скачать книгу бесплатно
Трое мужчин, сопровождавших Салано, были ему под стать, и и сами готовы были в любой момент продемонстрировать свою злобу и жестокость. На индейцев они смотрели, как на дичь, за которой можно было охотиться и которую можно было убивать на месте. Ничто так их не порадовало, как объявление войны семинолам, и они сделали все, что могли, чтобы поторопить столь радостное событие. Высечь индейца, прикрывшись законом, было редким развлечением, а перспектива повесить его после этого наполнила их жестокой радостью. Так что они охотно повиновались команде своего предводителя, и, привязав лошадей у обочины дороги, они накинули на шею Коакучи удавку и подвели его к роще деревьев, к одному из которых привязали свободный конец веревки. Он мог сделать не больше пары шагов в любом направлении. Распоров ножом его тунику, они спустили ее со спины, и все было готово к злодеянию. Их ружья оставались в чехлах у седел, но каждый держал свой хлыст из сыромятной кожи, и все было готово к тому, чтобы испытать их на голой спине своей молчащей и несопротивляющейся жертвы.
– По десять ударов каждый, джентльмены! – крикнул Салано с диким хохотом. – Как раз и будет тридцать девять ударов по закону, и еще один для ровного счета. Я запишу себе в большую заслугу, что догадался привязать его за шею с помощью удавки. Так у него будет достаточно места, чтобы танцевать, а если ноги у него откажут и он повесится, так это будет его вина, не наша. Во всяком случае, будет неплохо от него избавиться, ведь это убережет нас от дальнейших проблем; так что посторонитесь и дайте мне место.
Остальные отошли на несколько шагов, главный негодяй подошел к молодому индейцу и приложил сыромятный кнут к его обнаженному плечу, словно примеряясь, куда лучше ударить, а потом поднял его высоко над головой, сказав при этом:
– Так ты хотел вырвать сердце из моей груди, не так ли, инджун? Сейчас поглядим, как у тебя это получится.
Раздался ужасный свист, и сыромятный хлыст опустился со всей силой державшей его руки.
Индеец не шевельнулся и не издал ни звука, только плоть его дрогнула, когда жестокий удар оставил след на его плече.
Ценой этого удара стали сотни невинных жизней и миллионы долларов. Он отозвался по всей стране и в отплату за него были пролиты реки крови. В один миг его ужасная магия превратила молодого индейца из спокойного миролюбивого юноши, благородного и доброжелательного, в дикого воина, неумолимого и безжалостного. Он дал семинолам вождя, само имя которого вселяло ужас в их врагов и стал причиной самой жестокой и упорной войны с индейцами, какая только была на американской земле.
Кнут снова поднялся, но прежде, чем он опустился во второй раз, негодяй, державший его, был сбит наземь, а белый мужчина с горящим взглядом стоял над его распростертым телом. Вновь пришедший навел ружье со взведенным курком на обескураженных зрителей этой расправы, которые были слишком увлечены этим зрелищем, чтобы заметить его приближение.
– Трусы! – крикнул он звенящим голосом. – Решили вчетвером высечь одного индейца? Так вы решили закончить свою личную ссору и утолить свои поганые инстинкты? Бах! После этого вас и мужчинами нельзя назвать! Вы заставляете меня стыдиться того, что я такой же белый, как вы. Или вы не слышали, что я сказал этому юноше уходить с миром? Как вы осмелились на подобное беззаконие? Может, вы полагаете, что на слово англичанина можно не обращать внимания, и это сойдет вам с рук? Что ж, теперь вы это узнаете, ка только кто-то осмелится встать на моем пути. Я пристрелю его тут же, как любую тварь, недостойную ходить по земле. А теперь проваливайте отсюда, пока мое терпение не лопнуло. Возвращайтесь в город, и там кричите о своих обидах, если хватит смелости. Там вы найдете тех, кто подобно вам хочет начать войну с индейцами и залить эту землю кровью. Идите, только пешком. Ваши лошади сами дойдут. Идите, и, если кто-то из вас осмелится даже просто оглянуться прежде, чем он скроется с глаз моих, пуля из этого ружья его подгонит. А ты, Фонтани Салано, подлец из подлецов, шелудивый пес, пойдешь с ними. Прочь с глаз моих, говорю, или пока я не дал этому индейцу возможность пройтись по твоей спине кнутом, как ты сам собирался с ним сделать.
То ли эти четверо оказались перед лицом того, кто лишил их чувств, то ли они действительно были трусами, как он их назвал – сейчас сказать нельзя. Как бы то ни было, они молча выслушали все, что сказал им молодой человек, и, когда им приказано было убираться, побежали так быстро, что в не столь трагических обстоятельствах это могло бы вызвать смех.
Чужак проводил их до края леса и следил за ними, пока они не пропали из виду, направляясь к городу. Потом он вернулся к тому месту, где Коакучи, не видевший лица своего спасителя, по-прежнему стоял, привязанный к дереву. Своим острым ножом он перерезал путы, стягивавшие его руки, и веревку на его шее, что позволило тому повернуться. Коакучи испытал удивление. Его новым другом был тот самый человек, который всего лишь часом ранее спас его от пистолета Фонтани Салано на улицах Сент-Августина.
Глава
VIII
Ральф Бойд, англичанин
Человек, который дважды за день пришел на выручку Коакучи, представлял собой фигуру, заметную даже в этой земле искателей приключений. Происходил он из богатой английской семьи, получил хорошее образование и воспитание, и всю жизнь стремился к приключениям. Несколько лет он провел в разных богом забытых уголках мира, пока наконец не осел на большой плантации во Флориде, оставленной ему дядей, которого он никогда не видел. Там он сейчас и жил со своей единственной сестрой Энстис, которая недавно решила присоединиться к нему.
Полный любви к свободе и всегда готовый ввязаться в драку против несправедливости любого рода, он, еще не увидев своей собственности, освободил своих рабов и приказал своим доверенным рассчитать жестокого управляющего, который несколько лет управлял этой плантацией. Этим человеком, которого Ральф Бойд даже в глаза не видел, был наш старый знакомый, работорговец Трап Джефферс.
В сообществе рабовладельцев человек, решивший, что на его плантации трудиться будут свободные люди, становится белой вороной, и некоторые из его соседей стали искать с ним ссоры, надеясь выдворить его из этой страны. Надежды эти не сбылись. Ральф Бойд остался в этой стране, в результате нескольких дуэлей подтвердив свое право остаться. Он был хорошим стрелком, опытным фехтовальщиком и прекрасным наездником, и при этом чувство страха было ему неведомо. Таким образом все быстро поняли, что ссориться с молодым англичанином – это навлекать на себя неприятности, и что дружба с ним намного предпочтительнее. Он принадлежал к тому типу людей, которых трудно рассердить, если речь идет о них самих, но которые никогда не допустят несправедливости, в отношении кого-то слабого или беспомощного, если только это в их силах. Тот случай проявления трусливой подлости, который только что произошел, и один из тех, которые было так противно видеть, наполнил его дикой яростью.
Плантация Бойда находилась примерно в сорока милях от Сент-Августина, и в город он приехал по делам. Он оказался там как раз в тот момент, когда Салано выстрелил в Ал-Уи. Возмущенный этим мерзким поступком и восхищенный тем, как молодой индеец говорил с теми, кто это сделал, Бойд сразу принял его сторону и, возможно, спас его жизнь. Потом он занялся своими делами и случайно узнал, что Салано со своими злобными дружками отправились по следам молодого вождя. Боясь, что эти негодяи смогут причинить большие неприятности тому, кому он обещал защиту, от вскочил на свежую лошадь и погнал ее вслед за ними.
Обнаружив четырех лошадей, привязанных у обочины, и обратив внимание на то, что все ружья находятся в седельных чехлах, Бойд из предосторожности обошел их так, чтобы они оказались у него за спиной, и потом вошел в рощу. Там, идя на звук голосов, он бесшумно проскользнул через заросли прямо к тому месту, где происходила эта отвратительная сцена. Ничего более мерзкого он прежде не видел, и это зрелище привело его в ярость.
Рванувшись вперед, держа в руке ружье, он одним ударом сбил Салано на землю и взял остальных на прицел. Все они его знали, и каждый из них предпочел бы иметь дело с любыми другими двумя противниками. Само его присутствие в этот момент вселило в них ужас, и, когда он разрешил им убираться, они побежали, словно побитые щенки.
Если бы Коакучи был в поле зрения своего спасителя, Бойд непременно заметил бы пугающие перемены на лице молодого индейца. Оно был уже не тем, которое он видел часом ранее. То было подвижным лицом молодого человека, на котором отражались все переживания, и, хотя оно было искажено горем и злобой, скоро оно приобрело обычное выражение. Теперь оно стало жестким, на нем застыло выражение невыносимого стыда и неутолимой ненависти. Взгляд его напоминал взгляд дикого животного, загнанного в угол и приготовившегося к смертельной схватке.
Едва взглянув на белого, он опустил глаза. Коакучи, самый гордый из семинолов, склонил голову. Этот человек ста свидетелем его позора, и в то же время он был обязан ему. Молодой индеец не мог смотреть на него, как не мог его убить, и стоял, молча и неподвижно, глядя в землю.
Ральф Бойд оценил ситуацию и понял чувства индейца, как свои собственные, как оно и было в некотором смысле. Так думал бы любой рожденный свободным гордый юноша, окажись он в сходных обстоятельствах.
– Мой бедный друг, – сказал Бойд, протягивая руку. – Я думаю, что понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и всем сердцем тебе сочувствую. Ты должен позволить мне стать твоим другом, хотя бы за то, что я сделал с четырьмя твоими врагами. Можешь пожать мне руку в знак дружбы?
– Не могу, – прерывающимся голосом ответил Коакучи. – Ты белый. Меня ударил белый. Не раньше, чем след от этого удара будет смыт его кровью, я смогу пожать руку белого в знак дружбы.
– Ну, не знаю даже, что я должен чувствовать, – задумчиво произнес Бойд. Прежде я никогда не встречал людей твоего народа, но мне часто говорили, что вы люди лживые, ненадежные, лишенные всяких признаков гордости или истинной храбрости. Теперь же мне кажется, что в этой ситуации твои чувства намного сильнее моих, окажись я в таком положении. По крайней мере я надеюсь, что не будешь держать на меня зла за то, мы с ними, к несчастью, одного цвета. Я хотел бы узнать больше о твоем народе, и хотел бы, чтобы вы меня считали другом, а не врагом.
– Коакучи всегда будет твоим другом, – твердо ответил тот. – Настанет день, когда он пожмет твою руку в знак дружбы. Не сейчас. Он всю жизнь будет тебе обязан. Семинолы никогда не прощают несправедливости и никогда не забывают доброты. Теперь я должен идти.
– Постой, Коакучи, ты не должен идти полуголый и с этой отметкой на спине, – воскликнул Бойд. – Вот, у меня есть две рубашки, и я настаиваю, чтобы ты взял одну из них. С твоего разрешения я возьму в обмен за нее эту твою кожаную тунику, которую так раскромсали эти негодяи, и сохраню ее на память об этом случае.
Сказав это, молодой англичанин снял с себя верхнюю одежду – прекрасно сшитую охотничью рубашку из темно-зеленой материи, и протянул ее Коакучи. Молодой индеец без колебаний принял подарок и сразу надел рубашку, оказавшуюся ему впору.
Потом молодые люди вышли из рощи, где произошло то, что было столь неприятным для них обоих, и пошли туда, где Бойд оставил свою лошадь.
Поскольку Коакучи сказал, что идти ему недалеко, Бойд предложил проводить его, и, ведя лошадь в поводу, пошел рядом и индейцем, на лице которого застыло выражение стыда.
Чем больше Бойд говорил с Коакучи, тем более тот ему нравился. Он понял, что это человек интеллигентный, скромный, но высокодуховный и в высшей степени приверженный представлениям дикарей о чести и бесчестии, о хорошем и плохом. Отомстить за обиду, отплатить за доброту, быть честным с тем, кто честен и предать предателя, служить другу и наказать врага – таким было его кредо и закон его жизни.
Наконец они дошли до того места, где индеец должен был свернуть с дороги. Тут они остановились, чтобы попрощаться, и, пока это происходило, из соседних зарослей послышался хриплый крик ястреба. Коакучи поднял руку, и словно по волшебству, шесть сильных воинов выскочили на дорогу и окружили их.
Бойд машинально потянулся к ружью, но его остановила улыбка на лице товарища. Тот спокойно произнес:
– Ничего не бойся; это мои друзья, а мои друзья – твои друзья.
К индейцам он обратился на своем языке:
– Хорошо запомните этого человека. Это мой друг и друг всех семинолов. Никто не должен причинить ему вреда.
Потом он взмахнул рукой, и шесть воинов исчезли так быстро и бесшумно, что белый протер глаза, чтобы убедиться в том, что ему это не померещилось.
Повернувшись к Коакучи, чтобы сказать тому о том, как это удивительно, он увидел, что молодой индеец тоже исчез, и что он один стоит на дороге.
Глава
IX
Таинственное исчезновение часового
Целую минуту Ральф Бойд стоял в растерянности посреди дороги. Напрасно он искал взглядом признаки или вслушивался в звуки, которые могли бы выдать присутствие тех, кто мгновением ранее стоял рядом с ним. Высокие травы волновались и цветы покачивались под легким ветерком, но он был не настолько силен, чтобы пошевелить тяжелые листья пальм, а среди их стволов не было заметно никакого движения, выдававшего присутствие человека. Легкие верхушки капустной пальмы колыхались, поднимаясь и опадая под дуновением ветерка, из дальних зарослей доносилось воркование лесных голубей, иногда раздавался крик перепелки, но никакие иные звуки не нарушали всеобъемлющую тишину.
Внезапно из зарослей, находившихся в некотором отдалении от того места, где стоял молодой человек, раздался леденящий кровь военный клич семинолов:
– Йо-хо-ее йо-хо-ее йо-хо-ее-че!
За ним последовал еще один, и еще, пока слушавший не насчитал семь отдельных голосов, и понял, что принадлежали они семерым индейцам, которые стояли на дороге рядом с ним.
Несведущий в умениях краснокожих воинов, Бойд не мог понять, как они смогли так бесшумно и быстро ускользнуть от него.
– Похоже на колдовство, – пробормотал он, – и вызывает неприятные мысли. Какой ужасной будет война с такими, как они, в этой стране, где все так благоприятствует им и так мешает продвижению войск. И все же эта война, к которой безрассудно подталкивают политиканы, работорговцы и захватчики земли, пугает правительство. Ладно. Я в это вмешиваться не стану, хотя мой долг, как белого – вернуться в Сент-Августин и сообщить полковнику о присутствии отряда индейцев. Я бы и не подумал этого сделать, разве что из страха ха то, что, будучи оскорбленными ударом, нанесенным этому хорошему парню Коакучи, они захотят мстить, и месть эта падет на невинные головы. Если только Коакучи последует моему совету и вернется в резервацию, к себе домой, то все обойдется, но если он начнет бродить по округе, чтобы снять несколько скальпов – а я боюсь, что так он и сделает – то может загнать себя в ловушку, из которой я не смогу его вытащить.
Не следует думать, что все это время Ральф Бойд простоял на одном месте посреди дороги. Он был в седле даже прежде, чем военный клич индейцев сказал ему о направлении, в котором они направились и где теперь находились. Сразу после этого он дал коню шпоры и во время последней части своих размышлений уже скакал во весь опор по дороге в том направлении, откуда недавно прибыл.
Хотя Бойд знал, что Салано теперь его злейший и безжалостный враг, он ни минуты не колебался, возвращаясь в Сент-Августин, не испытывал он страха и перед остальными, чье жестокое развлечение он так решительно пресек. Он не верил в то, что те станут рассказывать о своих делах, как и о том, что их столь позорно прогнал один человек.
Чтобы убедиться в этом, он по возвращении в город задал несколько вопросов и, поняв, что о недавнем происшествии никто не знал, направился к полковнику, командовавшему небольшим гарнизоном, размещенным в городе, и сказал ему о том, что неподалеку находится отряд из семи вооруженных индейских воинов. Он высказал и свои опасения о том, что они собираются устроить неприятности на нескольких плантациях, расположенных вдоль Сент-Джонса.
Полковник внимательно его выслушал и поблагодарил за сообщенные им сведения. К тому времени окончательно стемнело, и что-то предпринимать было уже поздно, но офицер обещал выслать отряд из двадцати разведчиков, как только станет светло. Пока же он предложил Бойду на эту ночь стать его гостем, а утром сопроводить солдат к тому месту, где он видел индейцев, на что последний согласился. Сделал он это тем более охотно, что узнал, что отрядом разведчиков командовать будет Ирвин Дуглас, молодой лейтенант, с которым у него были прекрасные отношения и который не раз посещал его плантацию.
Когда на следующее утро, после раннего подъема и чашки горячего кофе в компании полковника и Дугласа Бойд присоединился к солдатам, которым должен был стать проводником, то очень удивился, увидев среди них Фонтани Салано, который попросил разрешения присоединиться к отряду и получил его. Он размышлял над этим, пока отряд, звеня саблями и стуча подковами, покидал тихий старый город. Была ли ненависть Салано к молодому индейцу, с которым он так жестоко обошелся, столь неутолимой, что он решил воспользоваться любой возможностью, чтобы убить его? Бойд не мог найти иной причины, по которой человек, столь ленивый по натуре, готов был бы присоединиться к этому походу и переносить все его неминуемые трудности.
Весеннее утро было достаточно прохладным и бодрящим. Свежий воздух был наполнен ароматом цветов апельсиновых деревьев, и под их зеленой кровлей бесчисленные птицы пели свои лучшие песни. Застоявшиеся кавалерийские лошади, радуясь возможности пробежаться, гарцевали по узким улицам, и их с трудом можно было заставить перейти на спокойный шаг.
Когда отряд вырвался из города на широкую песчаную равнину, поросшую чапарралем, его движение ускорилось, и несколько миль все двигались легким галопом, сверкая начищенным оружием и упряжью в лучах восходящего солнца.
Команда остановиться была подана в том месте, где Бойд расстался с индейцами, и в поисках их следов были посланы разведчики. Они легко обнаружили лагерь, из которого Коакучи отправился в город накануне утром, и нашли свежие следы, ведущие на запад, или в сторону Сент-Джонса.
Солдатам, неопытным в войне с индейцами, нелегко было следовать по этим следам, не слезая с седла, поэтому скоро они их потеряли. Это не сильно огорчило лейтенанта Дугласа, потому что, убедившись в том, что плантации вдоль реки были целью тех, кого он преследовал, он решил направиться прямо к ним, не тратя времени на поиски следов.
К вечеру они добрались до большой реки и остановились рядом с ней, так и не найдя признаков присутствия индейцев или признаков того, что поселенцы той местности имеют основания проявлять беспокойство из-за предполагаемого присутствия врагов.
Ночью все же произошло два удивительных происшествия. Первым было таинственное исчезновение одного из часовых, охранявших лагерь. Он стоял недалеко от границы леса, но все же товарищи вполне могли бы услышать его крик. Сержант рассказал ему об опасностях, могущих угрожать на этом посту, и велел тщательно прислушиваться ко всем звукам, особенно тихим. Тот с улыбкой ответил, что уши у него достаточно длинные для того, чтобы позволить человеческому существу приблизиться к нему на расстояние выстрела так, чтобы он об этом не узнал, и сказал, что будет стрелять в сторону любого подозрительного звука.
Так его и оставили, и часом позже разводящий, проверяя пост, обнаружил, что он покинут. В темноте искать пропавшего часового было бесполезно, поэтому, не поднимая тревоги, разводящий поставил на место пропавшего другого человека и сам оставался рядом с ним до самого рассвета. Они не видели и не слышали ничего, что могло бы привлечь их внимание, но, едва дневной свет сделал видимыми окружающие предметы, они смогли обнаружить следы борьбы на краю места, где стоял их несчастливый предшественник.
Там не было найдено следов крови, не было найдено их и вдоль следов обутых в мокасины ног, ведущих от пятачка, истоптанного тяжелыми кавалерийскими сапогами, в которые обут был пропавший солдат. След вел к маленькому ручью, впадавшему в реку чуть выше лагеря, и там заканчивался. Оба берега ручья были тщательно исследованы на милю ниже и выше этого места, но не было найдено никаких следов того, что нога человека ступала на его берега.
Делать было нечего. Человек был объявлен пропавшим, и оставшуюся без всадника лошадь один из солдат весь день вел в поводу, но это таинственное исчезновение и неизвестная судьба их товарища заставляла остальных солдат держать глаза широко открытыми – теперь они стали намного серьезнее опасаться военного искусства индейцев.
Глава Х
Предательство Фонтани Салано и расплата за него
Еще одно таинственное происшествие той ночи было хорошо рассчитано на то, чтобы усилить удручающее действие первого и сменить чувство презрения, которое они прежде испытывали по отношению к индейцам, на глубокое уважение, смешанное со страхом. Фонтани Салано спал, завернувшись в свое одеяло, недалеко от лейтенанта, командовавшего отрядом, освещенный огнем бивачного костра. К утру все же костер почти погас и уже не давал света, поэтому место, где спал Салано, погрузилось в темноту.
Проснувшись при первых лучах зари, он был удивлен появлением нескольких странных предметов, торчавших в земле радом с его головой. Он тщательно осмотрел их, и его удивление моментально сменилось ужасом, едва он понял, что это – семь окровавленных индейских стрел, воткнутых в землю, по три в каждой стороны и одна у макушки. Древко этой последней стрелы пронзало сердце недавно убитого оленя – знак столь ясный, что не понять его было невозможно.
Было совершенно понятно, что индейцы смогли проникнуть незамеченными в самую середину охраняемого лагеря, и это сделало их в глазах солдат существами, наделенными сверхъестественными способностями. Для Салано было яснее ясного, что это дело рук Коакучи. Понимание того, что он находился во власти человека, который легко мог бы отнять его жизнь и только играл с ним, как кошка с мышкой, чтобы ради своего удовольствия заставить его подольше помучиться, наполнило сердце негодяя таким ужасом, что на него жалко было смотреть.
Он умолял лейтенанта Дугласа немедленно вернуться в Сент-Августин или по крайней мере отправить его туда под охраной. Офицер вежливо объяснил, что ни той, ни другой его просьбы он удовлетворить не может, потому что это противоречит приказу, предписывающему ему не оставлять эту местность, не убедившись в том, что индейцы ее покинули, и что он не может ослаблять свои и без того невеликие силы, выделяя людей для его сопровождения.
Этот человек показал себя таким трусом, что уже стал вызывать чувство презрения, а не жалости. Ральф Бойд предложил сопроводить его в город, и, к его удивлению, Салано с готовностью принял его предложение. Поскольку оба они были добровольцами, Дуглас не имел власти их удерживать, хотя и высказал свой протест, указав им на возможные опасности такого путешествия. Ральф Бойд в ответ на это только улыбнулся, и даже Салано дал понять, что верит в то, что индейцы слишком заняты наблюдением за передвижениями отряда, так что оставаться здесь означает подвергать себя большей опасности.
Лейтенант сказал, что должен переместить отряд на небольшое расстояние, в более удобное и безопасное для лагеря место, которое, как он знал, находится недалеко от плантации Бойда, за которым обещал присматривать особенно внимательно. Там он хотел оставаться до тех пор, пока не узнает что-то определенное о передвижениях индейцев, и Бойд обещал воссоединиться с ним на следующий день.
Лагерь был свернут, и горн звонко пропел сигнал «по коням», разбудивший утреннюю тишину, когда Бойд и Салано покинули лагерь и направились обратно в Сент-Августин. Ехали они в тишине – один из них слишком презирал другого, чтобы с ним заговаривать, а Салано обдумывал планы мести, целиком занимавшие его мысли.
Они не проехали и двух миль, когда оказались у узкой промоины, проехать по которой возможно было только лишь гуськом, и тут Салано, выставляя напоказ свою вежливость, отстал, предложив Бойду быть первым.
Тот, ничего не подозревая, проехал несколько шагов, а потом, не слыша за спиной звука шагов другой лошади, обернулся, чтобы посмотреть, почему тот не едет.
То, что он увидел, было настолько неожиданно и так ужасно, что на мгновение он лишился возможности не только действовать, но даже и думать. Салано, спешившись, медленно поднимал ружье, собираясь прицелиться в него. Он мог заметить выражение жестокого торжества на его смуглом лице. В то же мгновение он увидел и мелькнувшую фигуру с поднятой рукой, выскочившую из подлеска за спиной Салано. Потом все пропало.
Когда Ральф Бойд снова вернулся в этот мир, он лежал в тени дерева, рядом с ним две лошади щипали траву, а странная, непривычно выглядевшая фигура плескала воду ему в лицо.
– Что это значит? Что случилось? – слабым голосом спросил Бойд.
– Вот, каптан, – ответил незнакомец на языке, который явно был английским, прервав свое занятие и протяжно зевнув. – Я очень как рад, что ты живой. Инджун говорил мне, что нет, но сам я до этой минуты в это не верил. А было вот что. Я сам мала што понял, но было примерно так: какие-то краснокожие негодяи хотели со мной расправиться, когда появились вы и их остановили. Потом белый негодяй хотел разделаться с тобой, когда один из краснокожих негодяев его остановил, или, во всяком случае, что мог для этого сделал; а потом краснокожий негодяй разобрался с белым негодяем, и сделал это по полной.
На этой фразе Бойд снова закрыл глаза и, казалось, вот-вот провалится в беспамятство, когда странный человек снова стал энергично плескать воду ему в лицо.
В голове у молодого человека гудело, он чувствовал острую боль. Салано промахнулся совсем чуть-чуть, когда в момент выстрела услышал громкий крик прямо в ухо. В тот самый миг, когда он спускал курок, смертоносный нож Коакучи вонзился в его тело по самую рукоятку. Несостоявшийся убийца упал замертво, не издав ни звука, а жертва его отделалась содранной кожей на голове – рана не представляла опасности для жизни, но на некоторое время лишила его чувств.
Когда его силы восстановились настолько, что он смог сесть, и после того, как он выслушал рассказ о своем спасении, он с любопытством посмотрел на своего товарища и спросил его, кто он такой. Неудивительно было, что он не признал этого странного человека, потому что, хотя на нем и были армейские брюки, на ногах у него были индейские мокасины, голова была непокрыта и он был обнажен по пояс. Половина его лица, как и половина тела, была выкрашена красной краской, другая половина – черной.
Так семинолы готовили к смерти свое тело, и для тех, кто знал смысл этого, сочетание этих цветов было недвусмысленным знаком. К счастью для его душевного спокойствия, он не понимал, что эта раскраска имеет к нему какое-то отношение, хотя в нем и поднимался страх того, что жизнь его находится в опасности.
В ответ на вопросы Ральфа Бойда он рассказал такую историю:
– Я не удивился, что ты меня не узнал, каптан, потому что я не уверен, что сам себя узнаю. В общем, кем бы я ни был сегодня, вчера я был рядовым Хью Белчером из отряда Б второго драгунского полка Соединенных Штатов.
– Как! – воскликнул Бойд, – так ты тот самый часовой, который пропал прошлой ночью?
– Он самый, сэр, – ответил тот, – даже если мой нынешний облик говорит, что это не так. Как краснокожие смогли пробраться мимо меня, а я не уловил ни звука, я сказать не могу, потому что всегда хвастал, что мой слух острее, чем у любого другого. Все же они как-то это сделали, и узнал я об этом только тогда, когда мне не голову набросили одеяло и меня самого повалили. Я не знал, сколько их было, но вполне достаточно, чтобы со мной быстро управиться – они связали меня и сунули кляп в рот, так что я не мог издать ни звука. Потом они сняли с меня сапоги, обули меня в мокасины и заставили идти вместе с собой.
Потом мы пришли к этому месту, и тут, как только рассвело, они раздели меня, раскрасили, привязали к дереву и приготовились высечь меня прутьями, которые тут же нарезали, хотя Господь знает, что я ничего такого не сделал, чтобы им насолить, когда вдруг показались вы с мистером Салано.
Я посмотрел в ту сторону и увидел, как мистер Салано соскочил с лошади и прицелился в тебя. Я хотел крикнуть, но у меня во рту все еще был кляп, поэтому не смог. Когда главный инджун увидел, что происходит, он проскочил через кусты и прыгнул на спину мистера Салано, как дикий кот, При этом он издал такой крик, что и мертвого мог бы разбудить. Когда он заорал, ружье выстрелило, и ты выпал из седла, как убитый.
Когда главный инджун это увидел, он сразу подбежал к тебе и перенес сюда. Потом он вернулся к мистеру Салано и наклонился над ним, словно желая увериться в том, что он мертв. Когда он снова выпрямился, то снова издал крик и сказал что-то на своем языке, упомянув Ал-Уи. Потом остальные столпились вокруг него, и он с минуту им о чем-то рассказывал.
Потом они вернулись ко мне, разрезали мои путы, и главный инджун, указав на тебя, сказал по-английски: «Ты свободен. Позаботься о нем. Он не умер. Скажи ему, что на сердце Коакучи больше нет тяжести. Он вернется к своему народу. Если он нужен солдатам, пусть они ищут его в болотах Окифеноки.» Потом, не сказав больше ни слова, они все пропали, а я занялся тобой.
Так, кровь за кровь, была отомщена смерть Ал-Уи, Высокого, и был смыт след удара со спину Коакучи кровью того, кто так глупо все это затеял. Так, кроме того, Коакучи спас жизнь своего друга и наказал несостоявшегося убийцу, решившего столь подло и трусливо отомстить Ральфу Бойду, таким образом отплатив ему за помощь индейцу.
Совершив свое возмездие, Коакучи и его воины пропали из этой части страны, и много месяцев их там никто не видел.
Глава
XI
Семинолы должны уйти
Семинолы должны были быть переселены. Голоса земельных спекулянтов, работорговцев и прочих личностей, заинтересованных в том, чтобы изгнать индейцев из их домов, были, наконец, услышаны в Вашингтоне, и соответствующий закон увидел свет. Семинолов следовало переселить далеко на запад – если, возможно, то мирными средствами, но с применением силы, если по-другому они не уйдут.
Был составлен новый договор, в соответствии с которым индейцы соглашались перебраться в новые дома, выбранные для них, и предполагалось, что делегация вождей, посетивших эти земли, одобрительно о них выскажется. Они туда съездили, вернулись и сказали, что это холодные земли, где жизнь семинолов будет несчастной.
Услышав об этом, индейцы сказали, что они предпочитают остаться там, где живут. На это правительство Соединееных Штатов через своих представителей заявило, что не имеет никакого значения, хотят они уйти или нет: они должны уйти.
Тем временем негодяи всякого рода творили над индейцами всякие бесчинства. Продолжали пороть тех, кто, как это было с Коакучи, был пойман за пределами резервации. Несколько индейцев были засечены насмерть белыми подонками, в чьи трусливые руки они попали. Продолжались удержания денег и припасов, и беспомощных индейцев грабили со всех сторон.
Генерал Эндрю Джексон, ставший теперь президентом, индейцев не любил. В прежние годы он обращался с ними крайне жестоко, чтобы дать им понять, что такое сила белого человека. С этой же целью он назначил генерала Уили Томпсона из Джорджии агентом по делам семинолов, и приказал ему довершить их переселение на запад без дальнейших задержек. Кроме этого, он послал во Флориду войска, которые стали собираться в фортах Брук и Тампа Бэй под командованием генерала Клинча.
Было очевидно, что семинолы должны либо покинуть солнечную землю, на которой они родились, свои дома, могилы своих отцов, или же они должны сражаться за свою жизнь и право быть свободными людьми. Если же они уйдут на запад, на земли, которые их вожди и описали, как холодные и неплодородные, то, помимо этого, там им предстоит встретиться с их старыми и сильными врагами, криками, которые с нетерпением ждали, когда они придут туда, предвкушая возможность захватить их чернокожих союзников и продать их в рабство. Было очевидно, что, так или иначе, семинолам предстоит сражаться за свое существование, и выбор состоял лишь в том, где им сражаться – на своей земле, где им знакомо каждое болото, поляна и лес, и которой не знают их враги, или же в далекой стране, которая им совершенно незнакома, с врагами, которые хорошо там освоились.
