скачать книгу бесплатно
Он давно уже искал возможности использовать большое количество бывших эмигрантов и молодых дворян, желающих служить правительству, но не в качестве обыкновенных, простых солдат. Для этой цели Наполеон приказал выбрать между пленниками Аустерлица шесть тысяч лучших людей, из которых образовал два полка на жалованье Франции.
В этих новых полках Наполеон раздавал звание офицеров по своему собственному желанию. Не было необходимости служить долго, чтобы приобрести эполеты офицера даже высшего ранга. Достаточно было иметь хорошее происхождение, принадлежать к знатной семье и выказывать усердие к службе.
Конечно, такие производства не соответствовали установленным правилам, но зато дали возможность Наполеону приблизить к себе около сотни молодых людей, хорошо воспитанных, образованных и богатых, вырвав их из опасной праздности и атмосферы заговоров, царившей в Париже.
Эти полки скоро получили названия по имени своих начальников, графа Тур д’Оверна и немецкого принца Изембурга. Дальнейшие назначения подали повод к всевозможным ожиданиям и интригам: каждый имел своего кандидата или желал получить назначение сам. Во время пребывания двора в Компьене все эти искания удвоились. Они обращались по преимуществу к Жозефине как аристократке в душе, не скрывавшей своей симпатии к «золотой молодежи». Здесь, на даче, императрица была свободнее, доступнее, чем в Тюильри, и этим пользовались ради своих происков.
Все окрестные замки, число которых было значительно, все гостиницы, в особенности «Золотой колокол», были переполнены желающими поступить на службу; будучи в некотором подозрении, они влекли за собой без своего ведома целую категорию лиц иного сорта: полицейских и шпионов различных партий и национальностей. У Наполеона были свои агенты, у Талейрана – свои, у Фуше, Савари, Демара, Дюбуа – свои. Все они шпионили друг за другом. Комитет безопасности завидовал министерству или префектуре, и наоборот.
Граф Прованский и граф д’Артуа[3 - Два брата погибшего короля Людовика XVI.] держали своих агентов в Париже, французских и иностранных.
Все державы Европы: Англия, Россия, Австрия, Пруссия, имели свои собственные осведомительные бюро близ Тюильри.
Сыщики проникали повсюду; они окружали Жозефину, находясь даже среди ее придворных дам, которым Фуше дорого платил за такие услуги.
Следили за самим императором, за принцами; сыщики соперничали между собой в искусстве, смелости и хитрости. Интриги кипели кругом, и часто вокруг искренней, благородной молодежи всевозможные агенты, переодетые, неузнаваемые, орудовали втихомолку, подстерегая и выслеживая друг друга.
В субботнее утро двор Компьенского замка был, по обыкновению, переполнен толпой просителей; они пробрались на первый этаж, на лестницу. Все они были занесены с самого начала в особый список, но императрица, без всякого стеснения, выбирала из списков наудачу имена знакомых, лучше рекомендованных ей людей, а иногда просто понравившуюся ей фамилию. Каждое утро она принимала с дюжину кандидатов, от десяти до двенадцати часов, если только не была занята чем-нибудь другим, или не страдала мигренью. Вообще она охотно играла свою роль благодетельницы. Вся эта пылкая, изящная, изысканная молодежь занимала и увлекала ее. Это был ее мир, она охотно царила в нем, принимая поклонения, просьбы, мольбы со всей томной грацией креолки и обещая каждому исполнение просьбы.
Иногда Наполеон сердился, отказывал сначала, но Жозефина настаивала и в конце концов брала верх, иногда призывая на помощь свою дочь от Богарне, Гортензию, своих фрейлин, и перед таким потоком женских просьбы император уступал.
– Скоро дамы будут назначать моих генералов! – ворчал он иногда.
– А почему бы и нет? – спрашивала какая-нибудь сумасбродная красотка.
– Ах вы, плутовки, плутовки! – смеялся великий человек.
Влияние Жозефины в таких случаях было так велико, что впоследствии это производство офицеров по ее выбору доставило им многозначительное прозвание «кадеты императрицы».
Пока эти «кадеты» прогуливались в ожидании вдоль и поперек широкого двора замка то по одному, то группами. Они странно походили друг на друга, будучи одного круга, одного воспитания, одинакового обхождения. Многие из них были более или менее близкими родственниками. Все они были одеты одинаково, по последней моде: в голубой камзол, жилет с цветами, белые панталоны и полувысокие сапоги. Их возраст колебался между двадцатью и тридцатью годами, и каждый из них желал быть по крайней мере капитаном, считая свою знатность достойной этого. Эти бывшие эмигранты уже снова приобрели свою прежнюю резвость, считая, что делают честь правительству, принимая у него службу, надевая мундир его полка. Они намеренно громко называли друг друга своими громкими титулами:
– А, маркиз!
– Здравствуй, виконт.
– С добрым утром, герцог!
– Привет барону!
И каждый из них отдал бы десять лет жизни, чтобы свергнуть «узурпатора» и, махая белым знаменем, крикнуть: «Да здравствует король!»
Наполеон это прекрасно знал, но он знал также и то, что, зачислив этих аристократов в свое войско, он будет держать их в железной руке, имея возможность уничтожить их в любую минуту.
На ступенях лестницы стояли трое молодых людей самого аристократического вида и тихо разговаривали между собой, внимательно следя за слугами, докладывающими императрице об ожидающих и вызывавшими фамилию следующего за вошедшим лица. Молодой человек, стоявший на верхней ступени, головой выше своих собеседников, блондин лет двадцати с правильным, красивым лицом, ясно выражавшим каждое движение его души, – был уже знакомый нам де Гранлис. Он говорил с двумя смуглыми, худощавыми, но сильными молодыми людьми, по-видимому одного с ним возраста.
– Вы увидите, Прюнже, и вы, Иммармон, что сегодня нас еще не примут. Если так будет продолжаться, то мне придется пробыть недели две в «Золотом колоколе»; хотя там и очень весело, однако…
– Принц, то есть господин де Гранлис, – спохватился, поклонившись, Иммармон, – отчего вы не желаете принять мое предложение? Воспользуйтесь гостеприимством моей матери; замок в двух шагах от города…
– Там могут встретиться опасности.
– Какие? – спросил Прюнже.
– Не более, чем здесь, – возразил Иммармон.
– Гораздо более, – заметил Гранлис, – к тому же я не хочу никого компрометировать.
Молодые люди низко поклонились, и Прюнже тихо сказал:
– Вы знаете, что наш долг, наше единственное желание – полнейшая преданность вашему высочеству…
– Я знаю это, – ласково улыбнулся принц, – но у у Иммармона есть мать и сестра… Они еще так недавно вернулись во Францию, что не следует подвергать их опасности нового изгнания… Поучимся ждать. Это – искупление прошлого!
– Слишком уж много этих искуплений! – проворчал сквозь зубы Прюнже.
В эту минуту слуга вызвал:
– Господин Мартенсар! Господин Рантвиньи!
– Мартенсар! – презрительно повторил Иммармон. – Этот плебей! Вот кого предпочитают нам! Вам, ваше…
– Кто же меня знает? – пожал плечами Гранлис.
– Мартенсар, сын архимиллионера, банкира Жозефины, – продолжал Прюнже, – которому она должна огромные суммы. Значит, можно сказать наверное, что этот плебей будет принят.
– Рантвиньи? – спросил Гранлис. – Кто это? Я не знаю.
– Какой-нибудь провинциальный дворянчик, – пояснил Прюнже, – этого имени я не встречал при дворе прежнего времени. Теперь так многое изменилось, так многое забылось…
– Да, но и мое имя… что оно может напомнить прежним обитателям Версаля? – усмехнулся принц. – Людовик, иначе де Гранлис.
– О, слишком многое, – проворчал Иммармон, – оно слишком ясно. Я советовал вам взять другое, попроще, менее иносказательное.
– Не все ли равно? – устало сказал принц. – На все воля Божия.
Снова раздался голос слуги:
– Граф де Тэ, князь де Груа! Граф Новар!
– Вот это настоящие дворяне, – заметил Прюнже, знавший, казалось, все гербы Франции.
– Да, – подтвердил Гранлис, – князья де Груа, графы де Тэ – старинная семья, когда-то самые верные слуги короля. Все изменилось, – прибавил он со вздохом.
– Почем знать? – заметил Иммармон. – А мы сами? Не следует судить по одной наружности.
Прошло с четверть часа.
Постепенно были вызваны маркиз Невантер, д’Орсимон, Микеле де Марш. Каждое имя вызывало у стоявших на ступенях лестницы свои комментарии, в дурную или хорошую сторону.
Наконец слуга произнес своим громким голосом:
– Господин де Гранлис, граф де Прюнже д’Отрем, виконт д’Иммармон!
Гранлис крепко пожал руки своих друзей, причем произнес:
– До свиданья! Моя судьба решается… Если меня не арестуют, приходите через час в «Золотой колокол» пообедать со мной.
– Арестуют? Это почему? – воскликнули те.
Молодой человек, сын Людовика XVI, поднялся на остальные ступени и вошел в галерею. Его спутники издали медленно следовали за ним.
– Знаешь, кузен, я боюсь, – шепнул один из них.
– Я тоже…
– Что, если он не выдержит своей роли? Он такой нервный! Притом здесь, в этом замке, столько воспоминаний прошлого… Что, если его примут не так, как он ожидает?..
– Подождем!
Они видели, как вошел в апартаменты Жозефины тот, чья участь так беспокоила их.
Императрица принимала посетителей в бывшем салоне Марии-Антуанетты, выходившем террасой на огромный парк, полулежа на узкой кушетке бледно-зеленого шелка, украшенной орлами. Она была одета в легкую индийскую кисею; ее шея и руки были открыты; легкая жемчужная диадема украшала ее красивую головку. Несмотря на свои сорок три года, Жозефина умела еще казаться молодой благодаря своему искусству одеваться и приятному голосу.
Около нее сидели ее дочь Гортензия, уже месяц считавшаяся королевой Голландии, но не торопившаяся ехать к своему царственному супругу; она казалась младшей сестрой императрицы и уступала ей в красоте.
Вокруг них полукругом расположились придворные дамы, соперничая между собой красотой, роскошью нарядов и знатностью рода.
Между ними выделялась своей молодостью и ослепительной красотой Луиза де Кастеле. Года два тому назад она вышла замуж за драгунского капитана, мало бывавшего в обществе; она обожала мужа, он платил ей взаимностью, но то служба, то игра в карты часто разлучали молодых супругов. Луизу очень любили при дворе за ее всегда веселый характер, отлично подходивший к роду ее красоты. Великий художник Грез, умерший в старости от нищеты, в самые блестящие дни своей славы избрал эту белокурую красавицу своей моделью изо всех отличавшихся красотой придворных дам. Казалось, она разливала свет и радость вокруг себя, сияла очарованием. Самые угрюмые лица прояснялись при виде ее; даже император в минуты гнева не мог устоять против этой ликующей красоты. Луизу прозвали «колдуньей», и она считала это лучшим комплиментом.
Позади этого женского ареопага стояли у дверей несколько дежурных офицеров; там же были камергер и шталмейстер.
Вся эта картина была величественна; царил строжайший этикет. Зал был тоже великолепен; отделанный золотом потолок представлял различные аллегории работы знаменитых художников; на стенах виднелись портреты еще времен королей; обои изображали мифологические сцены. Огромные окна-двери, открытые на террасу, позволяли видеть обширный парк с зелеными лужайками и белоснежными статуями.
Слуга возгласил на пороге зала:
– Господин де Гранлис!
Принц вошел и потупился, будучи ослеплен яркими солнечными лучами, но затем грустным взглядом окинул все кругом. Медленными шагами направился он к императрице и шага за три от нее поклонился несколько высокомерно, без следа униженности.
Обыкновенно Жозефина протягивала руку входившим, не столько для поцелуя, как для того, чтобы взять представляемые обыкновенно письма. Но у этого красивого молодого человека не было в руках никакой бумаги; он так мало походил на других, казался таким особенным, что императрица удивленно посмотрела на него. Окружающие тоже молча рассматривали вошедшего. Стояло глубокое молчание, точно каждый смутно предчувствовал, что эта сцена – не что иное, как пролог какой-нибудь драмы.
Гранлис стоял перед императрицей неподвижно и безмолвно, как бы ожидая слова поощрения. По крайней мере, она так поняла это, а потому покраснела и с некоторым усилием произнесла:
– Господин де Гранлис, если не ошибаюсь… Что вам угодно от меня?
– Мадам, – медленно начал молодой человек, – у меня нет никаких рекомендаций, и я желал бы поговорить с вами наедине, без свидетелей.
Он сказал «мадам», а не «ваше величество», как того требовал этикет, и свободно выразил свое желание, не придавая ему формы просьбы.
Шокированные придворные нахмурились, дамы сделали гримаску… Но сама Жозефина, легкомысленная креолка, не казалась смущенной таким нарушением этикета. Гранлис понравился ей и заинтересовал ее с первого взгляда; кроме того, к ее собственному удивлению, он как-то смущал ее, и она даже не могла объяснить себе это.
Уступая его желанию, она отпустила всех дам, даже Гортензию, сделала знак офицерам выйти за двери. Когда первый камергер остановился было шагах в десяти, как бы из предосторожности, она жестом приказала ему удалиться. В зале осталась одна Гортензия, в дальнем углу перелистывавшая альбом.
– Вы желаете получить патент на звание офицера в полку Изембурга или Тур д’Оверна? – заговорила императрица.
– Да, мадам!
– Вы знатного рода?
– Да.
– Почему же тогда у вас нет никого, кто рекомендовал бы вас при дворе передо мной? Никакого покровительства?
Гранлис улыбнулся; взоры его синих глаз, устремленные на императрицу, сверкнули ярким огнем.
– Простите, мадам, у меня есть покровительство, а именно ваше.
– Не понимаю, – произнесла Жозефина, – перестаньте говорить загадками; объяснитесь прямо!
Ее тон стал резким, почти повелительным. Гранлис решился:
– Вы уже спасли меня один раз; может быть, это послужит основанием сделать то же еще раз.
Заинтересованная Жозефина приподнялась и склонилась к странному просителю.
– Я спасла вас? Когда? Каким образом?
Тогда на глазах внимательно следивших за этой сценой придворных, наблюдавших из соседней комнаты, молодой человек приблизился и тихо и быстро произнес несколько слов, имен, чисел. До Гортензии долетело:
– Тысяча семьсот девяносто пятый год… Фротте… Баррас, Тампль… палачи… милосердие…
Императрица отступила, с внезапным движением удивления всматриваясь в юношеское лицо своего собеседника, затем невольно склонилась перед ним и произнесла:
– Вы! Вы! Ваше высочество!
Затем она подала принцу свою руку и увлекла его на террасу. Можно было еще расслышать, как она сказала ему:
– Вы похожи на свою бедную мать… Как невероятно все это!..
Остальные слова унес в парк утренний ветерок…
Они говорили еще долго. В минуту увлечения голос Гранлиса зазвучал выражением гнева, долетели фразы:
– Измена… бунтовщики-дяди… гражданская смерть… подлость… покушения… Убежище в армии…
Жозефина беспокойно оглянулась кругом и успокоила юношу тихим, предостерегающим жестом. Было очевидно, что, говоря со своим странным просителем, она оказывает ему знаки величайшего уважения. Когда она отпускала его, они оба, по-видимому, пришли к полному соглашению. Наконец против всех правил церемониала императрица проводила его до дверей зала; вся свита была поражена до крайности.
На минуту Гранлис остановился у дверей, взволнованно осмотрелся кругом, взглянул на обои, мебель, картины на стенах и тихо проговорил:
