к вечеру на лавке у подъезда и назидательным своим видом напоминает всем остальным недоразвитым жильцам, что будто она и есть их забытая воспитанность, и совесть.
Диетическая старушка по прозвищу Мадам Нет перед домом Августа не появлялась давно. Потому ему и в голову не пришло произносить ее имя вслух. К тому же его тело и душа пока вовсе не желали покоя и безмятежности. И даже наоборот: Август просто рвался в бой. Хотелось сражаться сначала с собственными проблемами и опосредованно с людьми, их создающими. Только где-то через пару лет до него дошло, что шарахни он тогда из своего укрытия на южном берегу Крыма по «московско-американским» объектам своим стомегатонным «Не-е-ет!», слово «любовь» имело бы для него совсем другое, более абстрактное значение. Или хотя бы другое придыхание при его произношении. Ведь, решаясь на согласие, мы подписываем себе безапелляционнейший в мире приговор, даже если это «да» стоит под договором с самым сказочно прекрасным персонажем нашей цивилизации. Обычно после «да» пути назад нет, а вот с «нет» всегда можно соскользнуть к «возможно», и потом уже поторговаться, договорится, присмотреться, оглядеться вокруг, и, вероятно, успеть что-то там подсчитать. И только потом всебелозубо сказать «да».
Кстати, если вы вдруг завтра решитесь поупражняться с другим оружием и вместо оглушающего «да» выберете испепеляющее «нет» или даже туповатое «возможно», то помните только одно. В хитромудрой игре под названием «жизнь» только одна цель из-за своего непонятного, переменчивого, полугенильного и сумасбродного строения не поражается никаким оружием. Любовь сама и есть четвертый тип оружия, и бьет она метко нам прямо в сердце из засекреченного природой четвертого измерения.
…Август шел по длинным коридорам Останкинского телецентра в группе «найденных». Было нормально, по-летнему душно даже в бетонном здании. Впереди Августа шли мужчины и женщины, в основном предпенсионного возраста. Возглавляла группу очень подвижная девушка с серьезным лицом. Недовольство Августа своим недостаточно проявившимся в бухте Любви артистизмом теперь выражалось в самозабвенном самоедстве: «Черт побери! Сбрось я на журналистку свое стомегатонное “нет”, поднялся бы высококачественный гриб увлекательных врак и побрехенек! Взорвалась бы бомба драмы, и лучом вспыхнула бы необходимая доза юродства. Подыграй я этой зубастой журналистке с микрофоном, и сразу бы вышло то, зачем она и прилетела тогда в бухту Любви – “шоу!” Получите и смех, и слезы, и любовь на погоны! А я что? А на тебе последний козырь с абсолютно голой правдой! И откуда вылез этот “пионэр… бл… будущий мэр, всем ребятам примэр”?! Да так разошелся по чесноку, что все, видимо, от зависти, аж приуныли: “не перепились еще честные пионэры на Руси!”. И начали искать запасной вариант для нашей героической пьесы. Хе! D’un amour heroique! Интересно, что по-французски образно это будет – “настоящая любовь”. Французы профессионалы в любви и им уже давно ясно, что настоящая любовь – это подвиг!».
У Августа мелькнула мысль, что если бы им всем сейчас накинуть простыни вместо одежды, то эти серо-зеленые стены могли бы сойти за декорации лабиринта кровожадного Хроноса. Время намного страшнее любого минотавра с рожками. «Бред какой-то! – тряхнул головой Август, сбрасывая с себя наваждение неуправляемого творчества. – Здесь работают необычные люди – журналисты. Они, как профессиональные боги, мифы творят своими руками! Находят разных потерянных героев, жертв чудовищ… чудовищных обстоятельств. Воскрешают съеденных прожорливым Хроносом детей, жен, мужей, друзей и прочих родственников. Соединяют души и склеивают давным-давно разбитые гранчаки в прекрасные амфоры! И хватит ерничать, и саркастически гримасничать! Это ведь настоящее чудо! Ну и что же, что оно слегка напоминает конвейер! Ведь только так можно чудо сделать воистину массовым, масштабным и легкодоступным для каждого дома».
– Уважаемые «найденные», – девушка остановилась, и группа замерла, повинуясь ее поднятой руке, – сейчас вы по очереди зайдете в эту гримерную. Там вас подготовят к съемке. Прошу вас не толпиться и… ради бога, не теряйтесь снова! Ок?
Улыбка моментальным снимком вспыхнула на ее деловом личике и, не успев закрепиться, исчезла с разворотом всего тела в противоположную от будущих телезвезд сторону. Август прислонился к окрашенной в казенный цвет стене и стал ждать своей очереди на грим. Теперь его будет снимать камера, так как он, оказывается, был в списках «потерянных» все эти девять лет…
Когда в бухте Любви Август под лучом прожектора сказал журналистке да, он знает, кто его ищет, она резко вскинула руку, и оператор тут же погасил свет. Женщина с красивыми зубами подошла к Августу вплотную и сказала, что лучше сказать «нет».
– Чем лучше? Тем, – вкрадчиво сказала журналистка поставленным голосом, – что с этим «нет» мы будем иметь шерсть, чтобы вязать петли. Знаете, как добрая ваша бабушка вяжет вам шарфик, свитер или банальные носки на зиму? В конце-то концов, у вас же есть или была бабушка? В общем, это не важно, главное, что мы станем нанизывать петельки наших вопросов на спицы ваших ответов. И в итоге, как у той же доброй бабушки, у нас получится связанный яркими нитями разговор, такой красивый… э… свитер не свитер, ну, вроде рисунок на ковре, если хотите, на котором в центре будете стоять вы, потом, если хотите, она. Так… рядом «бабушка с петлями», это, значит, ведущие наши, кстати, очень красивые и добрые у них лица, не волнуйтесь. Здесь режиссер знает, кого брать. И вот вы стоите в ярком свете софитов вдвоем, улыбаетесь, хорошо бы со слезами счастья на глазах, ну, это в меру вашей эмоциональности. Ха, чуть не сказала таланта! Шутка профессиональная. Так, а вокруг… аплодисментами плещется, как тропическое море в солнечный день, лагуна массовки. И радость сияет на лицах взволнованных зрителей. Это и есть, как говорят теперь, шоу. Поверьте, я сама эти американизмы не люблю. То ли дело наше родное: «цирковое представление» или «телеспектакль»… ну, хотя бы просто «концерт». Но мода… Мода – это инстинкт общества, знаете ли, потому если большинство модным считает глупость, то, гуртом навалившись, даже ее можно сделать с виду умной. Правда, видно и понятно это только изнутри модного сообщества. Ха-ха! Так что вступайте смело в наши ряды, и мы сообща превратим что угодно во что угодно. Только это между нами, ок? Итак, наше шоу – это одновременно и развлечение и… такое, что ли, ненавязчивое нравоучение для телезрителей. Но главное – долгожданная встреча для вас! Послушайте, а вы вот это действительно так ждали ее, значит, писали долго? Да… угу… бывает же…
– А разве с «да» не получится? – наивно тогда пытался гнуть свою линию Август.
– Получится, дорогой вы мой потерянный или, точнее, «ожидающий», но будет не тот эффект, как говорил Оста… Понимаете, все дело в эмоциях. Я вам раскрою секрет нашей работы, уж так и быть. Вы нам даете эмоции, мы вам… э… славу и исполнение мечты. Ну, еще оплачиваем проезд и гостиницу со шведским столом по утрам. Неплохо ведь? Вот. Согласны? Теперь давайте, еще раз подходите по тропинке. Вы так душещипательно приближались к счастью, что я аж свои слова забыла. Ну, смелее, Август! Вас нашли!
– Вы знаете что, дорогая моя затейница… я, наверное, уже не смогу. Я ведь мхатов не заканчивал и… – заартачился Август.
– Давайте хотя бы попробуем! – не сдавала свои позиции ласковая бестия с микрофоном. Она действовала по всем неписаным правилам своей профессии: гипнотизировала томным взглядом красивых глаз, швырялась комплиментами и обещаниями, почти вошла в клинч к Августу, и он ощутил всем своим существом мертвую хватку вышколенной овчарки. «Однако прокусить мою броню она не сможет», – вдруг будто выпрямилась стальная дуга внутри, и Август поманил ее пальцем к себе еще ближе. Дама, улыбнувшись реакции, подошла еще ближе, и Август, глядя мимо нее на массовку студентов у палаток, нагнулся к ее уху и сказал с расстановкой:
– «Да будут ваши слова “да-да” или “нет-нет”»… Так?.. Вроде все правильно по тексту, да? А все иное, как известно, музыка… У вас слух музыкальный есть?
После этого шоумены укатили на своем джипе восвояси. Гордей Лукич зычным голосом объявил вечерний сход у своей палатки. Недоумение рассеялось после его вступительных слов о нашествии столичных гостей. Интуитивно профессор прочувствовал легендарность ситуации и не позволил свести ее к закулисным сплетням. У вечернего костра всей походной братии он сказал:
– Друзья! Мы завершаем практику этого года и свой поход на торжественной ноте! Неожиданно и, можно даже так сказать, – чудесным образом… у нашего товарища… как бы это сказать… в общем… бывают в жизни чудеса! Вот… потому предлагаю эту часть непознанного оставить на завтра, на будущее, для осмысления, а теперь вернуться к вопросам насущным… к нашей практике…
После этого Август незаметно ушел в темноту. Он напился пива с Катериной и полночи ей рассказывал сказку о Василисе Прекрасной, ставшей шоувуменшей Liss, коварном американском кощее по имени пастор Пито, бродяжем королевиче Августе с шариковой ручкой вместо лука и его долгой эпистолярной стрельбе, которая вызвала такое неожиданное цунами из-за океана.
На следующий день студенты «дружною толпою» направились вдоль берега в Алушту. Август, не спавший до утра, был непривычно молчалив и сосредоточен. Катенька видела эту его метаморфозу и корректно не приставала с вопросами о будущем. Она довольно ясно осознавала – случилось нечто из ряда вон выходящее. И теперь ни Август, ни она не знают, что делать. Нужно просто идти вперед, а там будут новые люди, события, которые все расставят по своим местам. Она была очень понятливой девушкой. Август мысленно благодарил Катю за золотое молчание, но сам периодически поглядывал на ее задумчивый профиль, напоминавший ему древнегреческий миф с сюжетом, похожим на сложившуюся ситуацию. Море шуршало о песок и тихо помогало переворачивать внутри агломераты вопросов, окатанные до галек: «Кого же ты любишь, Август? Кто вам нужен, император? Профиль какой королевы просматривается на лицевой стороне золотого соверена?». Так он и шел со столитровым рюкзаком, как бетономешалка, перекручивая внутри вопросы, и некоторые из них уже истерлись в пыль и превратились в грязь. Август очень хотел увидеть четкий профиль, чтобы не было сожалений в будущем о том, что на соверене оказалась лжекоролева. Ко времени входа в Алушту Катя осталась просто Катериной, реальной и все такой же соблазнительной, с покрасневшим носиком и сочным чебуреком во рту. А Августа всегда манила нереальность.
– Кать, а ты пойдешь со мной?
– Под венеш, шо ли? – озадаченно прошамкал бесхитростный чебурек у Кати во рту. Она улыбалась, и Август понял, что Катерина не бедный, но для него слишком простой клад. Ее сундук стоял открытый, и можно было пересчитать, перещупать, примерять на себя его содержимое. Она стояла раскрытая, такая родная, такая наивная с этим обгоревшим носиком и сползшей бретелькой топика. Что-то новое появилось в ее ужимках и движениях. Какая-то неловкость, что ли? «Что это, – разгадывал новый ребус Август, – неосознанная защитная реакция или женская хитрость: имитация ранения в расчете на жалость? А может, она просто устала после похода и ей хочется в горячую ванну и чистую постель? А я тут уже диагноз поставил по Фрейду».
Венец? Венок в виде венца свить еще надо. А мы пока пойдем за минеральными красками на карьер, как раз через поле, там и попробовать можно.
– Что попробовать? Свить венок?
– Ну, можно и так сказать. Пойдешь?
– О чем разговор. С тобой хоть на край света, – и Катюша, едва вытерев сочный рот салфеткой, взяла Августа за шею и сильно притянула к своим губам. Поцелуй был сытный до объедения. Август все понял: так Катерина просит его не уходить…
Мобильного телефона у Августа не было, и он позвонил домой с переговорного пункта, чтобы предупредить маму о своем завтрашнем прибытии и о насущном желании обжечься ее вкуснейшим борщом.
– Какой борщ, сыночек! Ты лучше валидол купи! Тут такое представление! И Лариске с первого этажа звонят, и Зинке с девятого. Все тебя ищут! Ты, кстати, догадываешься, кто тебя ищет?
– Кто ищет? Откуда, ма? Я чего-то не соображу. Наверное, от горного воздуха и морских ванн мозги функционируют по-другому. Вот приеду домой, вдохну родную атмосферу полной грудью, и красноватая пыль и запах кокса заставят, как говорится, вспомнить все. В общем, устаканится как-то. А сейчас уволь!
– Сыночек, только без стаканов, хорошо? Приезжай скорее!
– Хорошо. Быстро и без стаканов. Знаешь, мама, вкусный борщ на родной кухне – лучший финал любого приключения.
Когда утром следующего дня Август переступил порог родной квартиры, матери дома не было. Не снимая рюкзака, он зашел в свою комнату и беспокойный взгляд тут же по привычке устремился туда, куда все эти годы Август посылал его при входе. В этот раз стол не разочаровал его своей опостылевшей «сервировкой» со стопками прочитанных книг, сыгранных нот, с антикварным глобусом, будто преклоняющийся рядам припыленной канцелярии. Традиционная цитата вместо приветствия: «полковнику никто не пишет», ставшая за последние годы автоматической, была теперь совершенно не уместна. Белый, свежий и еще горячий от дальней дороги конверт письма затмил своей новизной все вмиг постаревшие предметы комнаты. Долгожданное письмо на столе, казалось, заворожило Августа, и рюкзак тихо сполз с плечей по рукам на пол. Он медленно сел на стул у стола и не мог оторвать взгляда от американской марки и обратного адреса, написанного отрывистым почерком, который так просто фиксировал координаты Василисы на глобусе. Какая-то обалделость разлилась по телу, как алкоголь, и Август поймал себя на мысли, что в таких ситуациях обычно полагается бессмысленно смеяться. Но самотеком эта реакция не шла.
– Ну вот и белая бумага вместо белого флага, – вслух прошептал Август не для себя, а для отчета перед неведомым Помощником и Вершителем, – Мы победили.
Это был финиш девятилетнего безостановочного марафона, и это состояние опустошения в конце пути Августу было абсолютно не знакомо. Тело не находило себе места в пространстве: руки жалобно свисали с колен, а ноги порывались снова по привычке куда-то идти. Заслуженная победа пришла неожиданно и легла на стол доступным конвертом письма. И что же теперь с ней делать? И душа, и тело давно привыкли к борьбе, скитаниям и сопротивлению. Даже от страдания можно было получить маленькую порцию сладкого удовлетворения. Но победа?! С ней еще нужно познакомиться! И еще лучше будет подружиться с ней! И сделать это требуется ускоренными темпами, чтобы сохранить аромат ее упоительных плодов. Наверное, так было и у Цезаря после его девятилетней войны с дикими галлами. Проконсул настолько верил в свою победу, что она не могла не прийти. Но время потребовало за нее свою законную жертву. Оно забрало радость упоения этой победой. Если бы она была одержана при первом рискованном штурме, то Август бы испытал бы бешеный восторг при прорыве обороны противника. Длительная осада изматывает обе стороны, и Августу стала до слез близка безмолвная усталость победителя на развалинах только что сдавшейся крепости.
– Да-а-а… – он будто выпустил остатки кислорода, набранного еще девять лет назад при первом погружении в страшную пучину борьбы. Можно выдохнуть и расслабится. Почти полоумно улыбаясь, Август тихо повторил:
– Мы победили.
Что значило это «мы» для него? Дело в том, что Августу частенько казалось, а в последнее время даже верилось, что он не один ведет войну за свое счастье. У него, как и у многих, большую часть времени миролюбивых людей, были друзья, способные к посильной помощи. Однако в данном случае расклад был оригинальней. Кое-кто еще помогал Августу невидимой, но вполне чувствительной рукой. Вот это суммарное «мы» победоносным легионом с гордостью теперь строилось на плацу и ждало от своего оглушенного успехом императора триумфальной речи.
– Хм, если бы Васенька знала, какие из-за нее зрелищные сражения устраивались, ай-я-яй! – вспоминал с блаженной ухмылкой Август годы своей титанической работы. Разжать кольца заморского удава, очаровавшего и сковавшего душу Василисы, одной силой слова было неимоверно трудно. Августу пришлось выучиться на дрессировщика и приручать, прикармливать ее домашнее животное, чтобы однажды оно само ушло в свои джунгли.
Он вышел во двор девятиэтажного пентагона с нераспечатанным письмом. Момент был настолько торжественный, что ему хотелось совершить какой-то таинственный обряд по вскрытию долгожданного послания. Неподалеку сочно зеленело старое кладбище и лучшего места для принятия капитуляции войск генерала Liss и представить было трудно. Август без церемоний направился под свод кладбищенской листвы. Пока он искал удобную скамейку со столиком и соответствующее важности мероприятия представительное лицо кого-нибудь из умерших, то в памяти воскресали минувшие события, а с губ вслух срывались обрывки мемуаристики:
– Да… при Глинянах, например, бойня была… и через неделю, когда меня загнали на самый пик Замковой горы кровожадные мракобесы… и потом, на песке Ланжерона, когда только стихами отмахался от черных полчищ обиды и тоски. А в балке Червоной и на реке Саксагань, в тайге на Ляпине и Нялкъе… Тут вспоминать-неперевспоминать! Помощники нужны! Эх, Василиска, Васька-одалиска, если бы она знала, что целый легион из гениальных небожителей: философов, поэтов, писателей, астрологов, простых ангелов-хранителей; земных жителей – ученых и не очень людей работали в ритме военно-промышленного комплекса. Вооружали меня кто простыми стрелами с наконечниками тупиковых вопросов, а кто ракетами с боеголовками поражающих предложений. И я их то с азартом, то с отчаянием отправлял каждый вечер в темнеющее над собою немое небо. И, видимо, все-таки попал! А вначале это мало походило на молитву. Больше на ультиматум. Со временем уже принимались условия капитуляции Василисы, а в конце этого марафона уже хотелось просто еще хоть раз взглянуть в ее спокойные глаза. Помню, как в приполярной лесотундре в маршруте я топором делал зарубки на лиственницах, оставляя на них вместе с номером и датой отбора пробы клеймо упрямого противника. То есть ее имя – Василиса! Оно было и моим оружием, и надеждой, и целью в войне с другим ее именем – Liss. Ага… погоди, припоминаю одну партизанскую кампанию двухгодичной давности. Неужели сработал детонатор хитрого визита?
Август подумал, что как-то не по-русски будет на сухую отмечать победу и не по-христиански сидеть на кладбище без поминальных напитков. Потому он быстро сгонял в ближайший гастроном и через полчаса сидел с литром пива среди густо заросших могил в окружении внимательных покойников.
– Значит так. Послушайте все! Это может быть интересно и поучительно одновременно, и в этой жизни и даже в загробной! Случилось это… после очередного превращения разноцветной земли в однотонно-зеленые бумажки. Загадочно начал? Ага, то-то же. Почти как в сказке, да? Значит так, слушайте и не перебивайте!
В конце 90-х годов прошлого века промышленный дым из труб заводов и комбинатов хиловато вился над нашим когда-то могучим индустриальным городом. И потому время, используя паузу в человеческом прогрессе, стало иногда выбрасывать в ожившую атмосферу небольшими порциями, знаете… такими веселящими дозами, э… дух авантюризма! Везло не всем, но его я нахватался особенно удачно, так как учуял направление попутного ветра и встретил на пути нужных людей. С их помощью появилось свое маленькое дело: я стал искать альтернативные полезные ископаемые в пределах нашего города. Для пояснения – это тоже сокровища, только как новый конкурент к уже известным. Тогда по благословению моих легионеров-покровителей можно было беспрепятственно зайти на карьер по добыче железной руды, нарыть там минеральной краски, довести ее до ума в лаборатории университета и затем перевести контрабандой через таможню в Москву. Там продавать минеральные пигменты художникам-иконописцам сначала в розницу, а потом и оптом. Ну, это присказка. Сказка состояла в безналоговом, безотчетном, никем не контролируемом романтическом обогащении, небольшом, но вполне ощутимом для компании из одного человека.
И вот в конце декабря 2003 года «мало-мало» отягощенный заработанным таким образом «куском зелени», я приехал из Москвы домой. От этого груза вдруг возникло едва уловимое «чувство власти», когда осознаешь свою силу, которая может что-то создать, исправить, предотвратить или хотя бы купить. Из-за этого призрака величия мне захотелось хоть что-то положить на жертвенник своей давней любви. Сделать воистину широкий, императорский жест: черт побери, сравниться с богами! Ну что же, с таким богатством лучше понимаешь великих прошлого. Это было очень сложное и совершенно неописуемое чувство творца идеального поступка: императив Канта во плоти! И тогда кто-то из моих полководцев-хулиганов перед новогодними праздниками завел наш легион своими многообещающими посулами в поезд до Львова. С самого приезда несомый потоком ностальгии семилетней давности я полдня проплавал с обломками былой романтики по памятным переулкам и улицам города своей юности. Да, когда-то эти нарочитые декорации домов, площадей, костелов и монастырей украшали сюжет моей любовной пьесы, а все жители и туристы были массовкой на подмостках моей сцены! Помню, как тот же генерал-авантюрист из моей свиты затащил меня на второй этаж величавого дома и позвонил в дверь квартиры едва знакомой женщины! Она оказалась матерью одной девушки, подруги Василисы из ее американской церкви. Самой девушки дома не было, но так как я тут же вспомнил ее мать, то по совету своего генералитета устроил перед ней прямо в анфиладе коридоров спектакль случайной встречи. Врал как оскароносный лауреат! Выдумал свою беззаботную жизнь на северных приисках, путешествие по закарпатским родственникам от избытка денег и времени. Потом случился у меня мимолетный укол воспоминания о ее милой дочурке, встречи с которой когда-то едва не начали напоминать свидания. И при этом я как бы из вежливости перебирал по памяти имена христолюбивой молодежи из их секты. И в самом конце короткого монолога очень аккуратно, как божественный хирург-демиург, сначала наткнулся, удивился, а потом вскрыл нарыв своей любовной драмы. Но только кровь направил в себя. Ничего не подозревавшая женщина в ответ простодушно брызнула сладким ароматом сбывшейся американской мечты Василисы. Только нашим легионам еще несколько дней, начиная уже с львовского вокзала, приходилось вымывать водкой и спиртом лопнувший внутри фурункул потерянной любви…
Примерно такою ценою доставалась эта победа Августу. Его генерал утверждал, что заложенный ими два года назад фугас не может не сдетонировать в тот момент, когда мать подружки передаст Василисе, однажды приедущей на родину, весть о визите к ней Августа. И, судя по всему, генерал был гениальным подрывником любви. Потрясение Василисы было таково, что взрывная волна от нее из Америки докатилась до Останкино. Хотя круговорот любви у настоящих ее апологетов всегда был одинаков: сначала чем дороже, тем дальше, а потом чем дольше это дальше, тем оно еще дороже. Это-то и мучает самих героев сражения, а позже остается в памяти человечества в строках их запутанных биографий и в образах их сумасбродных героев.
Солнечное июльское утро тихо переходило в жаркий день, когда письмо о капитуляции было вскрыто Августом. В письме со своей фотографией Василиса искренне раскаивалась, высоко оценивала настоящую любовь Августа, объявляла о разводе с Биллом Пито и, обращаясь к случайным чужим глазам, сулила денежное вознаграждение тому, кто поможет ей найти ее ненаглядного. С фотографии на него смотрела уже не златовласая куколка с витрины игрушечного магазина, а красивая и опытная женщина-продавец. Глаза спокойно взвешивали этот мир, но волевые губы не обещали выдать ему свои тайны. Большими литерами на обратной стороне фотографии был начертан ее американский номер телефона. Август только и мог спросить у своего фотобожества: «А скидки постоянным, очень упрямым покупателям будут?»…
Через полчаса из телефонной трубки переговорного пункта в ушную раковину Августу щедро лился поток раскованного смеха его любимой. Августу всегда казалось дерзостью просить себе у своего небесного покровителя всю Василису целиком. Но теперь вместо милостыни мимолетного любования красотой ее лика на одной золотой монетке, зажатой в чужой ладони, перед ним торжественно и медленно высыпали сундук полных таких звенящих соверенов. Она смеялась взахлеб, от души, как будто не было девяти лет гробового молчания и они только вчера нелепо расстались. Август снова ультратонким своим чутьем, как когда-то в далеком 1996 году в купе поезда, уловил их одно на двоих легкомысленное тождество. Они были выпускниками одного и того же эгоистического колледжа, штампующего веселых авантюристов с крупнокалиберным обаянием вместо диплома. Это родство изъяло из прошлого всю боль и страдания, оставив в их голосах детскую радость обретения потерянной любимой игрушки.
– Ты женат? У тебя есть дети? – делово спросила Василиса сразу после приступа смеха. Вопрос был для проформы, как заполнение формуляра в гостинице, и они оба это знали. Как-то само собой разумелось, что им теперь ничто не сможет помешать соединиться, даже если бы по какому-то пошлому упущению у кого-то из них или даже сразу у обоих и были бы непонятные дети или где-то забытые супруги.
– У меня тоже нет. Я развелась год назад! С передачей что делать? А ничего! Мы ведь нашлись! Здорово ведь? Ты слышишь, как я счастлива! Мне столько нужно тебе рассказать! Да… девять лет. Ну, ничего…
Август с готовностью покорился блицкригу ее залихватской беззаботности и безоглядной уверенности. Это было именно то, чего так часто не хватало честным, добрым, гиперпорядочным, а временами даже умным людям его окружения, смиренно томящимся ожиданием в зрительном зале какого-нибудь будоражащего душу лицедейства. Приобретенная или, скорее всего, лишь распустившаяся в калорийной американской культуре спортивная деловитость Василиски и ее альпинистская устремленность к успеху будто бы сверху сбросили Августу страховочный трос, и он не преминул в него крепко вцепиться. Он буквально за несколько минут превратился в другого человека: самоуверенного, молодого, перспективного счастливца, которому блеснул-таки в песке золотой самородок. Договорились созваниваться через соседей и встретиться очень скоро во Львове, как только Василиса обсудит со своими американскими работодателями срок своего незапланированного, но чрезвычайно важного отпуска…
– О, явился, наконец, бездельник! Пока вы в Крыму прохлаждаетесь с профессором, у нас тут горячий сериал начался! – завлаб кафедры геологии Диляра Юсуповна – молодая восточных кровей женщина, темпераментная и непоседливая, предпочитала выражаться в основном восклицательными предложениями, меньше вопросительными и очень редко повествовательными. Когда-то Август при поступлении в аспирантуру сдал без подготовки экзамен по философии на пятерку, чем прервал устоявшуюся традицию троечников кафедры по этому предмету. И этот фортель стал притчей и почвой, на которой буйно расцвели его шутливые прозвища: «бездельник» и «проходимец». Диляра Юсуповна стремительно передвигалась по комнате, от одного стола с бумагами к другому, отчего в молниеносности движения рук казалась иногда Августу многорукой Шивой. Здесь какое-то «шоумастгоанство» происходит! Звонят из Москвы уже вторую неделю, все выспрашивают у меня координаты Бектусова! Телевидение его ищет, представляешь? Передача вроде «Найди меня» или «Пошли его»! Ха-ха! Знаешь? Я, как все давно помнят, кроме медицинских передач, почти ничего и не смотрю. Потому что ,кроме здоровья, все фигня… Ну разве что любовь… «Про это» еще могу смотреть. Ну, сериалы про влюбленных врачей тоже… Так вот, я им отвечаю: «Он сейчас недоступен». Они: «Это для нас не аргумент. Дайте координаты». Я им, уже догадываясь, кто это меня разыгрывает, назло шифрограммой отвечаю: «Записывайте. От Ангарского до Джурлы на юго-запад к завтраку. Потом свернуть до обеда на юго-юго-запад и через ужин на южное Демерджи и Сотеру выйти в бухту к полночи». Они мне таким издевательским мужским тенором: «Спасибо, мы на парапланах без компаса. Вертолет у Ялты приземлится, потом на катамаранах доберемся». Тогда я этому комику так серьезно: «Анголов, шут опереточный, хорош меня разыгрывать своими ариями! Че те надо?». А потом трах так и меня в деканат вызывают и жалуются, что я серьезным таким людям пьяные советы даю! Как тебе, Авик? А ты чего такой молчаливый?
Ава, пользуясь кислородным голоданием Дилялечки, такой двойной Ляли, как он ее иногда называл шутя, успел забросить невод одного вопроса в вечно бурлящее море эмоций, чтобы вытащить хотя бы какой-то улов свежей информации:
– Далила… хорошо, Дилялька… но Далила переводится как «соблазнительная»! Да, понял – только между нами! Один вопрос: Гордей Лукич в курсе этого?
Он еще не знает, какая популярность ему уготована! Я говорю им: он на практике в Крыму… Да, а они через два часа снова звонят мне… А ты пообедал? Ну, сейчас поставлю чайник. А, ты из дому только? Да погоди ты со своими девками! Тут такое делается! Сын его ищет, который, оказывается, – потерянный! Внебрачный, наверное?! Представляешь?! У нашего святителя Гордея Лукича такая бурная молодость, оказывается, была?!.. Алло! Ашот Арамаисович, профессор будет после обеда! Да… из Крыма, с практики… Ага… так вот, значит, эта журналистка таким прокуренным или пропитым контральто мне и говорит…
Двойная, тройная или, скорее, Полиляля могла одновременно говорить с несколькими собеседниками в комнате и еще c одним по телефону, при этом просматривая бумаги и следя за закипающим чайником в приемной кафедры. Недаром профессор Бектусов в ней души не чаял, называл ее правым своим полушарием и четырехрукой незаменимой теткой. Только ей было уместно спорить с Гордей Лукичом по поводу и без. Она была одновременно «серым» и «огненно-ярким» кардиналом кафедры – знала все про всех, при этом не жалела сил своей нерастраченной души и моложавого тела для служения обществу кафедры.
– Я всегда знала, что сойду с ума на этой работе, но тут, оказывается, можно сойти с ума красиво! Прямо на экране телевизора! Что ты там мямлишь? Уже видел? Кого? Этот сын – ты? Авик… – Дилялечка имела красивые легкоатлетические ноги, но и они не смогли ее удержать в вертикальном положении. Она присела на краешек стула с открытым ртом, на пол-лица моргающими глазами и протянутыми к нему руками. Мощности информационного паралича хватило буквально на пять секунд. Не дожидаясь нового вала восточных эмоций, Август под канонаду реактивных вопросов: «Август, ты поедешь к этой американке?», «А где ты ее нашел?», «Она богатая?», «И когда свадьба?», «Ты куда пошел? Давай поговорим!» оставил Диляру Юсуповну и этим способствовал полному развертыванию ее фантазийного арсенала. Через два дня вся женская часть университета была в курсе охмурения какой-то американской невестой их Августа. Причем американка была старше жениха на десять лет и богаче его на несколько десятков миллионов долларов.
Первую неделю новой жизни поведение Августа можно было сравнить разве что с триумфом римского императора. Сияющий Август располагался в центре любой компании и благосклонно повторял из раза в раз уже слегка приукрашенную историю своей американской любви. Вряд ли он боялся зависти, черной ли, белой ли: ему было абсолютно наплевать на чужое мнение, так как он слишком долго таил свое собственное. И если друзьям и знакомым было проще и обычнее считать его Василиску миллионершей, то пусть будет так. Он не собирается теперь кого-то переубеждать, что-то внушать, мелочиться и припрятывать свою удачу за спиной. Пусть все знают себе же на благо, что чудеса имеют не такой уж сложный механизм, чтобы не работать на простых людей.
– Нужно быть… – часто пытался выводить формулы успеха в очередной приятельской компании захмелевший от счастья Август. – Э… нет, я не знаю, кем нужно быть, что нужно делать, так как я догадываюсь, Алик… и ты, Гроза… Я лишь только догадываюсь о вашей сверхиндивидуальности! У каждого человека она должна быть и потому должна быть… она – есть многовариантность чудодейственных сил!
– Нужно просто знать… – в другой раз в научной среде кафедры института рассиропился довольный жизнью Август. – Да нет! Даже знать ничего не надо! Единственное, что нужно, наверное, думать об этом чаще. Гордей Лукич, я хочу выпить за… джунгли! За лианы и дебри! За непроходимые дебри извилин в наших мозгах! Пусть у нас их будет много: за зеленые, яркие джунгли извилин в нашем сером бору! Ура! И если лианы мыслей имеют достаточный вес, длину и энергию роста, то рано или поздно они материализуются во вполне осязаемые чудеса где-то наверху кроны! Ура!
Однако не все смогли разделить с Августом радость его триумфа, не всем лег на душу мажор его победных гимнов и блеск его славы. Угрюмая Мадам Нет ковыляла позади праздничной процессии, и перечеркнутый черным отрицанием ее траурный наряд возвращал с небес на грешную землю разухарившегося Августа. Забытая старуха-совесть могла появиться только по одному поводу. Эта жилистая садистка имела на вооружении только одно слово «нет», которое рубило под корень судьбу как широкоплечий лесоруб. Каждое последующее утро после возвращения из Крыма, во время беззащитного пробуждения, пока еще Василиса не успевала поднять свой флаг над фортом памяти Августа, незаметно сгущался в тихом уголке недавнего прошлого призрачный силуэт Кати. Было неловко вспоминать ее прекрасные черты и грустные глаза при прощании на вокзале. Август гнал ее образ, включая громко американскую музыку, вскакивал с кровати, хватался за гири и тянулся к перекладине на домашней спортивной стенке. Печальное привидение Кати исчезало и вместо него с утра пораньше задорно трепыхалось знамя звездно-полосатой Василиски.
В институте он все же зашел в компьютерный класс, где Катя работала сисадмином. Она его удивила своей новой, точнее отмотанной назад старой ролью шапочно знакомых людей. Они мило пощебетали и даже договорились сходить на карьер за минеральными красками для художников. И вроде бы даже пошли, но… Август не хотел отвлекаться, и его новый американский учитель, розовощекий тренер по перспективному росту, помог ему перешагнуть, даже с усилием перепрыгнуть через свежий, чистый горный ручеек по имени Катя. Вскоре она вышла замуж «заневажнокого», но по телефону, даже из роддома, все также заговорщицки твердила: «Августейший, с тобой хоть на край света!»
Своим триумфальным трубным громом и литаврами Август разбудил еще «кого-то» там, наверху, и через неделю после возвращения с крымской практики соседка позвала его к телефону. На проводе была Москва. Журналисты не могли смириться со своим поражением и, согласившись с его «да», пригласили на съемки передачи, только при одном небольшом условии, что он не станет ничего говорить об этом своей американской пассии. Август снова использовал свое неотменное «да», и Василиса ему в этот раз подыграла, быстро согласившись с тем, что ей тоже нужно уладить кой-какие дела на следующей неделе. Всем было теперь понятно, что в планах Главного Режиссера было соединить их перед телекамерами на съемках шоу в Останкино.
…Рефлексию воспоминаний Августа оборвала стоящая впереди в очереди на грим грузная женщина с красными от слез глазами. Для нее эта передача вовсе не напоминала триумф, а казалось, что ее приготовили для жертвоприношения перед выходом императора в лучах славы. Август присмотрелся к ее опухшему простому лицу без макияжа и вслушался в обрывки, судя по всему, уже порядочно растянутого монолога:
