скачать книгу бесплатно
– Конечно, заходи, чего спрашивать? – Иннокентий крутнулся на дорогом кресле и, раскинув руки, двинулся навстречу.
– Вызывали, Иннокентий Александрович?
– Прекращай, Олег, что за официоз, – потрепал дружески по загривку.
– Ну как же, ведь договаривались – дружба дружбой, а…
– …служба службой. Всё правильно. Но только дело, о котором пойдёт речь, требует особой доверительности. И чтобы кабинетная обстановка нас не напрягала, – он стянул с вешалки пиджак, – приглашаю к себе в гости. Согласен? Посидим, соорудим «дринк» – другой, а? Как в старые времена. Поехали! – И первым вышел из кабинета.
Леша, шофёр Иннокентия, лишних вопросов не задавал. Он вообще был чрезвычайно молчалив и предельно исполнителен. Такой личный водитель – редкая удача для любого чиновника. Директорская «AUDI» демонстрировала породистость и лоск. В фабричном гараже кроме прочих рабочих «лошадок» ещё имелся разъездной, видавший виды «жигулёнок» шестой серии, которым дозволялось пользоваться и мне. По служебным делам. И, правду сказать, я не злоупотреблял.
– Лёш, домой, – Иннокентий тронул его за плечо, демократично сев со мной на заднее сиденье.
Тот вопросительно и безмолвно повернулся ухом в нашу сторону.
– Ко мне, ко мне домой. И до завтра свободен.
Леша кивнул и, вдавив педаль газа, аккуратно вжал нас спинами в дорогие кожаные сиденья.
После первой рюмки коньяка я прозорливо заметил:
– Квентин, чувствую пятой оконечностью, что снова командировка?
– Какая она чувствительная, эта твоя оконечность. Да, Некрасов, командировка. Но только не начинай продавливать эту тему. Знаю прекрасно тайные твои претензии. И командировки осточертели, и оклад, что называется, желает быть… Ешь, давай, не скромничай. Сервелат вот, оливки, налегай!
Ленка твоя психует и понять её нетрудно. Пока живете в коммуналке, какая свадьба, какие дети? Известно мне всё, дорогой ты мой. Но в зависимости от успеха предприятия, о котором пойдёт речь, может появиться реальная возможность существенно поправить дела всей фабрики. А в том числе и твои с Леной.
Ехать надо в Таджикистан. В город Душанбе.
– Рехнуться можно! Это же почти край земли!
– Ничуть не бывало, совсем недавно дружественная нам республика. Приветливый народ. Плов – млов, шашлык – машлык… Говорят по-русски.
– Та-ак. Ну, а суть-то в чём?
– Как раз в самую суть тебе вникать совсем необязательно. Все договорённости уже заключены. Но вкратце, дело обстоит следующим образом. В Таджикистане грядут выборы на различных муниципальных уровнях. И там есть чиновник, давний наш знакомец, который прямо завязан на лёгкую промышленность. Обработка хлопка, текстиль и прочее. Мы встречались недавно здесь в Москве. Сложились ещё более доверительные отношения. От дальнейшего их развития могут зависеть горизонты нашего благосостояния. С его благодетельной помощью эти горизонты можно существенно раздвинуть. Союз развалился, но связи-то, наработанные годами, остались!
Ставим вопрос. На что можно рассчитывать в этом плане?
Отвечаем. На прямые поставки и существенно более низкие закупочные цены. На высококачественный материал, не в пример тому, с чем мы работаем. За этим стоит перспектива создания дизайнерского бюро с привлечением к совместной работе ведущих московских модельеров и демонстрацией образцов на сезонных дефиле Дома Моды. В планах открытие совсем нового направления – цеха театрального костюма и реквизита. Зришь перспективу? Дальше надо тебе объяснять?
– Объяснять ты всегда неплохо умел, но при этом редко соглашался с теми, кто в твоих словах сомневается. Самое время напомнить одну сентенцию – существует два мнения…
– Знаю, знаю, …моё и неправильное! Молодец, нашёл время для критики руководства, – он плеснул себе ещё и зашагал по комнате с бокалом в руке. – Можно, конечно, продолжать работать по старинке, сидеть тихо и ждать неминуемого банкротства. А то и провернуть его намеренно. Но выгоды получим «мизер», а бизнес потеряем. И кому, как не нам с тобой, следует заблаговременно понимать и предвидеть эту кислую перспективу? Все родственные предприятия давно переориентированы, а мы чего, спрашивается, в носу ковыряем?
– Переориентированы, читай, приватизированы?
– Не вижу ничего в этом плохого. А тебя что смущает?
– Да нет, простая предусмотрительность. Но вот вспомни, Квентин, читался у нас в институте один семестр курс психологии. При моей житейской осторожности крепко запала в разум одна формулировка – «когнитивное искажение».
– Оле-ег Николаевич… – он снова сел за стол.
– Ты дослушай. Это всего лишь означает, что ожидание успеха более высокое, чем предлагает объективная реальность. На общепонятный язык это переводится – не кажи «Гоп!», пока не перепрыгнешь. Только и всего. Ну как ты из Москвы можешь повлиять на результаты выборов в Таджикистане?
– Существуют различные способы поддержки своих кандидатов. В том числе и финансовая помощь. Выборы, как мы понимаем, дело дорогое. Предвыборный штаб, аренда помещений, СМИ. Опять же агитационная работа: помощники, волонтёры, растяжки, баннеры, листовки… Дорогостоящий телеэфир. Да мало ли?
– Наивный ты человек, Квентин! Или меня за такого держишь. Прости за фамильярность, но неужели ты, олух царя небесного, и вправду думаешь, что в азиатских республиках кандидаты всем тем, что ты перечислил, всерьёз занимаются? А не другим ли, более привычным способом, выстраивается там вся архитектура власти?
Иннокентий, улыбаясь, долго смотрел на меня с лукавым прищуром:
– Я всегда поражался, Некрасов, твоему умению заглядывать за другую сторону холма. Англичане утверждают, что там трава всегда зеленее. Но это не меняет дела. В любом случае надо протянуть партнёру дружескую руку, – и добавил с напористым придыханием, навалившись на стол, – повезёшь туда «барашка в бумажке»! У понятия «взятка» криминальный душок. Твоё православное воспитание лучше любых рекомендаций. Впрочем, ты и меня пойми, кому ещё я решусь доверить такое пикантное дело? Ведь мы с первого курса почти родня с тобой.
– А кто же эти таинственные меценаты? Деньги, надо понимать, не фабричные?
– Группа заинтересованных лиц, – кривится Иннокентий.
– Слушай, парень! Ты анонсировал доверительную беседу, а сидишь, и наводишь тень на плетень. На мутных условиях тянешь меня в какую-то аферу расплывчатой конфигурации. Я не поеду, Квентин. Ты с ума сошёл совсем, дел на производстве невпроворот.
– Поздно, Олег, поздно. «Нал» дают люди серьёзные. Очень, подчёркиваю, серьёзные. Точка невозврата пройдена, поэтому поздно.
– Поздно чего?
– Включать заднюю передачу, вот чего. Ответственные лица за операцию уже утверждены. Волевым решением. Это ты и я.
– Это кто же нас утвердил?
– А вот, всё те же серьёзные товарищи, о которых лучше бы тебе и не знать. Как говорится, меньше знаешь – легче на допросах! Ха-ха. Не строй из себя девственницу, сам ведь прошёл и Крым, и рым, и ржавые трубы. В суть переговоров вникать нет никакой необходимости. Передаёшь кэш посреднику и летишь домой. Всё!
– Ну, дела-а! Позволь хотя бы поинтересоваться, каков же тоннаж перевозимого «груза»?
– Давай накатим ещё по одной. Х-эх! – он подцепил вилкой ломтик лимона и нацелил на него указательный палец. – Повезёшь три вот таких. Только целых. – Сунул дольку в рот прямо с кожурой. – А детали обсудим перед поездкой.
* * *
– Слушай, Андрей, сколько уже едем, а я всё не удосужусь спросить: конечный пункт у тебя тоже Москва?
– Нет, брат, разгружаюсь во Владимире. Немного перед столицей. Русская семья переезжает на историческую родину. В контейнере домашний скарб. Летят самолётом на Москву. Дома будут раньше нас с тобой.
– Пенсионеры?
– Да не похоже. Среднего возраста. Детишки школьники.
– Как думаешь, таджики вынуждают русских уезжать?
– Не знаю, Олег, что ответить. Это после гражданской войны в 90-х много уехало. Особенно специалистов. Сейчас это не так явно. Я же вот русский, никто меня не вытесняет. С рождения живу в Душанбе.
– Ну, к тебе и подойти-то…
– Не в этом дело. В самой атмосфере повседневной жизни чувствуется отчуждённость. Именно она заставляет некоренное население напрягаться. А напряги на национальной почве начинают отравлять жизнь. Эффект «коммуналки». Опять же с работой проблемы, денег заработать сложно. Иной раз до безвыходного отчаяния – молодые парни от безделья и безденежья вербуются в террористы. Афганистан рядом, пожалуйста. С русскими школами трагедия практически. Я своего шалопая устраивал, как всюду там у нас положено, за «мзду малую». Их всего четверо. В русском классе русской школы четыре русских ученика! Остальные таджики. Да чего я объясняю, ты же сам все это видел.
– Ну, я-то заезжий гость, цельное впечатление составить трудно.
– Вот-вот, к гостям и рука к сердцу и восточное гостеприимство. И плов, и кров, и уважение, как говорится. А в обычной жизни – один искренне скажет: – «русский, не уезжай!», зато другой может добавить: – «…нам рабы нужны!»
– Ксенофобия чистой воды.
– А это чего такое?
– Ну, неприятие чужого, инородного. Неприязнь к другой нации, например.
– Это, брат, с какой стороны посмотреть. Таджики в большинстве своём народ радушный и приветливый, ты не мог не заметить.
– Согласен.
– Вот. А летом у нас повсюду, как в русских деревнях во время войны. Одни бабы, ребятишки и старики. Всё трудоспособное население на заработках. В основном в России. А там какая «фобия» работает по отношению к приезжим? Документы – проблема, жильё – проблема, менты прессуют, денег платят самый минимум, а то и «кидают» бесцеремонно. Мужчины возвращаются иногда очень обозлённые. Эта нация презрения к себе не приемлет никоим боком. И обида может вылиться в эту… как ты её называешь?
– Неприязнь.
– Именно. Дело доходило и до серьёзных столкновений. На ком ещё сорвать злость, вернувшись домой с пустыми карманами? Русские, чтобы оградить свои семьи от неприятностей и срываются с насиженных мест. Если есть куда срываться. По железной дороге контейнеры отправлять дорого, да и очередь там. Вот люди и обращаются. Я в Россию не первый рейс делаю.
– Ну не всегда же такие заказы выпадают, работаешь где-нибудь?
– В семейный котёл. Кроме «КАМАЗА» у меня ещё «Тангемка» есть. Китайская такая маршрутка, наподобие пассажирской «Газели». Бомблю в одной конторе. Я город знаю, как свои пять пальцев, – и доверительно понизив в голосе, – а для «дальнобоя» у меня российский паспорт есть.
– Да ты богатенький Буратино!
– Куда там! Чтобы эти машины приобрести, мы с отцом и старшим братом пахали без продыху лет десять. Таким вот «макаром», Олега. Ну да ладно, штурман. Взгляни-ка на карту, где мы сейчас?
Я достал из-под козырька ветхую на сгибах, склеенную из листов атласа карту, величиной, не в размах ли рук.
И то сказать – от Душанбе до Москвы чуть ли не четыре тысячи километровых столбов. Рисковый у Андрюхи рейс!
– Актюбинск верст через 150.
– Пока в графике. До места, стало быть, ещё пара суток. Надо будет подвернуть куда-нибудь на предмет поесть.
– Андрей, должен сказать, что я всё помню и найду способ рассчитаться за твоё радушие, будь уверен.
– Вот тебе на! От кого я это слышу? Кто недавно пересказывал притчу, что не всё в этой жизни меряется деньгами? Не надо, брат, обманываться на мой счёт. Так что замнём для ясности, лады?
– Хорошо, замнём. Но нельзя забывать, что лукавства и мошенничества на белом свете тоже хватает. Ты же меня совсем не знаешь, Андрей!
– Согласен, обмануть человека несложно. Только как с этим дальше жить? Если иметь в виду серьёзный обман, а не шутку, или там, розыгрыш.
– Так ведь народ сам «с легкостью необыкновенной» поддаётся обману. Перефразируя поэта, скажем так: «Ах, обмануть его нетрудно, /Лох сам обманываться рад».
– Мне ближе другое высказывание: сердце можно обмануть, желудок – никогда! Давай будем искать столовую. И, слушай, Олег, можно я тебя спрошу? Не обидишься? Вот я замечаю, крестишься за едой. Ты… как бы это, веруешь, что ли?
– Ах, дорогой ты мой! Отвечу уклончиво – на данный момент я, невзирая на некоторые противоречия, агностик. Но если по-простому, примерно так: верующий утверждает, что Бог есть, атеист доказывает, что Бога нет, агностик говорит – да кто ж его знает! Думаю, что сомневающийся честнее первых двух.
А крещусь… Давняя привычка.
* * *
В детстве мы не заморачивались мыслью о своём отце. Ни я, ни моя старшая сестра Маша. Привыкли, что у нас его нет. Да, «безотцовщина». Не в том, конечно, смысле, мол, неслухи и хулиганьё, а в том, что нет его, – значит, этому и быть. Разобраться, раньше отца не было, а теперь зачем? Даже бы вдруг появился, и что?
Пришёл бы, скажем, какой-то незнакомый мужик, довольно-таки в годах, полысевший на чужих подушках, в старомодном двубортном костюме, с извиняющейся улыбкой на лице и дешёвыми подарками детишкам, из которых те сто раз уже выросли. Мне четырнадцать, Машке семнадцать. Нет уж! По нашему сибирскому характеру, как говорится, «Не жили богато, не стоит начинать».
Нас сбивало с ног другое. Мамина болезнь. Неожиданно быстро пришло время, когда уже не получалось ходить в храм Божий втроём, как было всегда. На клиросе, в хоре Свято-Никольского мужского монастыря, что раскинулся в километре от нашего райцентра Некрасово, перестало выделяться мамино, до боли узнаваемое, сопрано. Ежедневно, сменяя друг друга, как из-под земли вырастали мы возле её больничной койки, радуясь этой короткой возможности побыть рядом.
Главный врач нашей районной больницы, отводя глаза, бубнил непонятные медицинские термины, убеждая нас с Машей в том, что «…случаев положительной динамики такой болезни, а то и полного выздоровления, сколько угодно и нет особых уж таких оснований для беспокойства. Всей необходимой аппаратурой, препаратами, кровью, плазмой и прочим больница полностью обеспечена. А к людским пересудам не стоит и прислушиваться».
По воскресеньям мы искренне молились и просили Господа отвести роковую беду от родного и никем не заменимого на всём белом свете человека. После литургии шли в больницу и передавали маме: поклон и богослужебную просфору из алтаря от настоятеля монастыря игумена Никодима, цветы и приветы от регента и певчей братии из хора, ещё тёплые капустные пирожки и бутылку утрешнего молока от матушки Лукерьи из трапезной. Мама прижимала цветы к исхудавшей груди, целовала просфору бледными губами и светлела лицом…
Но не прошло и месяца, как оглушающим грозовым разрядом грянул из больницы телефонный звонок. Маша выронила трубку, судорожно притянула мою голову к себе и зашлась громким детским плачем…
После маминой кончины минуло два года. Сестра работала закройщицей в ателье районного Дома Быта, я продолжал учёбу в школе. Принадлежащую нам половину дома надо было отапливать, платить за газ, электричество и телефон. А тянулись на одну Машкину зарплату. Мне, здоровому лбу, было неловко от того, что деньги в дом носит одна сестра, подрабатывая ещё и дома заказами со стороны. Я подъезжал к ней с разных сторон на предмет бросить школу и пойти работать, но Маша к моим стенаниям была непоколебимо глуха и равнодушна, словно её чёрный и бесчувственный портновский манекен. «Вот закончишь школу, и поступай, как знаешь». Весь и разговор.
Но неожиданно в наше тоскливое сиротское существование внёс живительную струю наш районный военком подполковник Семёнов. Иван Никитич, а попросту, дядя Ваня, мамин бывший одноклассник. Он очень помог нам в те памятные трагические дни.
А ныне дело состояло вот в чём.
После окончания Московского Высшего военного командного училища прибыл на краткую побывку Серёжка Семёнов, дяди Вани сын. Я хорошо помнил этого долговязого старшеклассника, задиравшего всех подряд. На него девчонки заглядывались, но предметом его воздыханий являлась, похоже, лишь боксёрская груша. Рослый красавец, молодой свежеиспечённый лейтенант в блистающей парадной форме производил на окружающих почтительное смятение. Все наши девушки разом «пропали». Включая мою сестру. Магический контур, наведённый молодым офицером на девушек, собравшихся в актовом зале ДК на танцы, понудил опасливо набычиться местных ухажёров. Но никаких, однако, искр и замыканий не последовало, ну свой же, местный. И ещё вот почему.
Полгода назад Маша рассталась со своим давним воздыхателем, настойчиво пытавшимся перевести их отношения практически в гражданский брак. Сестра же, будущее своё не представляла без венчания, белой фаты и свадьбы. И свадьбы не в любой день, а в строгом соответствии с православным календарём. А в планы женишка «вся эта канитель», по всей видимости, не входила. Этими домогательствами он довёл Марию до того состояния, когда она, при всей своей природной деликатности, выкатила ему «отлуп» такой прямоты и откровенности, что потом неделю корила себя за эту прямолинейность, а в воскресенье ходила к отцу Никодиму на исповедь.
Воздыхатель, затаив обиду, завербовался вахтовым порядком в таёжную глушь. Точно не знаю куда, но мало ли в Сибири таких контор: нефтяники, газовики, дорожники, рыбаки. Лесорубы с трелёвочниками, старатели с драгами, шишкобои с кедротрясами…
Лейтенанту доброхоты, видимо, донесли, мол, свободных девушек на выданье наличествует количество малое. А именно – две. Некрасова Маша и ещё там одна, характеризовать которую не стали. Не знаю также, помнил ли он Марийку по школьным годам, учебу-то закончил на два года раньше и тут же уехал на учёбу в Москву. Но сейчас его наступательные планы, если они и были, в первый же день споткнулись о мою сестру. Один раз Серёга пригласил её на танец и больше уже не отходил.
За то время, пока Семёнов носил в училище курсантские погоны, Маша из долговязого подростка выправилась в такую, не сказать красавицу, но статную, пышноволосую и крутобёдрую девицу. Такими испокон веку славятся наши края. Одно смущало в ней местных ухажёров – набожность и чрезмерная стыдливость. Даже дома, если в моём присутствии, могла вспыхнуть краской стыда из-за выбившейся наружу бретельки. Её такой строгости парни побаивались. Но вот случилось.
Два вечера лейтенант провожал мою сестру от клуба до дома. Мария, потупившись и краснея, шла рядом с этим невиданным гренадёром, исподволь бросая на него восхищённые взгляды. Они недолго стояли у калитки и прощались. Маша появлялась на пороге дома с мечтательной улыбкой на устах, немного отрешённая и «ланитами пламенеющая». У меня же внутри весело щебетала радость за неё.
Но вот на третий день «гусар летучий» внезапно уехал в Москву, оставив сестру в лёгком недоумении, если не сказать, в замешательстве.
– Чего, Маш? – спрашивал я её.
– Олег, пожалуйста… – просила она.
Весь и разговор. Однако, главное было впереди. Я Марию расспросами больше не донимал, хотя и видел её удрученность. И жалел. Бедная моя сестричка перед сном долго стояла в красном углу перед иконами. Что просила она у Спасителя? Приблизить? Отвести? Не могу ничего сказать. И помочь ничем не могу. Но рядом с благостной жалостью в душе моей прорастал колючий побег озлобленности на этого гвардейца. «Значит так, товарищ лейтенант, делаются дела там у вас в Москве? Сходил в увольнение, подцепил на танцах девушку, а наткнувшись на неприступность, дёрнул в сторону? Мол, «первым делом самолёты»? А непокладистые «девушки потом»?
Минула тягостная неделя. На дворе сентябрь и это уже серьёзно. В любой день может ударить снег. Таковы наши сибирские погодные метаморфозы.
В один из таких сумрачных вечеров мы обретались, как обычно, дома. Маша гладила на столе бельё, я же, сидя на лавке и безотчётно пялясь на дождь за окном, болтал ногами и донимал сестру глупыми вопросами. Например, зачем придумали одиннадцатый класс? Вот окончили десятый, и хватит. Летом бы уже вместе с пацанами на работу устроился. Раньше всегда же было десять.
– Для того и одиннадцатый, что вы в десятом ещё глупые подростки и к самостоятельной жизни никоим образом не готовы. Да и после одиннадцатого не больно-то взрослые. Особенно мальчишки. Им надо выдавать не аттестат зрелости, а аттестат молочно-восковой спелости!
