скачать книгу бесплатно
– Да час, наверное, судя по воде. Уже, пожалуй, готово!
Мы вышли в коридор. Постояв в раздумье, я скомандовала:
– Валентина, дуй за вилкой и мигом назад, жду!
Стрельчиха прискакала с вилкой. Я скомандовала:
– Тащи из кастрюли две казы, спрячь под кофтой, да мигом чеши в комнату. Не дрейфь, подруга, все будет тип-топ, покараулю.
Вышла, оглядела коридор. Пусто! Операцию изъятия провернули молниеносно. Горяченные казы, засунутые под шерстяную кофту, так жгли Стрельчихин живот и руки, что она тихонько попискивала от боли и эти лошадиные ноги чуть не выронила. Но стойко стерпела, только взвыла, молниеносно допрыгнув несколько метров до нашей комнаты. А когда я мигом повернула ключ в двери, Стрельчиха все-таки не удержалась и ляпнула эти казы из-под кофты на пол, не донеся до стола. Грассиха козочкой подскочила и подняла их. Они оказались не только горяченными, но и тяжеленными. Люська, торопливо бросила их на стол, пальцы ее рук заполыхали.
– Живот не обожгла, Валентина?
– Горит огнем и пальцы тоже!
– Дверь на замок, никого не впускать, никому не открывать, вести себя тихо, нас нет! – командовала я.
Стрельчиха, приподняв полы кофты, рассматривала красные пятна на животе. Грассиха сообразила:
– Валька, мажь салом казы брюхо и пальцы, все пройдет.
Мы заняли места вокруг стола, вывалили в миску вермишель с подливом. Разлили портвейн, разогретый на плитке, добавили сахар, гвоздику и красный перец – получился глинтвейн. Я подняла стакан:
– За нас, девки! А ты, Стрельчха, получишь за геройский поступок добавку. Стырить пылающие конские ноги, не жалея живота своего ради подруг – это подвиг. Мне тоже полагается добавка, но я великодушно отказываюсь от нее в пользу тощей Грассихи. За то Бог меня простит как организатора преступного сговора. Ну, девки, отпразднуем день рождения прекрасной талантливой акынши Базили и пожелаем ей счастья, здоровья, доброго мужа и кучу черноголовеньких казахских деток! Спасибо, Базиля, что дала возможность утолить голод бедным архитекторам.
Грассиха не удержалась:
– Ты, Светка, вечно что-то несешь, Не можешь по простому, плетешь чепуху, лишь бы болтать что-то несусветное.
– Так ведь от этого, Люенька, жить интереснее, я даже сказала – наряднее. Мне всегда хочется выразить что-то доброе, светлое, вечное…
–Ладно, заткнись, подавимся!
Все дружно вцепились зубами в жилистые обрезки мяса, которое ловко остругивала с лошадиных мослов Грассиха.
– За наше счастливое завтра и удачно провернутую операцию по изъятию излишков роскоши! Ура!
Потом я скорбно поджала губы и обратилась к Стрельчихе;
– Валентина, придется покаяться, нас видели!
Стрельчиха поперхнулась и закашлялась. Грассиха заботливо долбанула ее по спине и Стрельчиха, отдышавшись, испуганно спросила:
– Да ладно, никого ж не было, с чего ты взяла?
– Нас видел Бог! Прости нас, Господи, для всех старались! Лишнего не взяли, всем хватит, прости нас!
Девки посмеялись над испуганно таращившей глаза Стрельчихой.
– Да Бога-то, говорят, нет!
–А Ему до лампочки, кто что говорит, Он все равно – есть!
По комнате распространился запах мяса.
– Эй, кто-нибудь, форточку откройте, вонища от этих казы лошадиная. Казахи не досчитаются мосолыг, искать пойдут и сквозь дверь учуют. Если поймут кто спер, не сдобровать! – нас на этот пир никто не приглашал.
Резаные на кусочки казы мы торопливо, давясь, жевали, боясь услышать стук в дверь. Упругое жестковатое конское мясо было явно недоваренным. Обглоданные мослы выбросили в форточку, заметая следы пиршества. Из форточки несло морозным воздухом, и мы сидели некоторое время молча, согретые глинтвейном и закутавшись в одеяла. Запах казы, казалось, ушел и форточку закрыли.
Никто в дверь не стучал, разыскивая мосолыги. Девки успокоились, и на всех напал смех.
Неблагодарная Грассиха пригрозила:
– Ну, Левая, если моя жопа эти мослы не переварит, я тебе такую жопу устрою!..
– Не устроишь! Сил не хватит – ты теперь с горшка не слезешь! Ты, Люсенька, на нем теперь будешь неделю жить! По-твоему лучше сидеть не жрамши, непорочная ты наша и неблагодарная? Мы никогда не забудем Стрельчихин подвиг, она ради тебя не пожалела живота своего! Тебя же в профиль не видно было, один нос торчит, а поела – сразу появилось немножко попы.
Нам повезло, у Базили и ее друзей никто не догадался, какая сволочь свистнула из кастрюли две конские мосолыги.
Наш архитектурный корпус находился не в главном здании института, а отдельно, в старой центральной части города, где размещались старые одно-двухэтажные постройки. Рядом с нашим старым двухэтажным корпусом находилась Картинная Галерея, в которую мы лазили через забор, а чуть дальше киностудия «Казахфильм», в которой во время войны работали все знаменитости cоветского кино. Рядом был парк с большой красивейшей, нарядно раскрашенной деревянной церковью и Дом офицеров, где каждый день было кино.
Алма-Ата – многонациональный город. Так случилось с тех пор, когда в казахстанские степи по ленинско-сталинскому почину ссылали депортированных и репрессированных со всей страны. В столице жили казахи, евреи, немцы, корейцы, китайцы, русские, украинцы, кавказцы, греки… Не перечесть, тех, кто не вернулся в родные края из казахстанских лагерей. В нашей группе кроме русских были казахи, китаянка, немец, узбек и украинец.
Интересно было наблюдать, как вживаются в столичную жизнь приезжающие из сел и аулов абитуриенты. Например, появляется на первом курсе какой-нибудь русский Степа из далекого села. Он, конечно, потом и упорством пробился в студенты, а далее продолжал так же упорно грызть науку, разгружая товарняк на вокзале, чтобы не просить денег у родителей. Приехал Степа в скромной курточке. И не скоро вылез из нее, лишь к концу учебы приобрел приличный костюмчик. Мужскому населению в наше счастливое время было принято ходить в строгих костюмах и рубашках с галстуком.
Другое дело – казахи, приехавшие из аулов. Это совсем не наши Маньки и Ваньки, приехавшие из сел и деревень. Я заскочила как-то в одну комнату за солью и увидели, как, сидя на кровати и поджав ножки, две казашки-первокурсницы шарили друг у друга в волосах кухонным ножом. Вшей давили. Дело в том, что приезжающие учиться из аулов казахи проходили обязательный медосмотр на наличие педикулеза, попросту – вшей. Их уничтожали специальным мылом, но, чтобы избавиться от мерзких насекомых, надо было мыться чаще, чем принято в аулах, и вшей студенты из аулов привычно уничтожали ножом. Казашки были одеты в простенькие ситцевые платьица, из-под которых виднелись длинные ситцевые цветастые панталоны. Аульские девчонки были похожи на маленьких пугливых козочек.
Приезжающие парни-казахи были немногословны, вели себя степенно и с достоинством, одеты простовато и скромно. Но! – проходило совсем немного времени и казахи преображались до неузнаваемости. Парни облачались в черные элегантные дорогие костюмы и белые рубашки с черными галстуками, словно английские битлы. Девчонки уже не напоминали пугливых козочек, а скорее ласковых, знающих себе цену ланей. Они скоропостижно осваивали запредельно короткие облегающие бедра юбки, туфли на высоких каблуках, сооружали из волос залакированные с начесом бабетты и сэссун. Красили узенькие глазки-щелочки черной тушью, загибая толстой чертой кверху, чтобы как у Одри Хепберн. Закинув ногу на ногу и кокетливо приоткрыв бедро, заправски курили сигареты, картинно дымя. Их родители из аулов пасли в горах овец и коней, получали денег гораздо больше, чем было принято, и их детки жили безбедно. У казахов денег всегда хватало ходить в рестораны, и водить в ресторан «негров» вроде меня, которая проектировала строителям фасады для дипломных проектов и решала задачки по сопромату.
Мне мама-портниха присылала двадцать пять рублей, а также одежду и обувь по последней моде, шила потрясающие платья из дефицитного яркого зарубежного шелка, посылала умопомрачительные кофточки и костюмы из Болгарии и Прибалтики, чешские и французские туфли, появившиеся в год пятидесятилетия Великой революции. Мои рыжие пылающие волосы – модная стрижка или конский хвост, а также голубые раскосые глаза и монгольские скулы производили впечатление. У меня не было недостатка в поклонниках, которых я часто меняла, не привязываясь надолго. Наш приятель-кореец Виталик Когай иногда называл меня Софи Лорен и светской львицей.
Женя Прохоров, мастер раздавать прозвища, прозвал меня со Стрельчихой стюардессами. Может, таинственный смысл этого прозвища имел перевод слова стерводесса?! – кто его знает, что имеет в виду сложный мужской индивид. Женя Прохоров был преподавателем английского языка и жил в нашем общежитии. Он был инвалид, с детства ходил на костылях. Но ему не было равных среди молодых людей по уровню интеллекта, остроумия и образованности и в этом было его неоспоримое преимущество, что возвышало его над всеми особями мужского пола. Всегда веселый и насмешливо-ироничный, он знал три европейских языка, изучал китайский, мог переводить любую техническую литературу. Его все любили и уважали. Научные работники всех степеней и специальностей, посещающие заграницу, часто заказывали ему переводы своих трудов. Зная его любовь к музыке, они привозили ему из-за рубежа дефицитные пластинки и даже притащили невиданный в то время проигрыватель со стереосистемой. Благодаря Жене я узнала всех зарубежных мастеров джаза и потрясающих певцов, которых нигде невозможно было услышать: Элвис Пресли, Армстронг, Кросби, Синатра, Рэй Чарльз, Чаби Чаккер, Боб Дилан, Элла Фицжеральд, негритянские спиричуэлс, блюзы и многое другое, что я безумно полюбила.
Те, кто приходил к Жене на вечеринки, были интереснейшими людьми. Я частенько пропадала у него вечерами, где под стереофонические томительно-нежные блюзы с умопомрачительными синкопами, рок-н-ролы и джазовые композиции, мы пили портвейн и вели бесконечный треп до полуночи обо всем – стихи, книги, кино, политика, искусство. Пели под гитару песни Булата и Володи Высоцкого, блатняк сталинских лагерей знали наизусть.
Женю я считала своим самым большим другом. Он был заметно влюблен в меня и, понимая, что шансов у него нет, смиренно довольствовался ролью друга. С ним у меня не было секретов, я ему абсолютно доверяла. И была счастлива в обществе его друзей, которые были неизмеримо интереснее студентов, как короли над плебеями.
Женя, мастер раздавать всем меткие прозвища и клички, не обошел вниманием и меня. Я с ним познакомилась, постучавшись в его комнату, так как услышала несущуюся из нее джазовую музыку. Он открыл и изобразил обалдемон:
– Откуда ты взялась, дивное создание? Ишь какая, глазищи сверкают как у киски!
– Да я и есть киска, львица я, люблю гулять где хочу, хоть по раскаленной крыше. Живу я тут, на втором этаже, архитектор Светлана Левая.
– А чего левая-то, кликуха?
– Фамилия такая, к тому же я левша.
– Ну, проходите, пожалуйста, что ж на пороге стоять! Чем обязан, красавица?
– Музыка у Вас классная, не могла удержаться, решила познакомиться.
– Ну, давайте знакомиться. Евгений Прохоров. Для Вас просто Женя.
– Можно на ты?
– Пожалуй, можно, если ты будешь появляться у меня на вечерних приемах. Не обязательно в вечернем туалете. Собираются в основном умники, интересные и высокообразованные интеллектуалы, с желанием потрепаться всласть, подискутировать, острословы с оригинальным мышлением, не лишенные чувства юмора. Если ты соответствуешь – приходи, наше общество тебя примет. К тому же ты будешь у нас единственная, да еще и красивая женщина.
– Я соответствую! А я тебя знаю, ты преподаватель английского на других факультетах. Давно хотела с тобой познакомиться, да не решалась. Музыку люблю ужасно, а у тебя она такая, что нигде не услышишь. С ума сойти, до того классная!
– Шустрая ты, однако, улыбка у тебя хорошая и имя светлое, несмотря на то, что Левая. Ладно – буду звать тебя Свечкой. Идет?
– Йес, сэр!
На вечеринках у Жени ученые разных наук, преподаватели, аспиранты и студенты, любители до опупения поспорить обо всем, приносили самиздатовские книги, привозили из загранки пластинки, читали стихи под постоянно звучащую музыку и пили принесенное вино. Не танцевали, в комнате для этого не было места.
А я была известна как спец по архитектурному проектированию. Студенты строители часто просили меня сделать на подрамниках фасады для дипломных работ. Им нравилось, как я работаю акварелью. В качестве платы водили в ресторан. В ресторан можно было сходить за пятерку. Стипендия была тридцать пять рэ. В столовой комплексный обед стоил тридцать копеек. Килограммовая буханка хлеба стоила восемнадцать копеек. В Алма-Ате было изобилие продуктов, фрукты и овощи очень дешевые. Знаменитые алма-атинские яблоки апорт стоили летом пять копеек, другие фрукты тоже дешево. Колхозные яблоневые сады располагались вокруг города на склонах гор, там же росли урюк и груши. Каждый, кому не лень, мог набрать рюкзак беспрепятственно.
Учиться было чем дальше, тем интереснее. История архитектуры, история искусств, архитектурное проектирование, живопись, рисунок, скульптура были основными дисциплинами – одно удовольствие. Математика была только на первом курсе, и никакой тебе физики и химии. Правда, диалектический материализм и марксистско-ленинская эстетика и еще какая-то хрень были такими же головоломными и совершенно неперевариваемыми, как и все работы великого вождя революции. Хорошо хоть, преподаватель этих так необходимых обязательных самых главных в СССР наук Дзюба, оказался очень добрым и славным мужиком. Видимо, он студентов любил и понимал, что эту политическую белиберду, в которой ни черта не разберешься, совершенно невозможно впиндюрить в ровные студенческие мозги, а потому придумал прекрасный способ сдачи зачетов – все должны были конспектировать его лекции. Так что студенты старались немного что-то написать на его лекциях. Даже если это было очень кратко – он зачеты принимал, за это его любили.
Даже сопромат, который преподавал Юлий Давыдович Рат, швейцарец по происхождению, не доставлял нам хлопот. Рат научил всех без особой теоретической подкладки тонко чувствовать этот самый страшный для студентов предмет так, что мы с легкостью решали задачки с эпюрами. Все оказалось на удивление просто! И только самые тупые, как Тулендэ Жаманкозов и Оля Постоева, не способны были их решать так, как учил Юлий Давыдович.
Однажды Рат заболел, и всю группу прикрепили к строителям слушать лекции по сопромату. Мы были в ужасе от лекций преподавателя строительного факультета, поэтому, когда Юлий Давыдович выздоровел, мы были просто счастливы вернуться к любимому преподавателю.
Староста группы Витя Селин и я так лихо щелкали задачки с эпюрами, что у меня возникла идея. Надо сказать, что мне всегда приходили какие-то идеи, я была еще та авантюристка.
– Витюха, а не поможем ли мы нашим некоторым друзьям со слабовыраженными извилинами сдать зачет, решить им задачки по сопромату? Плата – бутылка шампанского от строителей и шоколадка от архитекторов, а?
– Идет!
– Йес, сэр! Время пошло, начинаем. Люська, дуй вперед, собирай клиентов, да поживей!
Лежащая на кровати Грассиха оторвалась от книги, лениво потянулась и, оценив ситуацию, спустила ноги на пол. Пригрозила:
– Ну, Светка, смотри, подведете – я вам такую жопу устрою!
– Ну, спасибо! И тебе того же тем же местом по тому же месту, курочка ты наша!
Предложения посыпались сходу, времени было до утра. Изобретательная парочка расположились за столом и зарядилась пахать. Девки с книгами полегли на кроватях. К десяти часам середина стола была уставлена «валютой». Стали подсчитывать доход. Когда поток желающих сдать зачет иссяк, оказалось, что мы весьма прилично заработали – восемь бутылок шампанского, семь шоколадок и, внимание! – маленький пражский тортик.
Девчонки, терпеливо томящиеся на кроватях, соскочили со своих лежбищ, нажарили традиционной картошки, и мы лихо повеселились на этой пирушке вместе с заказчиками. Разошлись, пока не перепели все песни Окуджавы под гитару и не наплясались под Элвиса Пресли, Дина Рида и Марлен Дитрих, которая томно-бархатным голосом обворожительно пела моего любимого «Джонни».
Живопись, рисунок и скульптуру нам преподавали известные художники Казахстана. Будущие архитекторы старательно и сосредоточенно учились у них по четыре часа один день в неделю. Всем было интересно обсуждать законченные работы. Студенты выходили из аудитории и возвращались, когда оценки были проставлены. Преподаватели высказывал свое мнение о работах, после чего студенты сами вступали в обсуждение со своими оценками работ и критикой. Это было здорово! – жаркие споры и дискуссии помогали во всем разобраться объективно.
Среди преподавателей особенно полюбился заслуженный художник Казахстана Кенбаев, картины которого висели в постоянной экспозиции Картинной галереи. Это были эпические полотна внушительных размеров. Одна из них, где по степи мчится конница, была выполнена в стиле школы грековцев, где учился Кенбаев. Знойное марево, ковыль, усталые, загорелые до черноты молодые лица кавалеристов, трубач, красное развевающееся знамя, остроконечные буденновские шлемы, выгоревшие гимнастерки, впечатление подвига и веры в победу за правое дело. Картина передавала чисто физическое ощущение палящей жары и степного терпкого запаха ковыля, благодаря прекрасному таланту художника.
Кенбаев был немолодой уже и ко всем студентам проявлял отечески доброе отношение. Однажды он повел нас на Центральный стадион, где шла подготовка к олимпиаде в Мехико всех советских спортсменов, чтобы они акклиматизировались к мексиканской жаре в Алма-Ате. Кенбаев хотел, чтобы мы оттачивали рисунок фигуры человека.
На стадионе зрителей не было, только мы и тренеры, и нам довелось увидеть мужеподобных Тамару и Ирину Пресс с мощной мускулатурой, Валерия Брумеля и других чемпионов мирового советского спорта.
Полдня мы проводили на трибуне, сидя в первом ряду возле поля. Кенбаев выдавал деньги и посылал в буфет наших тяжеловесов Борю Бойко и Тулендэ, они притаскивали огромные авоськи с кучей горячих пирожков и ящик лимонада.
Живопись, рисунок и скульптура были особо любимы из-за свободы передвижения по аудитории и желание выполнить работу старательно, отличиться, разжигая дух соперничества. Писали постановочные натюрморты, быстрые этюды с натурщиками. Обнаженную натуру уже не воспринимали стеснительно, относились к ней с уважением, внимательно рассматривая подробности молодого или старческого тела, красивого или ослабленного старостью. Так медики препарируют трупы – спокойно и внимательно изучая, без эмоций. Молодое тело вызывало восхищение и вдохновляло, старость – любопытство и жалость, было интересно передать силу или вялость, слабость мышц, мускулов, морщины, красоту молодости.
Проекты по архитектурному проектированию, которые надо было сдавать раз в семестр, я делала с особым наслаждением. В отличие от всех, я их переделывала по нескольку раз, и если что-то не нравилось, просто меняла направление поиска, натягивая новый подрамник и начиная все снова. Вариантов у меня всегда было много и от этого я постоянно металась в поисках. Другие же сокурсники мусолили свое единственное решение, терпеливо доводя его до конца.
Делала я все быстро, азартно и смело. И однажды меня засандалило, в аут занесло, в полный улет. Смастерила обалденный экстрим с цветовой подачей совершенно нестандартного, экспрессивно-абстрактного заскока. И уже к вечеру, когда заканчивала этот шедевр, интуитивно понимая, что творю что-то абсолютно несусветное, появился Вовочка Экк. Высокий с пышной шевелюрой красивый мальчик всегда всего боялся и сомневался до мандража в коленках. Его лицо всегда изображало внимательное отношение к собеседнику с открытым к любой информации ртом. Нижняя челюсть его всегда была почтительно отвисшей. Вовочка стал просить меня помочь ему закончить проект, сделать подачу в отмывке до утра.
– Светик, помоги, пропадаю, ну ничегошеньки не знаю, как и что делать, боюсь – запорю!
И я, конечно же, согласилась. Для меня это было – как лишний раз потренироваться, засобачить что-нибудь этакое, чтобы – полный отпад, но уже без импрессионизма, в чистой классике. И я сделала все великолепно с гармоничным классическим цветовым решением! Средненький Вовочкин проект засверкал как алмаз в драгоценной оправе. Вовочка был в восторге:
– Свет, ну ты и ас! – вощще ништяк!
А на свой проект я плюнула, его все равно уже ничто не могло спасти, оставалось тащить на беспощадное растерзание Туманяну.
На следующий день мы предстали перед ним. Я уже была абсолютно уверенна, что моя подача проекта в стиле тра-та-та не знаю чего – классическое дерьмо, занесло не в ту степь. Но деваться было некуда, на консультацию все равно надо идти, даже зная, что такой финт Туманян разгромит. И было интересно – как он это сделает! В общем, добровольно лезла под гильотину при всем честном народе.
Это был проект индивидуального жилого дома. Туманян, давая задание, говорил:
– Я вам завидую! Запомните, господа студенты, судя по всему, вряд ли в жизни вам предстоит делать еще раз такой проект индивидуального жилого дома, где бы вы раскрыли все свои творческие способности в наибольшей степени. У нас, увы, не принято строить такие дома! Мы зажаты узкими рамками градостроительных стандартов и норм. Так что проявите все свои способности и фантазии, этот проект должен быть для вас шедевром архитектурного мастерства. Желаю удачи!
Я и запузырила такой шедевр, который на предыдущем просмотре Туманян похвалил. В проекте была удобная, функционально обоснованная планировка жилого дома на семью из четырех человек с мансардой, атриумом и бассейном, встроенным в высокий цоколь дома гаражом и миниатюрным спортзалом, интересное решение благоустройства территории дома с насаждениями, цветами и водоемом с перепадами по ландшафту. Красота! Выложилась по полной программе! Интересный и оригинальный проект получился. А вот подачу придется исправлять, то есть начинать с чистого листа после того, как мэтр разбомбит меня перед всеми. Ну, что ж, надо терпеть, раз понесло как самоуверенную овцу на новые ворота.
На этой последней консультации я, вопреки правилам, не полезла первой, так как чувствовала нутром, что нахожусь в глубокой дыре, полный абзац.
Туманян рассматривал проект Людки Трубачевой, которую мы ласково звали Труба. Красивый и вальяжный, с манерами английского лорда, всегда элегантно одетый, он любил делать из консультации моноспектакль, наполненный острым сарказмом, с убивающим наповал невозмутимым юмором или откровенной похвалой, не жалея слов.
Трубе досталось по полной программе. Туманян изрекал:
– Прошу, коллеги, обратить внимание на этот проект. Ну, скажите мне, кто хотел бы жить в комнате шириной в два с половиной метра и длиной в шесть? – да это же не комната, а коридор, душечка Вы наша! И что это за туалет в виде клетушки размером ноль шесть метров на ноль шесть?
Не дождавшись от Трубы ответа, Туманян выдержал паузу, потом продолжил с удовольствием:
– Господа, знаете, что бы я сделал? Я бы построил этот дом, поселил бы в него автора и водил бы экскурсии, чтобы показать каково живется этому автору, так называемому архитектору. И что это за туалет такой махонький?!! Да там же дородная русская красавица Марь Иванна не уместится со своими роскошными формами! Нет, милочка, придется поднапрячься хорошенько и все исправить, иначе…
Потом я подсунулась со своим подрамником и уныло ждала, пока Туманян с неописуемым удовольствием долго все рассматривал, нагнетая напряженность момента:
– Ну что сказать, сударыня? Планировка, я бы сказал, идеальная. Но! – это он сказал с особым страдальческим нажимом. И опять замолчал, а потом выдал со смаком, так, что захихикала вся группа:
– Господа! Прошу обратить внимание на подачу – перед вами потрясающий образец полнейшей, я бы сказал – классической безвкусицы! Это такая пошлая бездарность, что у меня нет слов, дорогая Вы наша. Я очень в Вас разочарован! – не ожидал, Вы меня безмерно огорчили! Прошу переделать подачу. Надеюсь, Вы меня понимаете, впредь соблюдайте меру и никакого сюрреализма, не стремитесь никого удивить! Оттачивайте вкус, дорогуша, в классике! Я так и не понял, что Вы хотели сказать этой подачей, которая в мощнейшем диссонансе с отличным архитектурным решением? Объясните, наконец!
– Да я и сама не могу понять, куда меня понесло! Извините, Юрий Богданович, абсолютно согласна с Вашим мнением. Исправлюсь!
Настала очередь Вовочки Экка. Заметно было, что Туманян проектом любуется. Однако, вздохнув, сказал:
– Да-а! Прошу обратить внимание на удивительный потрясающий контраст между абсолютно непрофессиональным, я бы сказал, недопустимым проектным решением и безупречной, просто классической, мастерски выполненной подачей. Вот так надо работать кистью, господа! Хорошо бы еще и научиться шевелить мозгами, чтобы стать хорошим архитектором, молодой человек! Переделать планировку!
На этот раз реакция сокурсников была, казалась, неадекватной. Послышались смешки, а Боря Бойко как всегда нахально и неприлично ржал. Все знали, что по Вовочкиному проекту мастерски кистью водила я, которая только что была посрамлена, продемонстрировав классический бездарный образец безвкусицы.
