скачать книгу бесплатно
Меч и его Король
Татьяна Мудрая
Мир Вертдома, коренящийся в прихотливой выдумке, сделался настолько сильным и влиятельным, что полноценное бытие огромной Земли-Рутена без него стало практически невозможно. Но некая сила отодвигает земли друг от друга и погружает границу между мирами в туман. И в головы наследников Филиппа, Армана и Хельмута приходит идея: взять одного из близнецов, рождённых королём Виртдома Кьяртаном, и по доброму согласию обменять на близнеца из земной пары. Так они думают заново связать большой и малый миры.
Весёлая история женитьбы юного короля на подневольной монастырской работнице предваряет основную сюжетную линию, куда более серьёзную и даже драматическую, – в которой описываются усилия во имя и против главного союза, а также нескольких второстепенных. И хотя миры вновь оказываются крепко связаны, их люди обретают желанную свободу и – что не так уж часто соседствует со свободой, – полноценное счастье.
Татьяна Мудрая
Меч и его Король
Вступление. Король и лаборанта
Я, Игна Стелламарис фон Торригаль, почетная кормилица детей царского рода (это чтобы не говорить «нянька») и супруга Верховного Конюшего, высокородного Хельмута фон Торригаль, начинаю эту короткую и трогательную повесть старинным слогом, в подражание доброму приятелю былых времен Оноре де Бальзаку. Поговаривают, что именно холодную плоть моего будущего мужа сей великий француз заправлял в свою знаменитую и прославленную другими литераторами – и в особенности литераторшами – трость. Не уверена в этом: по другим сведениям, они подружились не ранее, чем произошло известное путешествие известнейшего писателя в Россию, к своему ненаглядному Волчишке по имени Эвелина. Что до меня, тогда ещё, разумеется, незнакомой с возлюбленным моим супругом, – наша встреча с богом французской словесности была мимолетной, хотя весьма яркой: неким подобием метеора. Но это совсем другая история, чем та, которую я хотела вам поведать на этих страницах и которая касается отнюдь не Франции с ее Туренью, а моего любимого Вертдома.
Прежде чем приступить к основному повествованию, хотелось бы мне просветить читателя насчет политической обстановки в нашем воссоединенном государстве.
После окончательного размежевания малой и большой частей фрактала страна Рутен по самому свойству Филипповой книги не могла подсылать к нам недоброжелателей – только тех, коих выбирала сама эта книга.
Книга же Армана, куда как непростая, манифестировала полную разомкнутость и независимость обеих вселенных. И создавала тем самым новые острова в океане.
Мы, жители меньшего из островов, могли бы и сами восстановить прежнюю взаимозависимость Верта и Рутена трудом, аналогичным Филиппову, сделав её, то есть зависимость, куда менее кабальной. Однако писать повесть о Рутене, этой огромной и разнообразной земле, казалось нам трудоемким, неохватным и совершенно бесполезным делом. Он не стоил того, чтобы на него влиять, – ни кровью, ни плотью. Достаточно было с нас, что кое-кто из наших просветлённых проникал в Рутен ради своих смутных, хотя, надеюсь, благородных целей.
Миры были разомкнуты – однако не одарённые душой реалии, как и прежде, беспрепятственно проникали через границу вместе с избранными чтецами.
Однако я забегаю вперед.
После горького и в то же время достославного поединка отца с сыном, смерти отца-тирана в результате Божьего приговора, а также наказания, кое постигло юного победителя и отцеубийцу от человеческих рук, ба-нэсхин принца Моргэйна ушли в море. По всей видимости, они были удовлетворены справедливостью «попирателей суши», ибо никакого возмущения новых подданных, что привел с собой покойный Мор, не воспоследовало. Морской Народ, тем не менее, оставил в нашей истории несмываемый след. Ба-нэсхин оказались прекрасными наёмниками: их обыкновенно использовали для подавления «мятежных баронов» и против усилившейся рутенской контрабанды. Первое, по сути, и не начиналось толком. Зато второе никак не удавалось прекратить, потому что из не столь умелых иноземных рук дела эти перешли к новым вертдомским гражданам. И то, как велись эти дела, удовлетворяло буквально всех – кроме государственной казны.
В чем заключалась рутенская контрабанда? Отнюдь не в пустяках типа искусственных тканей, небьющейся и негоримой посуды, оружия, поражающего массы, и скоропечатных книг. Подобные игрушки рядовой вертдомец привык делать куда более раритетными и основательными. Нет: благодаря Морскому Народу процвёл и всё более ширился ввоз всяких железных и стальных механизмов, один другого хитрее. Проку в том было нам вначале не так уж много: всякие шестеренки, кривошипы, коленчатые валы и ременные передачи сцеплялись внутри так хитро, что воспроизводить это было занятием крайне нудным, а добывать так называемые запчасти – весьма утомительным. Что составляло проблему для всех нас, женщин, стоящих у подножия трона. Причём проблему не меньшую, чем отсутствие должных поступлений в казначейство.
Ибо ещё живя в самом Рутене, я убедилась, что скопище хитроумно сцепленных друг с другом мелких деталей и деталек так же мало походит на дружественную человеку «вторую жизнь», как философия – на реальный мир, который призвана отображать и осмысливать. Для того чтобы вложить в неплохие по сути предметы некое подобие долгосрочной жизни и какой ни на то рассудок, необходим был ритуал наподобие того, что, в конце концов, сделал моего супруга Хельмута фон Торригаля разумным клинком-оборотнем. То есть напоить их некоторым количеством чистой крови.
Это, однако, не обеспечивало нашим железякам ни умения оборачиваться хотя бы зверем, ни особенной смышлёности. Даже и эти две вещи были некое время почти недостижимы.
Но к делу. Мы и так уже слишком отвлеклись.
Итак, в один летний день прямо посреди широкого поля, окружающего одну из знаменитых франзонских дорог – тех самых, с кормушками для людей и их животных по бокам и трактиров «три звездочки» (в знак того, что они обеспечивают любому постояльцу еду, постель и девицу в этой постели) – в тени своего скакуна спал всадник.
Конь был механический, однако не из тех навороченных байков, где изо всех пор торчат рычаги и прочие навороты. Вовсе нет: он имел приятно обтекающие формы без каких-нибудь излишеств, двойное, с перепадом высоты, сиденье было обито не грубой кожей, но мягким и прочным войлоком, а широкие подножки позволяли ездить на нем не только брутальному мэну, но и нежной даме. Фары, подфарники и тормозные фонари были покрыты изнутри слоем дорогой фосфоресцирующей глины. Энергопитатели новейшей конструкции своим видом напоминали не стрекозиные крылья, а небольшую табличку для письма серебряным карандашом и были укреплены не как обычно, впереди руля, где они ухудшали аэродинамические свойства механизма, а торчком между обоих сидений. На рогах лихого механизма висел сферической формы защитный шлем, в конструкции которого также использовались новейшие вертские технологии. Честно украденные за рубежом.
Водитель сего замечательного транспортного средства всё время, пока мы его описывали, безмятежно дрыхнул в тощей тени мотора, надвинув на затылок свою черную замшевую косуху, рассеченную серебряными струйками зипперов. Длинная прядь рыжеватого оттенка, выпущенная на волю, расстилалась по всей куртке и ниспадала на тонкую луговую траву. Нечто странное повисло на дальнем конце полураспущенной косы, но что именно – разглядеть никак не удавалось.
Тем более что безмятежность полуденного отдыха прервали резкая барабанная дробь, лязг и скрежет двигателя внутреннего сгорания. Прямо по свежей полевице проехался бойкий двухколесный тракторишко с прицепом и жестяными флягами в нем; трепыхнулся и застыл прямо у ног байкера.
– Эй, ты чего тут делаешь, сэнька?
Всадник пробудился как-то враз – и открыл глаза того чудесного аквамаринового оттенка, который бывает присущ только едва проклюнувшейся траве.
– Загораю. Не видишь, что ли?
Меццо-сопрано говорившего отличалось некими глубинными обертонами: почти что контральто.
С тракторного седла на него взирал долговязый подросток в одежде монастырского послушника: дряхлая ряска с засученными рукавами и откинутым назад капюшоном, штаны в пятнах грязи, заношенные вдребезину носки с подшитыми подошвами. Тщедушный, белобрысый, востроносый и востроглазый.
– Нашел занятие, называется. Давай-ка завязывай с воздушными ваннами. Тут вот-вот коровье стадо будет во главе с быком лучшей бойцовой породы. Спиртяги тебе не влить по этому случаю?
– У меня соляр, не видишь, что ли, – байкер неохотно приподнялся на локте. – Вон, в траве лежит.
– И такой вот здоровущий белый слоник на одной солярке гоняет? Это ж четыре часа подряд на средней скорости – и кранты.
– Это не слон, а кит. Ба-фарх, – мягко поправил байкер. – Восемь часов без перерыва на четвертой рассекать, а то и все десять.
– О-о, тогда ясно. Ихней водяной породе горючего и в самом деле не нужно. Как зовут-то?
– Белуша. У ба-фархов три вида: афалины, косатки и белухи. Знаешь?
– Грешу немного по малолетству чтением подобных книжек. Оттого сейчас и кручу коровам хвосты.
Со стороны казалось, что оба немного спятили. Однако беседа двух дебилов означала всего-навсего то, что трактор послушника или, пожалуй, монашка работает на техническом спирте с подсадками, а мотоцикл его коллеги – на новейших солнечных батареях. И что та из двухколесных животин, которая происходит от сухопутного предмета, заведомо тяжелее на ходу, чем биомеханический дельфиноид.
– А мой безымянным ходит – то есть катается. Водяру потребляет и от ухи по временам бывает не против. Но воздуха не портит. Так ты вот чего: давай ко мне чалься. Я тебя поближе к столбовой дороге подтяну. Канат имеется?
Этот предмет тоже носил на себе явный след элитарности: скондийский шелк был скручен вместе с паутиной, которую готийцы изловчились добывать от ручных птицеедов. Послушник набросил петлю каната на крюк, мотор снова затарахтел, и тройная сцепка двинулась прочь, разбрызгивая влажную землю.
– Богато живешь, – кинул послушник через плечо. – Аристо?
– Угм. Отчасти.
– По отцовской линии, наверно?
– Угм, – снова пробурчал байкер с чуть меньшим азартом.
Последнее междометие заглушили дребезг тракторного тела, в котором внезапно заглохла жизнь, и нечто, весьма похожее на краткую ругань. Водитель спрыгнул с седла, подошел к товарищу по несчастью:
– Надорвалась колымага. Бывает с ней. Ничего, охолонёт и пойдёт, а мы сейчас и на руках дотянем. Ты, дева, подожди, пока веревка натянется, и толкай своего под ж… хм, нижний бюст, а я направлять стану.
Завел хилое плечико под раму переднего стекла, раскачал корпус, поднатужился – и импровизированный поезд медленно двинулся к назначенной точке.
– Вот теперь никакие скоты нам не страшны. К самой дороге они не лезут, обучены.
– Сила в тебе, однако. Ба-инхсан?
– Поганая капля.
Оба спешились и почти рухнули рядом на обочину.
– А ты храбрый чел. Одному и близко от монастырских стен страховито – там же внутри бабы одни.
– У меня защитник имеется.
Байкер неторопливо переплетал косу. Дошел до самого конца и показал украшение: изящный кинжальчик в ножнах, с ремешками, которые вплетались в волосы. Затейливая гарда была выполнена в виде хулиганской мальчишеской рожицы с волосами, поднятыми кверху.
– Ух ты какой. Настоящий? Покажи.
Байкер вынул клинок. Это была так называемая вороненая сталь – с игрой всех оттенков серого. По обеим граням вились черные змеи, чьи головки соприкасались с шевелюрой мальчика и как бы вплетались в нее.
– Экстра-класс. Ты его зовешь как-нибудь?
– Бьёрном, – ответил байкер. – Или Бьярни. Полное имя Бьёрнстерн. Ужас, правда?
– Ужас как жарко сегодня. Не хотите ли, монсьёр, молочка? Прямо со свинофермы.
– Разве свинское молоко пьют?
– Нет, конечно. Поросяток им выпаиваем от другой мамаши. Чуть не съела, видишь ли. Это вон тот бидон, поменьше. Самих деток от греха подальше одна из сестер нянчит – жуть какие элитные. А прочее молоко от нормальных коров, что кстати рядом паслись.
– Знаешь, а давай. Тебя как зовут?
– Зигрид. Коротко – Зигги. Вестфольд. А тебя?
– Кьяртан. Тоже, знаешь, оттуда родом. Ну, наливай на брудершафт, земеля.
Оба черпнули прямо из открытого бидона, отсалютовали посудой. Байкер опрокинул в себя кружку и стал хватать молоко жадными глотками, двигая кадыком.
– Кьяртан ведь… мужское имя, – внезапно говорит Зигги. – И клиночек у тебя боевой. Такие своей кровью полагается оживлять. Коса тоже военная…
– А как же еще… Ой.
Кьяртан повернулся к собеседнику и оглядел того заново – от неряшливой стрижки до задубевших пяток.
– Ты ведь тоже не он. Зигрид, а не Зигфрид или Сигурд. Девчонка.
– Ну. Открыл Рутению через фортку – туман густой наполз.
– То-то про женщин распиналась. Какой клостер-то?
– Босоногих клариссинок. Знаменитый. Новейшего помола. То есть набора.
– Знаю. Целых четыре обета: послушание, бедность, стойкость и целомудрие. И как ты с ними обходишься?
– С первыми тремя – просто. Слушалась ещё предков, хотя они были жуть какие. Маманя – ну она только что дома почти не появлялась, а так ничего. Золотошвейка священных покровов. Ценный и незаменимый кадр. А папаня, он у нас вначале классный столяр, а позже золотарь был – как бухнёт, так сразу за мной вдогонку. Лет с пяти отодрать хотел. Одно было спасение – встречной монашке в юбку ткнуться. Монашки меня и забрали, в конце-то концов, когда до обеих сторон, наконец, дошло… Бедность – а я просто ничего, кроме неё, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость – это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самоё мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.
– И – того?
– Не «того», а «итого». Уломал расстричься, женюсь, говорит, и выкуп заплачу?. На черта я ему сдалась? Пари держал? В общем, кинулась в ноги аббатисе, а она говорит: «Путь нарушится по вине твоей, и не один твой, но общий. Сначала епитимью выдержишь, потом в изначальное состояние вернешься, а если твой совратитель и тогда от тебя не откажется – жени?тесь».
– А он что?
– Ясен пень. Как узнал, что за мой проступок выкупа не положено и он сам через меня конверсом станет, вмиг слинял. Я еще как следует после порки не отлежалась.
– Ох. Это епитимья такая была? И сильно тебе врезали?
– Да нет. Больше для порядка. Сестры не хотели, чтобы шрамы остались, уж коли я в невесты подалась. Вот целительная мазь – она была шибко едучая.
– Конверс… Это еще что? Погоди.
Кьяртан засучил рукав ее ряски.
Серебряный браслет с выпуклым гербом и небрежно процарапанными словами «Зигрид Робашик» плотно сжимал правую руку девушки.
– Оно и есть, – кивнула Зигрид. – Пометили. Запаян намертво тем же металлом, да еще отполировали поверху. Говорят, в одной рутенской стране так жен метят, только кандалы стеклянные. Вдова их не снимает, а бьёт – вместе со своей жизнью.
– Конверса. Мы в цитадели говорим – лаборанта. Рабыня почти. Я не думал.
– Да где уж тебе думать. Моим предкам кредит дали неподъемный, а отец его пропил или там в кости продул. Но я не в обиде. Из-за того парня мне лучше одно серебро на запястье носить, чем десяток золотых штучек в пальцах.
– У меня тоже с родителями напряг, – вздыхает Кьяртан. – Отца не знал вовсе. Мать, бабка, гувернантка… Все красавицы, отличницы, умницы. Волевые до дрожи в членах. Бабка мамы на год моложе, представляешь?
– Бывает. Двоюродная?
– Родная. А нянька – из самой лучшей мире нержавейки.
– Круто. И кинжальчик еще… Живой, верно?
– Дурак я был. Собственно, он такой и родился, только его еще к хозяину привадить надо было. Мне лет пять тогда не днях исполнилось: хочу, говорю, его в подарок на день-рождение. Что уж они-то по своей природе не дары, не рабы и не слуги…
– Спасибо.
– Ой, прости. Забываю. Так вот я взял его, когда в доме никого из моих теток не было, вытащил из одежек и полоснул себя прям по вене. Он проснулся, перевернулся – и ка-ак заорет! Народ мигом набежал, только всё равно я еле живым остался.
– Повезло.
– Мама Эсти говорит – оттого, что морская кровь солонее прочих.
– Постой-ка снова…
Зигрид приподнялась со своего места, выпрямилась.
– Одежки и мотор сильно прикольные – ладно. Имя – в год после рождения на высоком помосте Кьяртаны шли через одного. Кровь ба-инсхана и сплетение верных человеческих кровей. Эстрелья, Библис, Стелламарис. Соправительницы. Правильно? Живой клинок – побратим только одного аристо на свете. Самого главного. Ты, милый, не аристократ, а гораздо хуже. Ты сам молодой король.
Это прозвучало как приговор.
– Ну, поймала меня, – Кьяртан печально вздохнул. – Только к нормальному человеку пристроюсь, только в доверие войду – хлоп, и всё прахом. А что мне проку в этом королевстве? Ха. «Кьяртан для Кларента». Точно. Либо в руки вложат, либо самого под него положат. Если не оправдаю доверия. Были прецеденты, знаешь ли.
– Не так страшно, положим. Время мирное…
