скачать книгу бесплатно
«Да разве отвяжешься так просто от этого несносного человека», – пронеслась у старосты неспокойная мысль.
– А от кого же это ты хорониться собрался? Новая власть – она крепкая, всех нас защитит. Или, может, еще какие враги против нее нашлись? Так ты скажи, и мы, может, начнем блиндажи строить, как на фронте в германскую войну, – не унимался Якуш.
– Ты же у нас все знаешь, так зачем спрашиваешь? В Высоком строят, в Новоселках строят, и я строить буду… Но-о, давай шевелись, – понукая лошадь, закончил неприятный разговор Наум.
В тот же день можно было видеть на огороде с лопатами Якуша с Васильком, пошла молва по хатам: мол, Наум дал команду от каких-то врагов схроны копать, мало ли что дальше будет, время неспокойное. Такая весть обрастала размышлениями и догадками: а от кого можно схорониться в том блиндаже, лучше уж в лес податься и там будан сооружать. Видно, плохи дела у немцев, полицаи тоже здесь день побегали и дали деру в Новоселки. Затревожилась Калиновка, таяла у них надежда, что в своих хатах можно такое лихолетье пережить. А пролетевший низко над Калиновкой немецкий аэроплан принес еще больше страхов и разговоров: он же может и бомбу кинуть.
Видела тот аэроплан и баба Вера. Она ругала свою дочку за бестолковость, хотя та никак не могла понять, в чем провинилась, а услышав странный звук, замолкла: над Калиновкой летел самолет. Баба Вера подняла свой кий, словно грозя ему небесными карами:
– Вот и антихрист прилетел, знак нам принес.
Она присела на колоду, опустив свой кий, и принялась вычерчивать им замысловатые фигуры на земле. Получалось, не зря Наум блиндаж строит.
Якуш с Васильком целую неделю копались с блиндажом; приступили они к работе с охотой, а потом подустали, и желание начало улетучиваться. Но не такой был человек Якуш, чтобы дело на полдороге бросать, цыкнул на Василька, Дашу привлек в помощь – и завершили они укрытие.
– А ничего схрон получился, вот только вход закрыть надо да сумку с едой приготовить и здесь к потолку подвязать – пусть будет на всякий случай.
5
Известие от Наума, что в лесу бродят военные, встревожило Панаса не на шутку. Он понимал, что у них здесь сил мало и рисковать не стоит; быстро собрались полицаи, и только солнце повисло над лесом, как две телеги выехали в сторону Новоселок.
Почти на полпути полицай, которому приказано было наблюдать за дорогой, заметил человека, который шел по обочине и, похоже, с оружием. Панас приказал остановиться. Человек, видно, заметил обоз и сразу метнулся к лесу.
– Давай, лови его, стреляй, – раздавались голоса соскакивающих с телег полицаев.
Несколько из них кинулись вдогонку в сторону леса, затрещали выстрелы. У Панаса, бывавшего в разных передрягах, внезапно пронеслась мысль, а нет ли там засады, и он закричал во весь голос:
– Стой! Назад!
Подняли крик и остальные. Возбужденные перестрелкой полицаи медленно возвращались к телегам, их подстегнул голос начальника:
– А если он заманивает вас в засаду?
Такой поворот дела был ни к чему, и, понукая лошадей, они в молчании двинулись дальше.
Ваня радостный, закинув винтовку за плечо, отмерял шаги по обочине дороги, рисуя радужные картины встречи с Марийкой и предвкушая хороший ужин. Его слух уловил посторонний шум и человеческие голоса, он метнулся с дороги и побежал что было сил. Мешала винтовка, он снял ее с плеча и, пригнувшись, запетлял между деревьями, потом, зацепившись ногой, упал. Позади раздались выстрелы, дальше полз ужом.
Пришел в себя, когда был уже почти у перехода через болотину, протянувшуюся вдоль их лагеря, присел на землю у сосны и начал прислушиваться. Вокруг было тихо, и тут он вспомнил о Грише. Сразу ушел страх, который гнал его по лесу от выстрелов и преследователей, один за одним возникали образы Лукина, Петьки Чижа, Устименко с их немыми вопросами: «Как же так? Как ты мог оставить своего товарища? А мы надеялись». Ваня подхватился и кинулся в сторону дороги; у самых окопов он негромко позвал Гришу, вглядываясь в темноту, заметил шевеление, позвал еще раз и услышал еле слышное ответное слово: «Я». Обрадованный, он вмиг оказался возле блиндажа и жал руку Грише, как родному брату после длительной разлуки.
Гриша заметил приближающийся обоз раньше своего командира, видел спрыгивающих с телег вооруженных людей и уже хотел стрелять, как в этот момент Ваня метнулся с обочины и исчез в лесу. Тут он осознал свое незавидное положение, крики и выстрелы заставили его спуститься в блиндаж, и он приготовился отстреливаться. Находясь в ожидании, Гриша весь окаменел и ничего не слышал, в ушах стоял звон.
В себя пришел от тишины, медленно выбрался из блиндажа, осмотрелся: вокруг царила ночь со своими тайнами и страхами. «Буду здесь до утра, пока не придет смена», – с таким намерением он вернулся в блиндаж и, свернувшись, прилег на ветки, которые они приготовили днем. Волнами его окутывали невеселые думы, хотелось в лагерь, а лучше домой. Всплывала тревожная мысль: «Как там Ваня? Где он?» В один такой момент ему показалось, будто его кто-то завет. Зов повторился, и через несколько мгновений они с радостью пожимали друг другу руки.
Ваня утром доложил о случившемся на дороге Лукину, утаив, что он шел в Калиновку. В его устах это звучало так, что он хотел проверить окопы, отрытые немцами, которые находились за поворотом дороги, а дальше его доклад соответствовал объяснениям Гриши. Одно было ясно Лукину: полицаев что-то насторожило, и они заспешили вернуться в Новоселки. Намеченный план нападения на Калиновку срывался, но пост наблюдения он решил не снимать и продолжить подготовку новобранцев.
Надо было думать, что предпринять дальше, об этом и шел вечером разговор в командирской землянке. Внезапного нападения в Новоселках не получится, полицаи встревожены и будут начеку, но и слабость свою они показывать не станут, а если в Калиновке появятся, то с другой силой. Федор настаивал на своем: идти в Лотошино, как только вернется Устименко, и усилить наблюдение за дорогой. Поддержал его и Грушевский.
Невесел был командир полка: из большого плана получалась несерьезная вылазка по запугиванию «бобиков».
6
В самом дальнем углу лагеря военных, на возвышенности, почти у самого болота, более десятка мужчин, среди которых виднелись женские и подростковые фигуры, рыли траншею и сооружали блиндаж. Руководил работами Грушевский. Новобранцы, а с ними Алеся, Змитрок и Фрося осваивали нелегкое военное дело. Вначале, после краткого объяснения устройства нехитрых, но очень важных и нужных элементов обороны – окопа и траншеи, работа закипела с энтузиазмом; никто не хотел отставать от других, а Змитрок старался из всех сил вырваться вперед и первым отрыть намеченный окоп, да разве угонишься за взрослыми молодыми парнями – они даже пиджаки поснимали и знай себе лопатами орудуют, словно дубинками играются. А тут, как назло, корни деревьев стали попадаться, дело замедлилось, а следом пришли разочарование и усталость, да и мысли возникали странные: зачем копать зря, все равно потом закапывать придется. Только комиссар уже почти по пояс вырыл яму, и складно у него все получается, и земля назад не сыплется, а укладывает он ее перед собой, бруствер делает.
Наконец прозвучала его короткая команда: перекур. Все поднимались из ям, осматривая свои и соседские старания. Получалось не очень, а Грушевский, молча двигаясь вдоль намеченной линии, остановился возле Алесиной ямы и грустью подумал, что совсем это не женское дело – копать траншею, да и не детское. А как быть? Если придется принимать бой, кто их пожалеет? Пуля – она не разбирается, женщина ты, мужчина или дитя, а тут все же какая ни есть, а защита. Поэтому придется освоить это безрадостное дело – умение защищаться.
В это время Алеся стояла возле сына и о чем-то с ним разговаривала, а увидев стоявшего около ее ямы комиссара, быстро направилась к нему.
– Что-то не так, товарищ комиссар? – растерянно спросила она.
Грушевский поднял голову, и их взгляды, словно огненные стрелы, встретились на миг, сверкнув яркой вспышкой, от которой у обоих кольнуло в сердце, и по их телам пробежала мелкая незаметная дрожь. «Что это?» – была первая мысль Алеси. «Где я ее встречал?» – возник неожиданно вопрос у Романа. Оба они, обескураженные, так и стояли несколько мгновений.
– Да все так, товарищ начальник санчасти, все так… А вам еще, может, придется и раненых укрывать и для них окоп готовить. Такая вот она, война, – отвечал несколько чужим голосом комиссар.
Алеся покраснела и тут же возбужденно стала объяснять, что не боится никакой работы, она к ней привычна, а вот для сына такая задача еще не по силам, хотя он изо всех сил и старается выполнить ее. А потом, уже опустив голову, произнесла:
– Вы, товарищ комиссар, если можете, сократите для него размер окопа, – и покраснела.
Грушевскому стало жаль эту еще молодую женщину, на которую свалилась такая непомерная тяжесть, и ему вдруг пришла шальная мысль подойти к ней прижать ее голову к груди и пожалеть ее. Он уже намеревался сделать шаг, как раздался голос Змитрока:
– Товарищ комиссар, вы не слушайте маму, я справлюсь. Я же понимаю, без окопа воевать нельзя, будешь мишенью для супостата, как дед Степан говорил, – отчего Алеся и Грушевский улыбнулись.
– Как же, Змитрок, не слушаться начальника санчасти? По всем вопросам здоровья в полку она главная, и для Лукина она в таких вопросах командир. Она права, одиночный окоп можно сделать и поменьше, в маленький окоп снаряд редко попадает, поэтому для одиночных окопов мы размеры сократим. Такими будут твой и санитарки Фроси, которая выделяется в помощь санчасти, так что идем начертим другие линии.
К концу третьего дня уже вырисовывалась линия окопов, но не такой легкой казалась лопата, как в первый день, не так быстро удавалось выскочить из изрядно надоевшей ямы, хотя земля пошла больше песчаная и, главное, без корней.
Отношение к дальнейшему продолжению работ высказал один из новобранцев:
– Надоело заниматься пустяшным делом.
Грушевский чувствовал такое настроение подчиненных; к обеду он завершил обустройство окопа, у которого приказал вечером всем собраться. Недоверчиво восприняли такое приказание обучаемые, к комиссару вновь прибывшие и гражданская половина полка относились с некоторой опаской: молодость, умение на равных разговаривать с Лукиным, высказаться по любому вопросу выделяли его среди военных, невольно создавая у людей впечатление, что он, дескать, шибко грамотный.
Окоп у Грушевского получился почти во весь его рост, дно было устлано лапником, по стенкам были вырыты неглубокие ниши и выемки, со стороны бруствера сделаны две ступеньки. Собравшиеся с удивлением смотрели на комиссара, который четким голосом объяснял предназначение каждой сделанной детали. Алеся, стоя рядом с сыном и слушая Грушевского, вдруг подумала: «Как он все устроил, словно хозяйка у своей печи», – а тот, словно уловив ее мысли, говорил:
– Окоп для солдата – это как для хозяйки родная печь и хата, она всегда знает, где и что лежит и быстро все находит.
Заканчивая, он повернулся, мигом встал на одну, потом на другую ступеньку и оказался за бруствером окопа, чем вызвал всеобщее восхищение.
– Завершать строительство блиндажа и обустройство окопов будем после стрельб из винтовки. Каждый получит по три патрона, вон там, у того деревца, выставим мишень, и ее надо будет поразить. Это как экзамен в школе: там проверяют, как ты усвоил науку, а здесь, в полку, нужно определить, готов ли ты быть настоящим солдатом, Родину защищать. А сейчас собираем весь инструмент и направляемся в лагерь.
Ободрились люди, появились улыбки, и пошло обсуждение преподанного им урока.
– Мама, я доделаю свой окоп, он будет еще лучше, чем у комиссара.
Улыбнулась Алеся, на нее навалилась необъяснимая грусть, а шла она от этого военного, которого они со Степаном еле живого тащили от хатки Варвары в можжевельник.
Стрельбы шли радостнее. Первым стрелял Грушевский, все три пули кучно пронзили деревянный щит. Перед этим он, лежа с каждым на бруствере, объяснял, казалось бы, совсем нехитрую премудрость: как держать винтовку, как прицелиться, как нажать на спусковой крючок, – да не тут-то было, мало у кого получалось попасть в тот заветный щит.
Змитрок стрелял прицельнее мамы и тетки Фроси и был безмерно счастлив; он даже кучнее положил пули на деревянном щите, чем некоторые новобранцы. Хуже всех стрельба получилась у Алеси. Лежа на бруствере и почти касаясь ее волос, Грушевский, горячась, старался что-то объяснить ей, только пули почему-то летели мимо щита, а когда одна сшибла щит, больше всех возрадовался этому комиссар полка.
7
Ближе к вечеру в лагере началась суета, пошел слух, что почти весь полк уходит бить полицаев, к месту оказалась закончившаяся военная подготовка новобранцев. На задание уходили Лукин, Грушевский, Федор и все Ванино отделение – сила получалась внушительная. Устименко поручалось организовать наблюдение за полицаями в Новоселках и усилить охрану лагеря. С восходом солнца они покинули лагерь, намереваясь к вечеру быть у Лотошино и напасть на полицаев.
Замерла жизнь в землянках, каждому нашлось дело. Змитрок вместе с Митькой, сыном Фроси, пас корову и коня – так велел Степан. Им хотелось с винтовками быть в засаде или в крайнем случае в охране лагеря, а получилось совсем невесело: заделались пастухами. Сказать по правде, Змитрок тоже вынашивал тайную мысль винтовку Митьке не выдавать – пацан еще. Матери и Фросе – тем винтовки дали, а они все оборудуют свою больницу, кому она нужна? С таким настроением он с новым другом подвел корову к кустам, где трава было посочнее, и привязал к небольшой ольхе; стреноженный конь был тоже рядом.
Оставаться здесь весь день друзья не собирались. Солнце уже грело вовсю, они присели в тенечке, как вдруг послышался странный звук, похожий на рокот мотора аэроплана. Звук приближался со стороны Калиновки – в их сторону летел самолет. Змитрок хотел вскочить и закричать: «Бомбовоз!» – но в памяти возникло вспыхнувшее сено и пулями побитый его пиджачок, когда они с дедом Степаном на болоте складывали стожок, и он, вжав голову в плечи, лег под кустом, а рядом шустренько примостился Митька. Самолет летел низко, конь запрыгнул в куст и там запутался, корова тоже металась вокруг ольхи, пытаясь бежать невесть куда. Бомбовоз, сделав полукруг, стал удаляться в сторону Новоселок, рокот его затихал в небесной дали.
К счастью для Змитрока, вожжи выдержали метания коровы, и она, обеспокоенная, тяжело дыша и мотая головой, стояла под кустом рябины; конь, увидев хозяина, тоже успокоился и стал щипать траву.
– Ух ты, вот это да! – вслух произнес пастух. – И что ему здесь надо было? А может, хотел бомбы сбросить? – С этой мыслью Змитрок с другом засобирались к бабе Арине.
Бабу Арину с детьми он нашел в землянке у матери. Та сразу же накинулась на него:
– Ты где это бегаешь? Мало тебя тогда бомбовоз напугал, чуть не убил тем летом. Увидит тебя – и бросит бомбу! Ой, Божечка ты мой, что же это такое делается?! – запричитала она в голос.
– Мама, мама, дай мне винтовку, я пульну в него, я же прицельно стреляю. Дай быстрее, а то он улетит! – закричал Змитрок, не обращая внимания на слова бабы Арины и направляясь к винтовкам, что стояли в углу землянки.
Тут уже к сыну кинулась Алеся, преграждая ему путь.
– Не дам, сын, он же развернется и побомбит нас всех. Ты что вздумал?
– Ой, мой же ты внучек, что ты такое удумал, остановись! Дед Степан и тот зря не стреляет, – помогала невестке успокоить сына Арина.
Змитрок отступил к выходу, выглянул за дверь и прокричал:
– Он улетел, так что можно выходить из землянки.
Ему хотелось быстрее поделиться такой важной новостью и рассказать, как он хотел стрельнуть из винтовки, да мама не разрешила взять, а вдогон ему неслись уже примирительные слова бабы Арины:
– А корова привязана?..
Затих звук ее голоса в кустах и деревьях. Напуганные криками, притихшие дети, словно цыплята, сидели возле молчавшей Фроси на полатях, но тут же выпорхнули вслед за выскочившим из землянки Змитроком.
Много разговоров вызвал в лагере пролет самолета. Военному человеку было ясно: немцы ведут разведку и для этого привлекли авиацию – значит, затевают серьезное дело.
Нервничал Устименко. Засада на дороге ничего не давала, о том, что делается в Новоселках и в Высоком, сведений никаких не было. «Иван Захарович дельное дело предлагал: надо объединять силы, вести разведку, в каждой деревне иметь своих людей, осваивать минное дело, а так – зарылись, как кроты, в землянки и ничего не видим». Только от таких дум становилось еще тоскливей. Думы эти нагнал на него пролет самолета над лагерем: получалось, немцы догадываются, где находится полк.
8
По своим предположениям и приметам Федор понимал, что они подходят к Лотошино. Их окружал молодой сосновый лес, в котором встречались кусты можжевельника и мелколесье, корни сосен причудливо переплетались, обнажившись от вешних вод и проливных дождей. Вдоль дороги тянулся невысокий песчаный взгорок, а по другую сторону в просветах деревьев виднелось зеленое поле, которому, казалось, нет конца и края. Дохнуло ветерком, Федор остановился – он уловил запах дыма. Лукин вопросительно взглянул на его и тоже стал принюхиваться.
– Кажется, дымом пахнет.
Его слова подтвердили и остальные. Такая незначительная деталь, как запах дыма, изменила настроение людей. Они двинулись дальше, запах усиливался. Федор предложил пройти чуть правее, там за поворотом уже будет видна деревня. Песчаный взгорок делал завиток в сторону леса, и отряду пришлось спуститься в низину, где среди сосен росли молодые осинки и березки. Поднявшись снова вверх, вышли почти к самой дороге. Отсюда был виден край улицы, которая утопала в зелени.
– Надо бы подойти ближе к деревне, – останавливаясь, произнес негромко Грушевский. Лукин кивком головы согласился с ним.
– Я схожу туда и проведу разведку, мне здесь все знакомо, – прозвучал голос Федора.
Возникла небольшая перебранка, кому идти в разведку. Лукин направил троих: Федора, Грушевского и Ваню, а остальным объявил привал. Сам вышел на опушку леса, осматривая местность. И тут ему неожиданно пришла мысль: «А это место идеально для засады». Не успел он обдумать, как устроить засаду, как увидел приближающихся встревоженных разведчиков.
– В деревне немцы, – выдохнув, почти одновременно произнесли все трое.
Федор доложил, что на том краю улицы виден пожар, а немцев обнаружили с этого края, возле последней хаты, там стоял мотоцикл. Больше ничего узнать не удалось. Повисла тишина, со стороны деревни послышался шум, похожий на звук моторов.
– Надо устроить засаду. Начнут отстреливаться – в бой ввязываться не будем, тут же уйдем, – нетерпеливо высказался Грушевский.
Лукин приподнялся и начал отдавать команды, кому какое место занять для стрельбы. Ваня спустился в низину, которая подходила к дороге: ему предстояло бросить гранату в подъезжавших немцев – это и будет сигналом открыть огонь остальным. Левая часть взгорка досталась Федору, Грушевский залег в выемке, словно в окопе: он должен был стрелять в водителя, если в колонне окажутся машины. Лукин расположился чуть позади комиссара, ему были видны все бойцы его небольшого полка. На этот раз он взял автомат и, оказывается, не ошибся: им будет хорошо прикрывать отход в случае затягивания боя.
Ох и медленно приближалась колонна. Впереди ехали два мотоцикла, в которых сидели немцы с бляхами на груди – похоже, жандармы; за ними двигались две грузовые машины, одна без тента, в кузове которой плотно сидели солдаты, вторая – накрытая тентом. За машинами виднелись подводы, за которыми шли привязанные коровы и две лошади.
Гулко стучало сердце у Вани, он уже видел мотоциклы с колясками, ладонь, в которой держал гранату, вспотела. Он все примеривался, когда же бросать эту гранату, от его броска зависело многое, это и не давало унять дрожь в теле. Он даже не осознал, как метнул гранату. Она взорвалась перед коляской, в которой сидел, как ему показалось, мордастый немец, сразу же схватил винтовку и начал отползать назад к Лукину, как и было ему приказано.
Залп получился дружным. Грушевский видел, как водитель первой машины свалился на руль. И тут же ударила очередь из пулемета второго мотоцикла. Растерянный немец стрелял наугад, нервно дергая пулемет, что не давало возможности прицелится в него. Плавно нажал спусковой крючок – и пулемет замолчал, другой немец вмиг оказался за мотоциклом и стал стрелять из карабина.
– Отходим! – раздался гулкий голос командира.
Грушевский повторил его команду, и она понеслась по жидкой цепи. Последним отходил Федор. Бежали быстро, Ваня прихрамывал. Уже прекратилась позади стрельба, а они бежали в чащу леса, которая становилась все гуще. Начала появляться высокая трава, впереди показалась небольшая болотинка. Хотелось пить и отдышаться, у Вани побаливала нога – пришлось сделать привал. К его удивлению, оказалось, что осколок гранаты снес каблук его сапога и он натер до крови ногу.
Мимо Новоселок они прошли на зорьке. Хотелось Грушевскому заскочить к Варваре и узнать у нее, что делается в деревне, а заодно и повидаться с ней, но Лукин не согласился, и после недолго отдыха отряд двинулся дальше.
Вечером лагерь гудел, уже давно не было столько улыбок и радостных разговоров, обсуждался успешный бой с немцами. В центре внимания был Ваня, подорвавший гранатой мотоцикл, а его сапог без каблука подержал каждый, кто в это время был в лагере. Долго вертел его в руках и Степан. Возгласы затихли, все ожидали, что он скажет.
– Да, похоже, осколком срезало. Видишь, как ровненько, словно бритвой, – так только осколок может сделать. Непонятно только, как это осколок мог позади Вани оказаться, хотя, бывает, в бою человек от страха может голову поднять, а может и ногу. Повезло Ване – голову сберег, а каблук мы сегодня же приладим, – на веселой ноте закончил он свой сказ, вызвав вздох облегчения у героя. Повеселели и новобранцы, они уже чувствовали себя равными среди окружавших их людей. Каждый из них старался в том непродолжительном поединке показать свою значимость, что они тоже играли важную роль, и это было действительно так.
В командирской землянке было не до веселья: удачный бой придал всем уверенности в своих силах, но складывающаяся обстановка заставляла не переоценивать их, а искать и думать, как бы их сберечь, а то и умножить. Лукин сдерживал напористое желание напасть на полицаев в Новоселках; с этим можно было согласиться, но пролет самолета свидетельствовал о готовящейся облаве на них, и, может, немалыми силами.
Не проронил ни слова Устименко, да и Федор высказывался уклончиво – было над чем подумать.
Лукин попросил вызвать Степана, который уже собирался идти ремонтировать Ванин сапог. Тому тоже не нравился пролет этого аэроплана, будь он неладен, и потому Степан сказал:
– Обложат они нас, как охотники волков, трудно будет вырваться. Да, часто такое бывает, что все, вот он, голубчик, некуда ему деться – а смотришь, его и след простыл. Но нападать сейчас на полицаев в Новоселках опасно, тут как бы они нас уже не ловили.
«Разумно он рассуждает», – подумал Устименко и произнес:
– Поддерживаю тебя, Степан.
Сошлись на развертывании поста наблюдения на дороге, что вела из Высокого в Новоселки, и продолжать выставлять засады на подступах к лагерю. Степану поручалось подыскать место на случай, если придется оставлять семейный лагерь. С тем и разошлись.
Часть пятая
1
В районном центре налаживалась, казалось бы, мирная жизнь, работали, как и при советской власти, масло- и хлебозаводы, восстанавливалась деятельность льнозавода, появились два врача в больнице и вели прием больных. Шли разговоры об открытии школы, нашлись учителя, которые согласились учить детей, убирались улицы. Уже не слышно было разговоров о расстрелах евреев и коммунистов, хотя почти каждый день открывались ворота тюрьмы и туда въезжали крытые машины; по внешним признакам было видно, что немецкая власть укрепляется.
Другое настроение наблюдалось в коридорах и кабинетах комендатуры, жандармерии и гестапо – там оно было нервным. Успокаивали успехи на фронте – как и прошлым летом, немецкая армия успешно наступала, зато здесь все чаще и чаще происходили нападения на полицию, были случаи гибели немецких солдат, срывалась посевная, партизаны начинали серьезно донимать. Конечно, обстановку нельзя было сравнить с ситуацией в соседних районах, но поступали сведения, что в лесах замечены вооруженные люди, и их немало, в некоторых деревнях они ведут себя как хозяева, а этого уже допустить было никак нельзя.
Несколько дней назад недалеко от Заречья, на территории другого района, партизаны устроили засаду, погибли важный немецкий офицер и несколько солдат, завязался бой, и пришлось из Заречья на помощь направлять местную полицию. По поступившим сведениям, бандиты ушли в Гороховский район и здесь отсиживаются. По докладу местного старосты, там видели около двух десятков вооруженных людей.
