скачать книгу бесплатно
– Да, я являюсь прямым потомком Виринеи, – заявила Бэлла Геннадьевна, подчёркивая свою гордость актёрскими интонациями.
– Откуда у неё потомки, если она умерла в остроге? – спросил Гордей. Скатав шарик из фантика, он щёлкнул по нему, заставив перелететь почти весь стол и упасть в розетку с вареньем.
– Они родились раньше, – сухо и хлёстко произнесла Бэлла Геннадьевна. Но через секунду вернула загадочный тон: – А Еремей, узнав о смерти дочери, сам сдался властям. Но, сколько у него ни выпытывали, где урочище, он так ничего и не выдал. Но когда его привели к месту казни, огромному дубу на Гиблых болотах, он за миг до смерти проклял и свои сокровища, и тех, кто выдал его дочь, и вообще все эти места. А был он колдун сильный. Так что проклятие действует и по сей день.
– И как оно действует? – спросила Женя, подперев кулаком щёку и тоже щёлкая по шарикам из фантиков.
– Во-первых, сокровища до сих пор не найдены. Больше того, те, кто к ним хоть немного приближался, погибали при странных обстоятельствах. Ну, а наши места, – Бэлла Геннадьевна грустно вздохнула. – Что ж, стоит просто посмотреть на них – разруха и запустение. А ещё говорят, что из мести за дочь Еремей проклял всех здешних детей. Поэтому ребятам тут никогда не разрешают гулять одним, особенно в лесу и на Гиблых болотах. Пропадают. Просто уходят и не возвращаются. Говорят, их уводит Еремей.
– Я не поняла, – встряла Стася, – так кто сдал Виринею?
– Жених. Что непонятного? – грубовато сказала Женя.
– Он, кстати, после этого тоже погиб, – кивнула Бэлла Геннадьевна. – По легенде, через девять дней после казни к нему явилась Виринея в свадебном платье и увела за собой. Нашли его утром у порога той самой церкви, где они должны были обвенчаться. И в теле совсем не было крови.
– Но если всё здесь проклято… – Ника даже заёрзала на стуле, хотя эту легенду слышала уже сотню раз. – Вы не боитесь?
– Чего я должна бояться? – удивлённо спросила хозяйка.
– Ну, что кто-то из туристов… – Ника покрутила рукой в воздухе. – Что что-то случится.
– Ах, да полно-те. – Бэлла Геннадьевна качнула головой, длинные серьги звякнули. – Ведь это всего лишь легенды. Я сама жила здесь много лет, и со мной ничего не случилось. А по поводу того, что деревня почти вымерла – так они все сейчас не в лучшем состоянии. И вот это я попытаюсь изменить. Но если вы боитесь идти одни, я могу быть вашим проводником.
– Нет, спасибо. Мы сами. – Гордей попытался сказать это дружелюбно, но из-за усталости, или по какой другой причине, вышло резковато.
– Ну что ж. Сами так сами. – У Бэллы Геннадьевны тоже получилось сухо. – Тогда, пожалуй, пора спать. Да, по поводу двух направлений всё в силе? – Таинственность уступила место деловитости.
– Угу, – кивнул Гордей.
– В смысле – два направления? – вскинулась Стася.
– Да ты программу-то знаешь? – раздражённо спросила Женя.
– Есть два направления, – примирительно сказала Бэлла Геннадьевна. – Понимаете, грамота не сохранилась, и до наших дней дошло лишь примерное расположение урочища. Оно может быть в двух местах. Первое – в районе Золотого хутора. Второе – на Мещёрской стороне. Я так понимаю, вы собираетесь попытать счастья и там, и там?
– Точно, – кивнул Гордей. И по-командирски добавил: – А теперь всем спать. Завтра подъём в семь утра.
Вернувшись в спальню, Женя сразу выключила свет, завалилась на свою кровать и тут же отвернулась к стенке, укрывшись с головой одеялом. Ника, после того, как приняла душ, села возле окна (не спалось), но ровным счётом ничего там рассмотреть не получилось – всё пространство вокруг гостиницы окутала чернильная деревенская ночь. Только небольшой островок земли тускло мерцал в слабом свете от окна спальни.
Низкая трава густого газона, явно загранично-рулонового, торчала щетиной и казалась колючей, будто металлической. Различив слабый отзвук, Ника прислушалась. Наверное, обычный бытовой шум. Но этот звук привлекал внимание, свербел, как желание почесать под лопаткой.
Получше прислушавшись, Ника уловила протяжный свист, доносившийся издалека. Как эхо, путешествующее по лесу. Наверное, это нормально. Кому-то просто приспичило посвистеть в полночь. Ну и что. Мало ли у кого какие дела. Может, это из какой-нибудь дальней деревеньки доносится. С дрожью в руках Ника отошла от окна и устало плюхнулась на свою кровать, но тут же подскочила – оказалось, на кровати лежал тот самый свёрточек, что она легкомысленно приобрела на базаре ремесленников. Наверное, при разборе вещей вытащила и забыла. Стоило хоть посмотреть, что за игрушку подсунул ей народный скульптор.
Ника сняла с вещицы бумажную обёртку, и горло сдавил спазм. В её руке оказалась та самая свистулька. Эта расписная глиняная птичка, которую бабушка как-то купила Ангелинке во время очередной городской ярмарки. Родители тогда сослали Нику с сестрой на выходные к бабушке, а бабушка не собиралась отменять свои планы из-за визита внучек.
На шумном и многолюдном базаре Ангелинка начала ныть сразу, как только они подошли к торговым рядам. Ника, как обычно, стала раздражаться и канючить, чтобы её отпустили погулять одну, потому что бесконечные слёзы и истерики младшей сестры ей приходилось терпеть каждый день по несколько часов. В отличие от бабушки, которую внучки осчастливливали своим присутствием только в выходные. Вот бабушка и купила Нике новый красивый блокнотик, а Ангелинке свистульку – глиняную расписную птичку. Это оказалось большим просчётом – от них теперь шарахались абсолютно все, потому что лёгкие у Ангелинки были дай бог каждому.
От свиста скоро зазвенело в ушах, и бабушка, не выдержав недовольства, выказываемого каждым встречным, повела внучек домой. Мерзкий ненавистный свист преследовал Нику ещё много дней, до того самого момента, когда её терпение лопнуло.
По щекам катились слёзы. Да лучше бы она тогда разбила вдребезги эту дурацкую игрушку. Ангелинка, конечно, закатила бы истерику, и родители бы разозлились, но потом всё бы успокоилось. И ничего бы не произошло. А сейчас, когда сестры нет, Ника много бы отдала, чтобы Ангелинка продолжала свистеть.
Но ведь какое поразительное сходство. Ника подошла к окну, чтобы хоть в слабом свете уличного фонаря рассмотреть игрушку. Действительно, та же форма, и ровно та же роспись – пёстрые цветы-чашечки с витыми стеблями и широкими листьями. И тут Ника догадалась. Никакой мистики тут нет – просто обе свистульки сделал один и тот же мастер.
Недолго думая, Ника поднесла игрушку ко рту и свистнула. Но звук оборвался, потому что сразу же Ника вспомнила, что в спальне находилась не одна. Обернувшись, увидела даже не шелохнувшуюся Женю. Облегчённо вздохнула, снова повернулась к окну.
Со сдавленным криком оступилась и грохнулась на пол.
– А? Что? – Женя, приподнявшись на локтях, крутила лохматой головой.
Но Ника ответить не могла – из горла вываливался лишь сиплый хрип. Она пыталась и не могла отвести взгляд от тёмного окна, из которого на неё секунду назад смотрело тонкое скуластое лицо, мертвенно-бледное, с чёрными провалами глаз и синюшными губами.
– Ты чего? Эй! – позвала Женя.
– Я… – Ника прокашлялась. – Ничего. Показалось.
– А-а, – протянула Женя и снова зарылась с головой в одеяло.
Ника поднялась, завернула свистульку обратно в бумагу и засунула поглубже в свой рюкзак. Сжав зубы и не глядя на окно, заставила себя раздеться и лечь в кровать.
Глава 3. Игра в покойника
Проснувшись утром, Ника первым делом удивилась тому, что всё-таки смогла уснуть. После стресса из-за несчастья с младшей сестрой развилось не только переедание, но и бессонница, так что долгое время приходилось глотать препараты. Но теперь, видимо, сказалась вчерашняя усталость.
Ника не сразу сообразила, что проснулась от того же самого навязчивого звука – свиста от глиняной игрушки, которую тогда, в суматохе трагедии так и не нашли. Хотя нет. Это другая игрушка, только звучит почему-то точно так же. И слишком близко. Прямо над ухом.
Ника рывком села на кровати. Рядом оказались две фигуры, замотанные во что-то светлое. В осенних рассветных сумерках они белели буквально в метре от кровати Ники, невысокие и задрапированные, будто стояли на коленях, склонив накрытые покрывалами головы.
– Эй, – тихо позвала Ника. – Эй. Вы кто? – Голос предательски сорвался. Фигуры не реагировали – так и стояли, не шелохнувшись.
Ника спустила ноги с кровати, осторожно встала. Колени дрогнули и подогнулись, пришлось ухватиться за подоконник. Двигаясь слабыми шажками, Ника чуть обошла фигуры и обнаружила ещё одну. На кровати, что занимала Женя, лежал некто, завёрнутый в белый саван, усыпанный разноцветными осенними листьями и сухими травами.
Ника отпрянула и боком попыталась продвинуться к двери. И вдруг тот, кто лежал на кровати, вздёрнул руку к лицу и протяжно засвистел. По телу прошла крупная дрожь, ноги окончательно ослабли, и Ника по громкий хохот повалилась на пол.
– Эй, ты чего! – заливаясь смехом, спросила Женя. Она так и сидела на полу, накрывшись простынёй. – Ну у тебя и рожа!
– Ты там не обделалась? – гоготал Гордей, тоже в простыне.
А Стася, сидя на кровати, продолжала свистеть. Ярость вскинула Нику на ноги, она рывком выхватила свистульку у взвизгнувшей подруги, но съездить по смеющемуся хорошенькому личику, увы, не смогла – руку успел перехватить Гордей.
– Ты нормальная вообще? – произнесла откуда-то Женя, уже без смеха.
– Ты чего, шуток не понимаешь? – больше не смеясь, спросила Стася.
Ника резко высвободила руку из хватки Гордея, который удивлённо заморгал – видимо, не ожидал такой прыти.
– Пошли вон отсюда. – Ника указала на дверь. Ребята, переглядываясь, мялись. – Пошли вон! – прокричала Ника что было мочи.
– Вообще-то, это и моя комната тоже. – Предложение Женя закончила уже за дверью, куда её вытолкала Ника. Гордей и Стася, перешёптываясь, вышли сами.
Ника рывками бросала по комнате простыни, оставленные ребятами, топтала их ногами, швыряла на кровати. Потом обнаружила, что всё ещё сжимала в руке свистульку. Размахнулась и грохнула игрушку о деревянную стену. Села на кровать и обхватила стриженую голову руками.
Дурацкая игрушка. Дурацкая стрижка. Дурацкий свисающий с боков жир. И все её обвиняли, только её. Не родителей, которые так хотели ещё одного ребёнка, что, когда родилась Ангелинка, постоянно оставляли малышку с Никой. У мамы, видите ли, карьера рухнет, если она продлит декрет, а отец вообще дома не бывал. Он тоже очень мечтал о ещё одном ребёнке, правда, о сыне. И, видимо, от разочарования второй дочерью сбегал из дома при каждом удобном случае. А Ника должна была сидеть с этой мелкой истеричкой, а ведь она-то не просила ни братьев, ни сестёр. Когда все сюсюкали, спрашивая, кого она хочет, братика или сестричку, она называла то крысу, то крокодильчика. Родичи в ответ посмеивались и перешёптывались. Но стоило всего раз сказать, что ей и одной неплохо, как она тут же стала неблагодарной грубиянкой.
И продолжала проявлять неблагодарность, отказываясь идти гулять с друзьями, потому что приходилось сидеть с младшей сестрой. Постепенно стала в компании почти изгоем. Родители, когда она об этом рассказала, посоветовали не обращать внимания на ребят. У неё ведь есть сестра. Сестра, которая ломала всё вокруг – разорвала все рисунки Ники, чем напрочь отбила желание ходить в художку. Хотя мама сказала, что это к лучшему – какая художка, когда надо сидеть с сестрой. Сестрой, которая швыряла еду по всей кухне, а виноватой оказывалась Ника, и отмывать стены и полы тоже полагалось ей. С сестрой, которая таскала её за косу, заливисто хохоча. С сестрой, которая однажды выпила воду, где Ника полоскала свои рисовальные кисточки. На Нику тогда кричали так, что хотелось перестать существовать. Рисовать она тогда совсем прекратила.
Всхлипнув, Ника поднялась. В дверь кто-то часто стучал. Не реагируя, Ника натянула спортивный костюм, наскоро пригладила вихры, открыла окно, перелезла через подоконник и спрыгнула вниз, мягко приземлившись в гостиничном саду. Вот и занятия по скалолазанию пригодились.
Быстро пробежала через двор и вышла за территорию, аккуратно закрыв за собой ворота.
Только вот куда двигаться дальше, идей не нашлось. Осмотревшись, Ника просто направилась прочь от домов полузаброшенного села. Двухколейная грунтовка прошла под рощицей янтарных берёз и вывела на пологую вершину холма. Внизу между верхушками деревьев растекались реки ватного тумана, подсвеченного розовыми лучами восходящего солнца. Пахло осенью – опавшей листвой, землёй и сухими травами. Сделав пару глубоких вдохов, Ника почувствовала, как мышцы стали понемногу расслабляться.
Сняв пейзаж на телефон, Ника подумала, что, пожалуй, надо вернуться. Чего она, в самом деле. Ну, сделали ребята глупость, зачем истерику-то закатывать? Но мышцы тут же снова напряглись. Потому что сколько можно обвинять во всём себя? Не может же одна девочка быть всегда и во всём виновата.
Дорогу перебежала небольшая чёрная кошка. Притормозив, Ника потопталась и повернула к скособоченному деревянному зданию, примостившемуся у самого края берёзовой рощи. За покосившимся металлическим забором (правда, свежеокрашенным) в землю врастали тёмные бревенчатые стены, почти до самых окон покрытые чернотой. Это противное нечто, сильно напоминающее чёрную плесень, ползло от скрывшегося в земле фундамента вверх, обхватив продолговатое витражное оконце с резными выцветшими наличниками. Чернота поднималась выше, к высокой конусообразной крыше с крестом.
Оказывается, Ника дошла до местной церквушки. Стало как-то стыдно за то, что у святого места Ника испугалась чёрной кошки. Надо быть посмелее, бодренько пройти заборчик, и… У Ники даже руки опустились. За воротами, в церковном палисаднике, между клумбами расположилось целое семейство чёрных кошек. Одни сидели на перевёрнутых корзинках и ящиках, старательно вылизываясь розовыми язычками, другие растянулись в первых лучах тёплого солнца. Угольная шёрстка животных глянцево поблёскивала в рассветных лучах.
Откуда-то появился священник в старом выцветшем подряснике и потрёпанной телогрейке. Он расставил в глубине палисадника несколько мисочек и стал наливать в них жирное белое молоко из цинкового ведра. Кошаки мигом посрывались с мест и окружили священника, выгибая спины, тёрлись о подол подрясника и мельтешили у него под ногами.
Священник с седой бородой добродушно улыбался кошкам, а потом случайно поднял взгляд и увидел Нику. Ника поторопилась уйти, но священник вышел из-за забора ей наперерез.
– Доброе утро, – улыбнулся батюшка. У него оказалось худое морщинистое лицо и круги под глазами. – Вы на службу?
– Я… нет. Мы с друзьями тут остановились. – И Ника указала на гостевой дом.
– А, туристы, значит.
– Угу, – кивнула Ника.
– И куда путь держите?
– Мы… – Ника мялась, не зная, можно ли рассказывать первому встречному об их маршруте.
– Понял, – как-то жёстко сказал священник. – Мещёра.
– Да, а как вы догадались? – зачем-то изобразила дурочку Ника.
– Так это наша местная достопримечательность. Модный туристический маршрут. Часто приезжают и туристы, и кладоискатели.
– И как? Нашли что-нибудь?
Священник только махнул рукой.
– А можно спросить? – услышала Ника собственный голос.
– Да, конечно.
– Э… – Ника смотрела на ожидающего вопроса батюшку и стеснялась спросить, зачем ему столько чёрных кошек. Но сумела выйти из положения, вспомнив табличку, проволокой прикрученную к забору: – А что такое скорбящих радость?
– Икона такая. У нас церковь в честь иконы «Всех скорбящих Радость». Скорбященская, так сказать.
– Я не об этом. – Ника сама удивлялась, как легко вываливала сокровенное человеку, которого видела в первый раз. – Как это – скорбеть и радоваться одновременно?
– Ну, как бы объяснить, – священник поскрёб седую бороду. – Любая скорбь ведь не вечная.
– Правда? – выдала Ника, чувствуя пощипывание в глазах.
– Правда, – успокаивающе произнёс священник, будто глядя Нике в душу. – Всё заканчивается, и скорбь тоже. И потом приходит радость.
– И всё? – От слишком простого объяснения тянуло разочарованием.
– Ну, положим, не всё. Люди ведь могут скорбеть не только от внешних неприятностей, да?
– А от чего ещё?
– От собственных грехов. Бывает, сделает человек что-то непотребное, и так ему самому плохо становится, что… – Священник, не находя нужных слов, размахивал рукой в воздухе.
– Это как тащить на себе чемодан с камнями. – Ника тихо высказала мысль, что давно вертелась в сознании. – Да ещё и без ручки.
– Точно, – кивнул священник. – А потом человек получает прощение и радуется, потому что этот чемодан вдруг оказывается лёгким, как пушинка, или даже пустым. И можно в него что-нибудь хорошее положить.
– А если человек сам себя не прощает? – Вопрос всплыл сам собой, раньше он Нике в голову не приходил.
– Трудно так сразу ответить, – батюшка снова скрёб бороду.
– А если человек напакостил, а ему не стыдно? – Снова выскочил давно нывший вопрос. – Если человек об этом не переживает? И вообще не думает. Радуется без скорби. Разве это честно?
– Радость без скорби бывает только в Раю.
В этот момент к церкви подошли две женщины, одна постарше в косынке, завязанной под подбородком, другая помоложе. Вторая, не доходя до забора, достала откуда-то тонкий зелёный шарф и стала пристраивать его на голове. Нике показалось, что это именно те женщины, которых они вчера видели в одном из домов. Которые крестились. Нет, одна крестилась.
Обдумывая, те это женщины, или нет, Ника обнаружила, что ноги сами собой понесли её прочь от церкви и священника, который, кажется, понял, что она уже год таскала с собой чемодан, набитый камнями. Вот так бывает – близкие будто слепые, не видят, что происходит, а человек, которого встречаешь впервые в жизни, – раз! – и всё понимает.
– Ты откуда? – удивлённо подняла брови Стася, когда Ника вошла в столовую гостевого дома.
– С прогулки, – буркнула Ника, садясь за стол. Хотя очень хотелось выдать присказку про верблюда. Да порезче.
– В окно, что ли, выпрыгнула? – пробубнила Женя, жуя пирожок.
«Не твоё дело», – мысленно гаркнула Ника, быстро запихивая в рот глазированную плюшку, чтобы не выдать чего лишнего.
– Так почему такое название у посёлка? Что за Красные Серпы? – видимо, Гордей как раз задал этот вопрос Бэлле Геннадьевне перед самым появлением Ники.
– А, – хозяйка постоялого двора чуть встряхнулась, видимо, потеряв нить разговора. – Это колхозное название. В Советское время часто давали посёлкам такие нелепые названия. А раньше поселение называлось Радость.
– Ух ты, клёво! – прощебетала Стася. – А почему так называлось?
– Из-за церкви. Здесь церковь в честь иконы «Всех скорбящих Радость». – Ника подлила себе чаю из самовара.
