скачать книгу бесплатно
Виссарион Григорьевич по роду своей деятельности знал о коллегах все. Тем паче, если эти коллеги при жизни становились классиками.
– В девять лет он потерял отца и семья осталась без средств. Мать определила мальчика на службу в тверской губернский магистрат, где он занимался перепиской тоскливейших бумаг. Юношей сочинял пьесы, но драматургия дохода не давала. Их почти не играли. Журналы, в которых он работал, закрывались. Господин Крылов даже писать бросал, как ты, Коля, после своей книжки. И только в сорок лет у него вышел первый сборник басен и грянула всероссийская слава. Представляешь, какой аппетит можно нагулять к сорока годам? Мне рассказывали, что он обыкновенно съедал три тарелки ухи и два блюда расстегаев. Затем, минимум четыре телячьи отбивные, половину жареной индейки, соленые огурчики, моченую бруснику, морошку, сливы, антоновку, страсбургский пирог, гурьевскую кашу. Спиртным не злоупотреблял, зато налегал на квас и кофе со сливками пополам. Но это еще не все. Заканчивал чаем с пирожками. А отходя ко сну, закусывал тарелкой кислой капусты и выпивал литр квасу.
– Вроде бы грустно, а захотелось есть. – Сказал Некрасов. – Он ведь давеча рябчиков переел.
– Рябчики – это понятно. Они же маленькие, с кулачок. Мы с тобой, Коля, не толстяки, а сами не заметим, сколько их уплетем…
Да, умели на Руси готовить «Рябчиков»!
Ощипывали их, потрошили, вымачивали в холодной воде. Затем опускали в свежее молоко и кипятили. Выжав и зашив толстой ниткой, спрятанные в туловище ножки, жарили их в горячем масле около получаса, постоянно переворачивая. Получался хрустящий, аппетитно пахнущий и истекающий жиром по подбородку – как остроумно заметил Белинский – кулачок.
Некрасову рябчиков сейчас не хотелось. Аппетит перебивал скорбь. И он, выросший в Ярославле, на Волге, вдруг возжелал «Рыбника с судаком».
Сам молодой поэт не куховарил, но знал, как его готовят и что из этого получается.
Судак – настоящая волжская рыба, вобравшая в себя жесткость северных вод и неуемную энергию выживаемости. Навернул судака, и – под завязку, форелью так не насытишься.
Матушка Некрасова, Елена Андреевна, обыкновенно брала двух судачков, чистила, потрошила их, удаляла жабры, язык и глаза. Промывала, солила и целиком укладывала обе рыбки на толстое, раскатанное почти в сантиметр, ржаное тесто…
Ржаное тесто делалось просто и быстро: мука, вода соль. Иногда вместо воды употреблялась смесь из молока и простокваши. Замешанное тесто скатывалось в шар и «отдыхало» с четверть часа.
…На судачки накладывались кольца лука, тончайшие пластинки сливочного масла, которые покрывались легкой рябью молотого перца и, истолченного в пыль, лаврового листа. Рыбник защипывался, скрывая в себе, как в темном ларце, начинку, смазывался двумя ложками сметаны и ставился наконец в горячую печь. Незримый аромат, распространяясь по дому, будил собак, возбуждал людей и свидетельствовал о готовности.
Елене Андреевна доставала рыбник и тут же смазывала его растопленным сливочным маслом, чтобы корочка была мягче и не задерживалась во рту…
Белинский проглотил слюну и ласково посмотрел на друга.
– Ишь, рябчиков ему не хочется – мамочки рыбник с судаками подавай.
Некрасов засмеялся:
– Жизнь в трезвом положении
Куда не хороша!
В томительном борении
Сама с собой душа…
– Странно, – удивился «неистовый Виссарион», – ты же бросил писать стихи?
– Это я так… – Смутился поэт. – Дурачусь.
– Я бы тоже что-нибудь сейчас съел. – Мечтательно сказал Белинский. – Но не рыбник…
– А что?
– Вот ты заговорил о своей матери, а я об отце подумал. Он ведь был у меня флотским врачом. И хоть мы потом переехали в Пензенскую губернию, его родной Чембар, где он служил уездным лекарем, но море его не отпускало. Ты по Ване Гончарову суди. Тоже, как ты, на Волге вырос, только в Симбирске, а морем бредит. С ним, с мальчишкой, отставной моряк, соседский помещик дружил. Увлек парня… Загадочная эта штука – море. Уж на что я сухопутный человек, а и то не прочь какой-нибудь морской историей увлечься.
– Ты же рос там… В Свеаборге кажется?
– Какой, рос? В пять лет увезли. Но я продолжу о батюшке. Он свою тоску по морю заглушал едой. У них, на кораблях, какой основной продукт был? Солонина. Вот и он, брал добрые куски говядины и свинины, засаливал их, и на несколько дней – в погреб. Потом доставал мясо, резал его и варил. Что только туда не добавлял! Капусту, картошку, свеклу, морковь, лук – все, что росло в огороде. А еще, сахар и уксус. Знаешь, как он свое варево называл? «Борщ флотский»! Ты не смейся! Я ел – за ушами трещало. Мне б от подобной пищи богатырем вырасти, – вздохнул Белинский, – ан, почему-то не получилось.
Но тут он вдруг рассмеялся, тряхнул своей знаменитой гривой и сказал:
– А я похожее угощение в одном трактире обнаружил. Возле магазина Юнкера, на углу Невского и Большой Морской улицы…
– Куда это вы собрались, господа?!
Без стука в комнату вошел высоченный, бородатый, с копной вьющихся волос красавец. На нем развевалось длинное пальто от Руча – самого модного петербургского портного, под которым оказался такой же ручевский сюртук. Это был талантливый писатель, ожидавший со дня на день выхода в некрасовских «Отечественных записках» своей повести «Андрей Колосов», двадцатишестилетний Иван Тургенев.
– Пока никуда, Ванюша. Вот сидим, печалимся и переживаем.
Как невысокий и болезненного склада человек, Белинский относился к Тургеневу по-доброму снисходительно и приветливо. Симпатяга – исполин не обижался, принимал такое обращение посмеиваясь.
Некрасов поднялся, пожал товарищу руку, но и он, не маленького росту, далеко не дотягивал до Тургенева.
– Уже слышал… – Сообщил новоприбывший. – А ведь могучий старик был. Я его встретил как-то в доме одного чиновного, но слабого литератора. Он сидел часа три слишком, неподвижно, между двумя окнами – и хоть бы слово промолвил! Ни сонливости, ни внимания, а только ума палата на обширном русском лице, да заматерелая лень.
– Мастер ты на характеристики, Ваня.
– Титан! Голиаф…
– Мы с Колей, – Белинский кивнул на друга, – обсуждали Ивана Андреевича, как нашего русского Гаргантюа.
От неожиданности Тургенев хмыкнул:
– А ведь и правда. Тут ничего не придумаешь, он сам сплошная легенда.
– Виссарион рассказал, сколько он мог принять за один присест – у нас аппетит разыгрался. Я вдруг вспомнил рыбник своей матушки, а Виссарион отцов борщ.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
