скачать книгу бесплатно
– Ни крылышка.
– А что же мы будем подавать?
– Не наводи панику раньше времени, – покачала головой миссис Таунсенд. – Придумаю что-нибудь, как всегда.
– Да, миссис Таунсенд, – уверенно согласилась Кэти. – Уж вы-то придумаете.
Миссис Таунсенд подозрительно поглядела на нее – уж не было ли в последних словах иронии – и снова взялась за меню.
Я пыталась сосредоточиться на работе, но когда у меня в очередной раз спустилась петля, я отложила шарф и встала. Одна мысль не давала мне покоя весь вечер. Сегодня днем я видела в деревне кое-что непонятное.
Я одернула фартук и обратилась к мистеру Гамильтону, который, понятное дело, знал все на свете.
– Мистер Гамильтон, – начала я.
– Да, Грейс? – Он взглянул на меня поверх очков, сжимая в длинных тонких пальцах синий карандаш.
Я опасливо оглянулась на остальных, но они вроде были заняты беседой.
– В чем дело, девочка? Язык проглотила?
Я кашлянула.
– Нет, мистер Гамильтон. Я просто… хотела кое-что спросить. Я сегодня была в деревне…
– И что же? Говори, не бойся.
Я снова оглянулась.
– Мистер Гамильтон, а где Альфред?
– Наверху, разливает херес. Да в чем дело? При чем тут Альфред?
– Ну, просто я заметила его сегодня в деревне…
– Да, он был там по моему поручению.
– Я знаю, мистер Гамильтон. Я видела его у Макуитера. И видела, как он вышел. – Я чуть не сжала губы – почему-то вдруг расхотелось договаривать. – Он получил белое перо[9 - Белое перо – символ трусости. В военное время молодым мужчинам, избегавшим военной службы, иногда давали или посылали белые перья. Выражение пришло из петушиных боев. Было замечено, что петухи с красной и черной окраской вырывают перья из хвостов более трусливых белых петухов.], мистер Гамильтон.
– Белое перо?! – Мистер Гамильтон вытаращил глаза и чуть не уронил карандаш.
Я кивнула, вспомнив, как обычно быстрый и живой Альфред оцепенело стоял, разглядывая позорный подарок, а прохожие понимающе шептались вокруг. Как он опустил глаза и пошел прочь, ссутулившись и склонив голову.
– Белое перо!
К моей досаде, мистер Гамильтон повторил это так громко, что все прислушались.
– Что случилось, мистер Гамильтон? – спросила миссис Таунсенд.
Мистер Гамильтон провел рукой по щеке и помотал головой, не в силах поверить моим словам.
– Альфред получил белое перо.
– Нет! – вскрикнула миссис Таунсенд, схватившись пухлой рукой за сердце. – Не может быть! Кто угодно – только не наш Альфред!
– А откуда вы знаете? – полюбопытствовала Нэнси.
– Грейс видела. Сегодня утром, в деревне.
Я кивнула, чувствуя дрожь при мысли о том, что раскрыла ящик Пандоры с чужими секретами. А теперь и не закроешь.
– Этого не может быть, – заявил мистер Гамильтон, одергивая куртку. Он вернулся к своему стулу и заправил дужки очков за уши. – Альфред не предатель. Он и так участвует в войне, неся службу здесь, в доме. Ценный работник в почтенной семье.
– Но ведь это не то же самое, что сражаться на фронте, мистер Гамильтон, – возразила Кэти.
– Именно что то же самое! – взорвался мистер Гамильтон. – В этой войне у каждого своя роль, Кэти. Даже у тебя. Наш долг – хранить страну, чтобы солдаты, вернувшись с победой, увидели, что ничего не изменилось, их ждет прежняя жизнь.
– Значит, даже когда я чищу кастрюли, я помогаю фронту? – недоверчиво спросила Кэти.
– Как ты чистишь – так нет, – отрезала миссис Таунсенд.
– Да, Кэти, – ответил мистер Гамильтон. – Хорошая работа и вязание – вот ваш вклад в победу. Наш вклад, – поправился он, взглянув на меня и Нэнси.
– А по-моему, этого недостаточно, – не поднимая головы, буркнула Нэнси.
– Что-что?
Нэнси бросила спицы и сложила на коленях худые руки.
– Ну, – осторожно начала она, – возьмем, к примеру, Альфреда. Молодой здоровый парень. Разве он не принесет больше пользы там, во Франции, вместе с другими солдатами? А разливать херес может любой.
– Любой? – Мистер Гамильтон даже побледнел. – Уж кто-кто, а ты, Нэнси, должна понимать, что служба в таком доме не каждому по плечу.
Нэнси покраснела.
– Конечно, мистер Гамильтон. Я не то имела в виду. – Она нервно постукивала костяшками пальцев друг о друга. – Я просто… просто сама в последнее время чувствую себя какой-то… бесполезной.
Только мистер Гамильтон собрался осудить подобные чувства, как на лестнице послышались шаги и в кухню вбежал Альфред. Мистер Гамильтон поджал губы, и мы погрузились в конспиративное молчание.
– Альфред, – наконец подала голос миссис Таунсенд, – к чему лететь сверху вниз сломя голову? – Она пошарила глазами и нашла меня. – Ты напугал бедную Грейс до полусмерти. Несчастная девочка чуть со стула не свалилась.
Я робко улыбнулась Альфреду, потому что вовсе не испугалась. Просто удивилась, как и остальные. И еще – я чувствовала себя виноватой. Не надо было спрашивать у мистера Гамильтона про перо. Мне нравился Альфред – он был добрый и вечно пытался растормошить меня, когда я замыкалась в своей скорлупе. Нечестно было обсуждать его вот так, за спиной.
– Извини, Грейс, – сказал Альфред. – Просто там мастер Дэвид приехал.
– Да, – подтвердил мистер Гамильтон, взглянув на часы. – Как мы и ожидали. Доукинс должен был встретить его на станции с десятичасового поезда. Миссис Таунсенд держит ужин горячим, неси его наверх.
Альфред кивнул, переводя дыхание.
– Только знаете что, мистер Гамильтон? Мастер Дэвид – он вернулся из Итона не один. С ним товарищ – думаю, сын лорда Хантера.
Я затаила дыхание. Ты говорил мне когда-то, что в любой истории есть точка невозвращения. Все главные герои вышли на сцену, и действие уже не остановить. Автор теряет контроль над сюжетом, и тот разворачивается сам по себе.
С появлением Робби Хантера мы перешли Рубикон. А я – я перейду его? Еще не поздно повернуть назад. Снова аккуратно переложить всех героев папиросной бумагой и уложить обратно – в шкатулку моей памяти.
Я улыбаюсь, чувствуя, что прервать этот рассказ – то же, что пытаться остановить бег времени. Я далеко не романтик и не считаю, что события сами требуют о них рассказать. Зато я достаточно честна, чтобы признать, что хочу поделиться с тобой старой тайной.
Итак – Робби Хантер.
Зимой каждый из десяти тысяч томов, журналов и манускриптов библиотеки Ривертона доставали, вытирали и ставили на место. Ежегодный ритуал, который в тысяча восемьсот сорок шестом году ввела мать нынешнего лорда Эшбери. Она ненавидела пыль, объяснила Нэнси, и на то имелись свои причины. Однажды темной осенней ночью маленький брат лорда, всеобщий любимец, которому не исполнилось еще и трех, заснул, чтобы никогда уже не проснуться.
И хотя доктора не подтвердили ее догадку, мать была уверена, что младший сын задохнулся от пыли, которая копилась в доме с незапамятных времен. В особенности в библиотеке – именно там в роковой день мальчики прятались среди старых карт с нанесенными на них маршрутами путешествий далеких предков.
С леди Гитой Эшбери шутки были плохи. Задвинув подальше горе, она призвала на помощь силу и уверенность, которые помогли ей когда-то отказаться от родины, семьи и наследства ради любви. Она объявила войну: собрала войска и приказала им уничтожить коварного врага. Дом мыли и чистили целую неделю, прежде чем хозяйка решила, что теперь в нем нет ни намека на пыль. И лишь тогда она оплакала своего малыша.
С тех пор каждый год, как только с деревьев слетали последние листья, уборку повторяли. Даже когда умерла ее основоположница, ничего не изменилось. Исступленная ненависть к пыли передалась новым поколениям Хартфордов вместе с жизнелюбием и голубыми глазами.
Зимой тысяча девятьсот пятнадцатого года соблюсти ритуал выпало мне (возможно, это была маленькая месть мистера Гамильтона за ту сумятицу, что я внесла в тишину ривертонской кухни своим рассказом об Альфреде). После завтрака он вызвал меня в буфетную, аккуратно прикрыл дверь и объяснил, какой чести я удостоена.
– На эту неделю ты освобождаешься от своих обычных обязанностей, Грейс, – сказал он, улыбаясь мне из-за стола. – Каждое утро ты будешь приходить прямо в библиотеку. Начинай с верхних полок и двигайся к нижним.
Затем он приказал мне вооружиться тряпкой, перчатками и решимостью с честью выполнить нудную и тяжелую работу.
– Помни, Грейс, – вещал мистер Гамильтон, упираясь в стол растопыренными пальцами, – лорд Эшбери очень не любит пыли. На тебе лежит огромная ответственность, и ты должна быть благодарна…
Стук в дверь.
– Войдите, – нахмурившись, крикнул мистер Гамильтон.
Дверь отворилась, влетела Нэнси, размахивая руками, как насекомое – лапками.
– Мистер Гамильтон! Идите скорее наверх, мы там без вас не разберемся.
Мистер Гамильтон встал, снял с крючка у двери куртку и поспешил вверх по лестнице. Мы с Нэнси – за ним.
У главного входа стоял садовник Дадли и мял в руках шляпу. У его ног лежала гигантская свежесрубленная, липкая от смолы ель.
– Мистер Дадли, – сказал мистер Гамильтон, – что здесь происходит?
– Вот елку принес.
– Вижу. Но что вы делаете здесь? – Он обвел рукой парадный вестибюль и опустил глаза, рассматривая ель. – И главное – что здесь делает это дерево? Оно слишком большое.
– Зато какое красивое, – восторженно сказал Дадли, с любовью взирая на елку. – Я за ней много лет следил, ждал, пока войдет в полную силу. И вот к этому Рождеству она наконец доросла. – Он торжествующе поглядел на мистера Гамильтона. – Ну разве что переросла капельку.
Мистер Гамильтон повернулся к Нэнси:
– Что тут происходит?
Нэнси уперла руки в бока и поджала губы.
– Елка не влезает, мистер Гамильтон. Дадли попробовал поставить ее в гостиной, где всегда, но она на целый фут выше, чем нужно.
– Вы что, не измеряли дерево? – обратился мистер Гамильтон к садовнику.
– Измерял, сэр, – уверил его Дадли. – Только я не слишком силен в арифметике.
– Значит, возьмите пилу и укоротите елку на фут, только и всего.
Мистер Дадли горестно покачал головой:
– Я б так и сделал, сэр, только откуда отпиливать-то? Ствол уже и так короче некуда, а верхушку разве можно трогать? Куда ж тогда ангелочка-то сажать? – Он простодушно хлопал глазами.
Мы застыли, обдумывая проблему; в мраморном вестибюле громко тикали часы. Скоро хозяева выйдут на завтрак. В конце концов мистер Гамильтон торжественно объявил:
– Думаю, другого выхода нет: мы и впрямь не имеем права обрезать верхушку, лишив ангела его законного места и нарушив тем самым традицию. Поэтому ель будет установлена в библиотеке.
– В библиотеке? – изумилась Нэнси.
– Да. Под стеклянным куполом. – Он метнул на Дадли испепеляющий взгляд. – Там она поместится во весь рост и во всей красе.
Утром первого декабря, когда я забралась на галерею библиотеки – в самый дальний угол к самой дальней полке, мысленно готовясь к тяжелой и пыльной работе, – в центре комнаты уже возвышалась огромная елка, восторженно воздевшая к небу верхние ветви. Я очутилась вровень с ее верхушкой; густой и тяжелый хвойный аромат плыл по библиотеке, перебивая застарелый запах книжной пыли.
Галерея тянулась по всему периметру комнаты, высоко над полом, и сперва я здорово пала духом. Потому решила дать себе небольшую отсрочку – попривыкнуть, тем более что отсюда открывался необычный вид на библиотеку. Не зря говорят, что даже знакомое место невероятно преображается, если посмотреть на него сверху. Я подошла к перилам и оглядела комнату под елкой.
Библиотека, обычно такая просторная и внушительная, теперь показалась мне похожей на театральную сцену. Привычные предметы – рояль «Стейнвей», письменный стол, глобус лорда Эшбери – вдруг странно уменьшились, словно превратились в декорации, которым не хватает только появления актеров.
Застывшими в ожидании выглядели кушетка и кресла, рояль и восточный ковер с разбросанными по нему квадратами света. Декорации стоят – время явиться артистам. Что за пьесу они могли бы разыграть, гадала я. Комедию, трагедию, какую-то современную пьесу?
Я бы с удовольствием простояла так целый день, но в голове звучал настойчивый голос – голос мистера Гамильтона. Он предупреждал, что лорд Эшбери любит устраивать внезапные проверки. Поэтому я отогнала посторонние мысли и вытащила с полки первую книгу. Обтерла ее – корешок, обложку, – поставила на место и вынула следующую.
Через два дня я управилась с восемью из десяти полок и собиралась приняться за девятую. К моему удовольствию, начав с верхних полок, я уже дошла до нижних и теперь могла работать сидя. Я перетерла уже четыре тысячи книг, руки привыкли к однообразным движениям и действовали, к счастью, автоматически, потому что голова отключилась еще с первого дня. Книги снились мне в кошмарах – ночь за ночью, обложка за обложкой.
Я как раз взяла с девятой полки девятую книгу, и тут зимнюю тишину нарушил резкий, неожиданный звук рояля. Я невольно обернулась и поглядела вниз.
Там, трогая пальцами клавиши из слоновой кости, стоял совершенно незнакомый юноша. Я, правда, тут же поняла, кто это. Тот самый итонский друг мастера Дэвида. Сын лорда Хантера.
Симпатичный. Хотя кто не симпатичен в юности? Нет, тут было нечто большее. Некоторые приносят с собой шум и суету, а этот молодой человек был красив какой-то тихой, молчаливой красотой. Высокий и тонкий, но не долговязый, русые волосы – длиннее, чем положено по тогдашней моде, – падали на щеки и воротник. Темные грустные глаза под черными бровями говорили об одиночестве и каком-то глубоком горе, которое так и не прошло до конца.
Я наблюдала, как гость изучает библиотеку – пристально, не спеша, не двигаясь с места. Наконец его взгляд остановился на картине. Синий и черный цвета смешивались, образуя фигуру женщины, повернувшейся к художнику спиной. Картина скромно висела на дальней стене в окружении пузатых бело-синих китайских ваз.
Юноша подошел поближе, остановился. Мне было так интересно наблюдать, как он внимательно рассматривает картину, полностью отрешившись от всего остального, что любопытство победило чувство долга. Книги на девятой полке продолжали пылиться, а я все подсматривала за гостем.
Он откинулся чуть назад, затем подался вперед, завороженный картиной. Я заметила, как странно, неподвижно висели вдоль тела его длинные руки.
Он все стоял, наклонив голову, впитывая в себя увиденное, когда за его спиной хлопнула дверь и в библиотеку, с китайской шкатулкой в руках, ворвалась Ханна.
– Дэвид! Мы придумали, куда отправимся в этот раз…
