скачать книгу бесплатно
Господа торжественно закивали, вот-вот в резонанс войдут.
– Жаль, господина Виррина с нами нет, – всполошился Ёркин. – Без него…
– Придётся без него.
– Вы бы, господин Галвин, аккуратнее, аккуратнее. Ваша как-никак судьба решается.
– Что?
– Не пужайтесь, господин чернокнижник, Всеведущий, то бишь, до зимы всё равно процесс не запустить. Рано ещё, ранёхонько. Погуляйте пока. Ну, что вы? Что вы? Дышите ровней, мальчик. Эй, там! Коньячку ему плесни. Пейте, Галвин. Хороший коньяк. Зимой вас казнить будем, зимой.
Будем.
– Мастер Виррин попросил…
– Пейте-пейте.
– Зимой?
– Подготовьте отчётность к Самайну. Господин Од, конечно, распорядился до тех пор вас не трогать, но готовым быть надо, так ведь?
Так ведь.
Астры пахли… До ворот. Провожали. В руку конверт. Пригласительный от Кулькина на Самайн. Надо фрак. Купить.
Цыган на перроне не было. Одна дворняга подле ограды крутилась. Когда-то мы с братом хотели собаку завести. Килвин просил позвонить ему. Он в полиции служит. Он меня выручит. Выручит. Да, непременно. Я только ему позвоню. Я только…
***
Спящие домики, сараи, часовни, черепичные крыши, дымные трубы. Мне ли не всё равно? Пусть живут, как им хочется. Пусть гадят в речку, наши дома куда выше по течению, не доберётся до нас. Пусть жгут свои леса, пусть рубят на корабли и спички. Мне ли печалиться? Я чернокнижник – враг всего сущего. Пусть сливают реактивы с красильни. Пусть на зубров этих чёртовых охотятся. Где я, где зубры? На лисьем хребте живут эти чучела мохнатые! А нам до гор… два часа галопом, полчаса на поезде.
Спящие дворики – старые окраины, жильё бедняков, работяг да старичья. Заброшенные сады хмурятся, ни зелёные, ни осенние. Шпалера обвалилась, яблони засохли. Кто в этом виноват? Чародеи, маги проклятущие, засадили землю гибридами, а те издохли. Хорошо, коль есть, на кого сваливать. И можно подумать, без этих садов в городе яблок не стало! Одни ветки, чёрные, мёртвые нити, забор и тот растащили по секциям, даже столбики вырыли. До войны ещё сажали. Стало быть, этот сад старше меня года на два. Князья тогда охотно спонсировали наши проекты, уважали Всеведущих. Взять те же диоды… В вагоне зажглись лапочки. Пассажиры встревожились, лениво заёрзали, полируя спинами сизый дерматин. Жёлтые прожилки светильников перекраивали пейзажи на новомодный лад. Такие теперь в галереях вешают. Жена Виррина мне показывала – десятки и сотни одинаково безумных картин: глянцевое масло, тонкая акварель и всё о каких-то лапочках, мерцающих утром посреди полей.
Заря кренилась к вечеру, разбирая небо на красно-синие полосы. Последний тёплый день перед дождливым варевом. Осень кралась медленно, приседая в ленивых реверансах на пару недель, то с летом раскланяется, то зиме улыбочки пошлёт. Пять недель, полтора без лишнего месяц – что за срок? Ерунда! Если не покаюсь, не приду с повинной, не сознаюсь в сговоре с чернобогом, повесят… Да, нет. Ну что за чушь! В каком веке живём.
Первый раз в жизни я боялся зимы.
Вагон стучал, да как! Можно подумать, там под колёсами гномья орда железо добывает.
Газетёнка призывно поглядывала на меня с соседнего сидения, жёлтая, затасканная, будто ботинки ею вытерли, заломлена посреди герба: «Я ту-ут, прочитай меня, Галвин! Что не видишь? Ну, подойди!» – буквально визжала проклятая, моргая знакомым глазом в пенсне. Где они только эту фотографию раздобыли? Виррин чётко дал понять, что за любую журналистскую сенсацию вплоть до некролога, прогонит к чёрным богам и будет прав. Господин Манкин, наш новый «глас правды» три года Малых лабораторий не покидал. Одним светлым ратникам ведомо, как эти змеи смогли его подловить. «Возьми же меня, Галвин, разверни. Давай расскажу про тёмные дерзновения? Мне-то лучше знать, чем занимается ваш мерзкий орден! Мне-то лучше знать. Чернокнижник, урод…».
Всегда хочется за что-то уцепиться – знать, что вот это у тебя точно есть, и не отберут его, не утащат. Резерв, сберегательный капитал. Дом, брат, ум. А на деле и нет ничего, точно в быстрой реке дно, вымываются из-под ног.
«Уважаемые пассажиры, просьба не оставлять свои личные вещи без присмотра, – скрежетали громкоговорители. Привокзальные столбы замедлились. – В целях вашей безопасности проводятся ежедневные проверки. – Пассажиры исключительно уважаемые, я не двигался, принялись лениво подбирать ручки сумок. – Мы ищем чернокнижников. – Каменный перрон подползал к нам, плавно набирая длину. В голове шуршало и скрежетало в такт громкоговорителям. – Не бойтесь, милостивые государи, скоро с ними будет покончено. До первого снега всех зачистим. Слышишь, Галвин? Тебя прикончат!»
– Эй, парень! – мне ткнулся в предплечье холодный металл. Прекрасно. Прекрасно. Этого я и ждал. – Твоя трость?
– Что?
– Что-что? Спишь, что ли? Вставай, парень, и трость свою подбери. Приехали как-никак.
Трость упала на сиденье, задела рукоятью колено. Моя. Трость. Я поднял голову, сквозь разметавшиеся пряди проглядывал широкоплечий работяга в куртке городских электросетей, небритый мужик с квадратной рожей и столь же квадратным чемоданчиком, даже не стражник, не посланец Ода, не вершитель воли праведной, а электрик, что б его…
– Бы-благодарствую, – мне бы выдохнуть и с угрюмым достоинством направиться к выходу, найти Килвина, найти…, а я заикаюсь и путаюсь в буквах.
Электрик пробурчал что-то про контуженных грамотеев, вильнул громадными плечами и потопал прочь. Поезд остановился. Погасла оранжевая лампочка, заткнулся громкоговоритель. Я неуклюже встал, прихватил трость, сумку и газету. В толкучей очереди я оказался последним, пропустил бабку, парня с чемоданом, девчонку с собачкой за пазухой. Мне на минуту пригрезилось, будто эта девчонка, скучная блондиночка в темно-сером берете, Анна. Вот чушь! На перроне девочку встречал такой же скучный мальчик, клюнул пару раз в румяную щеку, подхватил под руку и потащил к остановкам. Мне тоже к остановкам. Я развернулся и пошёл в другую сторону, вроде как к Килвину. Он просил позвонить, после, ну после того, как всё закончится. Интересно, как я должен был это провернуть? Попросить телефон у Кулькина? Ха-ха, Килвин, и ещё раз – ха.
Если я пройдусь пешком два часа по холодной осени, заболею непременно. Тут даже думать не о чем. Мантия моя – одна уловка, маскарадная тряпочка с карминовыми вставками. Жаль шёлковое пламя греть не умеет. Пламя Всеведущих, спасибо совету, научено сжигать. Можно извозчика нанять, можно дождаться автобуса. Можно пойти к Килвину. Это ведь правильно пойти к Килвину. Если вот здесь сверну… К чёрту! Он не поймёт. Он не умеет понимать. Вместо знакомой каштановой улочки я свернул в какую-то стылую подворотню, и ни разу, ни разу не усомнившись, зашагал вдоль бордюра, проверяя лужи тростью. Килвинов подарочек. Как же, я ж теперь калека!
Ненавижу. Ненавижу.
А вот и ночь. Ещё поворот. Ещё свернуть. Людей и нет почти. Город спит, окутанный тёплым сиянием, то синевато-бледным – разломленным отраженьем луны, то мандариново-оранжевым, то просто жёлтым. От холода даже дышать тяжело. Под ногами вьются змейки непросохших ручейков, перекатываются толстые глянцевитые каштаны. Ни машины, ни души. Дороги размыло ливнем, расцарапало следами, разукрасило крошевом палой листвы. По аллее Бодрых Кожевников, любимой улице моего братца, бредут хохочущие парочки, лениво тащатся собачники с трусливыми болонками и окультуренными до безобразия пуделями. Живут они в этом городе, ходят в храм два раза в неделю, пользуются нашими разработками, или не ходят и не пользуются, зефир едят и пиво пьют, и счастливы. И советы за ними не охотятся. И газетёнки их ренегатами не обзывают. Ренегат! Надо ж было слово такое выцепить… Нет, точно простужусь.
По-хорошему, мне стоит остановиться, развернуться и отправиться за автобусом, а улицы петляют, заманивают в свою холодную круговерть.
Ренегат. Калека. Безбожник. Демонов на досуге вызываю, Пафнутия и Крысорыла.
Виррин выпросил отсрочку до декабря. До декабря сорок пять дней и один жалкий вторник. Трость вязнет в грязи, ботинки хлюпают, а я всё думаю, какого ж чёрта?
Глава 3
Розы из жжёного сахара
– Ваше имя повторите, пожалуйста.
– Анна, – произнесла я твёрдо, прерывисто, и каждая буковка – звук, отпечатались в звенящей тишине. – Фамилия Веда. Без отчества.
– Простолюдинка? – скучающе отозвался писарь.
– Монашка.
– Простите?
– Не похожа? Я выросла в храмовом приюте.
Документы долго блуждали из отдела в отдел: мою биографию с чем-то сверяли, меня вызывали на разговор суровые дядьки в мундирах; со мной перешёптывались незнакомцы в красных, бирюзовых, желтых и даже чёрных мантиях; мне присылали кольца, бархатные перчатки и накрахмаленные воротнички; под дверь моей скромной комнатки проталкивали хрусткие, запечатанные красным сургучом, письма. Я была непонятна, нова и желанна. Со мной беседовал сам Виррин Од! Скандал. Хуже этого только знакомство с… с тем, кому я вынуждена отнести письмо. Чёртов Галвин, чернокнижник – будущее ордена мрачных одежд. Его боится церковь, и презирает власть, его позвали в суд. Глава Всеведущих в ту пору интересовался трудами старого мира, он что-то искал и, видимо, нашел, ибо больше моя помощь ему не нужна. Делать нечего. Коль Виррина мне не найти, придётся…
– Сударыня, стойте. За этой чертой территория Малой ложи, – коротышка высоко подпрыгнул, размахивая толстенной папкой. Вельке эти движения не понравились. Кошка угрожающе шикнула, выпустила когти. Я тихонько ойкнула, краешек велькиной ненависти задел голую кожу. Будь благословенен меховой ворот, иначе бы меня уже не раз располосовали. Господинчик с папкой одобрительно причмокнул. Поспешите разочароваться:
– У меня есть общий университетский пропуск, – рука скользнула в карман и ловко выскочила. Коротышка перехватил пропуск, что дворняга говяжью кость. – Я ненадолго.
– Кхм, – произнёс он, наконец. – Кхе. Сожалею, сударыня. У вас общий пропуск, а сюда требуется специальный.
– А-аа, – протянула я понятливым баранчиком. – Мне очень нужно…
– Никак нет, – гордо, но уже не так чванливо, оттарабанил коротышка.
– А позвонить, – точно! Точно! Можно же вызвонить этого Галвина. Вот же телефон стоит! – с вашего, можно? Мне просто необходимо связаться с Всеведущим Галвином, подмастерьем Виррина Ода, – хух, на одном дыхании объявила я. Чаша его внутренних весов с гирьками порядочности и исключительной чистоплюйской лени качнулась и, похоже, не в мою сторону.
– Вы ищете Галвина? – возник из-за спины третий голос.
– Да, сударь, – на него и спихну. Знакомец, видимо, вот он пусть и ищет этого богопротивного чернокнижника.
– Не поверите, – Поверю. Только скажите, что вы его знаете, что… – вы уже второй человек, который о нём сегодня спрашивает. С утреца полицейский, к вечеру дама. Слышь, Капусткин, а чернокнижники нынче в фаворе.
Чёрт, ну чё-ёрт.
– Вы меня пропустите?
– А? Не, не положено.
– Мне нужно.
– Всем нужно.
Да чтоб вас! И его чтоб!
– У меня поручение, повестка…
– Правда? – он радостно осклабился. – Ух! Я-то… Девушка, а что вы сегодня вечером делаете?
– Чернокнижника ищу.
– Точно… А может…
– Брату его передайте, – очнулся коротышка. – Этому Озёрному инспектору, как его там, Килвину. Участок на пересечении Гончарной, Литейного и Петушинской площади. Отвези её, а?
***
В приёмной было тихо, одна лишь форточка мерно постукивала. Желающих переговорить с господином Килвином почти не было. Кроме нас с Велькой здесь обреталась немолодая дама в причудливом тёмном берете. Дама тревожно мялась и маялась, трогала ручки закрытых дверей: не нажимала, не поворачивала – прикасалась и уходила, нюхала спящую герань, чуть было не закрыла форточку – потянулась к ней, штору отдёрнула и передумала. Вскоре стоять ей надоело. Она решительно зашагала в мою сторону и вновь замерла, не дойдя крохотного метра, постояла, перекачиваясь с левого каблука на правый и, наконец, уселась. Подсаживалась она ко мне постепенно: сначала сумочку бросила, платье оправила, подвинула сумочку, шаркнула правой туфелькой, левой, зевнула:
– Вы к околоточному надзирателю, девушка?
– Что? – я по привычке повернулась и прядь заправила за ухо. Дамочка кротко ойкнула. Ну, конечно, глаза. – А, да, – я поспешила согласиться, с чем бы там ни было.
– За мной будете, – властно распорядилась незнакомка. – Я тут первей вас оказалась. – Ну и говор.
– Что? – в висках кололо от усталости. То ли душно тут, то ли зря я с утра не позавтракала. Дамочка дёрнулась, потянув на себя край моей плиссированной юбки. Она что, прямо на неё уселась?
Недовольная и разгневанная, как небо перед первой грозой, она шикнула. Я сжалась, обняла Вельку, тихонечко угукнула, растеряв всякую значимость в её глазах. И к чёрту, и слава богу… Мы замолчали.
– А вы знали, что ему, – она украдкой глянула в сторону запертой двери, – мужчины нравятся?
Кому ему, боженька? Я, не таясь, вздохнула. Плохой день, дурацкий и длинный. Выйдете вы уже оттуда, пожалуйста! Женщина ещё ближе ко мне придвинулась, хотя ближе, чёрт побери, некуда. Хочет, чтобы я вместе с ней поохала.
– Правда? А мне лимонный мармелад нравится.
Вот и всё, отодвинулась, сейчас плеваться начнёт.
– Килвин!
– Здрасьте.
Я подскочила, грубо выдернув юбку. Второй тот, что повыше, тот, что с дверь высотой, лениво махнул рукой.
– Постойте. Постойте, пожалуйста. – А он никуда не уходил. – Мне нужно. Возьмите, – я сунула свёрток: письмо, а к нему примотана какая-то чернокнижническая дрянь. Он не взял. – Это вашему брату. Я Анна, меня просили передать, – я лепетала, теряясь в собственных фразах. А он разглядывал меня, то ли с презрением, то ли с сочувствием. – Прошу. Это важно. Его… его, – я замялась, сама не знаю на чём, – вызывают в суд. Я хотела встретиться с мастером Одом, но не смогла его отыскать. И вашего брата, господин, тоже никто не видел, – Что, если он не согласится? Что, если выгонит меня? – Уже неделю, – пробормотала я бессильно.
– Не здесь, – только и ответил брат чернокнижника, и мы вместе, два незнакомца, отправились в самое подходящее для таких бесед место – в питейную на Гончарной.
Весь путь от проходной до бара Килвин молчал. Его пальцы в блестящих черных перчатках быстро-быстро перепархивали от одной пуговицы к другой. Шагал он невероятно широко и быстро, но я поспевала, семенила рядышком, придерживая одной рукой кошку, а другой свёрток. Прохожие с любопытством поглядывали в нашу сторону. Не знаю, что именно их привлекало: кошка, слепая коротко-стриженная девчонка или громадный стражник, смахивающий на белого медведя. Килвин злился, топтал оплёванную плитку, каждым шагом вбивая свой гнев в промозглую, окованную бетоном землю. Я хватала его злость, дышала ею, как дымом дышат, что только не кашляла.
– Откуда вы знаете моего…, – начал он и тут же прервался, – Что он мой брат? Вы знакомы? – спросил он, как будто бы с надеждой. Я кивнула.
– Мы были знакомы прошлой осенью. Навряд ли господин Всеведущий помнит меня, – как и я его, как и я. – Я, – стыдно признаться, – обязана ему работой и…
– Ваша кошка смотрит на меня?
– Что? Да. Простите.
– Да ладно. Просто это странно. Так о чём вы? С прошлой осени, – повторил он сам себе.
– Он посещал обитель.
– Галвин? – похожий на медведя полицейский остановился.
– Он искал переводчика с зильского. Мастер Од…
– Не упоминайте при мне этого ублюдка. Пожалуйста.
– Хорошо, – на мёрзлой мокрой улице стоим, а душно. – Простите.
– И полно извинятся.
– Простите.
– Сударыня! – Он улыбнулся мне? – Не стоит так нервничать, мы не в участке и не на заседании ложи. За пару прямых фраз арестовывать я вас не стану. Повторите лучше своё имя, в этой сумятице…
– Анна Веда, – выпалила я быстрей, чем он закончил.
– Веда? Вы не местная? Или это псевдоним? Если так, то вы не обижайтесь, затея дерьмовая! – жарко начал он, – Ведьма в наше время…, – умолк, запнулся, – ничего хорошего не значит, – и стушевался.
– Ну, как сказать, – всё равно не поверит. – Я выросла, неподалёку, в храме, там не давали фамилий. А Веда, – это брат ваш меня так назвал. Галвин. Чернокнижник. Он! – Не думаю, что это имеет значение. Мы говорили о вашем брате. Вы бы не могли бы передать ему? – я снова указала на свёрток.
Он отмахнулся.
– Да-да. Галвин уезжал из Карильда! Поразительно! Он был в храме, и как там, гнев богов на него не пал? Ну, по всей видимости, нет. Отыскал переводчика с зильского. Позвольте один нескромный вопрос, что это за язык такой? И почему Оду потребовалась слепая монахиня?
– Я не… – Да этот Килвин такой же мерзавец, как и его брат! – Не ваше дело! Прошу! – Вот ведь! – Возьмите и оставьте меня в покое! Ваши дрянные отношения с братом меня нисколечко не волнуют.
