скачать книгу бесплатно
Жизнь как жизнь. Упаси других от такого
Владимир Яковлевич Моршенюк
(Книга 8)Показана, с самого начала жизни, система воспитания насилием и жестокостью, царящая в те времена. А также система высшего образования в СССР, уровню которой могут позавидовать все, даже «передовые» державы того времени. Уделено время развитию вычислительной техники и компьютеров в эпоху зарождения электроники в СССР.В сборник вошли рассказы, ранее опубликованные в книге «Неоправданная жестокость».
Жизнь как жизнь
Упаси других от такого
Владимир Яковлевич Моршенюк
© Владимир Яковлевич Моршенюк, 2022
ISBN 978-5-0059-2087-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
НАЧАЛО
ДЕТСТВО
Зима, мороз, метель, но дома – тепло и уютно. Жарко натопленная кафельная печь так и притягивает к себе своим манящим теплом… Особенно чугунная дверца, раскаленная докрасна от горящих за ней дров.
Но откуда было знать малышу, который только начал ходить, что это – обманчивое сияющее тепло, о которое он решил погреть свои озябшие ручки. И, подойдя вплотную к печи, приложил обе свои ладошки прямо на пылающую жаром раскаленную дверцу.
Дикий, от боли, крик разнесся по всему дому. но в это время все были во дворе, и только через полчаса, войдя в дом, увидели лежащего на полу и рыдающего малыша, ручки которого были похожи на боксерские перчатки.
Отец, придя вечером с работы и увидев такое, чего только не высказал в адрес жены, бросившей ребенка одного… Дааа… Приключения и веселая жизнь только начинались. Несмотря на все передряги и обиды за сгоревшие ручки, я все же любил свою мамашу, или просто был привязан к ней как ее ребенок, уже трудно вспомнить, хотя остальное помнится не всегда приятно… Хорошо помню, что часто ползал на коленях. Больше всего мне нравилось жевать все попадавшиеся по пути тряпки. Похоже, мне очень хотелось есть, но рядом ничего не было. Может и не поэтому, но, то что жевал все подряд, это помню отчетливо. Мать тоже благосклонно, иногда относилась, принося конфеты и печенье, о чем я крупно пожалел, когда каждый месяц приходилось ей водить меня к дантисту и высверливать кариес. От одной мысли об этом, меня начинало трясти.
Когда мамины вкусности заканчивались, тогда я шел к Азику, моему другу…
АЗИК
Когда мамины вкусности заканчивались, и тогда я шел к Азику, моему другу, с которым скучать не приходилось. Азик был худым от недоедания, длинным (чуть выше меня), с тонкими длинными ручонками, и такими же ножками, чем и напоминал маленького аистенка, чья кличка к нему и приклеилась, Он был парнишкой с впалой грудью, которую чтобы выправить. его старший брат заставлял тягать гантели. Но Азик не только не собирался это делать, он даже одеваться не собирался, проходя все лето только в трусах и майке, которая нам очень пригодилась. Дело было, когда он нашел 3 рубля. Мы с Азиком накупили на все эти деньги вафель, и затолкали их всех Азику в майку, после чего он стал похож на беременную женщину. Идя от магазина домой, вытаскивая по одной вафле из майки, грызли сами и раздавали всем встречным прохожим, чему те очень удивлялись.
Отец Азика был столяр и работал в лагере, где пленные немцы копали глину и толкали вагонетки с кирпичами в печи для обжига.
Однажды, по дороге домой, его застала гроза. и он спрятался под липой… Очнулся он уже в больнице, – молния ударила в дерево, затем прошла через него, оторвав подошвы у ботинок. После этого мой отец приходил к нему, выписывая всякие мази, но ничего не помогало, ноги еле двигались, хотя это не помешало ему обтесывать камни себе и соседям. Но, в конце концов, он не выдержал, и, в одну из лунных ночей, вышел во двор и полоснул бритвой себе по горлу…
Мать Азика была набожная женщина, читала какие-то книжки по богослужению и учила нас с Азиком буквам и словам по этой книге. Между уроками она жарила на жиру вкуснейший хрустящий «хворост», таявший во рту как мед. Старший брат Азика «ходил» по морям и океанам, откуда и привез заморские, для того времени, чудеса: – Шариковые ручки 4-х цветные, в реальность которых никто в школе не поверил, и зуб акулы, который все принимали за коровий рог, и никто такого еще не видел.
Аля, сестра Азика дальняя, была еще той «тварью». Понимать это стал после того, как немного подрос. Как только замечала у меня новую игрушку, сразу прибегала, начинала улыбаться, заискивать, просила посмотреть. А потом, с серьезным видом, говорила, что в эту игрушку моя бабушка спрятала золото и надо срочно посмотреть, что внутри. Затем приносила молоток, приговаривая: – Разбей ее может там и есть золото… После этого, брала веник, и совок, сгребала разбитые остатки, и выбрасывала в мусорное ведро.
– Не переживай, – говорила при этом, – может золото будет в следующей машинке…
Так как Азик был вольной птицей то, вместо гос. школы, сбегал в воскресную, где, как ему казалось, было интереснее, что и сказалось на его будущем. Впервые, и во все времена школы, его оставили на второй год в первом классе, чему он совсем не огорчился, так как теперь мы стали учиться с ним в одном классе…
А еще у него были 2 коровы и сеновал, где летом, расстелив простыни и набив подушки сеном, проводили все летние ночи, наслаждаясь запахами разных трав. А поутру пили парное теплое молоко с черным как смола хлебом с пряным запахом тмина. Хлеб выпекался на закваске по-старинному рецепту, и есть его можно было без ничего, просто как тортик. А еще у Азика во дворе росла старая груша, о которой знала вся школа, где мы учились. Когда Азик приходил с карманами, набитыми сладкими, пахнувшими медом, грушами, к нему сразу выстраивались очереди.
ШКОЛА
Детство закончилось. Началась суровая правда жизни – школа!
Это может и радостная пора, но только до тех пор, пока учительница не начала писать в дневнике красными чернилами то, что она считала правильным для себя, и неправильным для меня.
Вот тут-то и вступал в эту увлекательную для него игру – отец, который решительно и сурово принялся неправильное переделывать на правильное. А вот какими методами, вспоминать совсем неохота, так как такое только в фильмах ужаса и то не показывают.
После каждой «тройки» или записи о поведении, или еще какой в дневнике, хватал меня за руку и тащил в самую дальнюю темную комнату. В другой руке держал плетеную из лески авоську и толстыми пластиковыми ручками, которыми со всей силы начинал хлестать меня по спине, попе, по бокам. НО, так как я орал от боли и старался вырваться, то удары сыпались со всех сторон. В конце экзекуции все тело было красным, с полосками, как у вареного рака.
Мать поначалу пыталась заступиться, но он быстро ее останавливал, она только причитала: – не бей так сильно, как в прошлый раз, но это еще больше его раззадоривало…
Поняв, что авоська не уменьшает количество красных записей в дневнике, недолго думая, отец заменил ее на широкий ремень с железной пряжкой. Вот тут-то стало совсем худо, от боли перехватывало дух и подкашивались ноги, а красные следы на спине не сходили до очередной экзекуции, а если попадало пряжкой – то болело всю неделю. Несмотря ни на что – стащил этот ремень, порезал на куски и выбросил на пустыре. Но не тут-то было. Если бы я мог смотреть вперед, то никогда не выбрасывал этот ремень. Но кто знал, кто знал тогда, что отец, не найдя ремня, нашел то, о чем я круто пожалел…
