скачать книгу бесплатно
У дороги желтой крошки,
Бывшей прежде кирпичом,
Прям с утра не понарошку
Суд идет над палачом.
А. Лобачев
Череповец, Российская Федеративная Империя, 2093 г.
Так уж вышло, что на том отрезке жизни, который у Димы соответствовал «завершению эпохи воды», а у меня началу развала семьи, мы общались довольно мало. Дело было года два с половиной назад, то есть осенью две тысячи тринадцатого. Он пропадал где-то в Индии, я же погрузился в некий отстраненный тип меланхолии, напоминавший что-то вроде интеллектуальной спячки, а потому демонстрировал задумчивость на фоне общих темпов труда. Нельзя исключать даже и того, что мой организм тогда самостоятельно понизил частоту пульса и температуру тела, не видя необходимости обслуживать вялый мозг согласно штатным нормам расхода. Работал я по инерции, встречи с друзьями приобрели вид, вкус, цвет и запах рутины. Жена уже вовсю жила своей собственной, отделенной от меня барьером молчания, но полнокровной жизнью и непонятно зачем приходила каждый вечер домой. Мы с ней ложились спать, едва обменявшись десятком фраз, и просыпались в разное время, чтобы не испытывать необходимость разговаривать друг с другом по утрам. Надо сказать, что в таком режиме мы прожили вместе еще почти два года, но наш брак был мертв уже тогда, а внешние признаки жизни мы поддерживали в нем каждый по своим причинам. Я искренне любил свою жену, а она до поры до времени не могла решиться на окончательный расход. Как выяснилось позже, моя благоверная все-таки найдет в себе силы собрать вещи и уехать на съемную квартиру, но только с седьмого раза, а в ту пору мы зависли где-то между вторым и третьим разрывом. Злая ирония: постоянные ссоры с женой лишали меня производительных сил, приводя в крайне непродуктивное и депрессивное состояние. Находясь в этом состоянии, я не мог ничего наладить или исправить в отношениях с супругой. Представьте, что уже несколько лет постоянно живете с температурой под тридцать восемь, а единственный способ ее сбить до нормальной – пробежать без остановки десять километров. Вот примерно так обстояли дела и в отношении нашего брака-диббука, который, как и положено всякому упырю, сосал силы в равной степени у нас обоих, но до поры держал цепко.
Описанными выше обстоятельствами объясняется тот факт, что я не помню практически ничего даже о своей собственной жизни того периода, не говоря уже о жизни Мироновской. Я знал, что он увлекся буддизмом, но не сомневался в том, что его смирение, пожелай Дима следовать восьмеричному пути, окажется необыкновенно деятельным и практичным. Если можно представить себе беспокойную медитацию или предприимчивую нирвану, то мой друг, несомненно, стремился именно к ним. Мы не виделись полгода или около того. У нас и раньше случались перерывы, такие тайм-ауты в дружбе. Вокруг моего смятенного товарища всегда роилось множество разного рода людей, что-то типа свиты. В зависимости от сезона, времени суток и доминирующей у Миронова в голове идеи менялись и персонажи, но большинство из них растворялось в прошедшем времени, как в кислоте, так что моя память сохранила только их общие очертания, неясные контуры. Самых близких я в шутку называл апостолами. Они держались дольше других и непременно оставляли новый след на Диминой многоразовой душе, но в конце концов ветер перемен срывал их и уносил куда-то назад и вверх.
Сложно сказать, с кем именно Миронов предпочитал курить гашиш той мрачной осенью, но я прекрасно помню, что ни капли не удивился, увидев на экране айфона его имя и фамилию спустя шесть месяцев после предыдущего звонка. Выяснилось, что он вернулся из Индии, где проходил курс интенсивной борьбы с собой и собирается теперь нанести визит в Кирилловское, на дачу к нашему общему товарищу Антоше Лужковскому, куда и меня тоже звали. Решили непременно ехать вместе, совершая таким образом своего рода хадж в этот загородный храм студенческой дружбы.
Лужковская дача за долгие годы стала для меня странным, полумистическим местом. В самой даче при этом не было ничего сверхъестественного, я бы даже назвал ее вопиюще, неестественно нормальной. Проживало там во всех смыслах положительное Антошино семейство в четырех поколениях плюс две разнополые собаки. Сам же Антоша с женой и детьми гнездовался в Кирилловском исключительно летом, зиму предпочитая проводить на Бали.
Специфическое отношение к летней резиденции Лужковских сформировалось у меня под действием повторяющихся обстоятельств. Я приезжал туда только ранней весной и поздней осенью, тем самым открывая и закрывая загородный сезон. Сам же сезон, то есть лето, я с самого раннего детства проводил неизменно на своей собственной даче в Белоострове. И никакими средствами нельзя было заставить меня покинуть эти пенаты. Белоостров стал моим местом силы, пристанищем, Огигией и Итакой одновременно. Туда я стремился всей душой каждые выходные с мая по сентябрь, там оседал, сливаясь с землей, будто крот, не понятый никем, кроме нескольких дачных фриков, таких же полоумных, как и я сам. Мы формировали когорту, тайное общество, исповедующее веру в то, что по-настоящему счастлив может быть только человек, сидящий ранним июльским вечером на берегу реки Сестры с бутылкой виски и стаканом. Нас было не так уж много, но мы и не стремились вербовать новых адептов. В основном составе отряда дачников-фетишистов состоял, например, уже упомянутый Колюня, а упомянутый Сережа выбрал Белоостров в качестве места постоянного базирования в силу причин экономических. Тяга к природе и гамаку просыпалась у меня каждый год в конце апреля, набирала обороты к середине мая, а потом резко пропадала одновременно с началом осенних дождей. И пусть сугубо бытовые характеристики нашего старого деревянного дома не позволяли комфортно ночевать в его промозглых спальнях уже в августе, только к концу сентября я находил в себе силы наконец-таки побороть пагубное пристрастие к Белоострову и рассмотреть альтернативные варианты досуга.
В силу указанных выше особенностей моей психики попасть к Антоше в гости именно летом мне не удалось ни разу за почти двадцать лет дружбы. Я никогда не был у него в погожий июльский день, когда пламенеет красная смородина, а яблоки еще кислые. Нет. Я приезжал в Кирилловское только в эпоху черноплодки, когда мир уже немножко кончается. Это время всегда тяжелое для меня, время хандры. Сережа в такую пору обычно уходит в мрачный запой и твердит, что он умирает только осенью, а будь в Белоострове всегда июнь, жил бы вечно. Но лето горит, как порох. Кудряшов говорит: «Стоит мне в мае пойти с собакой погулять, как уже октябрь на дворе и вас тут нет никого». А осень такая длинная, какой никогда ее не ощутить, глядя на мир из окна городской квартиры. Время в тех местах мнется и ломается год от года, день ото дня. Я много думал об этом и спаял все мысли в один утробный стих[1 - Вечер пятницы, из электричкиНа перрон сочится народ.Белоостров – конец перекличкиСтарых станций из года в год.В жарком мареве БиржеваяДожирает остаток дня,Изогнулась у самого краяПодстерегает меня.А под дохлой черемухи сеньюБудни нервно сдают пост,Это мост из сейчас в воскресеньеВ мое детство Калинов мост.Асфальтовой линией плавнойСквозь череду летПролегла улица Главная,И главней для меня нет.Перекрестки дорог и случаев,И судьбы каждый год на вес,А здесь все и всегда к лучшему,И отсюда виден лес.А на небе мятежное облакоОтбилось от стада вдруг,Ветер чуть протащил его волокомИ снова пошел на круг.А еще через час и три четверти,Или через семьсот грамм,Стало вдруг сыро и ветрено,Будто море пришло к нам.Издалека об железоКолес поезда лязг и стукКогда черти из ада лезут,Вероятно, такой же звук.А еще через две нольпятулиРазговор сам собой стих,Часы встали и вспять повернули,Нас оставив с собой одних.Время вынуло ногу из стремени,Часовые часов спят,И вот в эту минуту безвременьяМожно с вечностью встать в ряд.].
Антошина дача для меня – безотрадное место, куда я приезжаю прощаться с летом. Там едят уже осеннее мясо с привкусом прелых листьев, ходят всегда в резиновых сапогах и куртках, топят баню и разуваются при входе в дом.
Как известно, сентябрьская погода бывает двух типов, которые мне одинаково неприятны. Бывают дни пасмурные и дождливые, честно злые, словно африканцы. Вся эта мерзкая морось, способная навеять тоску даже на слабоумного оптимиста. Что уж говорить обо мне – мрачном меланхолике, который лишь маскируется под сангвиника, стараясь создать социально приемлемый образ своей персоны в глазах окружающих. Другие дни, наоборот, солнечные и холодные. Они отличаются так называемой повышенной прозрачностью воздуха, многократно воспетой поэтами. Эти тоже не милы мне. Они лживо добрые, словно тайцы или индонезы, которые с улыбкой на лице постоянно ищут способ тебя обмануть. Я ощущаю такие дни как насмешку над летом, как попытку природы раздразнить мои воспоминания о таком недавнем июле, когда можно ни о чем не печалясь лежать в гамаке с миской черешни и кальяном.
Тот день, который мы наметили с Димой для поездки в Кирилловское, был дуальным, словно сердце красавицы. Я садился в электричку на Удельной под проливным дождем, а уже в Зеленогорске лицемерное солнце вылезло из-за благородной тучи и блестело теперь на мокрой крыше вокзала обманчиво теплыми бликами. Мы договорились, что Миронов подхватит меня в Зеленогорске и мы вместе продолжим наш путь к месту погребения лета, на Антошину дачу.
Дима по своему обыкновению долго тряс мою руку, улыбался и смотрел в глаза. Калибровал, наверное. Сперва решили зайти в магазин. Лужковские были то ли вегетарианцы, то ли еще какие извращенцы от еды, но с некоторых пор перестали кушать мясо и пить алкоголь. Они утверждали, что пища должна быть благой, то есть сделанной с любовью и без насилия. На практике это означало следующее: меня будут кормить кускусом, тушеными овощами и другой невкусной флорой, если только я сам о себе не позабочусь. Я подумал, что хочу зажарить с любовью пополам большой кусок коровы и съесть его на благо самому себе. Аминь.
В алкогольном отделе случился конфуз. Дима сообщил, что принял очередной зарок – контракт со Вселенной, – строго предписывающий ему полный и окончательный отказ от спиртного. В случае нарушения зарока последствий было бы не избежать. Мироздание накажет. Уууууу. Я не удивился. За последние несколько лет мой друг опутал себя целой паутиной различных зароков и правил. Он отправлял в космос непреложные и ненарушимые обещания взамен на чудеса. При этом меня не покидало ощущение, что там, в эмпиреях, действует что-то вроде арбитражного суда, где можно выиграть дело о нарушении зарока, если суметь найти какую-нибудь лазейку в формулировке. Например, один из Мироновских зароков звучал так: «Если меня сейчас отпустят менты и я не попаду в тюрьму, обязуюсь никогда больше не курить марихуаносодержащие вещества на территории России, кроме тех случаев, когда мне нужно сниматься с более тяжелых наркотиков». Менты Диму тогда отпустили, и он действительно перестал курить, но постоянно задавался разными вопросами. Считается ли JWH марихуаносодержащим веществом? Можно ли покурить в поезде Санкт-Петербург – Симферополь, если знаешь, что до пересечения границы с Украиной не собираешься из него выходить? Казалось, что при наличии на небесах хорошего адвоката можно давать зароки, почти не опасаясь последствий.
Я неожиданно осознал, что на предстоящей вечеринке мне будет просто-напросто не с кем выпить. Какой конфуз! А ведь раньше Миронов умел выпивать. О да! Он делал это истово и беззаветно, словно первый или последний раз в жизни. Много, вдохновенно и однообразно тостовал, а затем, надравшись сверх всякой меры, делал ровно семь шагов на север и падал…
Мы выехали из Зеленогорска около пяти вечера через западные ворота. Дождь окончательно перестал, но полностью забыть его недавнее присутствие не получалось – мир вокруг выглядел болезненно мокрым и блестящим. Миронов сказал, что знает короткий путь до Кирилловского, и мы решили пренебречь банальностью трассы «Скандинавия» в пользу малоизученных сельских дорог.
Диалог не ладился. Взаимно разделяемых интересов у нас отродясь не водилось, мы с первых лет общались только на отвлеченные, общечеловеческие темы. Наши беседы обычно бывали так же абстрактны, как книжка Витольда Гомбровича, которую я пытался читать по пути в Зеленогорск. Попробовал заговорить о своих проблемах с женой, но быстро понял, что Диме это не очень интересно. Нет, он внимательно слушал и даже пытался давать советы, но я видел, что мыслями он далеко. У меня было такое чувство, будто мы с Димой знакомимся заново. Мой друг существовал очень быстро. С ним за две недели происходило столько событий, сколько с другими людьми не случается за год. Это феномен я назвал «необыкновенной плотностью жизни». Дима находился в постоянном режиме метаморфозы, ртутно меняясь чуть ли не ежедневно. Очень часто я ловил себя на мысли, что не виделся с ним всего несколько дней, но передо мной теперь совершенно другой человек. Что уж говорить про полгода. Мы ехали почти молча, обмениваясь малозначимыми словами, которые без малейшего эха полностью растворялись, едва произнесенные. Мы словно принюхивались друг к другу. Я чувствовал себя константной, неким ординаром, относительно которого можно измерить уровень наводнения в Диминой голове. А сам Дима как будто пытался понять, кто же сидит рядом с ним. Есть ли смысл вообще разговаривать с этим человеком?
Только когда мусорный лиственный лес стал сменяться почти карельскими песчаными откосами, я решился спросить Миронова, где же его носило. Общие знакомые сообщали, что он ездил в Индию с целью молчать неделю, сидя на полу в каком-то монастыре. Я поинтересовался, чего это ему в Питере не молчится, и получил короткий ответ:
– Випассана.
– Что за нахрен? Просто сидишь на полу и молчишь, как Герасим?
– Да там вообще не про молчание, бред это все. Я тоже сначала так думал. Когда записывался, ничего про випассану не знал, кроме того, что надо молчать. Вроде как история про мужество и преодоление себя. Оказалось, это история совсем про другое. Там вполне можно разговаривать и даже нужно.
– В чем тогда пуля?
– Это психотерапевтическая практика. Ее Будда придумал лично. Вся суть в том, чтобы наблюдать за верхней губой.
– Верхнюю губу не видно, – пошутил я, скосив глаза вниз, – хер понаблюдаешь.
– Мысленно наблюдать. Первую неделю практики нужно по десять часов в день фокусировать внимание на движении воздуха в районе верхней губы. Не знаю, почему именно там. Может быть, это особенно чувствительное место, не покрытое одеждой.
– Зачем? – лично я всегда считал другое место наиболее чувствительным. Можно ли его понаблюдать?
– У нас есть два типа базовых реакций. Первая – реакция желания (Дима сделал движение рукой к себе, как бы загребая что-то): «я это хочу». Вторая – реакция отрицания (жест отталкивания): «я этого боюсь». Первое есть источник страхов и фрустраций, второе – источник неудовлетворенных желаний. И то и другое приводит к страданию. А страдание определяет отсутствие счастья, к которому стремится любой человек. Счастлив и свободен только тот, кто ничего не боится и ничего не желает, то есть находится в состоянии наблюдения. Випассана учит наблюдать. Ты начинаешь с верхней губы и концентрируешься на ней. Кстати, довольно тяжело несколько часов кряду сидеть на полу и концентрироваться на губе. Реально непростая работенка. По крайней мере, самая тяжелая из тех, с которыми я сталкивался. Но если получится, начинаешь ощущать свою губу будто бы со стороны, абсолютно отстраненно. К концу первой недели у меня получилось. Когда этот навык закреплен, учишься наблюдать все свое тело, начиная с макушки. Как бы нарезаешь себя на концентрические круги и мониторишь их один за другим, один за другим (движение рукой сверху вниз по лицу).
Мы остановились на абсолютно пустынном перекрестке двух асфальтовых дорог. Во все стороны простирались небо и лес, визуально сочетаясь в пропорции один к четырем. На одной из обочин, в углу, образованном двумя недошоссе, была вкопана деревянная конструкция в виде увенчанного крышей креста. Не знаю первоначального предназначения этого объекта, но проезжающие устроили вокруг него импровизированную свалку. Там, на продуваемом семью ветрами перекрестке, я и поссал. Позволил себе роскошь задумчивого взгляда в прозрачные сосновые дали и вернулся в наш «Джаггернаут» японской сборки.
– А зачем это нужно то? – из Диминого описания мне показалось, что молчать неделю было бы намного полезней, чем заниматься випассаной.
– Понимаешь, – ответил Миронов, – все говно, которое в нас есть, оно из детства. Человека в детстве напугала собака – ну просто облаяла. Он потом всю жизнь подсознательно боится собак, не заводит сам и детям своим запрещает заводить, рационализируя фразой: «А кто за ней будет ухаживать, а?» – эту фразу Димон сказал противным таким голоском, пародируя напуганного в детстве человека. – А собаки, сам знаешь, они благие создания и общение с ними делает человека элементарно лучше. Психотерапевтическое воздействие. У ребенка, росшего рядом с собакой, элементарно меньше шансов по жизни стать мудаком, понимаешь.
– Так-так, – говорю я, думая, что сам вырос без собачки и даже без морской свинки.
– Когда человека в детстве пугает собака, это формирует в его голове устойчивую программу: собака – плохо. В НЛП это называется «якорь», – я закатил глаза. – Сознание и тело связаны неразрывно. Все, что происходит в сознании, отражается на теле, и наоборот. В здоровом теле – здоровый дух. Соответственно, все якоря так или иначе цепляются за разные участки нашего тела. Когда отрабатываешь на випассане эти участки, переводишь их в режим наблюдения, программы разрушаются. Это называется «коллапс якорей». С помощью такой техники можно избавиться от всех комплексов, страхов и привычек нехороших. Укрепить слабые чакры. Можно даже точку сборки сместить повыше.
– Сильно выше? – я решил, что немного сарказма не повредит.
– Не знаю, но можно, это точно. У всех этих буддийских монахов режим полного наблюдения, тотальный ом. А точка сборки прямо посреди лба. Они полностью отстранены, все в дзене. В отдельных случаях некоторые из них могут полностью отрешиться от всех реакций, в том числе и физических. То есть монаху, который лет двадцать практикует випассану, можно гвоздь в руку забить, и он ничего не почувствует, а просто отнаблюдает это.
– И как, получилось у тебя перейти в этот режим? Тебе можно в руку гвоздь вбить? – внутренне я уже смеялся в кулачок
– Гвоздь нельзя, но к концу второй недели я пошел смотреть на сосны. И мне удалось войти в режим наблюдения. Буквально на минуту, но я сразу понял, что именно произошло. Совершенно новое ощущение. Мир как будто изменил режим резкости. Все равно что переключить аналоговую картинку на цифровую. Необыкновенные ощущения. Такое чувство, словно ты вылетел из своего тела и смотришь на все по телеку. Я не научился фиксировать состояние равновесия надолго, но теперь это лишь вопрос практики. И самое главное: я нашел путь к просветлению. Абсолютное наблюдение и есть просветление.
– Просветление это типа нирваны? – я припомнил популярный буддизм и начал тихонько напевать: with the lights out it’s less dangerous, here we are now, entertain us… Просветление было, пожалуй, too much даже для Миронова.
– Просветление – это обретение сплошной памяти. У нас в голове два полушария, – («Как и у жопы», – подумал я), – правое и левое. Правое полушарие отвечает за логику и рациональное мышление Левое – за интуицию, вдохновение, мистику, восприятие. Все озарения, предчувствия и неожиданные идеи – оттуда. Почему? Очень просто! Именно в левом полушарии происходит накопление опыта наших прошлых воплощений. Жизнь за жизнью. Проблема в том, что там просто нет аппарата системной работы с этой бесценной информацией. Вся логика базируется в правом полушарии. Но между двумя половинками мозга – непроницаемая перегородка, которая блокирует для нашего разума, то есть правого полушария, доступ к подсознанию, то есть левому полушарию. Если перегородку снять – немедленно получаешь выход на память всех прошлых жизней слой за слоем. Это как код к гигантской флешке, где записано все, что ты узнал, понял и совершил за огромное количество инкарнаций. Меня, откровенно говоря, обламывает в следующем воплощении изучать все заново. Я столько времени потратил на понимание основ, что реально не готов еще раз начинать сначала.
– Туда, – я показал пальцем на потолок Диминой «Мазды 6», – даже носков не взять.
– Носки и не надо. А вот память надо.
– А я вот слышал, что скоро изобретут такую синюю таблетку, что съел ее и умирать вообще не нужно, как при коммунизме.
– Не, не успеют они. Не при нашей жизни точно. Мы так и останемся поколением людей, ушедшим на тот свет в состоянии предвкушения скорого бессмертия.
Миронов ненадолго замолчал. Мы въехали в классический поселок Ленинградской области, находящийся вдалеке от основных трасс. Здесь старорежимные некрашеные и скособоченные деревенские дома соседствовали с трехэтажными кирпичными особняками. Что из этого выглядело более безобразно, я навскидку сказать не решусь. Поселок располагался вокруг перекрестка той дороги, по которой ехали мы, и той, по которой еще не ездили. Дима признался, что не до конца уверен в правильности нашего пути. Не по жизни вообще, а в прикладном смысле. Я же сообразил, что по «короткой» дороге мы уже едем в два раза дольше, чем занял бы весь путь по «длинной». Миронов попробовал найти верный маршрут в навигаторе, но Интернет в телефоне иссяк. Глушь, Саратов. Карты, само собой, тоже не было на правах рудимента. Решили поехать прямо, сохраняя супружескую верность ранее выбранной дороге.
Вот в этот самый момент превозмогания сельского перекрестка Дима решился и дополнил паззл излагаемой теории самым важным элементом, следуя той логичной непоследовательности собственных рассуждений, которая часто отличает творческих людей с математическим складом ума.
– Ты знаешь, что такое регрессионный гипноз?
– Нет, – ответ получился сухим, как позавчерашний хлеб. Если честно, я был уже изрядно измотан бесконечной ездой по пустынным проселкам и подозревал, что мы вот-вот окажемся где-нибудь в Приморске.
– Ну что такое обычный гипноз, ты знаешь, верно? Регрессионный гипноз – это погружение в предыдущие жизни. Давно изученная вещь. Людей просят вспомнить, кем они были в прежних инкарнациях, и те со всеми деталями рассказывают про события, о которых и слышать не могли. Называют места и факты, известные только профессиональным историкам. Короче, это вещи уже доказанные.
– Кем доказанные?
– Послушай, можно до усрачки спорить на тему инкарнационной модели. Все разговоры сведутся к тезису о недоказанности перерождения души официальной наукой. А с какого перепоя я должен верить этой твоей науке? Она взгромоздила себя на трон главного судьи в споре о том, что истинно, а что ложно, но каждые сто лет делает открытия, которые опровергают ее же собственные основные положения. Есть масса поводов предполагать существование куда более сложной физики, чем твоей высокомерной девственнице науке представляется прямо сейчас. Всего век назад такие, как ты, крестили электрическую лампочку, изгоняя из нее бесов. А еще через пятьдесят лет про реинкарнацию, возможно, будет написано в учебнике по биологии для восьмого класса.
Мне стало скучно. Дима с раздражающим апломбом рассуждал о перерождении души, как о чем-то само собой разумеющемся. Без всяких обоснований. Как будто речь шла о том, что земля все-таки круглая, а не покоится на слонах с черепахами, плавая по волнам великого эфира. Я вот не готов поверить в реинкарнацию, пока мне об этом по первому каналу в программе «Время» не расскажет лично Екатерина Андреева. Как ни крути, но даже в сугубо буддистских странах про карму и сансару рассказывают на уроках религиоведения, а не анатомии, отправляя эти вопросы в разряд философских, а не физиологических. Что уж говорить про нас, страну агностиков и атеистов, в которой знакомство с восточной философией для большинства граждан ограничивается строчкой Высоцкого: «Хорошую религию придумали индусы…» Захотелось наорать на Миронова, взять его за шкирку и встряхнуть хорошенько, чтобы у него вся аура покраснела, и астральное тело отслоилось от физического. Как мог этот прежде жизнелюбивый парень, гуляка и бабник, превратиться в такого неприятного зануду? Я, конечно, понимаю, почему это произошло. Ясно же, что Дима просто-напросто не готов умирать, что его хитро устроенный мозг будет искать любую лазейку в законах мироустройства, лишь бы самого себя убедить в отвратимости гибели. Пусть не физической, но духовной. Причем бессмертие души по-нашему, по православному, моего беспокойного друга явно не устраивало. Как же так, один раз пожил – и все: либо вверх, либо вниз. Ни тебе переаттестации, ни дополнительной сессии. Как сдал, так и сдал. Ничего поправить нельзя. Собирай манатки и тусуйся веки вечные с обоими своими полушариями то ли в аду, где мучительно больно, то ли в раю, где мучительно тоскливо… Если быть до конца честным, то по этому конкретному поводу я с ним в целом согласен. Нездорово как-то получается. Невесело и без куража. Главная проблема христианской веры все-таки состоит именно в том, что она непроходимо скучна! Не захватывает дух, не заставляет мечтать. Монотонно бубнит что-то про покаяние и предлагает всецело предаться воле Божьей. Эхххх… Если бы я выбирал себе религию, то, наверное, остановился бы на мифах древней Греции и Рима под редакцией Н. А.Куна.
Конкретно в православии лично меня еще крайне напрягает метафизический вопрос неопределенности. Если есть умершие грешники и праведники, то где их души сейчас? Ведь страшного суда еще не было, я бы заметил. А раз так, то куда же все отправляются после смерти? Католики хоть потрудились придумать чистилище, лимб и прочие закоулки обетованного, где души могут спокойно почалиться до Апокалипсиса. А у православных этот момент вообще не объяснен по-человечески. Получается, все умершие зависли на паузе невесть где. А ведь есть, например, святые. Что с ними? Они уже в раю по внесудебной процедуре, по сделке со следствием? Везде блат! Или души таки распределяются в места посмертного базирования уже сейчас? Тогда зачем Страшный суд? Может, это как бы аудиторская проверка, которая должна рассмотреть ранее вынесенные решения? Или там у них Риманов тензор кривизны пространства-времени имеет необычную величину, а потому Апокалипсис был, есть и будет одновременно? Православная система загробной жизни вызывает много вопросов. Но говорить об этом Диме нельзя. Зачем кормить соперника своими собственными доводами в пользу его точки зрения?
– Патриарх Кирилл с тобой не согласен. Он утверждает, что после смерти мы все попадем в ад, если будем плохо молиться. Я ему верю больше, чем тебе, – он по утрам выступает на втором канале, а это государственное телевидение.
– Вот ты умничаешь и не знаешь, что в третьем веке нашей эры был какой-то Собор. То ли Всехристианский, то ли Вселенский. Я в этом не разбираюсь. На этом соборе патриархами было принято решение инкарнационную модель из Библии убрать. Кто знает, что было на уме у парней, которые считали правильным сжигать людей на кострах за инакомыслие… Возможно, в самом известном на свете писании исходно говорилось о том, что человеческое сознание вечно и оно не исчезает бесследно, а перерождается в другом теле. Скорее всего, попы реально что-то намутили. Ведь контролировать народ с помощью страха оказаться в аду с кочергой в жопе значительно проще, чем признать, что жизнь на самом деле не кончается после смерти, а просто меняет оболочку. Кстати, такого места, как ад, вообще не существует. Богу не хочется никого наказывать – он всех любит поголовно. А всякие котлы с кипящей смолой и прочее посмертное садомазо – это чисто человеческая придумка для контроля над массовым сознанием.
Дима отбарабанил свою речь с таким звенящим превосходством и осознанием собственной правоты, что не хватило только звука фанфар в конце тирады.
Я тем не менее засомневался в правдивости приведенных моим оппонентом аргументов, как бывало более-менее каждый раз, когда Миронов вдруг начинал оперировать историческими цифрами и фактами. Мой предприимчивый товарищ обыкновенно позволял себе гениальную неряшливость в вопросах, касающихся событий прошлого любой степени давности. Сам Дима по этому поводу ни капельки не переживал, брезгуя в равной степени как официальной наукой, так и общепринятыми представлениями о линейности времени. Мне же отчетливо помнилось, что христианство узаконили только в начале четвертого столетия, а до того у епископов, кажется, были проблемы посерьезней, чем переписывать Библию ради удобства управления быдлом, – им бы самим выжить в подполье. Не уверен, что в те дремучие времена вообще были какие-то Соборы.
Но если уж пускаться в откровенные рассуждения о христианской морали, то следует честно признать: я тоже считаю ее подозрительно удобной с политической точки зрения. Библия предписывает нам смирение и послушание, не так ли? Отдавать десятину церкви и не шалить при жизни с перспективой обрести покой на небесах. Действительно ловко получается – почему бы не повязать население по рукам и ногам религиозной этикой, если оно само дается? Очень удобный способ держать прихожан в повиновении. Там, где силовые методы оказываются неэффективны, на помощь придут духовные скрепы. Можно, например, посылать в крестовые походы детишек ради вящей славы господней или жечь на костре красивых брюнеток, если вдруг они тебе не дают. И ведь работало! Работало действительно неплохо, но только до поры до времени. Сейчас, сквозь пыль времен, средневековая Европа кажется не чем иным, как ареной непримиримой борьбы церкви со своей паствой за право посредничать в диалоге с Богом. Его высокопреосвященство нам обещал на небе райское блаженство. Покуда жизнью живем земной, пусть похлопочет он за нас пред сатаной.
Началось с ерунды, а потом пошло-поехало. Вальденсы, гуситы, катары, ллоларды, штепсели и тарапуньки. Самым разным народам и племенам стало как бы надоедать, что Ватикан превращает Бога в мелкого рэкетира, который, угрожая адской сковородой, постоянно требует у прихожан всяких десятин и индульгенций. Бог – он же вроде бы по определению должен быть бесплатным и всеобщим, а тут такие дела. Первыми, кажется, взбесились братья славяне во главе с Яном Гусом, который нашим соотечественникам известен только тем, что в его честь назвали пиво. Взял и сказал: не буду я вам больше ничего отстегивать, идите все лесом. Я лучше сяду на гору Табор, обобществлю женщин и предамся блуду… Вот нравится мне история чешских религиозных войн. Красиво работали ребята, жаль, что их всех перебили. Но ведь свою роль в тысячелетней пьесе про раскулачивание римского клира гуситы сыграли на бис, раздув из тлеющих там и здесь угольков народного гнева пожар Реформации по всей Европе. Казалось бы, какой удар по конфессии! Единоверцы истребляют друг друга! Католики режут гугенотов – верный признак кризиса жанра. Вот только христианская мысль всегда умела идти в ногу с историческим контекстом. Лик старушки Европы начал меняться, покрываясь оспинами мануфактур и прыщами крупных городов. Ладно скроенный сюртук нового индустриального общества отчаянно нуждался в идеологической подкладке, чтобы из-за несостыковок по морально-этической части не сильно терло в подмышках. Долго искать не пришлось. Протестантизм будто специально придумали для того, чтобы обслуживать духовные потребности промышленной революции. Эта новая конфессия хоть и предполагала необходимость выработки нормы человеко-часов в рамках земной жизни каждого верующего, зато обещала целый ряд послаблений в обрядовой составляющей культа. Не позволяй душе лениться, лупи чертовку сгоряча, душа обязана трудиться на производстве кирпича. Христианская мораль вывернулась чуть ли не наизнанку, церковь пошла на серьезные уступки пастве, но сохранила свое положение единственного легитимного медиатора на переговорах со Всевышним…
Задумавшись о роли Нидерландской революции в истории моей семьи, я чуть не отстал от Диминой мысли, которая тем временем с рыси пустилась в галоп.
– Так вот, нашелся один регрессионный гипнотерапевт, – продолжал ранее начатую речь Дмитрий Сильвестрович, – который додумался до простой вещи. Он погрузил подопытного в гипнотический транс и заставил вспомнить предыдущую жизнь, некое событие поближе к концу. Тот вспомнил, а регрессолог ему: «Дальше». Тот вспомнил, что было дальше, и дальше, и еще дальше. И таким образом довспоминался до собственной смерти в предыдущей жизни (Диму явно ничего не смущало в подобной смысловой конструкции). Обычно на этом моменте все останавливались, но Ньютон (как выяснилось позже, про «знаменитого» гипнорегрессолога-хренолога Майкла Ньютона нет даже статьи на Википедии) сделал еще шаг и спросил: «А дальше?» Тогда бывший покойник стал рассказывать про световую трубу и все то, что люди видят обычно во время клинической смерти. Дальше? А дальше было самое интересное. Человек начал описывать некое пространство, где живут души. Ньютон повторил упражнение с другим пациентом, потом еще и еще. Вместе со своими учениками он за несколько лет прогнал через гипноз более пятнадцати тысяч человек. И знаешь что? Это просто охренеть! Все описывали одно и то же, а именно некую параллельную реальность, порталом в которую и служит пресловутая световая труба.
– Рай, что ли?
– Не рай, а скорее что-то вроде огромного университета, и наша настоящая жизнь происходит именно там. На самом деле мы с тобой – высокоэнергетические бессмертные субстанции, которые для простоты можно назвать «душами», воплотившиеся в непрочных телах ради некоторой цели. Не в первый и не в последний раз. В Великом Университете души изучают опыт предыдущих воплощений и готовятся к следующим. Вся суть заключается в постоянном самосовершенствовании и развитии энергетического потенциала каждой субстанции. Между инкарнациями души проходят теоретическую подготовку, а сюда, в материальный мир, их посылают как бы на практику для развития необходимых качеств.
– Каких еще качеств? – я и в земном то университете не получал особого удовольствия от происходящего, поэтому перспектива чему-то учиться еще и на том свете была мне совсем не по нутру.
– Мир Духа построен на идее любви и благодарности, – продолжал Дима, – и главные качества связаны с идеей «отдавания»: милосердие, терпение, самопожертвование.
– Так-так, – говорю, – а зачем нам эти качества тут, на Земле, нужны? Один только напряг от них, – я уже не любил эту новую религию, которая обещала меня опускать на материальные ценности под видом семинара по милосердию и доброте.
– Так на Земле они тебе в привычном смысле и не пригодятся. Даже наоборот. С обывательской точки зрения, от благородства, бескорыстия и благодарности одни только неудобства. Но именно эти качества востребованы в мире Духа. Там у них целая система – каждая душа имеет цвет в зависимости от степени прокачки качеств. Что-то вроде биоэнергетического уровня. Чем ближе твой спектр к фиолетовому, тем более крутая тебе досталась душа. Эта иерархия очень важна и называется «Великая цветовая лестница». Моя душа голубого цвета. Мне еще два уровня до фиолетового. Следующий шаг – либо слиться с Абсолютом, либо стать гидом.
– Гидом?
– Ну да. Гидами называют крутые души, которые покинули круговорот сансары и больше не проходят воплощения в нашем мире. Есть мнение, что все христианские святые стали гидами, им же соответствуют духи предков в анемических религиях и синтоизме. Короче, все те, кто из посмертия руководят нами или влияют как-то на нашу судьбу. Гидов можно даже назвать стихиалями, или духовными иерархиями в соответствии с каноном Даниила Андреева. Некоторые души, завершив цикл перерождений, решают стать такими вот загробными деятелями. Другие предпочитают сразу слиться с Абсолютом. И в том и в другом случае на Землю больше не нужно отправляться. А все души стремятся именно к этому – избавиться от необходимости вновь умирать и рождаться. Для души воплощение – это настоящая пытка. Кто же захочет быть заточенным в темницу плоти, а потом много лет жить тварно и вещественно? Но без этого никак – качества-то надо развивать как-то.
– Ааааа, – протянул я, – понятно. Как же без качеств то? Без милосердия и без терпения. У нас тут как раз все заточено под это дело.
Я задумался о том, насколько корпоративно устроена система этого самого Ньютона. Придумал там, на небесах, иерархию и цветовую дифференциацию душ, чтобы хомячкам было проще понимать устои веры. Все секты устроены по принципу движения по служебной лестнице. Даже в смирении люди должны видеть карьерную перспективу. Чем лучше смиряешься, тем фиолетовей душа. Если будешь очень терпеливым и милосердным, могут даже продвинуть до гидов и перестанут раз за разом ссылать в какой-нибудь Салехард. Мне вспомнилось, что у христиан вполне официально существует иерархическое деление ангелов: ну всякие там серафимы, херувимы, престолы и власти. Этой системе у демонов соответствует своя какая-то многоуровневая организационная структура, согласно которой Бафомет, видимо, главнее Баала и может на него плевать. А если есть иерархия, значит, должен быть и регулярный менеджмент со всеми вытекающими нормативными документами, регламентами и служебными записками. Кто-то очень прозорливый придумал выражение «небесная канцелярия»…
– Знаешь, у кого из наших самая крутая душа? – вывел меня из бюрократической задумчивости Димон.
– У кого же?
– У Валеры. Валера вообще зондер-душой обладает! Вот он ближе всех нас вместе взятых к Абсолюту.
Не стоит обманываться в данном случае применением слова «зондер». Дима даже понятия не имел о том, что такое «зондеркоманды» и какой сомнительной славой они покрыли себя в холоде Аушвица. Не читал мой товарищ мемориалов фашиста Хесса, не вникал и не хотел вникать в этимологию. Услышанное от кого-то, это словечко невесть как закрепилось в Мироновском лексиконе и стало частью самодельного сленга, который заменял моему другу литературный русский язык. Таким образом, обидеть нашего дорогого товарища Валеру Дима совсем не желал. «Зондерами» он называл всех тех, кто добился значимых успехов и мог быть примером для подражания в какой-либо области. Самым главным «зондером» современности считался Путин. Что же касается Валеры, то имею сказать следующее: психографический портрет этого прекрасного человека, несомненно, поможет любопытствующему гражданину в полной мере осознать суть цветовой иерархии душ.
Мы познакомились с Валерием Николаевичем Рыжовым на одном из вступительных экзаменов в университет, и он сразу поразил меня манерой беспрестанно улыбаться, а также огорошил заявлением, что собирается стать вовсе не менеджером по маркетингу, а батюшкой. На вид он был высок, худ, бледен, востронос и благолепен, как Иисус у Тициана. За прошедшие с момента нашей первой встречи семнадцать лет Валера заработал стойкую, как запах хлорки в бассейне, репутацию добряка, весельчака, вернейшего товарища и кромешного распиздяя. Его отличала практически полная индифферентность к мирским проблемам, а также заразная манера не заморачиваться по пустякам. Он ходил в длинном плаще, какие вышли из моды еще до нашего с ним рождения, а в руке носил дипломат, который обыкновенно бывал совершенно пуст, если бы не одинокая бутылка портера. Николаич (так мы называли нашего друга) имел свойство легко расставаться с предметами быта и не испытывал по этому поводу фрустраций, оставляя за собой след из потерянных ключей, документов, телефонов, зарядок, носков и запонок. Не склонный к рефлексии, он с хрустом проглатывал мелкие житейские неурядицы вроде заваленных экзаменов и всегда готов был принять друзей в доставшейся ему по наследству от бабушки двушке на задворках питерских окраин. Там, напившись сверх всякой меры поддельным вермутом, мы рассуждали о роли бога в жизни каждого из нас, и Николаич не раз признавался, что видит себя в большей степени столпом света, чем человеком, а еще умеет вылетать из тела, погружаясь в молитву. Обладающий сенсорным восприятием добра и зла, он сторонился нехороших людей и тщеславных замыслов. Блаженная простота нашего товарища была заразительна и приятна, поэтому Валера жил, окруженный доброжелателями, на лицах которых отражалась его странноватая улыбка, как бы говорившая всем на свете: «А вам не кажется, что нас где-то наебывают?» Мы с удовольствием прощали Николаичу его тихие странности и радостно разделяли мелкие бытовые неудобства, которые неизбежно возникали там, где он оказывался. Легкая святость этого необычного паренька в допотопном плаще была очевидна для всех. И пусть трактовка этой святости колебалась у разных людей в диапазоне от «красавчик» до «малахольный какой-то», Дима был, несомненно, прав в одном: на невидимой шкале близости к любому возможному моральному ординару Николаич давал сто очков форы кому угодно из нас. Я не готов обосновать этот тезис доказательно, но интуитивно убежден в его непреложной истинности. Любви и благодарности у Валеры всегда было столько, что можно солить и запасать на зиму.
Забавно бывало также наблюдать Диму и Валеру вместе. Если, к примеру, затевалась какая-нибудь вечеринка, я обыкновенно садился на диван в гостиной комнате со стаканом и сохранял в общем и целом неподвижность. Друзья же, напротив, двигались весьма много, но как-то совершенно по-разному. Миронов, единственный из нас, кто имел представление о том, как должен выглядеть окружающий мир, занимался организацией пространства. Он выдвигал журнальный столик на середину комнаты, доставал из необъятных недр своего рюкзака ароматические свечи и зажигал их, ходил туда-сюда из комнаты в кухню и назад со стаканами и тарелками, куда позже выкладывал морскую капусту и консервы из печени рыб тресковых пород. Валера также постоянно перемещался, но делал это без всякой видимой цели и смысла. Он бессистемно переходил из одной комнаты в другую, почесывал затылок, стоял некоторое время просто так, а затем направлялся, например, в кухню. Подобное броуновское движение могло продолжаться довольно длительное время, пока наконец все мы не упокаивались за столом, приведенные к единому знаменателю каким-нибудь недорогим коньяком.
Вспомнив о нашем блаженном друге, я, как всегда, заулыбался. Вот она – настоящая магия. Такой владеют лишь единицы. Есть люди, о которых просто приятно подумать и порадоваться, что они все-таки существуют на свете, живя вопреки специфике внешней среды, которая диктует нам исключительно злые помыслы и намерения. Я даже немного внутренне примирился с новой Диминой религией. Не так уж она и плоха, если высоко котирует Николаича. Один важный вопрос тем не менее оставался невыясненным: кто таков загадочный демиург у Мироновской вселенной и каковы его технико-тактические характеристики?
– А что за Абсолют такой? Это Бог? – для столь фундаментального вопроса обстановка была не совсем торжественной, но Диму это ни капли не смутило.
– Можно и Богом назвать, но тогда это единый Бог. Не христианский и не Аллах, а всеобщий Бог – Абсолют. Из него самоизвлекаются души. Но они сначала слабые, блеклые, и Абсолют отправляет их, новорожденных, в Великий Университет. Потом души, прокачавшись через земные воплощения, возвращаются назад, сливаясь с Абсолютом, делая Абсолют сильнее. Вот воссоединение с этим единым духовным началом и является конечной целью каждого из нас в бесконечной череде перерождений.
Я, конечно, всегда знал, что любая теософская беседа с Дмитрием Сильвестровичем заранее обречена на безыдейность по причине его глубокой дремучести в гуманитарных вопросах. Все-таки, если уж ты взялся презентовать нового Бога, постарайся быть поубедительней в деталях, а то рискуешь потерять адепта еще до первой мессы. Абсолют мне совсем не понравился. Рождает души, заставляет учиться неведомо сколько жизней, откармливает (от слова карма), а потом поглощает себе на пользу, как я ту корову, взращенную на зерновом питании. Какой-то спиритический каннибализм получается. Да и сама идея не совсем уж нова. Ей примерно две с половиной тысячи лет. Перед моим мысленным взором во весь свой средний рост встал Михаил Борисович Пиотровский в пиджаке болотного цвета и интерьерах эрмитажного лектория. Поправляя очки, сей ученый призрак изрек: «Если зороастриста правильно похоронить на вершине утеса без доступа к земляным червякам, его душа непременно сольется с Ахурамаздой». Смутное воспоминание еще из тех прекрасных времен, когда я всерьез отличал сасанидов от селевкидов. Следом за Михаил Борисовичем место на воображаемой кафедре заняла Валентина Евгеньевна Матросова[2 - Помимо всего прочего, Валентина Евгеньевна была искренне убеждена, что по-настоящему интеллигентный человек просто обязан знать разницу между «трансцендентным» и «трансцендентальным».], мой преподаватель классической философии. Надрывно и иронично перевесившись через трибунку в университетском актовом зале, сия почтенная мегера молвила следующее: «В диалоге „Федр“ Платона предложена мифологическая картина, отражающая существование бессмертной души. Душа изначально пребывает в сфере чистого бытия, не причастного ничему временному и меняющемуся, в царстве чистых форм, идей или эйдосов. Человеческие души иногда имеют даже возможность заглянуть в занебесную область сверхсущностного бытия, но это дается с большим усилием, и далеко не все они способны на подобное. Души людей из-за своего несовершенства часто падают из сферы чистых форм и вынуждены проводить время здесь, на Земле, вселившись в то или иное тело, но все равно стремятся соединиться в цельности Эрота». Точно-точно. Древние мудрецы учили нас, что всемирная душа распределена равномерно между всеми без исключения людьми на свете. А потом уже дотошные и узколобые христиане слепили из нее по частям единого Бога…
Меня не покидало смутное ощущение, что я все это уже где-то слышал. Что Димина теория глубоко вторична и была многократно восславлена и развенчана на сотнях и тысячах не читанных им страниц. Чтобы донести эту несложную мысль до товарища, я решил оставить в покое древних философов и привлечь в свидетели кого-нибудь более современного и популярного…
– Мне это напоминает книжку «Империя Ангелов»… Вербера, кажется, – вслух продолжил я, – там примерно такой же заход был, там…
– Писатели все немножко пророки, – Миронов не дал мне договорить, – они что-то чувствуют. Эта перегородка между полушариями, она не совсем непроницаема, что ли. Какие-то сигналы могут проходить сквозь нее и, искажаясь, трансформироваться в различные истории. Откуда берутся сказки, книги про параллельные миры, та же фантастика, которую ты так любишь? Вообще все творчество, если вдуматься? Из левого полушария! Воспоминания прошлых жизней, знания о смежных измерениях, которые содержатся в левом полушарии, – они как бы цепляют сознание сквозь междинную перегородку. Подобные видения туманны и неясны, как отражение в старом зеркале, но обретают в голове автора вид фантастических сюжетов. Толкиен твой, например, явно видел что-то, выходящее за пределы известного нам пространства. И не случайно тема самопожертвования – ключевая во «Властелине колец». Долгий путь к трудной цели, осознание собственного предначертания и принятие выбранной судьбы. А в конце этот… хоббит отправляется в запредельные, недостижимые для смертного области, то есть как раз в объятия Абсолюта. Очень четкая аллегория.
Мне вспомнилось, что сам профессор утверждал, будто перестал пользоваться аллегориями с тех пор, как стал слишком ленивым, чтобы их замечать. Но как таковая мысль о том, что в некоторых книжках мир Духа просвечивает, будто призрак, сквозь бледное лицо автора, показалась мне на удивление гармоничной и правильной. В этой идее, по крайней мере, заложен поэтизм, а именно он – основа любого волшебства. Древние маги и колдуны всех племен и народов, сплетая свои неизменно ритмичные и зачастую рифмованные заклинания, не стали бы тратить время попусту на ненужные красивости. Если нужно найти точки стыковки реального и волшебного, я бы начал искать там, где буквы красиво складываются в слоги, а слоги – в рифмы.
– К тому же возможна связь с гидами, – продолжал свою лекцию по метафизическому естествознанию Дмитрий. – Тот же гипноз. В гипнозе практически любой человек может увидеть свои прошлые жизни. Существуют еще медиумы. Это такие люди, которые способны разговаривать с миром Духа, находясь в глубоком трансе. Они как бы умеют выискивать бреши в сплошном заборе, который воздвигнут между нами и Великим Университетом. По сути, медиумы – сбой в системе. Связи между мирами быть не должно, так же как и связи между полушариями мозга.
Тем временем я понял, что мы окончательно потерялись. Местность вокруг выглядела совершенно незнакомой. Теперь мы ехали вдоль какого-то длинного водоема – то ли речки, то ли вытянутого озера, а может, берега залива. Сама дорога казалась мне трагически живописной. Она была мрачна, словно иллюстрация к готическому роману, посыпана мокрой хвоей и явно не вела туда, куда надо, как и положено всем таинственным дорогам. Миронова это не смущало. Он воспринимал путь как часть приключения, не ставя перед собой задачу непременно попасть из точки А в точку Б как можно скорее. Лишние два часа в машине были для Димы ничем не лучше и не хуже, чем два часа в Антошиной гостиной рядом с небольшим камином, который от века служил мне погребальным костром лета.
– Самое интересное в том, – Миронов все не унимался, – что мы наверняка уже встречались в прошлых жизнях. Там у них, в мире Духа, все разделены по группам и помогают друг другу прокачивать качества на инкарнациях. Скорее всего, мы с тобой и есть как раз такие вот одногруппники, а потому нужны друг другу зачем-то здесь, на Земле.
Я вспомнил, что Дима уже больше года не отдает мне двести пятьдесят тысяч рублей долга и, видимо, помогает таким образом прокачать бескорыстие, терпение и нестяжательство.
– Души еще до воплощения договариваются, каким образом будут взаимодействовать в нашем мире. Кто кому будет матерью, отцом, женой, другом, врагом и так далее. Все это нужно, чтобы отыграть определенные сценарии и помочь развить качества. И чем более суровый замес, тем круче прокачка. Некоторые отправляются сюда, как на курорт. Просто задолбал этот трэш и хочется одну-две смены порелаксировать. Часто души так поступают после особо жестоких инкарнаций. Например, могут одну жизнь провести в теле какого-нибудь калеки из Индии, а потом воплотиться в дочке банкира, которую балуют с раннего детства и до самой смерти. Но это неэффективно. Бесполезная трата вечного времени. Вспомни своих друзей, у которых дочка – инвалид. Ее родители явно прокачивают терпение и безусловную любовь, а сама девочка – смирение с судьбой. Это очень смелый шаг – выбрать себе такую стезю, но она реально рванет вверх по Великой лестнице после этой инкарнации, если сможет завершить программу. У каждого из нас базовый сценарий прописан, основные вехи намечены. Наша цель – в рамках заданных вводных максимально реализовать выбранный сценарий. Именно поэтому карма вовсе не есть какая-то кровавая и неминуемая расплата за прегрешения в прошлых жизнях, как думают некоторые духовно богатые девы из числа тех, что пишут вконтакте «+500 к карме за репост». Карма – это сознательный выбор каждый души. Это стремление самостоятельно искупить те ошибки, которые были совершены в предыдущем воплощении. Сам Будда говорил, что карма очень сложна и нужно учитывать огромное количество факторов, чтобы понимать, как тот или иной поступок отразится на судьбе человека в одной из следующих жизней. Но для облегчения восприятия концепции людьми с «обычными духовными возможностями» он проповедовал максимально просто: «Плохие поступки ведут к плохим последствиям».
А теперь самый важный момент: перед воплощением нам всегда стирают память о прошлых инкарнациях и о самом мире Духа – это условия системы. Нам кажется, что все по-настоящему, а на самом деле наша жизнь – просто игра. С этой точки зрения никакого смысла копить материальные ценности я вообще не вижу. Наоборот, нужно максимально настроить себя на режим отдавания. Самые крутые души – всякие отшельники, старцы и прочие столпники.
Ну что ж, рецепт праведника по-Мироновски был мне теперь предельно ясен. Смешаем блаженных и юродивых всех мастей в блендере людской ненависти и презрения, присыплем тертым альтруизмом и отольем в формы хилых тел. Кого мы получим? Ответ прост: платоновский Юшка – малахольный полудурок, который не пил чаю и не ел сахару, чтобы кормить и учить девочку-сиротку. Человек, перепутавший ступени пирамиды Маслоу. Его, чахоточного, отправил на свидание с Абсолютом московский прохожий, походя пнув в грудь подкованным кирзовым сапогом. Сюжет, вызывающий выделение влаги из глаз. Я представил себе планету, населенную юшками, и, будучи человеком с экономическим образованием, немедленно смутился вопросом:
– Блин, Димон, если все будут только отдавать, откуда возьмутся производительные силы? Прогрессом движет конкуренция. Если люди перестанут чего-либо желать и стремиться к достижению результата, как общество будет существовать? Что мы будем производить и зачем? Где стимул? Все будем кушать дикий мед и саранчу? Тебе не кажется, что здесь присутствует какое-то наебалово?
– Игорек, наебалово – это один мой знакомый, который дважды на бумаге построил один и тот же колумбарий. А это… Ты просто не понимаешь, насколько продуктивным может быть человек, находящийся в состоянии равновесия. В этом состоянии ты четко осознаешь иллюзорность, искусственность, ненастоящую природу желаний, связанных с мотивацией «иметь» или «получать». Но в то же самое время и с той же силой абсолютно четко понимаешь, что только желание отдавать действительно доставляет тебе безграничную радость. Не важно, кому отдавать. Не важно что. Просто хочется делать добро для других и получать от этого невероятный приток внутренней энергии.
А еще, находясь в наблюдении, испытываешь безграничное и всеобъемлющее чувство любви ко всему сущему. Не животную эмоцию страсти, а желание дарить счастье и искренне радоваться за других. Любовь, которая не требует условий, чтобы быть, – безусловная любовь. Именно безусловная любовь, любовь ко всем граням мироздания служит ядром состояния чистого равновесия. Таким качеством обладают дети до тех пор, пока не познакомятся со множеством «собак» нашего мира, забывая о своем истинном природном коде. Поэтому, находясь в равновесии, ты будешь работать просто так – на благо людей, не для себя. Для всеобщего кайфа. Блаженны нищие! Слышал такое? Они всё отдали.
Меня уже просто воротило от всех этих слов. От любви, благодарности, отдавания, радости, добра и счастья. Иногда так сладко, что становится гадко. Появилось неприятное чувство, будто меня пытаются насильно накормить какой-то приторной шнягой. Захотелось сказать что-нибудь непоправимо скабрезное, чтобы не дать устаканиться воцарившейся вдруг елейно-благостной атмосфере и, чего доброго, не потонуть в этом липком сиропе. Дима говорил о любви так, словно описывал героиновый приход. Я вспомнил питерских бомжей и трущобы индийских городов. Ну гадость же! Я не видел бразильских фавел, но могу легко себе их представить по книжкам Жоржи Амаду. Мне всегда казалось, что такие места – просто язвы на теле планеты, рассадники гноя и тлена. Древние цари предпочитали сжигать трущобы вместе со всеми их обитателями, чтобы не дать расползтись заразе. А тут выясняется, что по всяким помойкам тусуются в основном крутые ребята на сложности nightmare. И судя по численному соотношению бедных и богатых, большинство душ – отличники, которые не прогуливают семинары, а устраивают себе настоящий трэш во время очеловечивания. Я покачал головой.
И задумался о том, что, видимо, моя бывшая жена – либо совсем молодая душа, либо мы с ней еще до воплощения договорились о том, что на инкарнации она будет наматывать мои нервы на свой маленький кулачок, а я развивать терпение, смирение и другие никому не нужные свойства вечной души. Если посмотреть на ситуацию с такой точки зрения, получалась интересная картина: бедная девушка пожертвовала целой жизнью, ради того чтобы помочь мне. Надо будет не забыть сказать спасибо, когда помру.
Мы тем временем вроде бы нашли нужную дорогу. По обе стороны от нее располагались мокрые песчаные отвалы метра полтора высотой, поросшие папоротником. Непосредственно за отвалами начинался редкий и хилый, словно Димины зубы, лес. Солнце скрылось, но и дождь не начинался. Было просто мрачно, сыро, и очень хотелось выпить.
– Если все будут работать на благо друг друга исключительно с целью отдать, – сказал я после паузы, которая затянулась и требовала заполнения, – это ж коммунизм какой-то получится, не иначе.
– Все верно, – обрадовался Димон. – Есть мнение, что Советский Союз был ничем иным, как попыткой построить экономическую систему, которая максимально соответствует истинным задачам человечества. Ничего не вышло, конечно, но именно коммунизм идеологически намного лучше капитализма, который по сути своей люциферичен. Понимаешь, в чем дело: они там, наверху, проигрывают.
