скачать книгу бесплатно
Перси Блайт проследила за моим взглядом и словно прочла мои мысли.
– Разумеется, это замены, – призналась она. – Бо?льшая часть оригинальной библиотеки семьи Блайт погибла в пламени. Восстановить удалось немногое; где не справился огонь, там поработали дым и вода.
– Столько книг, – выдохнула я, и при мысли о такой потери меня пронзила острая боль.
– Да уж, немало. Конечно, отец воспринял это крайне тяжело. Бо?льшую часть оставшейся жизни он посвятил возрождению коллекции. Письма летели во все стороны. Торговцы редкими книгами были завсегдатаями в нашем доме; другие гости не поощрялись. Тем не менее папа не заходил в эту комнату после смерти матери.
Наверное, у меня разыгралось воображение, но, пока она говорила, я определенно почуяла застарелый запах гари, сочащийся из-под новых стен, и свежей краски, исходящий из глубин старого известкового раствора. И еще шум, источник которого я не могла определить: легкий стук, незаметный при обычных обстоятельствах, но весьма примечательный в этом странном и тихом доме. Я взглянула на Перси, подошедшую к кожаному креслу с глубоко вдавленными пуговицами, но если она и услышала звук, то не подала виду.
– Мой отец был большим любителем писем, – сообщила она, пристально глядя на письменный стол в закутке у окна, – и моя сестра Саффи тоже.
– А вы нет?
Скупая улыбка.
– За свою жизнь я написала крайне мало писем, только самые необходимые.
Ее ответ показался мне необычным, и, должно быть, это отразилось на моем лице, потому что она пояснила:
– Письменная речь всегда давалась мне с трудом. В семье писателей это стало непростительным изъяном. Жалкие попытки не приветствовались. Отец и два его оставшихся в живых брата обменивались превосходными эссе, когда мы были маленькими, и по вечерам отец зачитывал их вслух. Он ожидал восторгов и не скупился на критику тех, кто не соответствовал его стандартам. Изобретение телефона стало для него катастрофой. Он винил его за многие язвы мира.
Стук возобновился, на этот раз громче, свидетельствуя о движении. Немного похоже на то, как ветер задувает в щели, сметает гравий, только сильнее. И я была уверена, что звук доносится сверху.
Я осмотрела потолок, тусклую электрическую лампу, свисающую с посеревшей розетки, трещину в штукатурке, напоминавшую молнию. В голове мелькнула мысль, что шум, который я слышу, может оказаться единственным предупреждением, что потолок вот-вот обрушится.
– Этот шум…
– О, не обращайте внимания. – Перси Блайт махнула рукой. – Это всего лишь смотрители играют в венах.
Вероятно, изумление, которое я испытала, отразилось на моем лице.
– Это самый страшный секрет таких старых домов, как наш.
– Смотрители?
– Вены.
Она нахмурилась, проследив глазами за линией карниза, как будто отмечая продвижение чего-то, незаметного мне. Когда она снова заговорила, ее голос слегка изменился. В ее самообладании появилась едва заметная брешь, и на мгновение мне показалось, что я вижу ее более отчетливо.
– В шкафу в комнате на самом верху замка спрятана секретная дверь. За дверью начинается целый лабиринт потайных ходов. По ним можно красться от комнаты к комнате, от чердака к подвалу, словно мышка. Если не шуметь, можно услышать множество самых разных шепотков. Надо быть осторожным, там легко заблудиться. Это и есть вены дома.
Я поежилась от внезапного гнетущего образа дома в виде гигантского, припавшего к земле существа. Темного и безымянного чудовища, затаившего дыхание; большой старой жабы из волшебной сказки, которая надеется обманом выманить поцелуй у девицы. И конечно, я вспомнила о Слякотнике, стигийской скользкой фигуре, выходящей из озера, чтобы предъявить права на девушку у чердачного окна.
– В детстве мы с Саффи любили притворяться. Мы воображали, что семья предыдущих владельцев поселилась в ходах и отказывается уезжать. Мы называли их смотрителями и всякий раз, когда слышали необъяснимый шум, знали, что это они.
– Неужели? – еле прошептала я.
При виде моего лица она засмеялась странным безрадостным смехом, который оборвался так же резко, как и начался.
– О, но они не были настоящими. Вовсе нет. Шум, который вы слышите, издают мыши. Одному Богу известно, сколько их здесь. – Она смерила меня взглядом, и уголок ее глаза дернулся. – Я вот думаю, не желаете взглянуть на шкаф в детской, в котором скрывается потайная дверь?
Кажется, я даже пискнула.
– С удовольствием.
– Тогда идемте. Подъем предстоит долгий.
Пустой чердак и далекие часы
Она не преувеличивала. Лестница карабкалась ввысь виток за витком, с каждым пролетом становясь все уже и темнее. Как только мне показалось, что я вот-вот перестану различать окружающее, Перси Блайт щелкнула выключателем тусклой электрической лампочки без абажура, которая свисала на проводе с высокого потолка. После этого я разобрала, что к стене примыкают перила, помогавшие осилить последний крутой пролет; приделаны они в 1950-х годах – предположила я по скучной практичности металлической трубы. Кто бы и когда бы это ни сделал, я мысленно поблагодарила его. Ступеньки были опасно истерты, что особенно пугало теперь, когда они были видны, и я испытала немалое облегчение, поскольку было за что ухватиться. Куда меньше радовало то, что при свете я разглядела и паутину. Этой лестницей давно никто не пользовался, и местные пауки об этом знали.
– Няня брала с собой сальную свечу, когда отводила нас спать, – поведала Перси, приступая к последнему пролету. – Мы поднимались по лестнице, огонек мерцал на камнях, и няня напевала песенку об «апельсинчиках как мед». Уверена, вам она известна: «Вот зажгу я пару свеч – ты в постельку можешь лечь».
«Вот возьму я острый меч – и головка твоя с плеч»[9 - Перевод В. Голышева.]. Да, известная песня. Седая борода мазнула меня по плечу, выбив искру любви к своей простой крохотной комнатке в доме родителей. Никакой паутины, только протирка пыли два раза в неделю и успокаивающий запах дезинфицирующего средства.
– Тогда в доме не было электричества. Его провели только в середине тридцатых, да и то лишь с половинным напряжением. Отец терпеть не мог проводов. Боялся пожара. Вполне естественно, учитывая, что случилось с матерью. После несчастья он устроил серию учебных тревог. Звонил в колокольчик на лужайке и следил за временем по старому секундомеру. Все время орал, что дом вот-вот вспыхнет, как огромный погребальный костер.
Хозяйка снова резко хохотнула, внезапно остановилась, когда мы поднялись на самый верх, и вставила ключ в замок.
– Что ж… – Она немного помедлила, прежде чем повернуть ключ. – Вперед?
Она толкнула дверь, и я чуть не упала, сметенная хлынувшим потоком света. Я моргала и жмурилась, привыкая, и расплывшиеся формы комнаты постепенно приобретали все более четкие очертания.
После такого сложного подъема чердак казался разочарованием. Он был совсем простым и очень мало напоминал викторианскую детскую. Более того, в отличие от остального дома, в котором комнаты сохранились в неизменном виде, как если бы возвращение их обитателей было делом времени, детская казалась сверхъестественно пустой. Она словно была вычищена и даже побелена. Ни ковра, ни покрывал на парных железных кроватях, выступающих из дальней стены по бокам от неиспользуемого камина. Занавесок тоже не было, чем и объяснялся яркий свет, и на единственном шкафу под одним из чердачных окон не было ни книг, ни игрушек.
На единственном шкафу под одним из чердачных окон.
Этого хватило, чтобы моя кровь вскипела. Я почти увидела юную девушку из пролога «Слякотника», которая проснулась ночью, подошла к окну, тихонько забралась на шкаф и смотрит на земли семейного поместья, мечтая о будущих приключениях, понятия не имея об ужасе, который ей предстоит.
– На этом чердаке поколение за поколением росли дети семьи Блайт, – сообщила Перси Блайт, медленно обводя комнату взглядом. – Столетия горошинок в стручке.
Она не упомянула о жалком состоянии комнаты или ее месте в истории литературы, а я не стала настаивать. С тех пор как она повернула ключ в замке и впустила меня, она словно пала духом. Не то ее лишила мужества сама детская, не то яркий свет пустой комнаты позволил мне наконец разглядеть ее возраст, отчетливо написанный в морщинах на лице. Как бы то ни было, мне казалось важным следовать за ней.
– Простите, – наконец сказала она. – Я давно не была наверху. Все кажется… более маленьким, чем помнилось.
Знакомое чувство. Довольно странно лежать на своей детской кровати и чувствовать, что ступни свисают за край, коситься на невыцветший прямоугольник обоев, на котором когда-то висел плакат группы Blondie, и вспоминать свое еженощное поклонение Дебби Харри. Я могла лишь вообразить, какую дисгармонию испытывает человек в спальне, из которой вырос восемьдесят лет назад.
– В детстве вы спали здесь все трое?
– Нет, не все. Юнипер перебралась сюда позже. – Перси чуть скривила губы, как будто отведала что-то кислое. – Ее мать переделала в детскую одну из своих комнат. Она была молодой и не знала, как положено поступать. Это не ее вина.
Выбор слов показался мне странным, и я засомневалась, правильно ли поняла.
– В доме существует традиция, согласно которой детям позволяют перебраться вниз в отдельные комнаты по достижении тринадцати лет, и хотя мы с Саффи ужасно гордились, когда наше время наконец наступило, должна признаться, что скучала по чердачной комнате, которую мы делили с сестрой.
– Полагаю, это обычное дело для близнецов.
– Несомненно. – Она почти улыбнулась. – Идемте. Я покажу вам дверь смотрителей.
Шкаф из красного дерева тихо стоял напротив дальней стены, в крошечной комнатке, которая пряталась за парными кроватями. Потолок нависал так низко, что мне пришлось наклониться, чтобы войти; фруктовый запах, застоявшийся между стенами, был почти удушающим.
Перси словно ничего не заметила. Она сложилась пополам, потянула за низкую ручку шкафа и приоткрыла зеркальную дверь.
– Она здесь. В задней стенке. – Хозяйка уставилась на меня, не отходя от двери; ее брови-лезвия опустились. – Но вам наверняка отсюда не видно?
Этикет не позволял мне зажать нос, так что я глубоко вдохнула, задержала дыхание и шагнула к Перси. Та отступила в сторону, давая понять, что я должна подойти еще ближе.
Отогнав образ Гретель у печки ведьмы, я по пояс забралась в шкаф и разглядела сквозь зловещий полумрак маленькую дверцу в задней стенке.
– Ух ты! – на последнем дыхании произнесла я. – Вот она.
– Вот она, – подтвердил голос из-за спины.
Запах уже не казался таким ужасным теперь, когда им приходилось дышать, и я сумела оценить привкус Нарнии при виде потайной двери в глубине шкафа.
– Так вот как смотрители входят и выходят, – гулко заметила я.
– Смотрители – возможно, – криво усмехнулась Перси. – Что до мышей, это другое дело. Маленькие негодники заполонили весь дом; им не нужна такая роскошная дверца.
Я вылезла из шкафа, стряхнула пыль и тут заметила картину в раме на передней стене. Приблизившись, я выяснила, что это не картина, а страница с религиозным текстом. Она все время находилась у меня за спиной, и я увидела ее только сейчас.
– Что это за комната?
– Здесь жила наша няня, – ответила Перси. – Когда мы были совсем маленькими, эта комната казалась лучшим местом на земле. – На мгновение на ее лице мелькнула улыбка и увяла. – Это почти чулан, как по-вашему?
– Чулан с прелестным видом.
Я подошла к ближайшему окну, единственному, на котором сохранились выцветшие занавески. Отдернув занавески, я с удивлением уставилась на множество прочных запоров, приделанных к раме. Должно быть, от Перси не укрылось мое удивление, поскольку она пояснила:
– У отца был пунктик в вопросах безопасности. Он так и не забыл один несчастный случай в своем детстве.
Кивнув, я выглянула в окно и испытала трепет узнавания. Я поняла, что узнала не то, что видела, но то, о чем читала и воображала. Прямо внизу, вдоль подножия замка тянулась полоса травы шириной футов двадцать, густая и сочная, совсем другого оттенка, чем остальная зелень.
– Здесь был ров, – догадалась я.
– Да. – Перси встала рядом, придерживая занавески. – Одно из моих первых воспоминаний – бессонная ночь и голоса внизу. Стояло полнолуние. Я выглянула в окно и увидела, как наша мать плавает на спине и смеется в серебристом свете.
– Она была заядлой пловчихой, – вспомнила я прочитанное в «Майлдерхерсте Раймонда Блайта».
Перси кивнула:
– Папа подарил ей на свадьбу круглый пруд, но она всегда предпочитала ров. Им занялся специальный человек. Когда она умерла, папа засыпал ров.
– Видимо, он напоминал ему о ней.
– Да.
Ее губы дернулись, и я осознала, что довольно неосторожно расспрашиваю ее о семейной трагедии. Я указала на каменный выступ, который врезался в нижнюю юбку рва, и сменила тему:
– Что это за комната? Не помню, чтобы видела балкон.
– Библиотека.
– А там? Что за огороженный сад?
– Это не сад. – Она отпустила занавеску, и та упала на место. – И нам пора двигаться дальше.
Ее тон стал ледяным, тело окаменело. Очевидно, я оскорбила ее, но не понимала как. Быстро прокрутив в голове наши последние реплики, я решила, что, скорее всего, она просто пала духом под бременем старых воспоминаний.
– Наверное, потрясающе жить в замке, который столько лет принадлежал вашей семье, – тихо произнесла я.
– Да, – отозвалась она. – Это не всегда было просто. Приходилось идти на жертвы. Мы были вынуждены продать бо?льшую часть поместья, последним – фермерский дом, но сумели сохранить замок.
Она демонстративно осмотрела оконную раму и смахнула кусочек отслоившейся краски. Когда она заговорила, ее голос был деревянным от старательно сдерживаемых чувств:
– Сестра была права. Я люблю этот дом, как другие любят людей. Всегда любила. – Перси покосилась на меня. – Наверное, вам это кажется эксцентричным.
– Нет, вовсе нет, – покачала я головой.
Брови-шрамы с сомнением выгнулись, но я не обманывала, я вовсе не считала это эксцентричным. Сердце моего отца разбилось, когда ему пришлось расстаться с домом, где протекло его детство. Довольно незамысловатая история: маленький мальчик, вскормленный на баснях о знаменитом прошлом своей семьи, и обожаемый богатый дядюшка, щедрый на обещания, который неожиданно передумал на смертном одре.
– Старые здания и старые семьи принадлежат друг другу, – изрекла Перси. – Так было всегда. Моя семья живет среди камней замка Майлдерхерст, и мой долг – хранить их. Чужакам такое не под силу.
Ее пылкая тирада явно нуждалась в одобрении.
– Наверное, вам кажется, что они до сих пор рядом. – Слова слетели с моих губ, и внезапно я представила, как моя мама стоит на коленях у кукольных домиков. – Поют в стенах.
Брови подпрыгнули на полдюйма.
– Что вы сказали?
Сама не заметила, как произнесла это вслух.
– Насчет стен, – напирала она. – Вы что-то сказали о поющих стенах. Что именно?
– Просто моя мать как-то раз упомянула о седых стенах, что поют далекими часами, – кротко ответила я.
Лицо Перси засияло от удовольствия, что составило резкий и ослепительный контраст с ее обычной суровостью.
– Мой отец написал эти строки. Наверное, ваша мать читала его стихи.
Я искренне сомневалась в этом. Мама никогда не любила читать и уж точно не увлекалась поэзией.
– Возможно.
– Когда мы были маленькими, он рассказывал нам истории, предания о прошлом. Говорил, что, если ходить по замку неосторожно, далекие часы порой забывают спрятаться.
С этой фразой левая рука Перси выгнулась наподобие паруса. Забавный театральный жест, совершенно несвойственный этой резкой и практичной женщине. Ее манера речи также изменилась: короткие предложения удлинились, резкий тон смягчился.
