Заговор

скачать книгу бесплатно

– То есть если я сяду, ты стрелять не будешь? Тогда я сажусь, а ты убираешь пистолет, справедливо?

В этот момент в комнату втолкнули официантку и за ней зашел второй мужчина. Так же чуть за сорок, не высокий, может 165 см., примерно 80 кг, темно синий полиэстеровый костюм, блекло синяя светлая рубашка, ежик темно русых волос. Лицо уставшее, мешки под глазами, сеточка лопнувших сосудов вокруг носа. Судя по лицу, у мужика явно нет планов дожить до пенсии. Картину дополнял аромат дешевого табака, прям таки шедший от него.

– Она 112 уже набрала, – сказал он и замахнулся на официантку, – хорошо я успел, не позвонила.

– Выведи ее, успокой и возвращайся, – распорядился первый мужчина, и глядя на блондинку добавил, – а мы пока проведем первичное дознание.

Низкий схватил официантку за руку и вытянул в коридор. Я повернулся им в след и увидел, что он втолкнул ее в дверь, ведущую в бар и захлопнул дверь за собой.

– Ты так и не сел, мне нужно тебя ударить, чтобы ты слушался? – Первый мужчина как бы в задумчивости приложил дуло пистолета к подбородку.

– Ты так и не ответил, уберешь ли пистолет, если я сяду.

– Пожалуйста, сядьте и не злите его, – неожиданно тихо сказала блондинка.

– Послушай подругу, зачем тебе провоцировать заведомо агрессивного человека? Это как минимум глупо, – мужчина улыбнулся.

– Ну, раз тут собрались не глупые и, надеюсь, интеллигентные люди, то давайте познакомимся. Меня зовут Максим, а вас? – Я поочередно посмотрел на блондинку, затем на мужчину.

Тут открылась барная дверь и из нее вышел полный мужик, сделал пару шагов по коридору и зашел в нашу комнату.

– Браслеты надень им, – сказал первый мужчина, – а то вот чувак что-то себя слишком вольно чувствует.

Второй мужик достал из правого бокового кармана пиджака наручники и, подойдя к блондинке, взял ее правую руку и застегнул один браслет на запястье.

– Подходи, Максим, дай руку и сядь уже на этот чертов ящик, – распорядился первый мужчина.

Я досчитал про себя до десяти. Медленно. Раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи… Все это время я смотрел в ямочку под носом у первого мужика. Взгляд в эту точку как ничто другое бесит собеседника, который смотрит вам в глаза. Он видит, что вы смотрите на него, но не может найти контакт глазами. Это реально бесит. Я неоднократно использовал этот метод на переговорах. Так вот, только досчитав до десяти я медленно одернул брюки, сел на ящик справа от блондинки и протянул вперед левую руку. Второй мужчина тут же оттянул мои часы максимально к предплечью и застегнул наручник между браслетом часов и кистью руки.

Застегнув на мне наручники, второй мужчина отошел к противоположной стене, достал из нагрудной кобуры такой же, как у первого, Макаров и направил его мне в живот.

Итак, я сижу пристегнутый к не знакомой мне блондинке в подсобке бара, мне в живот смотрит пистолет. Скоро мой 37й день рождения. Скучно.

Глава 2

Григорий Титов считал, что родился дважды. Первый раз в 1974 году, в больнице поселка Чусовой Пермской области, когда он физически появился на свет. Второй раз он родился спустя ровно тридцать лет, в 2004, в реанимации Краснодарской краевой клинической больницы номер 1, когда узнал о смерти отца и понял, для чего он сам родился тридцать лет назад.

С детства Гриша всегда ощущал себя очень счастливым ребенком. Его отец, Семен Михайлович Титов, был самым сильным, самым смелым и самым веселым человеком на земле. А его мама, Клавдия Васильевна, была самой нежной, доброй, и готовила самые вкусные на свете пирожки. В их доме всегда пахло выпечкой. Дома менялись со скоростью картинки в переворачиваемом калейдоскопе. Были комнаты в офицерских общежитиях, коммуналки, гарнизонные гостиницы. Но всегда, как только семья Титовых заселялась в дом, в нем начинало пахнуть выпечкой, окна украшались занавесками, а на столах появлялись вышитые Клавдией скатерти и рушники.

Гришин отец, Семен Титов, потомок древнего казачьего атаманского рода, окончил Краснодарское высшее военное авиационное училище в звании лейтенанта в 1972 году. За проявленные в ходе обучения способности, а закончил Семен обучение не то, что первым на курсе, а с лучшими показателями вообще за историю ВУЗа, лейтенант Титов в том же году был направлен для прохождения дальнейшей службы в Куйбышевскую Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского и Ю. А. Гагарина. Там же, в Куйбышеве, под Ульяновским спуском, недалеко от знаменитого бара «На дне», на набережной Волги, солнечным осенним днем лейтенант Титов познакомился со студенткой пятого курса филологического факультета Куйбышевского Гос Университета Клавдией Семашко. Ему сразу, с первого взгляда, понравилась высокая, черноволосая, веселая, и в то же время скромная, даже для консервативного семьдесят второго года в провинциальном Куйбышеве, девушка. Черные как смоль волосы почти до пояса, крутые бедра, грудь, огромные, всегда блестящие глаза. Семен моментально, с первого взгляда потерял сердце, влюбился без памяти. Ну и ей тоже пришелся по душе силач, красавчик и балагур лейтенант Титов. Буквально на второй неделе знакомства Семен пришел домой к профессору Семашко и попросил руки его дочери. А уже через месяц после знакомства молодая семья Титовых заселилась в отдельную комнату семейного общежития офицеров при академии военно-воздушных сил.

Командование и руководство академии, где служил лейтенант Титов, пророчило ему славную научную карьеру военного теоретика и выход на пенсию в сорок лет минимум в звании полковника. Но, это было не его. У каждого человека есть его собственная система ценностей, его modus operandi и modus vivendi, образ поведения и образ жизни. Для кого-то, чтобы быть положительным героем в своих собственных глазах, достаточно раз в год подать милостыню и не бить ремнем детей. И вот уже человек вполне себе положительно смотрит на себя в зеркало и даже рассчитывает на некую благосклонность к нему Кармы, Всевышнего или еще какой высшей силы. Но не так воспитывали Титова казаки, его дед и отец. Не для того поступал Семен в летное училище, чтобы, сидя за столом в кабинете, разрабатывать тактику воздушного боя. Несколько поколений кубанских казаков стояли у него за спиной. И не ряженых казаков, нацепивших купленные в киоске Союзпечати кресты, одевших бурку и выпивших стопку с бутафорской шашки. А настоящих, казаков, целью и смыслом жизни которых была служба Отечеству. Такие всегда были. И они пронесли свою честь, гордость и казацкие ценности через все время гонений, запретов, времена предания забвению самого понятия казачества. С пониманием той чести и привилегии, которая выпала ему родиться казаком, Семен воспитывался с самого детства. Поэтому кабинетная служба не могла его прельстить. В ноябре 1972 Семен написал рапорт на командировку во Вьетнам и в декабре улетел туда в составе группы военных советников. Три месяца Титов официально «инструктировал» вьетнамских пилотов, а фактически участвовал в боестолкновениях с американскими истребителями-бомбардировщиками Republic F-105 Thunderchief летая на МиГ-17. Вернулся в Куйбышев уже другой человек. Клавдия ни словом не упрекнула мужа. Ни за встреченный в одиночестве первый семейный Новый Год, ни за трехмесячную командировку сразу после свадьбы. При встрече она задала мужу только один вопрос: «Тяжело?». И крепко поцеловала. Семен тоже не особо распространялся, как получил внеочередное звание старший лейтенант и за что у него на левой стороне кителя появилась медаль «За отличие в воинской службе».

В течении следующих двух лет Семен пересел на МиГ-21, было еще три командировки во Вьетнам, перевод в военную часть в Казахстан под Астану, а осенью 1974 года его перевели в часть под Пермью. Там, зимой 1974, у Титовых родился первый сын, Григорий.

До 1977 года капитан Титов с семьей поменяли еще четыре военные части. За эти неполные четыре года он побывал в командировках в Эфиопии, Анголе, Мозамбике и Сирии, на правой стороне кителя прибавились два галуна тёмно-красного цвета и галун золотистого цвета за три ранения, медаль «60 лет Вооруженных сил СССР», вторая «За отличие в воинской службе» и самая ценная, самая уважаемая среди воинов, «За отвагу».

В декабре 1977 капитана Титова перевели служить на авиабазу Айни в Таджикскую ССР, а уже в январе 1978, прямо в канун Рождества, в роддоме Душанбе у Семена и Клавдии родился второй сын, Иван. Девять из десяти первых месяцев после рождения сына Семен провел в командировках в Афганистане. Сначала он учил летчиков генерала Дауда летать на МиГ-19 и Миг-21, а после апрельского переворота был советником при Мухаммеде Hyp Тараки. Когда на смену Тараки пришел Хафизулла Амин, отношения СССР и Афганистана несколько охладели, но зато, уже майор Титов, стал чаще бывать дома, с любимой семьей. Затем был мятеж в Герате, казни советников и специалистов, а через девять месяцев, в декабре 1979 года, советское правительство приняло решение о вводе наших вооруженных сил в Афганистан. 27 декабря советский спецназ провел стремительную атаку на президентский дворец в Кабуле, и, после свержения Амина, у власти был поставлен бывший заместитель премьер-министра Бабрак Кармаль. Началась война.

Семь долгих лет, вплоть до 1986 года, Семен регулярно выполнял интернациональный долг в составе Ограниченного контингента советских войск. А летом 86-го, при проведении разведывательного полета в районе города Джелалабада, уже после заявлений Михаила Горбачева о намерении вывести наши войска из Афганистана, МИГ-21-бис полковника Титова был подбит из американского переносного зенитно-ракетного комплекса «Стингер». Это было одно из первых применений Стингера против наших самолетов в Афганистане. И это было очень успешное применение.

Семен успел катапультироваться, но было ли это его удачей или наоборот проклятием – он сам до конца своих дней так и не решил. После катапультирования его, потерявшего сознание, захватили местные крестьяне и переправили родственникам, куда-то на восток, на границу с Пакистаном. С одной стороны, Семен был ценным пленником, за советского летчика можно было получить хорошие деньги от любой из сторон конфликта, хоть от русских, хоть от моджахедов. А с другой стороны, ненависть дремучих горцев к советскому специалисту, бомбившему их села, была столь велика, что поймавшее Титова семейство было вынуждено даже охранять его от своих же соплеменников. Круглосуточная охрана и трехметровая глубина зиндана, в котором держали Семена, не оставляла ни малейшего шанса на побег.

Один раз в день летчику кидали в яму одну или две треугольные лепешки наан, чаще всего уже высохшие и измазанные глиной. Несколько раз, судя по словам мальчишки-переводчика по пятницам, Семену давали миску тушеных овощей, в которой так же попадались комки глины. Один раз в день Семену спускали шаткую лестницу и он вылезал на поверхность. Ему давали десять минут на туалет, потом ставили на колени перед низким оружейным ящиком, привязывали вытянутые руки к торчащим деревяшкам и с ним начинали беседовать, настойчиво предлагая перейти в ислам. Несколько раз Семен начинал было сопротивляться, но заканчивалось это тем, что его избивали сначала палками, а затем ногами, и спускали по лесенке обратно в яму. Поэтому он перестал сопротивляться физически, а начал концентрироваться на внутреннем состоянии, пытаясь раствориться в своих мыслях, абстрагироваться от своего тела и от тех мучений, которым он подвергался. Семен не был религиозным человеком, напротив, как почти все летчики советской армии, он был коммунистом. Но он почему-то не мог даже на словах отречься от икон, которые с детства видел бережно сохраняемыми своим отцом и дедом в их старом доме в Краснодаре. И чем тверже Титов отказывался от смены веры, тем жестче становился беседовавший с ним афганец. А однажды, спустя тридцать-сорок дней плена (Семен не был уверен в том, сколько дней он провел в плену), местный мулла сообщил Семену, что его продали в другую деревню. К тому моменту на левой руке у Титова уже не осталось ногтей. Их вырывал, предварительно загнав под них тонкие щепочки, седобородый старец, мулла деревни, ласково убеждавший Титова принять ислам. Иногда старик передавал щипцы подростку, пацану лет двенадцати-тринадцати, который переводил его слова для Семена на плохой английский. Подросток, не переставая рассказывать Титову, какие радости ждут правоверных и какие муки уготованы шурави, легко брал его палец, защипывал кончиком плоскогубцев отросший ноготь и начинал очень медленно тянуть. Сломав Семену ноготь, мальчишка спокойно бросал плоскогубцы или молоток под стол и бежал запускать воздушного змея.

Мулла, сообщивший Титову через мальчишку новость о его продаже, почти ласково сказал, что он зря не согласился стать мусульманином и остаться в их деревне и что теперь он действительно пожалеет о том, что приехал в их страну. На Титова надели грубую деревянную колодку, больно саднящую кожу шеи и плеч и впивающуюся в запястья. И словно скотину, хворостиной, под смех детворы и летящие ему в голову камушки, бросаемые мальчишками, погнали куда-то в горы.

Перегон, а иначе это назвать было нельзя, пленника через горы занял почти весь день. Ботинки, как и всю форму, с Семена сняли еще в первые дни его плена. Одет летчик был в старые, грязные, спадающие широкими серо-коричневыми волнами штаны партуг с завязкой из обрывка какой-то серой бечевки. Рубаха перухан напротив, была Семену мала и бугрилась на плечах и спине даже после голодания в плену. На ногах у летчика были сандалии, сделанные из старой автомобильной покрышки.

Новый кишлак ничем не отличался от старого. Такой же глубокий зиндан, такой же древний седобородый старик в белой чалме, белых штанах и рубахе, поверх которой надет жилет, монотонно бубнящий что-то черноволосому мальчишке, который переводит все сказанное на такой же дрянной английский. Так продолжалось еще два дня, при этом Семена не пытали, во время бесед он сидел на коленях упершись руками в землю и по-настоящему отдыхал, стараясь надышаться воздухом на весь следующий день. Только один раз его избили палками в новой деревне, в самый первый день, перед тем как впервые забросить его в зиндан, но это было сделано как-то не очень активно, скорее для проформы.

А вот на третий день все изменилось. Семена вытащили из ямы не как обычно, под вечер, а днем, в самый солнцепек. Вокруг были не афганские крестьяне, а шестеро европейцев, хоть и одетых в афганские партуг и перухан и с шапкой пакуль на головах. Но на ногах у них были одинаковые, песочного цвета, берцы на высокой шнуровке. У пятерых на плечах, дулами вниз, висели советские 7,62-миллиметровые автоматы АКМС. Один из солдат, а судя по выправке, с которой они стояли, и по тому, как держали оружие, это были именно солдаты, подошел к Семену и на чистом русском спросил:

– Ты левша или правша?

Семен чуть опешил. Он автоматически опустил взгляд на свою изуродованную левую руку с распухшими, похожими на сосиски, испачканные томатным соусом пальцы, потом перевел взгляд на правую руку, с обломанными, грязными ногтями, покрытую ссадинами и глубокими царапинами, но все же целую, по сравнению с левой.

– Правша.

– Вот и здорово, тогда пойдем помоешься и поедим плов. У них тут просто совершенно исключительный плов, они его с изюмом, орехами и финиками готовят. Я им свежего ягненка привез, так что в мясе можно быть точно уверенным, – говоря это солдат добродушно улыбался и приветливо показывал рукой в сторону какого-то сарая, на крышу которого установили железную ржаво-синего цвета бочку, – иди в душ, а мы тебя здесь подождем, без тебя за стол не сядем.

– А если левша?

– Что что? – Солдат уже обернувшийся к своим товарищам снова посмотрел на Семена.

– А если бы я был левша? – Еще раз спросил Семен, хотя уже знал ответ.

– Ну, если бы ты был левшой, то тебя бы расстреляли, – так же добродушно улыбаясь ответил солдат и снова повернулся к своим товарищам.

– У них нет столов. Так что, за стол мы с тобой не сядем, – тихо сказал Семен и медленно пошел в сторону сарая с бочкой.

Следующие две недели стали для Семена настоящим адом. Шестерка солдат оказалась западными наемниками, помогающими моджахедам в войне против советских войск. Две недели Семена склоняли к сотрудничеству, к переходу на запад, к публичным выступлениям, осуждающим советскую агрессию против свободы Афганистана. Правая рука нужна была для того, чтобы он мог писать письма и их можно было бы идентифицировать по почерку. А вот левая рука им была не нужна…

В отличии от афганского муллы, эти спецы действовали не грязными плоскогубцами и щепочками, а стерильными стальными скальпелями и иголками. Разумеется, анестезии не было ни там, ни там.

От боли Семен стал совершенно седым. Пальцы на левой руке за две недели отрезали. По кусочку. Буквально по сантиметру. Каждый день Семена выволакивали из ямы, привязывали кожаными ремнями к деревянному креслу и «беседовали». После бесед раны обрабатывали антисептиками и бросали его обратно в зиндан. Иногда Семену приходила мысль размотать перевязки и измазать раны землей, чтобы получить заражение и умереть. Вот только это был бы побег. А он не мог сбежать. Для него этот зиндан был его полем боя. Иногда, в короткие минуты забытья, когда боль переходила некий порог и становилась уже не чем-то выкручивающим мышцы и взрывающим мозг, а просто фоном, постоянным фоном его существования, иногда в такие минуты Семен начинал видеть своего отца, прошедшего всю войну и написавшего на стенах Рейхстага «Здесь были кубанские казаки». Тогда же, распластавшись на глиняном полу афганской ямы и глядя через деревянную решетку на такие близкие звезды, летчик и коммунист Семен Титов поверил в Бога и тихим шёпотом произнес свою первую молитву. Он не просил у Бога ни свободы, ни смерти, ни мести своим мучителям. Он просил Всевышнего дать ему силы вынести это испытание и не предать. Не предать своего отца, деда, своих сыновей и свою жену. Семен знал, если он согласится на предложение, он уже никогда не сможет смотреть в глаза своим родным, ушедшим и живым.

А потом была ночь и взрывы, и крики афганцев. Взрывом с зиндана смело деревянную решетку и Семена присыпало комьями глины и песком. Но даже без решетки выбраться наверх по вертикальным стенам Семен не смог. Несколько часов он пытался осыпать землю и таким образом выбраться на поверхность. Но смог набить только холмик с пол метра высотой. Так на этом холмике его и сморил тяжелый сон.

А когда рассвело, Семен проснулся от русского мата, который слышался сверху. Одновременно плача и смеясь Семен начал кричать и вот на фоне голубого неба появилась лопоухая голова в песочной панаме с красной звездой.

Глава 3

Я пристегнут к не знакомой мне блондинке в подсобке бара, мне в живот смотрит пистолет. Скоро мой тридцать седьмой день рождения. Скучно.

– Итак, кто ты такой, Максим? – Тот мужик, который был повыше явно лидировал в их дуэте. – Я вижу, что ты слишком спокоен для случайного прохожего, так посторонний человек себя под дулом пистолета не ведет. Поэтому пожалуйста, из уважения к моему интеллекту, не говори, что ты просто случайно зашел выпить кофе с тортиком.

– С пирогом, у них тут чудесный пирог с вишней. Не сами готовят, шеф-повар приходит к двум, сейчас только Галя на хозяйстве, пирог они из пекарни получают. С кофе – уммм, просто изумительно, очень рекомендую, – говоря это я с откровенной ухмылкой смотрел на высокого в сером костюме, – вот видишь, я не говорю того, что ты просишь не говорить.

– Максим, я вижу, что ты не глупый человек, подумай, какой смысл тебе меня злить?

– Он и правда тут ни при чем, я его впервые вижу, он просто хотел со мной познакомиться, хотел ко мне за столик присесть, – моя соседка проговорила это даже не поднимая голову. – Давайте уже или застрелите его, или прогоните. И будем разговаривать.

– Оооо, Ирина Николаевна, а вот теперь я тем более уверен, что Максим тут совершенно при чем. Прям таки по макушку при чем. Я знаете ли, ваше дело та почитал, вы та еще, шпионка, Мата Хари, или как вас там ваш хозяин называет, я вот в ваших фамилиях запутался если честно. Но чтобы вы, интеллигентная барышня, так рекомендовали застрелить человека, ну право, грубо.

– Товарищи, – я быстро посмотрел на всех троих, – я бы рад с вами тут посидеть полялякать, да вот времени правда в обрез. Давайте, вы сэкономите себе трудочасы и мы разойдемся? А я со своей стороны обещаю рассказать друзьям, как чуть не обделался, попав в лапы к настоящим бандитам.

Я все еще был на сто процентов уверен, что это очередная глупая инициатива одного из моих друзей. Это явные актеры, ну максимум, нанятые для сценки полицейские. Будь они и вправду на службе, пристегнуть правую руку женщины и левую мужчины? При том, что мужчина наверняка более опасен? Ну нет, даже самый не опытный полицейский надел бы наручники наоборот. Спрашивать имя нанимателя, чтобы пообщаться с этим моим «другом» я не стал. Все равно им, актерам, оно не известно. У них наверняка есть руководитель, который и организовывает такие квесты.

Усмешка Ирины и злобный взгляд высокого мне очень не понравились. Но еще больше мне не понравилось то, что низкий мужик зашел ко мне за спину и положил руку мне на плечо. Стоящий человек может легко контролировать сидящего перед собой. А учитывая, что одна моя рука была пристегнута наручником к руке женщины, моя свобода действий стала очень ограниченной.

Правой рукой синий костюм залез ко мне во внутренние карманы пиджака, сначала в левый, пустой, потом в правый. Я ношу документы только в правом кармане, привычка осталась еще со студенческих времен, когда я ездил в общественном транспорте. Все карманники настроены на работу с правшами, ведь их больше. Поэтому они тренируются вытаскивать вещи из левых карманов, в которых большинству людей удобнее носить кошельки. Сегодня, кроме шелкового носового платка и старенького телефона BlackBerry у меня в карманах была лишь одна кредитная карта, Мастер Кард Сити Банка, Citigroup Black Chairman Card на имя Max Roman. Не удивляйтесь, что на карте не совсем мое имя написано. Это сделано по многим причинам. И это не только безопасность. По имени Макс Роман определить национальность человека практически невозможно. Да что там говорить, тут понять где имя где фамилия нельзя! Такое имя, плюс свободный английский, зачастую помогают мне быть своим практически в любой европейской стране, иногда это очень помогает.

Мужик передал кредитку и телефон высокому в сером костюме, тот внимательно рассмотрел телефон, понажимал на кнопки и на экран, разумеется не разбудив этим устройство, затем положил телефон в левый боковой карман пиджака, отчего тот еще больше провис и стал похож на мешок. Мужчина переключил внимание на кредитку, покрутил между пальцами, зачем-то несколько раз перевернул и поскреб по выпуклым буквам имени ногтем.

– Сити банк? У нас он только в Фестивальном микрорайоне, даже банкоматов их пара-тройка всего по городу. Ты москвич, Максим? По фамилии – цыган, но лицо слишком уж светлое. Что за фамилия такая, Роман? Ты не Романович? Смешно было бы. Кто ты, Макс Роман?

– Ты же понимаешь, что на такой общий вопрос я дам тебе, если конечно захочу, очень общий ответ, типа «человек», «мужчина», «россиянин»? – Я спокойно смотрел ему в глаза и самую малость улыбался. Я видел, что он прям таки начинает закипать от злости и еле сдерживает себя. Странно, чего бы ему так близко к сердцу принимать свою роль?

– Я еще раз повторю свой вопрос, последний раз повторю. Максим, очень прошу ответить честно. Не для тебя, для себя прошу. Видишь, как я откровенен? Тебе от ответа ничего не будет. А меня ты тем самым избавишь от необходимости бить тебя. Руками я тебя бить не стану, это только в фильмах можно ударить без риска свою же руку повредить. А вот ключицу тебе сломать пистолетом я могу и прям таки уже готов. Пожалуйста, избавь меня от этого, я правда не садист и не хочу тебя бить. Но если ты меня вынудишь, я это сделаю. Итак, Максим, скажи, ты казак?

Сказать, что я опешил – ничего не сказать. Казак? Его интересует казак ли я? Что за бред и абсурд. Кто, чей воспаленный мозг писал им сценарий?

– Вопрос не имеющий однозначного ответа. Я родился в Краснодаре, мои предки жили на Кубани уже лет двести назад. С большой долей вероятности кто-то из них был казаком. А в чем интерес? Вы только казаков к женщинам пристегиваете, или наоборот, если я казак – вы извинитесь и дадите мне мой пирог доесть?

– Ну все!

С этими словами высокий кивнул мужику в темно синем костюме, стоящему у меня за спиной. С моего плеча убрали руку, я инстинктивно повел голову вправо и наверх, чтобы увидеть того, кто стоял за мной, но в этот момент мне на голову резко натянули прозрачный полиэтиленовый пакет. Как и откуда его достали так быстро я не понял, да и думать об этом смысла не было. Я лишь инстинктивно набрал побольше воздуха в грудь и при этом с максимально большого размаха ударил правым локтем в пах стоящего за мною. Вернее сказать, ударил я пустоту, лишь слегка задев его правое бедро. Пакет плотно прижали к моей шее, я инстинктивно еще раз вдохнул и полиэтилен плотно прилип к моим губам, надулся пузырем, только вот надулся внутрь меня.

Если вам надевают на голову пакет люди с пистолетами, при этом вы находитесь в подсобке ресторана, где наверняка много ножей, то с большой долей вероятности вас не хотят убить. Скорее всего вас просто пытают. Вот только я не мазохист, и не то, что удовольствия от физической боли не получаю, я еще и очень злюсь на тех, кто мне эту боль причиняет. Злость очень плохой советчик в бизнесе, в любой интеллектуальной деятельности. Но в то же время она – отличный помощник в физической схватке. И в этот момент я никак не сдерживал свою злость! Что есть силы я ударил правым кулаком вверх и назад, рассчитывая, что именно там, над моей головой, находится голова душившего меня мужика. И по тому, что чвакающий звук я услышал даже в пакете, плюс по ощущению сминаемой плоти под кулаком, я понял, что достиг цели. Давление мне на плечи чуть ослабло, и на реверсе, опуская руки из-за головы, я схватил пакет и сдернул его.

– Сссука, губу разбил, Сереж, можно я ему ухо отрежу? – Мужик в темно синем костюме прям таки выпрыгнул у меня из-за спины и выхватил из кармана складной нож.

Вопрос низкого окончательно подтвердил мою догадку о руководящей роли высокого в этом тандеме. Понятно, значит разговаривать нужно с ним.

– Нет, я сам его сейчас зарежу, – сказал высокий в сером.

– Не надо никого резать, он правда не наш, – тихо проговорила женщина. – По крайней мере не надо никого резать пока он ко мне пристегнут, – при этом она приподняла свою правую руку, как бы напоминая всем, что все еще пристегнута наручниками к потенциальному трупу.

В этот момент из коридора, со стороны бара, раздался грохот падения чего-то большого и стеклянного.

– Ты официантку успокоил? – Злобно глянул на напарника Сергей.

– Я ее придушил и к стеллажам скотчем примотал, там у них скотч был…

– Придушил… Проверь! – Мужчина в сером все еще держал в руках пистолет и сейчас почесывал дулом правую скулу. – И заодно выключи музыку и найди табличку «закрыто», не хватало, чтобы еще кто-то пивом похмелиться приперся. Бегом!

Низкий выбежал в дверь и прикрыл ее за собой. Серый костюм переложил пистолет в левую руку, поддернул брюки и наклонил корпус ко мне так, что его глаза смотрели на меня близко-близко и меня прям таки обдало несвежим дыханием курящего человека, который очень долго жевал мятную жвачку. Как бы в задумчивости он поднял правую руку и медленно почесал свой затылок. Я не люблю курящих людей, вернее, я их не понимаю. Как можно добровольно травить себя, да еще и таким вонючим способом? Из-за неприятного запаха я невольно отвел лицо вниз и в сторону и пропустил момент удара. А он был хорош. Открытой ладонью, чуть сложенной лодочкой, ровно по центру уха. От такого удара вполне можно было и оглохнуть, хорошо, что высокий ударил явно не в полную силу, хотя и очень близко к тому. Моя голова дернулась, почти прикоснувшись к правому плечу. В ухе моментально раздался оглушительный звон. Острая боль пронзила голову. Это элементарная физика. При ударе ладонью создается колоссальное давление, которое легко может надорвать барабанную перепонку. Это может привести к крайне плачевным и серьезным последствиям, вплоть до потери слуха. Эту скверную мысль я обдумал за долю секунды, как только отошел от шока. А за следующие две секунды я понял еще две, крайне важные и очень неприятные для меня вещи.

Во-первых, вся эта ситуация – никакая не игра, шутка, розыгрыш или постановка от моих друзей. Не тот у меня статус в моем окружении и не такие у меня знакомые, что могут позволить исполнителям так меня ударить. Это был хоть и профессиональный, приносящий сильный дискомфорт и не оставляющий никаких видимых подтверждений, но еще и очень рискованный удар. Приложи серый чуть больше усилий, отведи руку в замахе на десяток сантиметров дальше и ударь он чуть резче – моя барабанная перепонка лопнула бы под напором врывающегося в ухо воздуха. Актер никогда бы не стал так бить, он бы продолжал пугать меня пистолетом, или разыграл бы избиение блондинки. Но рисковать моим здоровьем ни один актер бы не стал. А значит эти двое и блондинка – не актеры.

Во-вторых, я понял, что оба моих визави, и высокий серый, и низкий синий костюмы – однозначно полицейские. Это у них там, на западе, полицейский, даже самый коррумпированный, замрет, замешкается перед ударом невиновного человека. Это у них в крови, «служить и защищать». Про этот инстинкт бить только для самообороны в их полицейских мне как-то рассказал мой знакомый американский ресторатор, который набирал себе в клубы охранников исключительно из бывших или работающих полицейских. У нас наоборот. Часто в полицию идут самые угнетенные и отверженные парни. Я ни в коем случае не говорю, что все полицейские подвергались в детстве унижениям. Слава Богу большинство полицейских реально хотят защищать закон и справедливость. Но все же. Готовность первым напасть на противника в качестве защиты – это то, что есть почти во всех наших служителях порядка. Это не они плохие, это способ выжить. Нападение лучшая защита. Это в милицейских ВУЗах и школах с первых дней курсанты понимают. Ну а отсюда и до нападения просто как нападения не так далеко. А если на почву юношеских комплексов это ложится, плюс обучение, дающее ощущение «умения», да еще и власть от «корочек» в кармане… Вот и получаем коктейль садистов-нарциссов с комплексом неполноценности в форме. Еще раз, не все полицейские таковы, но в этой профессии таких людей просто больше чем, например, среди врачей, или пожарных, или даже военных.

Судя по лицу высокого, по тому как он прямо-таки искал глазами на моем лице боль, он пошел в полицию именно за такими вот победами над скованными соперниками. Тут же встали на свои места и дешевые рубашки, и стоптанные ботинки, и копеечные кварцевые Orient на руках. Злобные и не умные люди, застрявшие на позициях бегунков в подчинении более мудрых или удачливых коллег. Теперь на то, что у них в левом внутреннем кармане пиджаков лежат ксивы Министерства Внутренних Дел, причем обязательно в «дорогой» обложке из кожзама – я готов был поставить тысячу долларов против десятки.

Итак, ситуация за три секунды сменилась с благостно скучной на серьезно угрожающую. Понятно, что мужики взяли меня исключительно из-за моего разговора с блондинкой. По всей видимости она должна была с кем-то встретиться в кафе, и они следили за нею для того, чтобы выяснить с кем. Ну а я, со своим желанием послушать хорошую музыку и выпить чашку кофе, нечаянно вошел в их игру. Ее они назвали по имени, даже упомянули наличие «ее дела», которое они изучили. А вот кто такой я – их интересует уже в перспективе связи меня и блондинки. Имя с кредитки им ничего не даст, телефон они даже всем своим ИТ отделом не разблокируют. Человек я не медийный, увидеть меня на экране или в журнале они не могли. Мои немногочисленные интервью и фото можно найти только в специализированных бизнес изданиях, так что узнать меня в лицо они никак не могут. И значит я для них – просто материал, с которым нужно работать, причем судя по поведению, рамками закона в работе они себя ограничивать не собираются. Это скверно. Очень скверно. За жизнь я не переживал, мы, все-таки, не в салуне на диком западе и они не откровенные бандиты. Но вот очень реальная перспектива быть избитым настойчиво замаячила у меня перед глазами.

Итак, Краснодар, подсобка кафе на улице Красной, я по-прежнему пристегнут наручниками к не знакомой мне женщине. Вот только мне уже совершенно не скучно.

Глава 4

Возвращение Семена Титова в СССР заняло почти неделю. Освободили его солдаты десантно-штурмовой маневренной группы, заброшенные в район на вертолете. Десантники совершенно случайно были обнаружены моджахедами и втянуты в боестолкновение, в результате которого и был освобожден Семен. Вызывать вертушку для вывоза найденного летчика командир группы посчитал риском для боевой задачи и Семен еще четыре дня перемещался по горам вместе с отрядом спецназа. Несмотря на чудовищное истощение и раны, он не был обузой и даже участвовал в охранении.

А потом был возврат на точку высадки и темно-серый, матовый Ми-8МТ двадцать третьего отдельного пограничного авиационного полка, забрал группу и доставил их на базу в район Душанбе.

Дальше были месяцы сначала в госпитале Среднеазиатского пограничного округа в Душанбе, несколько операций на левой руке, а потом была Москва, госпиталь Бурденко. Снова операции и в итоге ампутация левой руки по локоть. И в Душанбе, и в госпитальной палате в Москве практически каждый день с Семеном беседовали военные следователи, выясняя почти поминутный ход событий последних месяцев жизни Семена. Вылет, плен, освобождение. Особенно их интересовали беседы с натовскими специалистами. От Семена требовали дословного воспроизведения каждого разговора. Разные следователи задавали разные вопросы, смысл которых сводился к одному: Семену не верили. Не верили, что человек может пройти через такие физические испытания и не сломаться. Не верили, что Семен не предал. Ему показывали сотни фотоснимков с требованием узнать на них контакты. Рассказывали, как строго относится закон к предателям, но как он мягок к искренне раскаявшимся оступившимся солдатам. Злобные следователи, тыкавшие Семену в грудь пальцем и открыто называвшие его предателем, сменялись мягкими добродушными контрразведчиками, с мудрыми добрыми глазами, которые тихо и как-то отстраненно говорили, что понимают Семена и сами тоже бы не выдержали пыток. Спустя две недели такого лечения Семен все так же твердо говорил о том, что он всегда был и остается верен присяге. И если в контрразведке служат люди, способные на предательство, то в ВВС таких людей нет. На исходе второй недели полковнику Титову показалось, что ему поверили. Умом он хорошо понимал, что побывавший в плену должен пройти проверку и искренне старался помочь своим товарищам, отвечая на все вопросы предельно подробно и откровенно.

На третьей неделе пребывания в Москве, спустя почти четыре месяца после того вылета, Семен наконец встретился с женой и сыновьями. Это тоже было для него сигналом, что проверка пройдена и он возвращается, насколько это возможно, к службе.

Титов смирился с тем, что ему уже не быть командиром действующей боевой машины, уже не будет командировок в горячие точки, он не будет со штурвалом в руках защищать интересы Родины в чужом небе. Но уйти на пенсию, отойти от дел и заняться огородом Семен не мог. Несколько дней, еще в госпитале, Семен обсуждал с женой Клавдией их дальнейшую судьбу. Семен ожидал предложений от командования о работе в Москве, в Министерстве Обороны. На том, что такое предложение обязательно будет и его непременно нужно принять настаивала жена. А вот сам Семен хотел уйти в преподавание. Он хотел вернуться в родной Краснодар и получить кафедру в Краснодарском высшем военном авиационном училище. Но случилось все иначе.

В конце декабря 1986 полковник Титов был комиссован из рядов Вооруженных Сил СССР. А перед увольнением у Семена было несколько встреч с людьми в серых невзрачных костюмах, которые очень доходчиво объяснили ему, что после плена его на пушечный выстрел к секретным материалам не подпустят. А служба офицером без допуска, тем более в авиации, не возможна. Поэтому либо Семен благодарно и, главное, молча принимает отставку, либо им продолжает заниматься Главное Разведывательное Управление и его выводят на показательный процесс, обвинив в нарушении присяги.

Так в неполные сорок лет Семен Титов стал инвалидом и отставником.

В начале 87го года семья Титовых вернулась в Краснодар. За копейки сняли у бывших знакомых саманную времянку. Устроили детей, Гришу и Ивана, в школу. Клавдия пошла в эту же школу учителем русского языка и литературы. Семен попытался устроиться на работу преподавателем. Сначала в родное летное училище, потом, после отказа, он пробовал попасть на военную кафедру Кубанского Государственного Университета, Политеха, Аграрного. Но везде ему сначала с радостью назначали встречу с ректором, ведь он был героем, целым полковников! А вот через несколько дней ему возвращали документы и, смущенно отводя глаза, говорили о том, что «второй отдел» не рекомендует брать на работу преподавателем полковника Титова.

Несколько месяцев, вплоть до лета 1987 года, Семен пробовал устроиться на работу. Сначала в ВУЗы, потом в школы, учителем ОБЖ. И везде был один ответ, отказ.

В июле 87го Григорий Титов, впервые за свои тринадцать лет, увидел отца пьяным. Семена не сломали ни моджахеды, ни западные спецы. Его сломали наши контрразведчики. Семен начал выпивать. Сначала тихо дома, на маленькой кухоньке сидя за покрытым вышитой скатертью столом. Потом все чаще он стал уходить из дома утром и возвращаться уже под вечер, пьяным и грязным, как будто весь день пил где-то под забором. Клавдия пробовала разговаривать с мужем. Дети, и подросток Гриша и девятилетний Иван, просили отца остановиться. Но Семен только смотрел на них влажными от слез глазами и ничего не говоря снова уходил из дома. Так продолжалось несколько месяцев, вплоть до ноября. Пенсии Семена и зарплаты Клавдии едва хватало на еду и оплату времянки. И Гриша, и Иван, всегда учившиеся на отлично, скатились до троек.

Но все изменилось на ноябрьские праздники. В тот год 7 ноября пришлось на субботу, поэтому страна отдыхала целых два дня, 7го и 8го ноября. Как всегда, всю субботу Семен провел неизвестно где, вернулся домой пьяным и сразу же завалился спать. В воскресенье он проснулся поздно, семья уже позавтракала и Клавдия с сыновьями, как всегда по воскресеньям, занималась генеральной уборкой дома. Семен чуть умылся под умывальником во дворе и, ни с кем не разговаривая, ушел. Но вернулся он неожиданно рано, часа через четыре, причем вернулся не один. С ним пришел какой-то пожилой, но крепкий мужик. Вернее, даже не с ним пришел, а притащил на своем плече уже изрядно выпившего Семена. Мужик, на вид лет шестидесяти пяти, представился Клавдии Захаром Ивановичем, знакомым отца Семена. Он бережно уложил пьяного на диван и собирался было уже уйти, но как-то странно оглядел скромную времянку, в которой ютилась семья Титовых, взглянул на Клавдию и попросил чаю. О чем Клавдия и Захар Иванович разговаривали следующие три часа Гриша и Иван не слышали, их мать отправила играть во двор. Но после этого жизнь Титовых круто поменялась.

Захар Иванович оказался не просто старым товарищем отца Семена, но и действующим участником казачьего движения, которое несмотря на все гонения коммунистической власти все еще сохранилось на Кубани. И он был не просто рядовым казаком, я кем-то чуть ли не помощником руководителя всего казачества Краснодарского края.

С этого дня Захар Иванович стал частым гостем в доме Титовых. Приходил и один, и с друзьями. Подолгу сидели с Семеном и Клавдией на кухне, пили ароматный чай с мятой и о чем-то негромко разговаривали.

Семен, совершенно прекратил пить. По рекомендации Захара Ивановича Семен начал работать в Кубанском Казачьем хоре, кстати сказать этот хор – единственный в России творческий коллектив, имеющий непрерывную историю аж с XIX века, он был организован в 1811 году. Так вот, сначала Семен работал охранником, а в 1991, когда при хоре открылась школа-интернат для одаренных детей, Семен стал в ней работать сторожем. Семья переехала в отдельную двухкомнатную квартирку в трехэтажном доме довоенной постройки в районе улицы Володарского, на Покровке. Клавдия перешла в тридцатую школу, ту, что под Северным мостом. Тем самым мостом, который за пятнадцать лет до этого лично выбил для Краснодара у Леонида Ильича Брежнева его друг, тогдашний 1-й секретарь Краснодарского крайкома КПСС Сергей Федорович Медунов.

Семен всегда любил петь и имел красивый драматический баритон. Много раз артисты хора, случайно подслушав, как Семен напевает себе под нос песни из их репертуара, предлагали ему попробовать себя на сцене, но он все время отказывался, ссылаясь на свое увечье, мол, куда ему однорукому на сцену.

За эти годы Семен очень сдружился с Захаром Ивановичем и его друзьями-казаками. Стал регулярно бывать на их сборах, которые проводили, разумеется под присмотром и с участием представителей горкома партии.

Постепенно идеями казачества прониклись и оба сына, Гриша и Иван. По началу для них это была забава, им было интересно поиграть с шашками, покататься на лошадях (у казаков был конезавод в станице под Краснодаром), послушать истории про подвиги казаков на войне. А потом, как-то незаметно для них самих, идеи защиты своих близких, своего края, своей страны – стали идеями парней. Не было никаких церемоний или инициаций, не было рюмки водки с шашки, не было присяги у знамени или каких-то клятв в верности на иконе. Просто с какого-то момента Гриша и Иван уже сами себя считали казаками. И их иначе, как казаками, никто уже не воспринимал.

Глава 5

Краснодар, подсобка кафе на улице Красной, я по-прежнему пристегнут наручниками к не знакомой мне женщине. И мне совершенно не скучно.