скачать книгу бесплатно
Точно так же, как и все остальные метафоры, приведенная выше не является идеальной. Многие из тех, кто лично знакомился с Зонтаг, были разочарованы, потому как миф о ней был очень далек от настоящей Сьюзен. Разочарование в Зонтаг не только является одним из лейтмотивов многих воспоминаний о ней, но и встречается в ее личных записях. Однако миф о Зонтаг (возможно, самое «долгоиграющее» детище Сьюзен) во всем мире вдохновлял людей, считавших, что принципы, которые она так страстно отстаивала, помогали оторваться от самых скучных и горьких жизненных истин. К тому времени, когда она появилась в Сараеве, выражение Je r?ve donc je suis не было броской декадентской фразой. Скорее это было признание того, что правда образов и символов – правда снов – это правда искусства. Искусство невозможно отделить от жизни – оно есть ее высшее проявление. Эта метафора точно так же, как и драма о геноциде армян, в создании которой участвовала мать Зонтаг, помогала взглянуть на действительность тем, кто с трудом мог увидеть ее сам.
К концу своей жизни Зонтаг привнесла метафоры в Сараево. Она привезла образ Сьюзен Зонтаг, ставший символом искусства и цивилизации. Она привезла героев Сэмюэля Беккета, ждавших, как и боснийцы, спасения, которое никак не появлялось. Жителям блокадного города были нужны не только еда, отопление и поддержка с воздуха, но и то, что давала им Сьюзен Зонтаг. Многие иностранцы сочли постановку спектакля в зоне военных действий легковесным решением. На это обвинение одна из боснийских подруг Сьюзен (одна из многих, кто любил ее) ответила утверждением, что Зонтаг помнят в Сараево именно потому, что ее вклад в жизнь города был таким сложноопределимым и скрытым. «В человеческих чувствах нет четких правил. Мы нуждались в ней, – говорила она по поводу постановки Зонтаг «В ожидании Годо». – Это произведение построено на метафорах»[29 - Интервью автора с Сенадой Кресо.].
Часть I
Глава 1. Королева отрицания
До самой своей смерти Сьюзен Зонтаг держала дома два коротких фильма, которые были изготовлены по такой древней технологии, что она никак не могла их посмотреть. Зонтаг берегла эти катушки с кинопленкой потому, что на них были запечатлены ее молодые родители во времена, когда им казалось, что вся их полная приключений жизнь только начинается[30 - После ее смерти фильм оцифровали. По каталогу эти кадры сняты на борту корабля Paris, направлявшегося в Пекин, год 1926-й, хотя, скорее всего, кадры были сняты в 1931-м, когда пара плыла из Гавра в Нью-Йорк. (See U.S. Customs records, listed in note: 15.) The sign on the train reads: Stolpce-Warszawa-Poznan-[Zbaszyn?]-Berlin-Hannover-K?ln-Liege-Paris.].
На одной бобине были дрожащие, снятые с руки кадры Пекина, столицы Китая: киоски, магазины, рикши, верблюды, трамваи и велосипеды. Потом на очень короткое время в кадре появляется группа белых, стоящих на противоположной стороне ограды из колючей проволоки, из-за которой снимает оператор. По другую сторону проволоки стоят любопытствующие китайцы. Потом буквально на пару секунд появляется Милдред Розенблатт, настолько похожая на свою дочь, что совершенно неудивительно, что позднее многие принимали ее за старшую сестру Сьюзен. Ее красавец-муж Джек мелькает в кадре всего пару секунд. Правда, он настолько плохо освещен, что виден только силуэт стоящего среди китайцев высокого белого мужчины в западной одежде.
Этот фильм сняли приблизительно в 1926-м, когда Милдред было двадцать лет. Сюжет на следующей бобине – 1931 года. Поезд, рассекающий просторы Европы, верхняя палуба корабля, где Джек, Милдред и еще одна пара со смехом перебрасывают через сетку кольцо. На Милдред белое летнее платье и берет, и она широко улыбается человеку, держащему камеру. Потом они начинают играть в шаффлборд, и где-то уже к середине ролика появляется высокий и худой Джек в белой «тройке» и берете. Он начинает играть с другим мужчиной, потом друзья принимаются корчить рожи и валять дурака вокруг облокотившейся о косяк двери Милдред, та же чуть не помирает от смеха. Общая продолжительность кинолент составляет менее шести минут.
Милдред Якобсон родилась в Ньюарке 25 марта 1906 года. Ее родители Сара Леа и Чарльз Якобсон были родом из Польши, входившей тогда в состав Российской империи. В Штаты они попали, будучи детьми: Сару Леа привезли в 1894-м, в возрасте семи лет, а Чарльза, в возрасте девяти лет, годом ранее. В отличие от большинства евреев-иммигрантов тех времен, родители Милдред говорили по-английски без акцента. Занятно, что их внучка, самая европеизированная американская писательница своего поколения, была, пожалуй, единственной крупной писательницей еврейского происхождения, у которой не было прямой связи с Европой и опыта иммигрантской жизни, во многом определивших творчество ее коллег-авторов.
Несмотря на то что Милдред родилась в Нью-Джерси, выросла она на другом побережье, в Калифорнии. Семья Якобсон поселилась в еврейском районе Бойл-Хайтс к востоку от центра Лос-Анджелеса. В это время город только начинал превращаться в мегаполис. Первую картину в Голливуде сняли в 1911-м, приблизительно в то время, когда семья переехала в Лос-Анджелес. Восемь лет спустя, когда Милдред и Сара Леа снимались в массовке картины «Аукцион душ», Лос-Анджелес уже превратился в центр киноиндустрии. Вместе с кинозвездами в город пришли гангстеры. Милдред часто рассказывала о том, что ходила в школу с небезызвестным Микки Коэном, одним из состоятельнейших еврейских гангстеров Америки времен сухого закона[31 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. Голливуд стал символом гламура, и любопытно, что позднее Милдред часто производила впечатление тщеславной и «продвинутой» голливудской красотки. Сама Сьюзен однажды сравнила свою мать с Джоан Кроуфорд, впрочем, некоторые действительно сравнивали Зонтаг именно с этой актрисой[32 - Sontag Papers, “week of Feb. 12, 1962”.].
«Она всегда была при макияже», – вспоминает Пол Браун, знавший Милдред, когда та жила в Гонолулу. Милдред провела на Гавайях последние годы жизни и сильно выделялась среди хиппи и серферов. «Волосы у нее были всегда уложены. Всегда. Она была настоящей нью-йоркской еврейской принцессой, слишком худой и неизменно упакованной в Chanel». Милдред до самой смерти сохранила голливудскую манерность. Она отвечала на телефонные звонки низким «Даааааа?» и запрещала своим дочерям подходить к себе через лежащий на полу гостиной ковер, если только она их сама не позвала жестом руки с прекрасным, безукоризненным маникюром[33 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. «К окружающим Милдред относилась по-королевски свысока, – вспоминал Пол Браун, понимавший, что совладание с окружающим миром дается этой женщине непросто. – Как человек, который не знает, как найти выключатель света»[34 - Интервью автора с Полом Брауном.].
Когда красавица Милдред отплывала в Китай, казалось, что ее ждет ослепительный успех. Она направилась туда вместе с Джеком Розенблаттом, с которым познакомилась, когда работала няней в большом пансионате Grassinger’s, расположенном в хребте Катскилл в Северных Аппалачах, в местах, которые в простонародье называли еврейскими Альпами. Для Милдред как представительницы среднего класса это была всего лишь работа на лето, а вот для Джека пансионат оказался большим карьерным шагом.
Джек родился в семье бедных иммигрантов Самюэля и Гусси, которые проживали на Манхэттене в районе Нижнего Ист-Сайда (в одной из самых злачных трущоб на территории США начала XX столетия). Его родители родились в Кшивче, что тогда входила в состав Австро-Венгерской империи. Семья Розенблатт была гораздо беднее «городских жителей и представителей среднего класса» Якобсонов, которые «не были похожи на большинство евреев-иммигрантов первого поколения», как говорила Зонтаг в одном из интервью[35 - Nora Ephron, “Not Even a Critic Can Choose Her Audience”. New York Post, September 23, 1967.]. В личных беседах она называла родителей своего отца людьми «ужасно грубыми»[36 - Sontag Papers.].
Вполне возможно, именно из-за того что Самюэль и Гусси были малообразованны, их внучка смотрела на родственников свысока. Джек родился в Нью-Йорке 1 февраля 1905 года. Он закончил всего четыре класса, в возрасте десяти лет бросил школу и начал работать курьером в компании, торговавшей мехами на Вест-Сайде (Манхэттен). Вскоре трудолюбие и ответственность мальчика заметили. У него была удивительная фотографическая память, которую Сьюзен унаследовала от отца[37 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. К шестнадцати годам Джека повысили и отправили в Китай, он выдержал путешествие на верблюде по пустыне Гоби, занимался там закупкой мехов у монгольских кочевников[38 - Sontag Papers.] и через некоторое время открыл свой собственный бизнес Kung Chen Fur Corporation с офисами в Нью-Йорке и Тяньцзине. Джек и Милдред были женаты восемь лет. За это время Джек построил успешный бизнес, несколько раз был в Китае, вместе с женой они были на Кубе, Гавайях, Бермудах, путешествовали по Европе, по крайней мере три раза переезжали и обзавелись двумя детьми.
Когда 16 января 1933 года родилась Сьюзен Ли Розенблатт, ее родители жили в новом здании на 86-й улице в Ист-Сайде.
Летом того же года семья переехала в Хантингтон на Лонг-Айленде.
В 1936-м, когда родилась Джуди, семья жила под городом в Грейт-Нек. Этот город стал прототипом описанного в романе «Великий Гэтсби» Вест-Эгга. Родившийся в трущобах Джек Розенблатт добился успеха в жизни и переехал в богатый район. Социальный статус Грейт-Нека был так же далек от Ист-Сайда, как и от Китая. И всего этого Джек Розенблатт достиг к возрасту двадцати пяти лет.
Такого быстрого успеха мог добиться только целеустремленный человек, и Джек знал, что ему надо торопиться. В возрасте 18 лет у него случился первый приступ туберкулеза. Позднее Сьюзен писала о том, что эта болезнь «происходит от чрезмерной страсти, которая обрушивается на людей безрассудных и чувственных»[39 - Зонтаг. «Болезнь как метафора», Ад Маргинем Пресс, Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС» / IRIS Foundation, 2016.]. Как бы там ни было, туберкулез постепенно «заполнял» легкие Джека, что и привело к его кончине.
Со стороны казалось, что мужчина, которого Милдред встретила в Grossinger’s, был сильным. Атлетического сложения богач с большими карьерными и финансовыми перспективами. В пансионат Джек попал по настоянию матери, которая знала о болезни сына и отправила его туда в надежде на живительную силу чистого воздуха[40 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. Милдред подозревала, что ее супружеская жизнь может оказаться короткой. Возможно, надеялась на то, что бациллы туберкулеза перестанут развиваться и Джек не заболеет (в то время еще не существовало эффективного средства борьбы с туберкулезом: пенициллин открыли в 1928 году, а широко использовать начали только после Второй мировой войны). Однако Милдред была страстно влюблена в Джека. В 1930 году они поженились и отправились в Китай, где поселились в Тяньцзине.
Тяньцзинь – крупный порт, расположенный недалеко от Пекина. Он являлся одним из тех открытых для иностранцев портов, которые были навязаны Китаю после поражения в Опиумных войнах. В этих портах китайские власти не имели юрисдикции над иностранными гражданами. Сьюзен писала, что у белых там были свои виллы, отели, закрытые клубы, поля для игры в поло, церкви и больницы, находившиеся под охраной военного гарнизона. Для местного населения это были «запрещенные для доступа места, окруженные колючей проволокой. Все проживавшие в этих районах должны были показывать паспорт при входе, а китайцы могли попасть внутрь только в качестве прислуги»[41 - Sontag Papers, early 1970s.].
Милдред часто вспоминала, что в Китае у нее была прислуга. Ни гражданская война, ни японская интервенция никак не отразились на жизни четы Розенблатт – она была прекрасной. «Ей очень нравился этот стиль жизни, – вспоминал Пол Браун. – Прислуга. Повар и лакеи, подававшие на стол. Беззаботная жизнь, красивые вещи и одежда, вечеринки в посольствах»[42 - Интервью автора с Полом Брауном.]. До конца жизни Милдред дарила друзьям китайские безделушки. «У нее были замечательные вещи, – вспоминает Браун. – Чудесные китайские штучки, сделанные маленькими руками китайцев». Однако далеко не все разделяли теплые воспоминания Милдред. «Еще ребенком, – писала Джуди, – я испытывала отвращение от ее историй о том, сколько людей в Китае прислуживало ей»[43 - Judith Cohen to Sontag, late 1970s, Sontag Papers.].
Сложно точно сказать, как долго супруги Розенблатт прожили в Поднебесной. Вряд ли они жили там постоянно. Таможенные записи свидетельствуют о том, что супруги возвращались из-за границы в Нью-Йорк практически каждый год. Иногда они прибывали с островов, на которых, судя по всему, проводили отпуск[44 - На сайте Ancestry.com есть следующая раскладка путешествий супругов. Свидетельств путешествий Милдред в Азию и из Азии нет, единственный документ, подтверждающий ее прибытие из Европы, датируется 1931 г.Джек Розенблатт подал на свой первый паспорт 17.11.1923, заявив, что планирует отбыть в Китай через Ванкувер на борту Empress of Asia 29.11.1923. Свою профессию он обозначил как «торговец пушниной» и работодателем назвал Julius Klugman’s Sons, Inc., по адресу: 42 West Thirty-Eighth Street, New York City.Он подал на продление паспорта в Тяньцзине в качестве представителя Mei Hwa Fur Trading Corporation. На документе не стоит дата его подачи. Он отбыл из Шанхая 19.05.1924, прибыл в Сиэтл 04.06.1924 на корабле President Madison. Проживал по адресу: 950 Noe Avenue, New York. Отплыл из Йокогамы в Манилу и далее в Ванкувер на борту SS Empress 09.07.1927. Проживал по адресу: 330 Wadsworth Avenue, New York. Отплыл из Кобе в Сиэтл 17.07.1928 на борту President McKinley, прибыл 30.07.1928. Проживал: Continental Fur Corporation, 251 West Thirtieth Street, New York. Джек и Милдред отплыли из Гавра 03.06.1931 на борту Paris, прибыли в Нью-Йорк 09.06.1931. Адрес проживания: 251 West Thirtieth Street. Джек уплыл в Шанхай на борту President Coolidge 14.10.1933, прибыл в Гонолулу 24.10.1933. Адрес проживания: 251 West Thirtieth Street. Он встретился с Милдред в Гонолулу. Она отплыла в Лос-Анджелес 18.10.1933 на борту Monterey и прибыла в Гонолулу 23.10.1933.Вместе они отплыли 04.11.1933 на борту Lurline и были в Сан-Франциско 09.11.1933. Отплыли из Гамильтона, Бермуды, 14.02.1934, прибыли в Нью-Йорк 15.10. на борту Monarch of Bermuda. В качестве адреса оставили адрес компании: 251 West Thirtieth Street. Джуди родилась в штате Нью-Йорк 20.06.1936. Они отплыли в Гавану 03.01.1937 на борту Oriente, прибыли в Нью-Йорк 05.01.1937. Адрес проживания: 21 Wensley Drive, Great Neck, Long Island. 11.03.1938 они снова отплыли в Гавану на борту California, прибыли в Нью-Йорк 14.03.1938. Джек умер в Тяньцзине 19.10.1938. Информации о возвращении Милдред в США нет.]. Поездка в Китай была такой долгой, что ездить туда даже раз в год было весьма затруднительно (когда в 1924 году Джек вернулся в Штаты, путешествие из Шанхая в Сиэтл заняло 16 дней, а вся поездка от двери до двери – почти месяц). Кроме прочего, это еще и физически изматывающее путешествие даже для совершенно здоровых людей, а тем более для Джека с больными легкими и Милдред, которая, по ее словам, два раза совершила его беременной.
Так или иначе, Поднебесная оставила неизгладимый след в памяти Милдред. Дом в Грейт-Неке, в котором Сьюзен жила после рождения, был забит китайскими безделушками. «В Китае колониалисты предпочитали китайскую культуру, – писала она, – и их дома превратились в небольшие музеи китайского искусства»[45 - “China” screenplay, Sontag Papers.]. Впоследствии эти «музейные экспонаты» переместились в интерьеры домов, в которых жила Милдред.
«Китай всегда присутствовал в нашем доме, – писала Джуди. – это был мамин способ принизить настоящее и напомнить о ее «блистательном» прошлом»[46 - Judith Cohen to Sontag, late 1970s, Sontag Papers.].
Бурная энергия Джека проявлялась не только в бизнесе, но и в его любовных похождениях. Сьюзен вспоминала о том, что у ее отца была любовница[47 - Sontag, I, etcetera, 18.], да и Джуди описывала его как «плейбоя»[48 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. Вполне возможно, Джек понимал, что ему не много отмерено, и так же, как и его дочь Сьюзен, хотел получить от жизни по максимуму. Знала ли о похождениях мужа Милдред? Сложно представить, что ее дочери узнали о любовных интригах отца от кого угодно, кроме собственной матери. Противилась ли Милдред тому, что у ее мужа была любовница? Как показывает вся ее дальнейшая жизнь, мать Сьюзен не особенно сильно интересовалась сексом. Как и многие другие люди, потерявшие в детстве родителей, Милдред хотела, чтобы о ней заботились, именно поэтому одним из самых ее ярких воспоминаний была китайская прислуга. Да и Джек Розенблатт старался ухаживать за своей женой.
Саму же Милдред не интересовала забота о близких. Вместе с китайским интерьером квартиры она вывезла из страны представление о том, что детей надо держать на расстоянии. «В Китае дети ничего не ломают, – часто повторяла она. – И много не болтают»[49 - “China” screenplay, Sontag Papers; ibid.]. Не вдаваясь в вопросы китайского воспитания, можно утверждать, что Милдред категорически не хотела променять свой стиль жизни на заботу о дочерях. «Наша мать, – писала Джуди, – не знала, как быть матерью»[50 - Интервью автора с Джудит Коэн.].
Когда Милдред становилось невмоготу от воспитания и забот о дочерях, она просто уезжала. По словам Джуди, «появились слухи, согласно которым, пока родители были в отъезде, девочками занимались родственники». Хотя у «родственников своих проблем было достаточно». Поэтому с самого раннего возраста сестер оставляли на Лонг-Айленде с няней Роуз Мак-Налти – «веснушчатой слонихой» немецко-ирландских кровей – и чернокожей кухаркой Нелли. Можно сказать, что эти женщины и вырастили Сьюзен и Джуди. Но любому ребенку нужна мать, и, несмотря на то что Сьюзен редко говорила о своей матери, в ее дневниках мы видим, что она много и с восхищением о ней писала.
Когда Сьюзен была ребенком, мама казалась девочке романтической героиней. «Я копировала поведение, описанное в романе «Маленький лорд Фаунтлерой», который прочла, когда мне было восемь или девять лет. Например, я обращалась к ней словом «дорогая»[51 - Sontag Papers, August 10, 1967.]. Ее письма к матери больше похожи на послания, написанные заботливым мужем или родителем, а не молодой дочерью. «Дорогая, – писала Сьюзен, когда ей было 23 года, – прости, что коротко, потому что сейчас поздно (три утра) + мои глаза немного слезятся. Будь здорова + веди себя аккуратно и внимательно + и все такое. Я тебя обожаю + очень скучаю»[52 - Sontag to Mildred Sontag, July 4, 1956, Sontag Papers.].
«Она совершенно очевидно была влюблена в свою мать, – говорила первая любовница Сьюзен Харриет Сомерс, которая приблизительно в те годы познакомилась с Милдред. – Она всегда рассказывала о том, какая ее мать жестокая, эгоистичная и тщеславная, но преподносила это тоном любовника, говорящего о предмете своей страсти»[53 - Интервью автора с Харриет Сомерс Цверлинг.].
Милдред была настолько тщеславной и уделяла так много внимания косметике и одежде, что это повлияло и на ее дочерей. Она так упорно старалась приукрасить неприглядную действительность, что Джуди называла свою мать «королевой отрицания»[54 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. Сьюзен часто расстраивало нежелание матери говорить на неприятные темы. Она из года в год звонила ей, поздравляя с днем рождения, и однажды, после одного из таких разговоров, записала отрывок из их диалога:
М. (по поводу недавней биопсии прямой кишки, результат отрицательный)
Я: Почему ты мне об этом не рассказала?
М.: Ты же знаешь, что я не люблю подробности[55 - Sontag Papers, March 25, 1986.].
О своем решении снова выйти замуж Милдред сообщила дочерям только постфактум. Она не сказала Сьюзен, когда умер ее дедушка, проронив: «Не думаю, что ему бы понравилось, что он станет прадедушкой»[56 - Sontag Papers, March 25, 1987.] (Сьюзен была беременна). Она не сказала Сьюзен, когда умер ее отец, а когда «открылась», то соврала – неправильно сообщила причину смерти и место захоронения (лишь спустя много лет, когда Зонтаг пыталась найти могилу отца, она поняла, что мать ее обманула).
Еще один пример того, что Милдред «не зацикливалась на подробностях», описан в мемуарах молодой Зонтаг. Она сохранила канву повествования и лишь изменила имена.
«Однажды, когда Рут было три года, в доме собрались гости, которые веселились еще больше обычного, и муж вел себя просто идеально, миссис Натансон почувствовала схватки. Она выпила еще один бокал. Через час вошла на кухню и попросила Мери, помогавшую обслуживать гостей, отцепить крючки на дорогом платье роженицы, которое было на ней надето. Потом в гостиной, на фоне смеха и звуков разбивающегося стекла, послышался стон упавшей на колени миссис Натансон.
Она не хотела никого утруждать.
Джоан родилась через два часа».
По мнению Милдред, она не врала, а всего лишь упускала некоторые детали, чтобы с присущей ей тактичностью не тревожить окружающих. Милдред считала, что таким образом проявляет заботу, и рассчитывала на то, что окружающие точно так же будут себя вести по отношению к ней. «Говорите мне неправду, я слаба» – Сьюзен казалось, что именно так и говорит ее мать. Милдред действительно утверждала, что она слишком хрупка для того, чтобы знать правду, и считала, что «честность – это жесткость». Однажды, когда Сьюзен критиковала Джуди за то, что та слишком прямо пыталась что-то объяснить матери, Милдред ее поддержала словами: «Совершенно верно»[57 - Sontag Papers, January 11, 1960.].
«Сьюзен потратила уйму времени на то, чтобы понять мать»[58 - Интервью автора с Джудит Коэн.], – считала Джуди.
Сьюзен признавала то, что верхоглядство и легкомысленность Милдред оказали влияние на ее характер: «Я выросла с М. и с ее зацикленностью на внешнем, поэтому с раннего возраста стала исследовать внутреннюю жизнь»[59 - Sontag Papers, n.d.]. Однако Зонтаг не понимала, как у ее матери сложилось такое отношение к жизни и почему та превратилась в «королеву отрицания».
Если проследить события в жизни молодой Милдред, то можно констатировать, что на ее долю выпало так много потрясений, которые могли бы изменить жизнь человека более сильного, чем она. Милдред было всего 14 лет, когда Сара Леа умерла от отравления трупным ядом. На протяжении всей последующей жизни Милдред крайне редко вспоминала свою мать в присутствии дочерей, однако те подозревали, что она пережила тяжелую психологическую травму. Джуди рассказывала, как однажды поехала с Милдред в Бойл-Хайтс, чтобы посмотреть на «чудесный маленький домик», в котором мама жила до смерти Сары Леа. Милдред разрыдалась, увидев, в каком плачевном состоянии находились дом и окрестности.
Сьюзен писала, как ее мать во времена Сталина ехала из Китая через СССР. Милдред хотела выйти из вагона на станции, рядом с которой родилась ее мать, но в 1930-е годы вагоны с иностранцами были опечатаны.
«Поезд стоял на станции несколько часов.
Старухи, продававшие кислый квас, стучали в заиндевевшее окно.
М. плакала.
Она хотела почувствовать под ногами землю родины своей матери.
Но ей этого не разрешили. (Ее предупредили, что арестуют, если она еще раз попросит хотя бы на минуту выпустить ее на перрон.)
Она рыдала.
Она не сказала мне, что плакала, но я знаю, что именно так все и было. Я же ее чувствую»[60 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 23.].
Тогда у Милдред были и совсем другие причины для расстройства. 19 октября 1938 года в американо-немецкой больнице в Тяньцзине Джек Розенблатт скончался от заболевания, которое дамокловым мечом висело над ним половину его жизни. Как и Саре Леа, ему было тридцать три года.
Вместо того чтобы отправиться в Штаты на корабле, Милдред решила поехать сложным окольным путем. В поезд погрузили китайскую мебель. Состав пересек Маньчжурию, в которой японцы установили марионеточное правительство и с территории которой вели наступление на Китай, проехал по Транссибирской магистрали, а потом через всю Европу, где Милдред и села на пароход до Нью-Йорка. Именно в этом путешествии она в первый и последний раз посетила родину матери.
«Все это дерьмо она привезла сюда», – говорила Джуди. В багаже был прах Джека Розенблатта, который захоронили в Куинсе. Вернувшись в Нью-Йорк, Милдред находилась в состоянии полной потерянности.
«Я пыталась скрывать свои чувства, – призналась она после расспросов Сьюзен. – Так меня воспитывал отец. Он не рассказал мне о смерти тети Анны»[61 - Sontag Papers, n.d. Среди тысяч страниц архива Зонтаг только эти две работы написаны с упоминанием Милдред.]. Сьюзен и Джуди не разрешили присутствовать на похоронах праха Джека, о смерти отца Милдред сообщила девочкам лишь через несколько месяцев. После того как Милдред рассказала первокласснице Сьюзен о смерти отца, она спокойно отправила ребенка играть[62 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 24.].
В эссе «Болезнь как метафора», в которой Зонтаг рассматривает ложь, связанную со смертельным заболеванием, она цитирует Кафку: «При одном упоминании о туберкулезе… глаза у собеседников стекленеют, и все начинают изъясняться туманно и уклончиво»[63 - Sontag, Illness, 7.]. Люди стыдились этого заболевания (точно так же, как рака и позднее СПИДа), поэтому Милдред сообщила Сьюзен, что ее отец умер от пневмонии[64 - Suzie Mackenzie, “Finding Fact from Fiction”, Guardian, May 27, 2000.]. Дочери росли, но Милдред не торопилась сообщать им «подробности» и делала все возможное, чтобы они забыли о своем отце. В результате Сьюзен практически ничего о нем не знала. «Я не знала, как выглядит его почерк, – писала она через 30 лет после его смерти. – Я даже никогда не видела его подписи»[65 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 17.]. В 1970-х годах перед поездкой в Китай Зонтаг сделала некоторые заметки об отце, в которых эта скрупулезная по отношению к фактам женщина почти на год ошиблась в дате рождения родителя[66 - Sontag Papers, n.d. Он родился четвертым из пяти детей в семье бедных иммигрантов в нижней части Ист-Сайда, Нью-Йорк, 6 марта 1906 г.].
Джек умер, когда Милдред было 32 года. Молодая вдова была вынуждена вернуться к жизни типичной американской представительницы среднего класса, к жизни, которой она всеми силами старалась избежать. Впрочем, она никогда не жаловалась. Вместо этого Милдред на протяжении полувека демонстрировала миру милое личико, выходила из комнаты, когда разговор заходил на щекотливые и неприятные темы, и втайне глушила боль утраты водкой и таблетками. В такой ситуации становится совершенно понятным, что время, проведенное в Китае, не выходило из памяти и казалось величайшим приключением всей ее жизни. Влияние Китая сказалось не только на Милдред, но и на Сьюзен. Позднее Зонтаг ассоциировали с культурой Франции, но в детские годы Сьюзен мечтала о Китае – «стране нефрита, тика, бамбука и жареных собак»[67 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 5.]. Китай стал символом возможного начала другой жизни: «Означает ли поездка в Китай возможность заново родиться?»[68 - Ibid., 7.] Китай будоражил воображение сестер.
И несмотря на то что девочки родились на Манхэттене, они врали, стараясь удивить своих одноклассников. «Я осознавала, что говорю неправду, когда в школе сказала, что родилась в Китае, – писала Сьюзен, – но это была всего лишь небольшая часть гораздо более крупной и всеохватывающей лжи, поэтому моя была вполне простительной»[69 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 5.].
Сказанная ради большой лжи, моя маленькая ложь стала своего рода правдой.
Зонтаг не уточнила, какой именно была та, большая ложь. Как бы там ни было, ее первые литературные опыты имели прямое отношение к Китаю.
В начале 1970-х годов, во время короткого периода, когда Зонтаг занималась кинематографом, она написала синопсис сценария, героями которого была богатая пара, проживавшая в британской концессии в Тяньцзине. Больной туберкулезом муж «любит играть в сколачивание денег», хотя благодаря происхождению чувствует себя «социально неполноценным». Супружескую пару обхаживают слуги, и живут они за забором из колючей проволоки, огражденные от варварского Китая, в котором люди писают прямо на улице. «Жена – сумасшедшая», – пишет Зонтаг о своей матери. На следующей странице мы видим пометку: «Может, сделать Милдред (бедную Милдред) полностью ку-ку?»[70 - “China” screenplay, Sontag Papers.]
Как мы уже знаем, от отца Сьюзен осталось две бобины кинопленки, отсмотреть которые было крайне сложно, и скромный «набор фотографий». Однако у Сьюзен не было ничего, что могло бы ей помочь понять и представить, что ее отец умер. Она не знала точной даты и причины смерти, не была на похоронах и не видела могилы, то есть не имела никаких материальных свидетельств его гибели, следовательно, не имела «особых оснований верить» в то, что он умер[71 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 24.]. «Все это казалось иллюзорным. У меня не было доказательств его смерти, и в течение многих лет я мечтала о том, что он позвонит во входную дверь». Эта фантазия развилась и превратилась в «тему вымышленной смерти», фигурировавшей в работах Зонтаг, а также в появление чудес и «того, как один человек преследует другого, как попрыгунчик, выскакивающий из коробки, когда открывается крышка»[72 - Sontag Papers, n.d.].
Можем ли мы считать, что использованное в английском оригинале выражение Jack-in-the-box, в котором присутствует имя усопшего отца Джека, является необдуманной и неслучайной метафорой? Эта «незаконченная боль»[73 - Sontag Papers, n.d.] преследовала Зонтаг всю жизнь и, по словам ее сына, часто фигурировала в «разговорах, которые она вела сама с собой в последние дни своей жизни»[74 - Rieff, Swimming, 174.].
Глава 2. Главная ложь
1949 год. Сьюзен только начала учиться в Чикагском университете. В этот день она общалась за обедом с группой таких же первокурсников. Одна из девушек, Марта Эделхайт, упомянула, что, когда была ребенком, летний лагерь (англ. camp) помог ей «полностью не сойти с ума». «Camp, – отвечала Сьюзен, – был самым страшным, что случилось в моей жизни». Марта продолжала рассказывать о том, каким прогрессивным был лагерь Эрроухэд в Понокосе. «Именно там я и была! – воскликнула Сьюзен. – И из него сбежала».
Марта с удивлением смотрела на Сьюзен. Дело в том, что в лагере Эрроухэд ходили легенды о девочке, которая убежала. Тогда Марте было шесть, а Сьюзен семь лет. «Все обитатели лагеря ночью проснулись, потому что одной девочки недосчитались», – вспоминала Марта. Вызвали полицию. «Это был просто кошмар». И вот через много лет эта девочка неожиданно появилась. «Ей этот лагерь был поперек горла, – вспоминала Марта. – Она ненавидела его всей душой и не хотела в нем находиться. И никто ее не слушал».
Побег Сьюзен из лагеря был реакцией на две глубокие травмы – смерть отца (интересно, сообщила ли Милдред дочерям к лету 1939-го о том, что их отец умер?) и неосуществимое желание быть с матерью. «Я всегда пыталась привлечь ее внимание, – говорила Сьюзен. – Постоянно. Сделать так, чтобы она меня полюбила»[75 - Интервью автора с Винсентом Вирга.]. Но «мама отправила ее в лагерь, чтобы заниматься тем, что ей нравится»[76 - Интервью автора с Марти Эделхайт.], – утверждала Марта.
Понятно, что женщине, потерявшей мужа и совершившей почти кругосветное путешествие, нужны были покой и отдых. Однако Милдред так бросала дочерей практически сразу после их рождения. В итоге страх быть брошенной и вследствие этого стремление бросить человека до того, как он или она бросит ее саму, стали одними из основополагающих страхов и черт характера Зонтаг.
Милдред пришлось смириться и подстроиться под новые условия жизни. У нее были деньги. Компания Kung Chen Fur в то время платила не менее 500 долларов в месяц, что в пересчете на деньги 2018 года составляет более 8000 долларов. Однако под руководством младшего брата Джека Арона, имевшего репутацию совершенно некомпетентного человека, бизнес Розенблатта рушился. Кроме этого, из-за начавшейся войны спрос на меха упал, а сложности ведения бизнеса, напротив, возросли. Через несколько лет этот источник дохода совсем иссяк[77 - Интервью автора с Джудит Коэн.].
Милдред не бедствовала, хотя смерть мужа сильно ограничила ее возможности. Кажется, что она постоянно была в поисках нового, постоянно куда-то уезжала. Она продала дом в Грейт-Неке и переехала в Верону в штате Нью-Джерси. Там короткий период времени Милдред жила рядом со своим отцом, проживавшим в Монтклэре. Возможно, Милдред не понравилась эта во всех смыслах тесная связь, и она вместе с дочерьми уехала в Майами-Бич, где они провели год, с 1939-го по 1940-й. После этого она снова вернулась на север и поселилась на Лонг-Айленде в Вудмере. В 1941 году она перебралась в Форест-Хиллз в Куинсе, где они прожили до 1943-го, после чего отправились на запад и поселились в окруженном пустыней Тусоне. Там, ближе к Западному побережью, на котором Милдред выросла, она и осталась до конца своей жизни.
Кочевой образ жизни Милдред (который, кстати, передался по наследству ее дочери) оказался отягощен алкогольной зависимостью. Она начала пить, чтобы забыть о смерти мужа и неудачных попытках построить новую жизнь. Милдред не упоминала о своем алкоголизме ни Сьюзен, ни уж тем более кому-либо из посторонних людей. Она всегда держалась в рамках приличий и, встречая гостей с высоким бокалом водки со льдом в руке, интересовалась: «Не желаете ли воды?»[78 - Интервью автора с Терри Цукером и Давидом Риффом.] Ей было сложно бороться с проблемами этого мира, и поэтому она много времени проводила, лежа в спальне, переложив заботу о хозяйстве и детях на плечи Нелли и Роуз.
«Больше всего в жизни я хлебнула безразличия, – писала Сьюзен много лет спустя, – а не презрения»[79 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», Ад Маргинем Пресс, Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Art Foundation, 2014.].
Милдред выходила из апатичного состояния, лишь когда рядом находился кто-то из ее ухажеров. «У нас было много “дядей”, – вспоминает Джуди[80 - Judith Cohen in Nancy Kates, dir., Regarding Susan Sontag, HBO, 2014.]. – И далеко не всегда мы знали, как их зовут… Одного из них звали “Дядя”» (прим. пер.: UNK – сленг «дядя», а также сокр. Unknown – неизвестный)[81 - Интервью автора с Джудит Коэн.]. Но когда рядом с Милдред не было мужчины, то, по словам одного из друзей Сьюзен, «мать в буквальном смысле перекладывалась в кровать дочери со словами: “О боже, моя драгоценная, я без тебя и дня не протяну”»[82 - Интервью автора с Доном Левином.].
Но если рядом был один из «дядей», Милдред было совершенно не до Сьюзен, она всецело ограждалась от нее. «Когда я была ребенком, М. мне не отвечала, – писала Зонтаг в своих дневниках. – Это было самым страшным наказанием. Она всегда была безучастна, даже когда не злилась (ее зависимость от алкоголя – один из симптомов). Но я не сдавалась»[83 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 29.08.1964.].
Вполне возможно, что Милдред и понятия не имела о том, как быть матерью. Но она была красивой и посвящала много времени своему внешнему виду. Она знала, как найти подход к мужчинам, и умело привлекала к этому своих дочерей. Милдред была в восторге каждый раз, когда кто-нибудь принимал ее за сестру Сьюзен. Сначала она использовала дочерей, чтобы выглядеть моложе, а позднее отказывала им в общении, когда стала на их фоне смотреться старше[84 - Интервью автора с Доном Левином и Джудит Коэн.].
Уже в самом раннем возрасте умные не по годам сестры нашли способ, который заставлял маму обращать на них внимание. «Я знала, что одной из вещей, которая доставляла моей матери удовольствие, было восхищение ее женской привлекательностью, – писала Сьюзен. – Она делала вид, что со мной флиртует, возбуждает меня, я делала вид, что она меня возбуждает (и действительно возбуждалась)»[85 - Sontag Papers.]. Когда никакого «дяди» на горизонтах не наблюдалось, Сьюзен исполняла эту роль. «Не бросай меня, – умоляла Милдред. – Ты должна держать меня за руку. Я боюсь темноты. Ты мне нужна, моя дорогая, моя драгоценная»[86 - Интервью автора с Доном Левином.]. Сьюзен была матерью своей матери, а вместе с тем и ее «мужем», вынужденным соперничать с другими мужчинами, которые увивались за молодой вдовой-красавицей. «Я победила ее бойфрендов, которые отнимали время, но не затрагивали чувств (как она мне сама неоднократно говорила). Со мной она была «женственной», я же исполняла роль застенчивого и обожающего мальчика. Я была деликатной, ее бойфренды – грубыми. Я ее любила и играла роль влюбленного»[87 - Sontag Papers.]. Когда с мужчинами ничего не складывалось, у Милдред всегда была Сьюзен.
Зонтаг писала, что мать приписывала ей «магические качества» и считала, что «умрет, если я не буду ими делиться»[88 - Ibid.]. Милдред возложила на ребенка бремя тяжелой ответственности. При этом угроза того, что мать «бросит» Сьюзен, всегда была реальной, и Милдред действительно ее «бросала», как только на горизонте появлялся подходящий мужчина. Сьюзен жила в «постоянном страхе, что она внезапно и беспричинно отстранится»[89 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 09.08.1967.]. Милдред научила Сьюзен разжигать интерес к себе, периодически лишая объект любви своего внимания.
Вот таким, по словам Сьюзен, был ее «важнейший опыт». Он заложил садомазохистские наклонности, которые были свойственны Зонтаг всю последующую жизнь. В семье, в которой она выросла, любовь не дарили безоговорочно. В ее доме любили лишь на время и переставали любить без причины, когда заблагорассудится. Правила этой игры, в которую невозможно выиграть, Сьюзен выучила с самого детства. Милдред чувствовала потребность в своей дочери, и Сьюзен пришлось научиться тому, как обезопасить себя от перепадов настроения матери. Сьюзен страстно желала, чтобы ее мать нуждалась в ней, но при этом презирала ее «слабость и несчастную долю», и когда поведение Милдред становилось невыносимо сентиментальным, у Зьюзен не было другого выхода, как отстраниться[90 - Sontag Papers, n.d.]. «Когда она требовала моего внимания, а я не пыталась заполучить его, – писала Сьюзен, – я чувствовала себя подавленной, удалялась и делала вид, что не замечаю ее мольб»[91 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 09.08.1967.].
В дальнейшем по самым разным причинам Зонтаг не любила, когда на нее навешивали «ярлыки». Она отказывалась от предложений включить ее произведения в антологии женщин-писателей. Она советовала Дэррилу Пинкни не уделять столь пристального внимания расовой тематике, а Эдмунду Вайту – сексуальным меньшинствам. Она считала, что писатель должен стремиться к такой степени выраженности индивидуального, что его произведения могли бы приобрести общечеловеческий, универсальный характер. Хотя мало кому удавалось быть такими индивидуалистами, как Зонтаг, сама она оставалась в почти карикатурном амплуа взрослого ребенка из семьи алкоголиков со всеми вытекающими слабостями и сильными сторонами, обусловленными воспитанием пьющих родителей.
Позже Зонтаг настаивала, что рак поражает людей независимо от безупречности их характера или сексуальной воздержанности и цветастых эвфемизмов, при помощи которых человек отрицает свою болезнь. Рак – это всего лишь заболевание. Говорят, что и алкоголизм – заболевание, потому что у него есть свои симптомы. Точно так же, как и в случае с любой другой патологией, развитие этой болезни достаточно предсказуемо.
Предсказуемо и влияние родителей-алкоголиков на своих детей. Правда, это влияние хорошо изучили лишь тогда, когда Сьюзен уже выросла. «На самом деле я никогда не была ребенком!»[92 - Зонтаг. «Заново рожденная», 3 марта 1962. Ад Маргинем Пресс, 2013.] – писала она, когда ей было за двадцать. Это восклицание показывает горечь, которую Зонтаг чувствовала по поводу своего украденного детства. «В каком случае ребенок не является ребенком? – задавала вопрос одна из специалистов в этой области Джэнет Войтитц. – Когда ребенок живет с родителями-алкоголиками»[93 - Janet Geringer Woititz, Adult Children of Alcoholics (Deerfield Beach, FL: Health Communications, 1983), 3.].
Сьюзен дали понять, что от ее действий зависит судьба матери.
Дети чаще всего стремятся сделать все идеально, и Сьюзен (которая, по словам ее матери, была ребенком с «исключительно хорошим поведением»[94 - Sontag Papers.]) была в ужасе от того, что может плохо выполнить возложенные на нее обязанности.
Дети алкоголиков остро осознают свои недостатки, страдают от низкой самооценки и, даже когда их хвалят, всегда чувствуют, что добились далеко не лучших результатов. Сьюзен понимала, что любовь ее матери не безоговорочна, и, став взрослой, она требовала доказательств любви, чтобы, получив их, отказать во взаимности[95 - This discussion relies on Woititz, Adult Children of Alcoholics.].
Действительно, многие отталкивающие черты характера Сьюзен объясняются тем, что она выросла в семье алкоголиков. Недруги Зонтаг обвиняли ее в том, что она слишком серьезно относилась к себе, была жестока, во всем контролировала себя и других и не имела чувства юмора.
Войтитц объясняет: «Ребенок родителей-алкоголиков никогда не чувствует, что контролирует ситуацию. Он принимает на себя ответственность за все, что происходит вокруг него»[96 - This discussion relies on Woititz, Adult Children of Alcoholics.]. Дети алкоголиков часто становятся лжецами. Понимая, что они не могут рассказывать о том, что происходит дома, они придумывают для себя замысловатые истории и образы и утешаются фантазиями. Им приходится быть старшими для своих родителей, и, лишенные детской беззаботности, они быстро становятся не по годам серьезными. Однако уже во взрослом возрасте такие «образцово ведущие себя дети» нередко сбрасывают когда-то не по годам взятую ношу и обнажают свою инфантильность.
«Королева отрицания» Милдред страшилась действительности, того же боялась Сьюзен. Впрочем, ее побег от реальности оказался более успешным. Чувствуя себя дома так, словно она «иностранец с видом на жительство»[97 - Sontag, “Pilgrimage,” The New Yorker, December 21, 1987.], больше всего она мечтала о том, чтобы куда-нибудь убежать. «Кому принадлежит голос, зовущий уехать в Китай? – писала она. – Это голос шестилетней малышки»[98 - “Project for a Trip to China”, in Sontag, I, etcetera, 7.]. Она представляла себе «мир эксплуатируемых кули и конкубинов. Жестоких домовладельцев. Заносчивых и высокомерных мандаринов, скрестивших руки, спрятанные в рукавах мантий»[99 - Ibid., 22.].
Частично такие мечтания можно объяснить желанием увидеть отца. Однако литературные образы для игры своего воображения она позаимствовала у матери. Милдред внушила Сьюзен желание убежать и предоставила ей все необходимые средства. В редком порыве материнской заботы Милдред научила Сьюзен читать. «Она написала ее имя мелом на доске, – вспоминал Пол Браун. – Произнесла «Сьюзен» и показала на дочь. Та повторила. Потом написала другое слово. После того как Сьюзен и его выучила, Милдред писала очередное новое слово. Так в возрасте двух или трех лет Сьюзен начала читать»[100 - Интервью автора с Полом Брауном.].
Чтение помогло Сьюзен изменить мир вокруг и придать ему эстетическую глубину. Например, прочтение «Маленького лорда Фаунтлероя» вдохновило ее использовать в обращении к своей загадочной матери эпитет «дорогая». Книги становились для нее спасительной и непроницаемой стеной. «Когда тебе что-то не нравится, – писала Милдред, – иди в свою комнату и читай»[101 - Sontag Papers.]. Надо сказать, что если бы Сьюзен чувствовала себя счастливой, то, вероятно, не стала бы так много читать. Милдред способствовала тому, что Сьюзен с головой погрузилась в чтение.
«Совершенно запуганная» не по годам ранними интеллектуальными способностями Сьюзен[102 - Интервью автора с Джудит Коэн.], ее мать, как позднее и многие другие, боялась мнения собственной дочери. Когда однажды Милдред «застукали» за чтением журнала для домохозяек Redbook, она со стыдом спрятала его под одеяло[103 - Интервью автора с Лусиндой Чайлдс.]. Сьюзен не захотела лишний раз смущать мать и сделала вид, что не заметила «позорного» издания. «Я делаю все возможное, – писала Зонтаг, – чтобы не смотреть, не запоминать и никогда не использовать против нее то, что видела»[104 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 10.08.1967.].
«Я выросла, стараясь одновременно видеть и не видеть»[105 - Ibid., 213, August 9, 1967.], – писала она.
Она делала вид, что не замечает своей матери, и в конце концов действительно перестала ее замечать. Состояние Сьюзен варьировалось между «рабским пресмыканием»[106 - Ibid., 223, August 10, 1967.] и его полной противоположностью. «Моя мать была ужасным человеком»[107 - Интервью автора с Феридой Дуракович.], – заявила она подруге после смерти Милдред. «У меня не было матери, – говорила другу, с которым подробно обсуждала алкоголизм. – Все, что у меня от нее было, – это леденяще холодное чувство. Сплошная депрессия. Я постоянно пыталась привлечь внимание и завоевать ее любовь. У меня не было матери»[108 - Интервью автора с Винсентом Вирга.].
Все это было такой же карикатурой на действительное положение вещей, как и представление маленькой Сьюзен о том, что ее мать является романтической героиней. «Она была не в состоянии понять, что происходит с другим человеком, – заявил один из ее любовников. – Я имею в виду чувствительность, которую человек постоянно проявляет в обыденной жизни. Типа: «О чем ты думаешь, что ты чувствуешь, каково твое мнение по этому вопросу?» Сьюзен не была чувствительным человеком»[109 - Eva Kollisch in Kates, Regarding Susan Sontag.]. Она была не в состоянии увидеть разочарования, из-за которых ее мать закрылась от реальности. Такое ощущение, что Зонтаг не смогла увидеть связь между «главной ложью о том, кем является (ее мать)»[110 - Зонтаг. «Сознание, прикованное к плоти», 10.08.1967.], и тем человеком, которым была она сама. Она ненавидела ощущение «обмана», остававшееся от лжи. Однако, несмотря на то что она пыталась дистанцироваться («Я ненавижу в себе все – в особенности физиологию, все это так на нее похоже»), опосредованная связь с матерью оставалась[111 - Ibid., 223.]. Еще одна любовница говорила о Сьюзен, что ею «управляет образ, сложившийся о себе в семье, и она отыгрывает роль маминой дочки»[112 - Зонтаг. «Заново рожденная», 29.02.1960. Ад Маргинем Пресс, 2013. Цитата Ирэн Форнес.].
Глава 3. С другой планеты
Среди обрывков воспоминаний, которые Сьюзен берегла со времен смерти отца, сохранился вопрос, заданный пятилетней Сью Розенблатт и позволяющий взглянуть на Зонтаг в будущем: «В чем разница между трахеей и пищеводом?»[113 - Зонтаг. «Заново рожденная».]
Другие обрывки воспоминаний тех времен свидетельствуют о состоянии, в котором тогда находилась Сью. Она помнила о том, что дядя Сонни бросил ее на глубоком месте реки, отчего у нее остался легкий, но непроходящий страх перед водой. Она запомнила паука в палатке на участке за домом, а также запах мочи в подвале сумасшедшего дома[114 - Ibid., 115, январь 1957.]. Волнения, пережитые ребенком, привели к появлению у Зонтаг астмы. Астма часто становится последствием душевных переживаний и тяжелого психологического состояния, а чувство того, что ты задыхаешься, испугает любого взрослого, не говоря уже о ребенке. Астма – первое серьезное заболевание в жизни Зонтаг, у которой было много недугов.
К «кошмарным обострениям астмы, во время которых чувствуешь, что тебя хоронят живьем»[115 - Зонтаг. «Любовница вулкана», Эксмо, 2008.] прибавилась другая серьезная напасть – полная неспособность Милдред справляться с трудными ситуациями. В неопубликованных мемуарах Зонтаг, изменив имена, писала о том, что во время приступов астмы мать «вела себя совершенно неадекватно, не понимая, как облегчить страдания дочери, которая, откинув простыню, тянулась к потолку, пытаясь поймать легкими воздух»[116 - Sontag Papers, dated 1948. Мэри – вымышленное имя, использованное Зонтаг в рассказах о Рози.].
Милдред не могла находиться в спальне дочери, но и не оставалась равнодушной к ее страданиям. В 1939-м она в очередной раз (третий по счету чуть более чем за год) затеяла переезд – семья вместе с Нелли и Роуз села на поезд и отправилась во Флориду.
Одним из немногих воспоминаний Сьюзен о тех временах был вопрос, который она задавала матери: «Мама, а как пишется слово “пневмония”?»[117 - Зонтаг. «Заново рожденная», январь 1957.]
Сьюзен пыталась понять заболевание, от которого, по словам Милдред, умер Джек. Тогда еще Сьюзен не говорили о том, что ее отец умер от туберкулеза. Девочка боролась с заболеванием дыхательных путей, ужасно переживая по поводу того, что и ее отец умер от подобной болезни. Несмотря на то что Зонтаг не оставила практически никаких записей об этом периоде жизни в Майами-Бич, она многое поняла о заболеваниях легких, а пребывание в санатории останется в ее памяти на всю жизнь.
Флорида запомнилась Сьюзен «кокосовыми пальмами и белыми домами, украшенными имитацией мавританской лепнины»[118 - David Rieff quoted in Daniel Schreiber, Susan Sontag: Geist und Glamour: Biographie (Berlin: Aufbau Verlag, 2010), 18.], а также посещением бабушки Розенблатт, которая сообщила девочке, что Деда Мороза не существует[119 - Sontag Papers.].
В Майами было влажно, условия для лечения астмы оказались не самыми подходящими. В итоге семья прожила там менее года. В 1940 году Милдред перевезла девочек в Нью-Йорк, где они временно поселились в Вудмере на Лонг-Айленде, в районе гольф-поля Айдлвуд, на месте которого сейчас построен аэропорт им. Джона Кеннеди. Пребывание в этих местах не произвело на Сьюзен большого впечатления. Переехав в 1941-м в Хорест-Хиллз, она сама стала «большим впечатлением».
