скачать книгу бесплатно
– Я считаю потому, что мистер Берри проживает вон в том доме. Название его усадьбы – «Очард Слоуп» («Фруктовый сад на склоне»). Если б не тот огромный куст позади домика, вы смогли бы увидеть отсюда Грин Гейблз. Но мы проедем мост, и дорога завернёт. А вообще, осталось полмили отсюда.
– А у мистера Берри есть девочки? Ну, не такие уж маленькие, – моего возраста?
– Да, есть одна. Её зовут Диана.
– О, – затаив дыхание, прошептала она, – какое прекрасное имя!
– Право, не знаю. По-моему, в нём есть что-то варварское. Я бы предпочёл такие деликатные имена, как Джейн или Мэри, или что-то вроде того. Но когда родилась Диана, у Берри столовался один школьный учитель, так что они предоставили ему назвать девочку.
– Хотелось бы, чтобы где-нибудь поблизости тоже находился какой-нибудь учитель, когда родилась я… О, мы едем по мосту!.. Зажмурю-ка я покрепче глаза. Боюсь езды по мостам. Не могу отринуть от себя роковой образ… мне видится, как мы подъезжаем к середине моста, а он вдруг складывается, как перочинный ножик, и вместе с нами… Так что я уж лучше закрою глаза. Но на середине моста я их открою, и всегда буду открывать, так как мне хочется увидеть, как он сложится, если сложится… Какой забавный звук он издаст при этом, наверное! Свист или что-то вроде того. И мне бы это понравилось. Разве не здорово, что на свете множество всего такого, что мы любим?!.. Так, мы приехали. Надо оглянуться назад. Спокойной ночи, дорогое Озеро Сверкающих вод! Я всегда желаю, словно людям, спокойной ночи тем вещам или местам, которые люблю. Думаю, им это нравится. Вот и озеро будто улыбается мне!
Когда они въехали на холм и завернули за угол, Мэтью сказал: – Ну вот, мы почти дома. Вот там – Грин Гейблз.
– О, не показывайте мне, – быстро перебила она его, хватая за поднятую было руку и, зажмуриваясь, как если бы она не видела его жеста. – Попробую угадать! Знаю, у меня это получится.
Она открыла глаза и оглянулась вокруг. Они вновь оказались на гребне холма. Солнце уже село за горизонт, но окрестности всё ещё хорошо просматривались, освещённые последним отблеском заката. На западе темнел высокий шпиль собора на фоне пурпурного закатного неба. Внизу виднелась лощина, а за ней она увидела пологий склон, по которому были рассеяны аккуратные фермы. Детский взор заметался по ним, полный надежды и лёгкой грусти. В конце концов, он остановился на далеко расположившемся слева от дороги матово-белом доме с садом в белом цвету, на фоне темневшего леса. Над ним, на юго-западе, в кристально чистом небе светилась алмазным светом путеводная звезда надежды и счастья…
– Вот она, не так ли? – воскликнула девочка, показывая жестом руки усадьбу.
Мэтью довольно подхлестнул вожжами кобылу.
– Молодец, вы отгадали! Но, полагаю, миссис Спенсер описала её вам.
– Да нет, вовсе она этого не делала. Всё, что она мне рассказывала, могло бы быть отнесено к любой другой усадьбе. Я не имела точного представления о том, как она выглядит. Но стоило мне её увидеть, я поняла – это мой дом! О, не снится ли мне всё это? Знаете, моя рука повыше локтя, должно быть, вся посерела от синяков. Столько раз я уже щипала себя в течение сегодняшнего дня! Всякий раз, когда у меня вдруг начинало ныть в груди из-за боязни, что я вижу сон; я делала это до тех пор, пока не сообразила, что пусть уж лучше он мне снится, как можно дольше. И я прекратила себя щипать. Но всё это – не сон, и мы почти дома!
Восторженно вздохнув, она вновь впала в молчание. Мэтью неловко пошевелился. Хорошо, что это всё-таки не он, а Марилла вынуждена будет сказать этому «Гаврошу в юбке», что напрасно она надеялась найти здесь свой дом. Они проехали Линдз Холлоу – лощину миссис Линд, – на которую уже спустились сумерки. Но ещё не было достаточно темно, чтобы миссис Линд не смогла увидеть со своего пункта наблюдения у окна, как они въезжают на холм. Вот уже проехали достопамятную дорожку Грин Гейблз. Когда они прибыли в усадьбу, Мэтью поймал себя на том, что с непонятной для него самого удвоенной энергией, представил себе неотвратимый откровенный разговор с девочкой. Нет, он не думал ни о Марилле, ни о себе, ни обо всех тяготах ситуации, в которой они оказались. Он словно сам переживал горькое разочарование, которое неминуемо испытает эта девочка. Когда он живо представил себе, как погаснет восторг в этих глазах, у него возникло неприятное чувство, как если бы он готовился принять участие в убийстве. Подобные ощущения всегда присутствовали, когда он должен был зарезать ягнёнка или телёнка, или любое другое невинное создание. Они вошли во двор, когда стало уже совсем темно, наступая на упавшие то там, то здесь шелковистые тополиные листья.
– Послушайте, как деревья разговаривают во сне, – прошептала девочка, когда они поднимались по ступенькам. – Ах, какие прекрасные, должно быть, эти сны!
Затем, прижимая к себе «все сокровища мира», уместившиеся в саквояж, она последовала за Мэтью в дом.
Глава 3. Сюрприз для Мариллы Катберт
Марилла быстро устремилась навстречу, как только Мэтью распахнул дверь. Но когда пред ней предстала тонкая, маленькая фигурка в уродливом платьице, девчонка с длинными рыжими косами и горящими глазами, она остолбенела.
– Мэтью, кто это? – воскликнула она. – Где же мальчик?
– Там не было мальчиков, – вид Мэтью был жалок. – Там была только она. – Он кивнул в сторону девочки, вспомнив, что даже не спросил, как её зовут.
– Не было мальчиков! Но, по крайней мере, один-то там должен был быть, – сурово сказала Марилла. – Мы же просили миссис Спенсер привезти нам мальчика.
– Ну, она этого не сделала. Вместо этого она привезла вот её. Я расспросил начальника станции и вынужден был привезти её сюда! Не мог же я бросить её на месте, какая бы ошибка не произошла!
– Хорошенькое дельце! – снова воскликнула Марилла. Всё это время девочка не проронила ни слова; взгляд её переходил с одного на другую, а лицо всё так и светилось. Она не понимала смысла происходившего. И вдруг её осенило. Уронив свой ценный саквояж, она шагнула вперед, всплеснув руками.
– Вы… Вы не хотите брать меня!.. – Она вдруг разревелась. – Я не нужна вам потому, что я не мальчик! Какая я дура! Никому никогда не было до меня дела. Можно было догадаться, – эта сказка всё равно не продлилась бы долго! Да, да, я никому не нужна! Что же мне делать? Остаётся только лить слёзы!
И из глаз её действительно полились потоки слёз. Упав на стул возле столика, безвольно опустив на него руки, она спрятала в них своё, мокрое от слёз лицо, и продолжала плакать навзрыд. Марилла и Мэтью обменялись неодобрительными взглядами через кухонную плиту. Они не знали, что и сказать. Наконец, Марилла решилась положить конец этой безобразной сцене.
– Ну, ну, для слёз нет причины.
– Нет, есть! – девочка быстро подняла голову, и они увидели её залитое слезами лицо. – Вы тоже заплакали бы. Губы её сильно дрожали. «Представьте себе, что вы – сирота, и вас приводят в дом, но не желают оставлять в нём потому, что вы – не мальчик. Ничего более трагичного никогда со мной не случалось!»
Некоторое подобие улыбки появилось на доселе угрюмом лице Мариллы. Впрочем, улыбка эта, – за отсутствием практики, Марилла, видно, позабыла, как нужно улыбаться, – была довольно кислой.
– Не плачьте же, хватит! Мы же не собираемся сегодня выставить вас за дверь! Вы остаётесь с нами до тех пор, пока мы не выяснили, что к чему. Как ваше имя?
Ребёнок мгновение колебался.
– Зовите меня, пожалуйста, Корделией!
Лицо её вновь воодушевилось.
– Звать вас Корделией? А это действительно ваше имя?
– Н-н-нет, не совсем. Но я мечтаю, чтобы меня так звали. Не правда ли, элегантное имя?
– Уж и не знаю, что у вас на уме! Если Корделия – не ваше имя, зачем же нам звать вас так? Как ваше настоящее имя?
– Энни, Энн Ширли, – неохотно, запинаясь, выдавила из себя обладательница этого имени. – Но, прошу вас, называйте меня Корделией. Не всё ли вам равно, как зватьменя, раз я долго здесь не задержусь? А Энн – такое обыкновенное имя!
– Всё это – обыкновенная чепуха! – Сказала Марилла с неприязнью в голосе. – Энн – отличное имя, и вам нечего стесняться его.
– О, я вовсе не стесняюсь, – воскликнула девочка. – Но только Корделия мне нравится больше. Я всегда представляла, что меня зовут Корделией, по-крайней мере, в последние годы. Когда я была маленькой, мне хотелось, чтобы меня звали Джеральдина. Но сейчас я хочу быть Корделией! Если хотите, зовите меня, конечно, Энни, но только, пожалуйста, не Энн.
– Да, собственно, какая разница-то? – недоуменно спросила Марилла, снимая чайник с огня. На лице её появилось очередное подобие улыбки.
– О, разница огромная! «Энни» звучит гораздо красивее. Когда произносят чьё-либо имя, разве оно не высвечивается у вас в мозгу, будто отпечатанное? Со мной именно так и происходит. «Энн» – как-то не звучит, а вот Энни – куда более значительное имя. Если вы будете называть меня Энни, не упуская последние два звука «н» и «и», – я смогу примириться с тем, что я – не Корделия.
– Отлично, Энни, с «н» и «а», можете вы объяснить, почему произошла эта… гм… подмена? Мы же просили миссис Спенсер, через людей, привезти нам мальчика. В вашем приюте были мальчики?
– О, да, целая куча. Но миссис Спенсер сказала вполне определённо, что вам нужна девочка лет одиннадцати. И наша заведующая решила, что я подхожу. Не представляете, в какой восторг я пришла! От радостного возбуждения я не спала всю последнюю ночь. – И она добавила укоризненно, поворачиваясь к Мэтью: – Ну почему вы не сказали мне правду, что я вам не нужна, и вы оставляете меня там, на станции? Если бы я не увидела Белоснежного Пути восторга и Озера Сверкающих вод, мне было бы куда легче!
– А это-то что ещё такое? – Марилла вопросительно уставилась на Мэтью.
– Да так, она просто вспоминает один наш дорожный разговор, – поспешно ответил Мэтью. – Марилла, я пойду, поставлю лошадь в стойло. Надеюсь, чай будет готов, когда я вернусь.
– А кроме вас миссис Спенсер привезла ещё кого-нибудь? – продолжала допрашивать девочку Марилла, когда Мэтью вышел.
– Лили Джонс она взяла для себя. Ей всего пять лет, и она очень хорошенькая. У неё блестящие каштановые волосы! Если бы я была очень красивой, с… каштановыми волосами, вы бы оставили меня?»
– Нет. Нам нужен парень, чтобы помогал Мэтью на ферме. От девочки какой прок? Можете снять… э… шапчонку. Я положу её и этот ваш саквояж на столе в холле.
Энни покорно стянула с себя давно утратившую форму бескозырку. Вернулся Мэтью, и они сели ужинать. Но Энни не могла есть. Она лишь чуть-чуть поклевала хлеба с маслом да, взяв яблочного варенья из раковинообразной стеклянной вазочки, размазала его по тарелке. Едок из неё был никудышный.
– Да вы ничего не едите! – протянула Марилла и взглянула на бедняжку так, словно открыла в ней новый дефект.
Энни вздохнула.
– Не могу. Я вне себя от отчаяния. Вот вы хотите есть, когда у вас горе?
– Я бы сказала, что никогда не приходила в отчаяние, – парировала Марилла.
– Это вы серьёзно? Ну, тогда представьте себя на моём месте…
– Не хочу.
– Тогда вам трудно понять, что со мной происходит. А чувствую я себя просто отвратительно. Начинаешь есть, но комок подступает к горлу, и ты чувствуешь, что проглотить уже ничего не можешь… Даже шоколадную карамель! Два года назад я попробовала шоколадную карамельку. Она была такая замечательно вкусная! С тех пор мне часто снится, что у меня их много – этих шоколадных карамелек, – но я всякий раз просыпаюсь именно в тот момент, когда собираюсь их съесть. Так что не обижайтесь на меня: сейчас кусок в горло не идет! Всё – замечательно вкусное, просто я не могу есть.
– Думаю, она устала, – сказал Мэтью, и это была его первая фраза с тех пор, как он поставил лошадь в конюшню. – Отведи-ка её в постель!
Марилла стала подумывать, куда бы уложить Энни. Вообще-то она постелила на кухне, но ведь они ожидали, что приедет мальчик. И хотя там было чисто и уютно, возможно, не стоило класть туда девочку. Но не помещать же эту приблудную девицу в гостевую комнату! Значит, остаётся только комнатушка в восточной части дома. Марилла зажгла свечу и скомандовала, чтобы Энни следовала за ней, что та беспрекословно и сделала, забирая по пути бескозырку и саквояж. Гостиная, казалось, блестела от чистоты. А восточная комнатушка была и того чище.
Марилла поставила свечу на треножник и сняла покрывало.
– Полагаю, у вас имеется ночная рубашка? – сухо спросила она.
– Даже две, – охотно ответила Энни. – Заведующая приютом сама сшила их для меня. Они страшно обуженные. В приюте вообще мало места, так что вещи там узкие. По-крайней мере, в таком бедном приюте, как наш. Но, можно одинаково сладко спать и в них, и в роскошных ночнушках с оборочками. И в этом – утешение.
– Ну, поскорее раздевайтесь и – в постель. Через несколько минут вернусь за свечой… Опасно вам, детям, доверять свечи: ещё подожжёте дом, чего доброго!
Когда Марилла вышла, Энни с тоской осмотрелась вокруг. Окрашенные в белый цвет стены были совершенно голыми. И белизна бросалась в глаза и Энни со страхом представила, что эти голые стены вдруг заболевают… Они ведь, наверное, не очень уютно себя чувствуют… безо всего! И пол тоже – голый; если не считать мохнатого коврика, – таких Энни ещё никогда не видела, – на нём ничего не лежало. В одном углу стояла кровать, высокая и старомодная, с четырьмя тёмными, низко-посаженными столбиками. В другом углу помещался, если можно так выразиться, треугольный треножник, вид которого весьма оживляла красная, бархатная подушечка для булавок; причём самые «упорные» из них не так легко было вытащить… Над треножником висело маленькое зеркало, размером, примерно, шесть-на-восемь. Окно, с белоснежной муслиновой занавеской, находилось на полпути между треножником и кроватью. Напротив помещался умывальник. Аскетизм этой комнаты невозможно было передать словами. Энни даже поёжилась. Слёзы снова навернулись ей на глаза и, зарыдав, она сбросила одежду, натянула узкую ночную рубашку и легла под одеяло с головой, уткнувшись в подушку.
Когда Марилла вернулась за свечой, единственным доказательством того, что в комнате есть кто-то ещё, была груда не совсем свежих вещей, большей частью разбросанная по полу, да уже «обжитой» вид постели.
Она осторожно подняла вещи, аккуратно разложила на жёлтом стуле и затем, взяв свечу, направилась к постели.
– Доброй ночи, – сказала она несколько суховато, но без неприязни в голосе.
Над одеялом мгновенно возникло белое, с огромными глазами, личико Энни.
– Как может быть она «доброй», когда на самом деле, это – самая ужасная ночь в моей жизни?» – с грустью сказала она, бросив укоризненный взгляд на Мариллу. Затем она снова исчезла под одеялом. Марилла ушла на кухню и продолжила мытьё посуды, оставшейся после ужина. Мэтью курил, что считалось верным признаком его взволнованного состояния. Он редко это делал, ибо Марилла всегда воротила нос и говорила, что курение – дурная привычка. Но при определённых состояниях души, он брался за трубку, и Марилле приходилось закрывать на это глаза. Что поделаешь, если мужчины – такие «нежные создания», и для их эмоций нужен хоть какой-то выход.
– Да, весёленькая история, – сказала она гневно. – Вот что случается, когда понадеешься на знакомых, да не сделаешь всё самостоятельно. Думаю, это родня Ричарда Спенсера всё перепутала. Завтра один из нас съездит к миссис Спенсер. Эту девочку нужно отослать обратно в приют.
– Да, полагаю, так было бы правильно, – с неохотой ответил Мэтью.
– «Было бы», «полагаю», – передразнила брата Марилла и раздражённо продолжала: – Что ж ты не знаешь наверняка?
– Послушай, Марилла, она – прекрасный ребёнок. Жаль снова забирать её отсюда, ведь девочка так настроилась жить здесь!
– Не хотите ли Вы этим сказать, Мэтью, что думаете оставить её с нами?! – изумлению Мариллы не было границ. Она удивилась бы меньше, если б в Мэтью вдруг обнаружилось пристрастие к стоянию на голове.
– Ну, в общем, полагаю, не совсем так, – запинаясь, сказал Мэтью, прижимаясь к стене, как бы ища опору. – Думаю, едва ли мы смогли бы это сделать.
– Вот именно!.. Зачем она нам?
– Но… мы должны с ней, знаешь ли…, по-доброму! – неожиданно сказал Мэтью.
– Мэтью Катберт, ясно, как день: ты хочешь оставить этого ребёнка! И чем она околдовала тебя, эта девчонка?
– Ну, в общем, она – очень интересная, – как бы в своё оправдание, и в то же время упрямо, заявил он. – Послушала бы ты её разговоры, когда мы возвращались со станции!
– Да, язычок у неё подвешен… Я сразу её раскусила. Но это – не в её пользу. Не нравятся мне дети, которые много болтают. Даже если бы я и решилась на то, чтобы взять девчонку, – эта – вовсе не в моём вкусе. В ней есть что-то непонятное. Нет, её надо прямо отправить туда, откуда она явилась.
– Я мог бы нанять какого-нибудь французского парня, чтобы помогал мне, – робко заметил Мэтью, – а она составит тебе компанию…
– Очень нужна мне компания, – проворчала Марилла, – и, тем более, её компания.
– Ну, как скажешь, Марилла, – сказал Мэтью, поднялся, отложил трубку и заявил: – Пошёл я спать.
Отправился на боковую Мэтью, и Марилла легла в кровать, как только перемыла всю посуду, всё больше хмурясь и решительно поджимая губы. А наверху, в восточной комнатушке, тихо плакал одинокий, никому не нужный ребёнок, и даже сон улетал от него прочь…
Глава 4. Утро в усадьбе Грин Гейблз
В окно уже проникал яркий солнечный свет, когда Энни, всё же уснувшая той ночью, проснулась и приподнялась на постели в смущении. День сиял, и на фоне чистого голубого неба плыли лёгкие, жемчужные облака.
В первый момент она не сразу сообразила, где находится. Первое, что она увидела, была хорошенькая, трепещущая занавеска на окне. И вдруг, нахлынули ужасные воспоминания о вчерашнем дне. Она ведь в Грин Гейблз, и не нужна им потому, что не мальчик…
Но, всё же, утро заглядывало в окно, под которым в полном цвету стояла вишня. Девочка толкнула скользящую раму, но она не поддавалась, как если бы её не открывали сто лет; приложив максимум усилий, Энни всё же открыла окно. Эту, на редкость неподатливую раму, впрочем, не надо было ничем подпирать. Энни встала на колени и заглянула в июньское утро, которое вновь зажгло восторгом её глаза. О, разве здесь не прекрасно? Какое чудесное место! Неужели же её не оставят?! Ей очень захотелось представить, что она поселится именно здесь. Благо, для воображения оказалось достаточно места.
Огромная вишня, что росла внизу под окном, касалась своими могучими ветвями стен дома. И под снежно-белым покровом лепестков не было видно листвы. Дом словно утопал в садах, яблоневом и вишнёвом, – тоже белых в эту пору цветения. Среди травы, то там, то сям, виднелись золотые головки одуванчиков. С ветерком дерзко врывался в окно головокружительный запах сирени, росшей в саду, всей усыпанной цветами.
Дальше по склону зеленело поле; местами на нём произрастал роскошный клевер. А ещё ближе к лощине, по берегам ручья, белела берёзовая рощица, казавшаяся эфемерной на фоне папоротников, мхов и больших деревьев. Далее шла небольшая зелёная горка с пушистыми ёлками и пихточками. А за ней, через овраг, виднелся самый кончик серой крыши того маленького домика, что на Озере Сверкающих вод. Слева от него Энни разглядела несколько больших амбаров, а за ними зелёные поля спускались к ослепительно сиявшему синему морю.
Глаза Энни жадно впитывали в себя всю эту красоту. Она, за свою короткую детскую жизнь, предостаточно насмотрелась всего безобразного. Бедный ребёнок!. но это чудо превосходило даже её представление о прекрасном. Маленькая мечтательница долго стояла, коленопреклонённая и равнодушная ко всему, за исключением чудесной панорамы, открывавшейся перед её глазами. На плечо ей легла рука Мариллы, неслышно подошедшей сзади.
– Пора одеваться, – коротко сказала она. Марилла на самом деле не знала, как говорить с ребёнком, и это неведение не доставляло ей особого удовольствия. От этого речь её была лаконичной и, вместе с тем, сухой.
Энни поднялась с колен и глубоко вздохнула.
– Разве всё это не прекрасно?» – восторженно сказала она, широким взмахом руки как бы пытаясь обнять чудный мир, лежащий за окном.
– Да, большое дерево, – констатировала Марилла. – на нём всегда полно цветов, а вот ягоды все – маленькие и гнилые».
– Да нет же, я не об этой вишне; конечно, она также очень хороша – ну просто блистательно прекрасна. Ей как бы предназначено цвести здесь. Но я имею в виду всё: сад и ручей, и деревья в лесу, – весь этот огромный мир там, внизу, который невозможно не полюбить таким прелестным утром… Я слышу сейчас, как смеётся ручей! Вы знаете, на что способны ручьи? Они всегда смеются! Даже зимой, подо льдом! И я это слышу. Как хорошо, что рядом с Грин Гейблз пробегает ручей! Возможно, Вы подумаете, какая мне, собственно, разница, если всё равно никто не собирается оставлять меня здесь. Но разница есть! Я запомню навсегда, что в Грин Гейблз есть этот ручей, даже если мне не придётся снова его увидеть! И если б вдруг его не оказалось, меня неотступно преследовала бы мысль о том, что он должен здесь быть. Сегодня утром я уже не в таком отчаянии, как вчера. Грустные мысли как-то не лезут в голову по утрам. Просто так славно, когда наступает утро, и страшные ночные кошмары исчезают на задний план. Но, так или иначе, мне грустно. Только что я представила, что именно меня-то вы и ждали, и что на все времена это место станет моим домом. Пока я мечтала об этом, мне было так хорошо! Но когда мечта покидает тебя, – потом становится так больно!
– Вы бы лучше оделись да спустились вниз. И выбросите все эти глупости из головы, – сказала Марилла, как только пришла в себя после этого длинного монолога девочки.
– Завтрак – на столе. Умойтесь и причешите волосы… Окно можете не закрывать! Сверните использованное постельное бельё. И… будьте умницей!
Энни, судя по всему, могла «быть умницей», ибо не прошло и десяти минут, как она спустилась вниз, аккуратно одетая, с косами, заплетёнными умелою рукой. На её чистом, вымытом лице было написано полное удовлетворение от того, что она выполнила все указания Мариллы. Единственное, что она позабыла сделать, это свернуть использованное постельное бельё.
– Ужасно проголодалась, – заявила она, скользнув в кресло, специально поставленное для неё Мариллой. – Мир уже больше не кажется мне сплошным кошмаром, как вчера вечером. Какое счастье, что утро такое солнечное! Впрочем, дождливые утра я тоже очень люблю. Всё на свете интересно, не так ли? И не известно, «что день грядущий нам готовит». Здесь уж настоящий простор для воображения! Но это замечательно, что сегодня нет дождя, так как солнечным днём легче сносить все невзгоды судьбы. Я чувствую, что справлюсь с ними! Всегда доставляет удовольствие чтение о тех, кто преодолевает препятствия. Начинаешь представлять себя эдакой героиней. Но вот в самой жизни невзгоды что-то не воодушевляют меня…
– Умоляю вас, попридержите язык, – сказала Марилла. – Вы слишком много говорите для такой маленькой девочки, какой вы являетесь.
Энни немедленно замолчала, и молчание это тянулось так сверхъестественно долго, что Марилла начала нервничать. Мэтью тоже молчал, но это было нормальное явление. Таким образом, завтрак прошёл при гробовой тишине.
