скачать книгу бесплатно
Его ледяная ладонь прижалась к ее, и их пальцы переплелись…
III
…В своих воспоминаниях, я не раз пыталась определить – дать названия своим ощущениям в те первые дни после возвращения. Что ж, то, что я сначала считала игривым любопытством в постижении своей экзотичной родины и отчаянным желанием вернуть свои давно пережитые детские чувства к отцу, в последствие было мной проанализировано и переосмыслено. Сейчас я, к своему ужасу и стыду, осознаю, что и то, и другое были всего навсего брезгливым призрением – высокомерием, помноженным на скуку и жажду перемен. И перемены не заставили себя долго ждать…
Я добралась до ворот фабрики мистера Грауза, но внутрь войти так и не успела. Странный шум, доносящийся с тыльной стороны здания, отвлек мое внимание, заинтриговал, заставил развернуться… На фоне общего гула промышленной зоны этот звук был явно рожден скоплением людей. Я различала стройную выразительность, повышенный тон, и, вместе с тем, спокойную интонацию главенствующего голоса, которому, то и дело, словно подпевали другие, менее спокойные, изредка слабые озлобленные и полные сомнений, но чаще дружные восторженные и одобрительные возгласы. И все это сливалось в причудливую мелодику, ритмику, напоминавшую уличную постановку классической пьесы, вроде Шекспировской трагедии… Не противясь своему любопытству, я подошла поближе.
Прямо возле ограды на возвышенности стоял высокий худощавый человек, выделявшийся среди остальной массы народа не только своим центральным положением и зычным тембром голоса, но и несвойственной местным жителям белизной. Этот контраст черно-серой толпе – его бледное лицо, длинные ослепительно белые волосы, искрящиеся платиновыми нитями, светлая рубашка – производили почти гипнотическое впечатление… Впечатление, будто этот человек стоял в свете рампы… или сам излучал свечение… Он говорил – говорил на испанском языке, свободно и легко, насколько я могла судить, даже без акцента, периодически перемежая его словами из местного диалекта – на манер речи коренных индейцев. Столпившиеся вокруг него люди, по большей части, молча слушали его, лишь немногие осмеливались робко выкрикнуть свое сугубо личное несогласие, а потом вдруг все разом единым хором поддерживали выступавшего – вторили ему, ликовали. Все это, как мне сначала показалось, до того было пропитано театральностью, что я невольно стала задумываться о сценарии и режиссёре. А, кроме того, кого-то мне напоминал этот белый человек, хотя я никак не могла понять, кого именно… Может он и был известным актером?
Прислушавшись, я попыталась вникнуть в суть его слов…
Я бы предпочла, чтобы он говорил на английском, как и положено иностранцу – не знаю, можно ли испытывать ревность к языку, но, во всяком случае, мне было обидно и неприятно, что мой родной язык давался этому белому легче, чем мне. Намного легче…
Тем временем странный оратор все говорил и говорил… Он говорил о землях, которые принадлежали предкам местных жителей и должны были принадлежать их детям, если бы их не отняли чужеземцы; о культуре и традициях, которые эти чужеземцы растаптывают, уничтожают; говорил о беспардонности прошлого правительства, о достижениях революции, а так же об ее ошибках и печальных последствиях, и о том, что это не повод отчаиваться и прекращать борьбу; говорил о правах, которые нужно отстаивать, не смотря ни на что, но смотря в глаза своих детей, ведь им предстоит жить в этой стране; говорил о свободе, свободе, свободе… – и все эти речи никак не увязывались в моем сознании с этим бледным «чужеземным» лицом. Разве он не видел себя в зеркале, чтобы говорить такое? Какое дело было ему, бледнолицему, до их – индейской независимости? На мой сторонний взгляд, это выглядело полнейшим издевательством. Но, судя по всему, местных это нисколько не смущало, и по собравшейся толпе, как раскаты грома, все чаще и все громче начинали прокатываться возгласы одобрения. Тем временем, бледнолицый оратор все говорил и говорил: о гордости местного народа, которая должна проснуться; о рабстве, которое им цинично навязали; о том, что если они, поднимут голос, заявят о своих правах – не поодиночке, а все вместе…
– Гляди-ка, поползла зараза красная…– раздалось позади меня хриплое ворчание, – Почувствовали волю, и начали плодиться, как мухи в дерьме.
– Он из профсоюза?– другой голос, тоже шепотом.
– Нет, никогда его раньше не видел. Скорее всего, одиночка… Коммунист вшивый! – послышался смачный плевок.
Я обернулась, но увидела за спиной лишь раскуроченную телегу. Наверное, говорящие находились прямо за ней.
– Коммунистическая партия все еще считается незаконной.
– Ха… Это пока. Поверь мне, все движется к тому, что скоро эта мразь переберется в парламент. Перерезать бы их всех, пока не поздно.
– Хм… Этот тип белый. Неплохо бы знать, кто он. А то так можно и влипнуть. Ну там, дипломатический скандал и прочее…
– Знаешь, какого скандала следует бояться? Того, который устроит нам Грауз, когда узнает, что прямо у нас под носом какой-то придурок взбаламутил рабочих. Нет, нельзя это так оставлять.
– Не знаю… даже не знаю… Будь он черномазый, тогда да. Но белого.
– Это он-то белый? Красный он! А они все на одно лицо. Да и кто узнает? Это опасная страна, приятель. Тут постоянно кто-то кого-то мочит. Пошли.
Вот тогда… Именно тогда мне и стоило оставить все как есть, не ввязываться, развернуться и уйти. Тогда еще можно было обыграть судьбу. Изменить итог этой партии. Может даже почувствовать себя победителем, или, по крайней мере, быть достойным игроком… Если бы не одно «но». Я могла видеть и предугадывать происходящее лишь на шаг вперед, в то время как она уже видела все до конца, уже ликовала и злорадствовала, втаптывая меня в грязь, уже плевала на мою могилу… Я могла считать, что поступала правильно, хотя, по сути, всегда поступала так, как хотела. Я могла выбирать, но не сумела сделать другой выбор. Не сумела оставить все, как есть, не сумела развернуться, уйти… Не сумела я стать тем, кто узнал и промолчал. Не сумела, и мысленно похвалила себя за геройство. А ведь, возможно, уже тогда – это был мой последний шанс…
Я притаилась за телегой, чтобы они, проходя мимо меня, не заметили, а потом пошла следом. Эти двое: оба огромные как быки, гладковыбритые, скуластые, с обветренной, загрубевшей кожей, отличимые друг от друга разве что тем, что один в широкополой шляпе, а другой в темных очках – протиснулись сквозь толпу, грубо отпихивая всех, стоявших на пути, приблизились к оратору. Тот заметно напрягся, уставился на незваных гостей с нескрываемым презрением.
– Всем спокойно. Мы из профсоюза. Сейчас решим все вопросы с вашим представителем. А вы расходитесь, – сказал тип в шляпе, обращаясь к толпе. Второй же, что-то тихо говорил белому, не знаю, уговаривал он его или заставлял, но прошло как минимум минуты три, пока тот, наконец, не кивнул. Согласился пойти с этими головорезами… Куда? Я видела, как они втроем свернули в переулок, но когда добежала до туда, там уже никого не было. Грязные ряды полуразвалившихся сараев, ржавые металлические корпуса складов… Они могли завернуть в любой из них. И уже начала сомневаться, отчаиваться, метаться, хотела… хотела, черт возьми, повернуть назад, понуро опустила голову и… На выжженной солнцем, пыльной дороге безлюдного переулка отчетливо прорисовывались свежие следы, ведущие к одному из ангаров. По ним я и пошла. Встала у самого входа, прислушалась…
– Ну что ты тут за самодеятельность устроил? – рычал уже знакомый голос здоровяка в шляпе с жутким акцентом, – Ведь мы в цивильном обществе живем. Теперь такие дела надо решать через соответствующие органы, а не баламутить понапрасну народ. Или ты считаешь, что можешь вот так просто прийти и диктовать тут свои правила? Эти люди честно работали, и все их устраивало, пока не появился ты.
– Устраивало? Да вы просто запугали и затравили их. А я напомнил им о правах, прописанных в новой конституции, – я не сразу узнала голос человека, выступавшего на трибуне. Слишком сдавленно и сипло он прозвучал.
– Права рабочих – это не твое дело. Это забота профсоюзов.
– … это ты …про ту кучу пузочесов, которая … куплена Граузом в качестве гаранта спокойствия?
– Давай-ка я лучше расскажу тебе о твоих правах, мразь красная! Их у тебя больше нет! Разве что, умереть имеешь право как свинья, да еще покорчиться перед смертью!
И я решила, что настало время вмешаться. Осторожно заглянула внутрь, да так и обомлела. Здоровяк в темных очках держал белого со спины, прижимая к его горлу огромный нож, в то время как здоровяк в шляпе доставал из-за пояса такой же нож, готовясь нанести удар. Сам белый, хотя и был еще бледнее, чем раньше, отнюдь не казался напуганным, и тонкие черты его лица подергивались скорее от гнева, чем от страха. Он будто совсем не осознавал, что ему грозит.
А я осознавала…
– Не трогайте его! – закричала я и сделала несколько шагов навстречу.
Громила в шляпе быстро оглянулся, но видно решив, что я не представляю никакой угрозы, снова замаячил ножом перед лицом белого.
– Ничего себе! У тебя уже защитница появилась! – он залился мерзким чавкающим смехом, а потом бросил мне через плечо: – Подожди, крошка, сейчас разберусь с одной маленькой проблемой, и до тебя очередь дойдет!
Я среагировала моментально, даже не задумываясь: подобрала валявшийся под ногами расколотый кирпич, и швырнула его в мерзавца. Метилась в голову, но попала в лопатку, думала вырубить его, но вместо этого лишь разозлила…
Здоровяк взревел от боли, процедил сквозь зубы какое-то ругательство.
– Прикончи его, – обратился он к типу в очках, – а я разберусь с этой сучкой.
Прежде, чем я поняла, что нужно бежать, было уже поздно. Громила в шляпе в два прыжка подлетел ко мне, больно схватив за волосы, повалил на пол, прижал всей тяжестью своего огромного тела. Прямо перед глазами сверкнуло лезвие ножа, и я зажмурилась, заслонила руками лицо, отказываясь верить, что это происходит со мной… Нож скользнул вдоль моего тела: услышала треск вспоротой одежды, ощутила холод острия на коже.
– А ты ничего, хоть и чернявая. Даже обидно портить такую красоту, не попробовав, – прохрипел его голос мне в ухо, обдав прокисшей вонью дыхания.
– Нет… Вы не имеете права…, – прошептала я… Или мне только показалось, что я это прошептала? Откуда-то издалека послышался гаснущий стон, гулкий удар тела, рухнувшего на землю как мешок соли, и как-то отстраненно я поняла, что человек, которого я пыталась спасти – мертв, и следующая на очереди – я. Потом… Не помню, что было потом. Может, я потеряла сознание… А очнулась только тогда, когда почувствовала, как он дотрагивается до моего лица. Не открывая глаз, стала яростно отбиваться, царапаться, пинаться…
– Тише…тише… – проговорил мягкий голос, – Все позади. Я тебя не трону. Все хорошо…
Кое-как осмелилась приподнять веки.
Белый незнакомец стоял рядом на коленях, внимательно и чуть встревожено всматриваясь в мое лицо. Не знаю, что на меня нашло… Наверное, это был запоздалый приступ страха. В бессознательном порыве я вцепилась в плечо незнакомца, прижалась к нему… Нет, я не плакала, но чувствовала как мое тело сотрясается от беззвучных и бесслезных всхлипов. Он робко поглаживал меня по спине, нашептывал что-то ласковое, теплое, приятное… Когда я, наконец-то, приутихла, чуть отстранился:
– Все? Успокоилась? – осторожно дотронулся до моей щеки, – Ну-ка, посмотри на меня…
Я подняла голову и уставилась в его глубокие голубые глаза… Необычные… пугающие…и затягивающие…
– Ты в порядке?
– Да, – выдохнула я.
– Он, ведь, не успел…?
– Нет.
Незнакомец вздохнул, тонкие губы, проглядывавшие из-под его густой светлой бородки, чуть подернулись в улыбке.
– Это был смелый поступок, и невероятно безрассудный. Повезло, что все обошлось. Обещай, что ты больше не будешь так делать.
Я пожала плечами.
– Ладно, – поднялся на ноги, его взгляд скользнул по моему телу, отвернулся, – На, одень, – снял с себя жилетку, протянул мне, и я сконфуженно осознала, что все это время сидела перед ним полуголая. Поспешно накинула, запахнулась. Хотела найти остатки своей рубашки, и невольно вскрикнула, наткнувшись на распростертое в метре от меня тело здоровяка. Шляпы на нем уже не было, а на огромном гладком бритом черепе, в височной области, виднелась жуткая рана, похожая на лавоточащую расщелину в земной коре …
– Он мертв? – спросила я, а сама уже потянулась к жирной шее, пытаясь нащупать пульс.
– Не знаю. Я хорошенько врезал ему кирпичом.
– Еще жив.
– Да? А вон тот точно мертв, – незнакомец небрежно кивнул на привалившееся к стене тело второго громилы. Из его груди все еще торчала рукоятка ножа, отметая последние сомнения в его способности выжить.
– Господи Боже…
– Не переживай. Они все равно были редкостными подонками.
– Так ты их знал?
– Знал про них. Еще до революции они были десятниками у Грауза, ну а после, стали выполнять для него особые поручения… Делали все, чтобы сохранить тут прошлый беспредел… или старые порядки – это уж кто как считает. Запугивают или подкупают руководителей профсоюза, ликвидируют особо рьяных и деятельных, избавляются от людей, вроде меня…
– От людей, вроде тебя? А какого рода ты человек? Коммунист?
Он бросил на меня хитрый, сардонический взгляд. Усмехнулся. Поднял с пола шляпу, надел себе на голову, старательно спрятав под ней свои седые локоны, потом не спеша подошел к мертвому громиле с ножом в груди, забрал его темные очки.
– А ты, какого рода человек? Наверное, из тех, кто привык сразу вешать ярлыки? Вот ты сказала «коммунист», и у тебя уже, стало быть, заготовлен перечень шаблонов и стереотипов, в который ты готова меня вписать, – проговорил он, скрывая за темными стеклами свои невероятные глаза.
– Нет. Я не пытаюсь вписать тебя в какие бы то ни было шаблоны. Просто, предположила.
Сделал серьезное лицо:
– Разве ты не знаешь, коммунистическая партия все еще считается нелегальной? Будь осторожнее со словами.
– Хорошо, но все-таки…
– Давай пока отложим этот разговор. Времени на него нет.
– Да, ты прав, – согласилась я, – Сейчас нам нужно позвать полицию.
– Полицию? Это шутка?– он тихо усмехнулся, – Я же сказал, будь осторожней со словами.
Я посмотрела на него в полном недоумении:
– Не понимаю…
– Нам бы убраться отсюда, пока полиция не нагрянула.
– Почему мы должны убегать? – я все больше и больше чего-то не понимала, – Это они на нас напали. А мы лишь защищались. Самооборона.
– Самооборона, говоришь… Да кто же в это поверит? А если даже и поверят, если даже будут знать наверняка, что это изменит? Эти двое – люди Грауза. А кто мы? Или, может, ты решила, что раз я белый, то смогу выкрутиться? Жаль разочаровывать, но я такой же бесправный, как и ты.
Удивили ли меня его слова? Не знаю… Оскорбили. Конечно, во мне течет индейская кровь – кровь матери, но это не повод говорить, что я никто. И если он считает себя бесправным, то я свои права знаю, как знаю и то, что они не зависят от цвета кожи. А кроме того, полиция мне точно не страшна, учитывая то, кто я… Кто мой отец: испанец по национальности, аристократ по происхождению, и почетный член Национального Конгресса по… Не знаю, наверное по прихоти судьбы… Нет, меня они точно не посмеют тронуть. Только… Ох, как же покоробило от этой неприятной мысли, так жестоко вынесшей приговор моему самолюбию! – Без отца ты никто, и все права, которыми ты так кичишься, не больше чем блат. А стоит сделать шаг в сторону – выйти из тени своего знатного родителя, и все, ты станешь для страны таким же никтожеством как и тысячи других, пополнишь ряды бесправных… Этот человек смотрел на меня не как на никтожество, и пусть он посчитал меня простой индейской оборванкой, но он смотрел на меня – не на моего отца, ни на его титулы и посты, а только на меня. И этим стоило скорее гордиться, чем обижаться…
– Пошли отсюда поскорее. Поищем безопасное место, – прервал мои мысли незнакомец.
Я кивнула, и уже собиралась, забыв про все, последовать за ним… Но нет, кое о чем все же вспомнила.
– Подожди. Я сейчас, – подбежала к валявшемся на грязном полу лохмотьям того, что некогда было моей одеждой, отыскала карман, стала быстро доставать из него… Слишком быстро и небрежно: кошелек выскользнул из моих рук, упал, раскрылся, откровенно разоблачая свое содержимое, и бесцеремонно выплевывая наружу купюры. Одна из них пропархала на сквозняке точно раненная бабочка и скользнула прямо к ногам незнакомца, покосив на него укоризненный взгляд Александра Гамильтона… Он поднял купюру, задумчиво покрутил в руках, словно видел такое впервые, потом протянул мне.
– Значит, воришка, – сказал он мягко, даже с улыбкой, а я опять обиделась, просто вскипела, не осознавая, что лучше бы было согласиться с этой ложью, чем выдумывать новую. Впрочем, ложь все равно ложь – она не бывает лучше или хуже.
– Я их не крала! Это мое. Я заработала.
Он посмотрел на меня поверх очков пристально, оценивающе… О чем-то задумался.
– Нет, ты их не крала, – проговорил, наконец изменившимся до неузнаваемости тоном, настолько ледяным, что мне стало не по себе, – Интересно только, за какую же работу тебе заплатили такую сумму да еще и долларами?
– Какая тебе разница?!
– Есть разница…
Он присел на стоящий у выхода ящик, достал сигарету, неторопливо закурил, и я поняла, что, вопреки угрозе появления полиции, разговор намечается долгий и неприятный, поняла, что сейчас последует очередное обвинение, еще более нелепое и несправедливое, чем обвинение в краже… Может, даже посчитает меня проституткой, путающейся с гринго. Или еще что похуже. Хотя, что тут могло быть хуже? Но, оказывается, могло…
– Черт возьми…– вздохнул он с каким-то усталым разочарованием: на меня больше не смотрит, отвернулся, – Тебя-то кто подослал?
– Что?! – у меня перехватило дыхание.
– Кто нанял выследить меня, если не Грауз? Назови имя и можешь идти.
Могу идти?! Да я итак не собиралась выслушивать подобный бред! И это в благодарность за то, что я спасла ему жизнь! Хватит с меня! Не произнося больше ни слова, я решительным шагом направилась к выходу. Он тут же вскочил, заслонив мне дорогу.
– Я только прошу имя, – настойчиво потребовал он.
– Катись к черту! Никто меня не нанимал! Я вообще не знаю кто ты такой! Случайно услышала, что эти двое хотят тебя грохнуть. Решила помочь. Как оказалось – зря!
Кажется, мой резкий тон начал его понемногу отрезвлять, по крайней мере, он засомневался в обоснованности своего обвинения.
– Ладно… Объясни тогда, откуда у тебя доллары.
– Нашла.
Он уныло помотал головой:
– И этот американский акцент – тоже нашла? И одежда на тебе была американская – тоже нашла? И эти манеры, как у гринго. И судя по всему, ты образована, что для местных девушек редкостный случай. В тебе все как-то слишком… противоречиво.
– Хорошо, ты прав, – произнесла я, прижатая к стене его наблюдательностью, и на ходу придумывая натянутую полуправду, в которой моя порочная «американность» не была бы столь вопиющей, – Я много лет прожила в Америке. Бежала туда, когда мне было 15. Там я выросла, получила образование. Думала, там и остаться… Но не смогла. Вернулась. Позавчера.
– Вернулась сюда? Из Америки? – скептически переспросил он.
– Моя родина здесь, моя мать была из местных. Она похоронена здесь, а значит здесь моя земля, здесь мой дом.
– Так ты приехала одна? Где остановилась?
– Толком нигде. Сняла номер на ночь.
