скачать книгу бесплатно
Появившиеся в большом количестве штурмовики – Ил-2, способные поддержать пехоту и танки, – изменили ситуацию на поле боя. Всего выпустили 48 тысяч штурмовиков. Ил-2 сыграл в воздухе такую же роль, как танк Т-34 на земле. Каждый третий летчик, получивший в войну звание Героя Советского Союза, летал на штурмовике.
Потом Дмитрий Каприн воевал на Южном фронте. Помогал частям Красной армии форсировать Днепр, громить отступающие немецкие войска в Восточной Пруссии. Он стал опытным и умелым пилотом. Совершил 130 боевых вылетов. Точно исполнял боевой приказ и благополучно возвращался на аэродром. Звездочек на погонах прибавилось. Он был награжден орденом Красной Звезды, тремя орденами Красного Знамени, орденами Александра Невского и Отечественной войны I степени.
Но война есть война. И в самом ее конце его самолет попал под губительный огонь зенитной артиллерии противника. Он был сбит, ранен, но сумел выброситься с парашютом.
Дмитрий Каприн:
«При подходе к цели оценил ситуацию – насколько глубоко надо зайти. Дал команду – “Начинаем атаку”. Наклонил самолет, открыл огонь. Уже видел на земле немцев. И тут – хлоп! Управление перебито, самолет затягивает в пикирование. Я стрелку даю команду прыгать – тот не отвечает… У моего “ила” оторвало хвост. Надо прыгать. Получилось это не совсем удачно. Меня из кабины вытащило и как-то волоком по машине протащило. Но потом вроде распустил парашют. Меня резко вверх дернуло и тут же подняло. Приземлился плохо…»
Летчик оказался на вражеской территории и попал в плен. А домой в феврале 1945 года пришла похоронка – боевые товарищи видели, что его самолет подбили, решили: Каприн погиб…
Но он бежал из плена!
Уже в наше время Дмитрий Васильевич Каприн рассказывал Общественному телевидению России:
«Там было человек тринадцать летчиков, которых немцы взяли. Меня привели туда уже или четырнадцатым или пятнадцатым. Бежали днем. Взяли лопаты, порвали колючую проволоку и быстрым шагом, почти бегом пошли. Мы, когда шли по домам, поднимались на чердак, на чердаках у них – как правило, почти во всех, в некоторых домах не было, видно, съели уже – были свинина, колбасы. Дней десяток мы, наверное, шли, ночью тоже шли…»
История с похоронкой – еще один урок, хорошо усвоенный его сыном: не терять надежду, даже когда у всех вокруг опускаются руки. Качество, особенно важное для врача-онколога.
19 апреля 1945 года указом президиума Верховного Совета СССР за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм» гвардии капитан Каприн был награжден медалью «Золотая Звезда» Героя Советского Союза.
После войны он не демобилизовался, а продолжил службу в военно-воздушных силах. Окончил Высшие офицерские летно-тактические курсы (прежде – Высшая офицерская школа воздушного боя военно-воздушных сил в Липецке), освоил новый вид боевой техники – вертолет. Начиная с войны на Корейском полуострове, широкое использование вертолетов позволило изменить тактику боевых действий. Войска стали мобильными, способными наносить удар там, где враг этого не ждет. Вертолеты перебрасывали пехоту, уничтожали боевую технику противника, доставляли боеприпасы, вывозили раненых и даже выручали своих из плена.
Полковник Каприн много лет командовал вертолетным полком. А это было время активного освоения космоса. Вертолетчики Каприна прилетали за приземлившимися после исполнения своей миссии космонавтами и доставляли их в научно-исследовательские институты. Его полк помогал и в освоении целины. Казахстан – это огромные расстояния, и вертолетчики были очень полезны. Каприн прибавил к боевым наградам медаль «За освоение целинных земель».
Дмитрий Васильевич ушел в мир иной в 2015 году в возрасте девяносто четырех лет.
В октябре 2021 года на здании Учебного авиационно-спортивного центра Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту России (ДОСААФ), носящего имя Каприна, открыли памятную табличку:
«К 100-летию со дня рождения воспитанника московского аэроклуба, летчика-штурмовика, Героя Советского Союза гвардии полковника Каприна Дмитрия Васильевича».
На торжественной церемонии его сын, главный онколог Министерства здравоохранения России академик Андрей Дмитриевич Каприн, сказал:
– Для меня он всегда был и останется примером. И для моих детей тоже.
Какие качества необходимы летчику, чтобы успешно выполнить задание и благополучно вернуться?
Все видеть и замечать. Не бояться, не испытывать страха, не поддаваться панике. Нужна быстрота реакции. Смелость и решительность. Спокойствие и хладнокровие.
Всему этому не научишь, это, скорее, природное.
И, надо понимать, передается по наследству.
Когда Андрей Дмитриевич Каприн станет хирургом и окажется в операционной, возьмет в руки скальпель, склонится над пациентом и примет на себя ответственность за его жизнь и здоровье, выяснится, что ему понадобятся, в сущности, те же качества, что и отцу, когда тот сидел за штурвалом штурмовика.
Конечно же, хирургу за операционным столом, как и летчику в воздушном бою, не следует ошибаться. Поэтому к операции готовятся так же тщательно и долго, как к боевому вылету. Но хирург Каприн, как и его отец, военный летчик, понимает: предусмотреть все невозможно. Так что понадобится, ясное дело, и удача!
Но главное: необходимо быть готовым к любой неожиданности, самой неприятной, огорошивающей. И готовиться к этому испытанию каждый день. Всю свою профессиональную жизнь. Раковые клетки, может быть, еще коварнее и опаснее, чем авиация и зенитная артиллерия врага.
Почему онкология?
– Онкология – это специальность, где врачи каждый день встречаются с бедой, – скажет потом академик Каприн в интервью «Аргументам и фактам». – Поэтому, с одной стороны, важно уметь сопереживать, с другой – назначить пациенту лечение, которое ему поможет. Поскольку большинство методов достаточно агрессивны, важно, чтобы пациент был готов к борьбе и сотрудничеству с врачами.
Пациенту деваться некуда. А что заставляет медика выбрать такую специальность? Всю профессиональную жизнь к тебе обращаются за помощью люди, а ты понимаешь, что далеко не всех удастся спасти. И вообще предстоит иметь дело с бедами и трагедиями.
Или можно научиться все это не замечать? Пропускать мимо себя? Всем страшно пролить кровь, а хирург же каждый день берет в руки скальпель…
Никто не учится так долго, как современные врачи.
Восемь лет – это образование плюс ординатура – всего лишь минимум для подготовки хорошего врача. Будущему онкологу надо разбираться и в других направлениях медицины.
Каприн как-то заметил:
– Медицинская специальность требует длительного обучения – это судьба врача.
Андрей Каприн твердо захотел стать врачом в старших классах. Так что это осознанный выбор.
В интервью «Военно-медицинской газете» его спрашивали:
– Кто больше повлиял на ваше становление и воспитание – отец или мать?
– Безусловно, отец. Для меня он был безоговорочным авторитетом. Можно сказать, и другом, и старшим товарищем, и уважаемым, мудрым наставником. Пальцем никогда не тронул. Был как-то случай, когда мама в сердцах двинула меня. Отец вмешался и строго так маме сказал: «Таня, мальчика бить нельзя!» – «А почему?» – «Да потому, что он будет страх испытывать в драке. А он не должен бояться!»
– У вас не было желания пойти по стопам отца? Стать военным.
– Честно говоря, особого желания не было. Хотя мать хотела, чтобы я стал военным летчиком. А отец старался не вмешиваться в мой выбор жизненного пути.
– Почему тогда выбор пал на медицину?
– Трудно сказать почему. К выбору профессии исподволь подталкивают различные ситуации, случаи, встречи, впечатления от увиденного и услышанного.
Я спросил академика Каприна:
– Почему хирургия? Обычный человек видит кровь и падает в обморок…
– Я смотрел фильмы и спектакли о врачах. Помните, был такой фильм «Дорогой мой человек» с Алексеем Баталовым… И вот, конечно, во всех фильмах герои – хирурги. И я пришел к папе и говорю: «Хочу быть хирургом». Он мне сказал: «Как здорово! Я тебя поддержу». Я подумал: ну если выбирать специальность, то хотя бы с каким-то риском.
– То есть каким-то образом вы были к этому предрасположены? Все-таки не каждый человек может стать хирургом, скажем прямо….
– Не знаю, был ли я расположен… Сначала было очень нелегко. На самом деле и опытные хирурги вам скажут, что не каждый раз даже кожу можно разрезать спокойно: ведь перед тобой живой человек! Потом уже, когда ты уже начал операцию и целиком в нее вовлекся – о другом думаешь. Но когда делаешь первый разрез…
Особенно это ощутимо в экстренной хирургии, которой мы занимались. Тогда же не было компьютеров, не было магнитно-резонансной томографии, в основном диагностика – простой фонендоскоп… Ультразвуковые исследования еще были слабо развиты, и ночью специалисты со своей техникой иногда не дежурили… Все равно ты открываешь живот человеку скальпелем, и надо, чтобы был диагностический поиск высокого уровня… И учителя нас учили этому…
И все равно – ты от ошибки не гарантирован. Случалось, что начал операцию и видишь: нужды в ней нет. Такое тоже бывало в той хирургии. Но лучше сомневаться в пользу больного, как нас учили: открыть, и, если оперативного вмешательства не требуется, зашить. Максимум, что останется, – это рубец. Но не произойдет катастрофы, если пропустишь опасную и быстро развивающуюся болезнь…
Одно можно сказать: выбор оказался удачным. Для всех. Андрей Дмитриевич посвятил жизнь медицине и тем самым спас многим людям жизнь, вернул им здоровье. А себя сделал счастливым и успешным.
В 1983 году, после школы, он поступил на лечебный факультет Московского ордена Трудового Красного Знамени медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко[1 - Ныне Московский государственный медико-стоматологический университет имени А. И. Евдокимова.]. В Москве его называют «3-й мед»: в столице всегда существовали два института, где будущих медиков учили всем специальностям, и отдельно учебное заведение для стоматологов.
Государственный институт зубоврачевания открыли еще в 1922 году, ему присвоили имя первого народного комиссара здравоохранения РСФСР Николая Алексеевича Семашко; врачом он работал мало, но был пламенным большевиком.
Конкурс в медицинские вузы всегда был очень высоким. Туда поступали дети начальства, отпрыски известных медиков. А когда в 1968 году в стоматологическом институте открыли лечебный факультет (где учили в том числе и хирургии), сюда устремились молодые люди, у которых не было высокопоставленных родителей или родственников – медицинских светил.
Уже на первом курсе Андрей Каприн начал трудиться – сначала санитаром, потом медбратом в отделении урологии городской больницы. Работал на скорой помощи. Будущий академик считал, что обязан сам зарабатывать, а не сидеть на шее у родителей. Но дело еще и в другом: в медицине, как, собственно, и в любой профессии, надо начинать с самого начала, чтобы знать и понимать, как все устроено, – и не с чужих слов.
Ведущему программы «Моя история» на Общественном телевидении России (ОТР) Дмитрию Кириллову академик Каприн рассказал:
– Я решил отделиться от родителей, жить отдельно. Меня родители поняли. И чтобы у меня было служебное жилье, я пошел наниматься дворником.
Дмитрий Кириллов поинтересовался:
– В каком районе вы мели?
Андрей Каприн:
– Я убирал угол улицы Герцена с улицей Грановского. Рядом был Российский институт театрального искусства (ГИТИС), и многие ребята, известные актеры, работали тоже дворниками, и мы соседствовали по участкам. И были очень талантливые и толковые ребята. Таких вечеров, как, например, у меня в квартире и у ребят, – вы знаете, это вспомнить приятно… Многие капустники переносились туда. Я с теплотой вспоминаю, это известные люди. Мы с ними поддерживаем отношения.
Дмитрий Кириллов уточнил:
– Коллеги?
Андрей Каприн:
– Коллеги по уборке, да. Мы даже друг друга подменяли иногда на участках. Такая была взаимовыручка, потому что если техник утром придет, и у тебя не убрано в таком месте, то, конечно, тебя накажут и выгонят, и ты останешься без квартиры. И я иногда дежурил на скорой, и надо было выходить утром, когда снег, и за меня ребята выходили. Но если мы знали, что кто-то приболел, то мы тоже ходили на эти участки.
А дважды за меня убирал участок отец. Будучи знаменитым человеком! У меня не было возможности выйти на участок, и чтобы меня не подвести, он ходил и убирал. Это незабываемая юность, прекрасная совершенно. Я вспоминаю с такой теплотой. Меня назначили старшим техником на несколько участков. Я подумал: «Надо уходить»…
В 1989 году Андрей Каприн сдал выпускные экзамены и получил красный диплом. Проходил интернатуру (то есть осваивал будущую специальность) в Городской клинической больнице № 33.
Я поинтересовался у Андрея Дмитриевича:
– Почему урология? Почему не тихая, приятная терапевтическая стезя: «Больной, вы чихаете ужасно, но через три дня пройдет»? А вы беретесь лечить урологические заболевания. Больные тяжелые, работа тяжелая… Зачем?
– Я ведь изначально хотел быть хирургом. Но в хирургической специальности тоже очень много ветвей… И в нашем деле, я уже потом это понял, очень все зависит от учителя. Я попал в 33-ю больницу в ученики к замечательным хирургам.
Потом будущий академик перешел в Городскую клиническую больницу № 50, в отделение урологии врачом-ординатором (важная ступень, необходимая для самостоятельной работы).
Академик Каприн:
– В 50-й больнице были очень сильные ребята, много оперирующие, и там урология уже вышла за пределы стандартной урологической службы, и я увидел, что они очень продвинуты и в научном смысле. Я ощутил этот дух творчества. И я просто полюбил своих новых коллег… В нашем деле начинаешь влюбляться в людей, которые мастерски делают свое дело.
В 1993-м Андрей Дмитриевич поступил в аспирантуру своей alma mater – родного Медицинского стоматологического института имени Н. А. Семашко. Научный руководитель – доктор медицины Олег Борисович Лоран, заведовавший кафедрой урологии лечебного факультета.
Каприн учился и писал кандидатскую диссертацию, которую в 1996 году успешно защитил. И его сразу взяли старшим научным сотрудником Научно-исследовательского института урологии Министерства здравоохранения. Этот институт создал самый известный в ту пору уролог Николай Алексеевич Лопаткин, доктор медицинских наук, академик, Герой Социалистического Труда.
И сегодня Каприн неизменно повторяет: «Мне посчастливилось не только работать с ним, но и быть его учеником».
Молодой кандидат медицинских наук, конечно же, и предположить не мог, что меньше чем через два десятилетия именно он будет руководить и этим коллективом. Институт впоследствии получит название НИИ урологии и интервенционной радиологии имени Н. А. Лопаткина и войдет в состав Центра радиологии, который возглавит академик Каприн… Но не будем забегать вперед. В Институте Лопаткина он тогда проработал сравнительно недолго.
Я спросил академика Каприна:
– И все же: почему онкология? Есть заболевания, которые можно вылечить, пациент ушел счастливый и будет жить еще сто лет. А в онкологии, прямо скажем, прогнозы бывают всякими… Зачем вы выбрали такую невеселую профессию?
– Опять же из-за учителей. Я работал в Институте урологии, уже заведовал отделением у Николая Алексеевича Лопаткина. У меня была сложная проблематика: я занимался тяжелыми травмами у женщин, связанными с разрушением мочевого пузыря, это уже хирургия приличная… Все вроде было неплохо. Но как-то мне показалось тесновато, знаете, в Институте урологии, тесновато. Не потому, что там ко мне плохо относились, а потому, что хотелось попробовать что-то новое.
А я учился в институте на одном курсе с Наташей Харченко, дочкой известного очень онколога. И вдруг мне Наташа звонит: «Отец хочет заняться онкологической урологией, она сейчас очень развивается. Приходи». И я пришел и увидел, что это совершенно иная специальность, что хирурги-онкологи оперируют иначе. Словом, заинтересовался.
Академик Владимир Петрович Харченко, к которому пришел Андрей Каприн, учился в аспирантуре Онкологического института имени П. А. Герцена (его потом возглавит Каприн), защитил докторскую диссертацию на тему о хирургических методах лечения рака легкого, стажировался в Соединенных Штатах, трудился в Институте рентгенорадиологии, который возглавил и со временем превратил в Российский научный центр рентгенорадиологии.
Харченко сказал Каприну: «Мы о тебе слышали давно. Но я тебя специально не трогал эти годы, чтобы ты определился».
Академик Каприн:
– Я в 1990-м окончил институт, а в 1996-м он меня забрал к себе. Говорит: «Это чистая поляна. Попробуй. Если получится, клинику тебе здесь откроем. А начнешь с нескольких коек в отделении». Он отдал мне в хирургическом отделении несколько коек.
Я ходил к нему на операции. Он, конечно, оперировал, как бог. Причем оперировал все подряд, кроме головы, вот от шеи начиная… Таких хирургов, к сожалению, почти нет. И я напросился к нему: «Можно я, пока у меня там всего две-три койки, буду стоять с вами на операциях?»
А он ко мне очень хорошо относился, прямо по-отечески, хотя характер у него был жесткий. И конечно, я влюбился в онкологию и стал с ним оперировать. На всех операциях старался к нему попасть. Если он даже меня не брал, то я все равно стоял и смотрел, а потом уже занимался своей лечебной работой. И так продолжалось, наверное, лет пять… Так я и оказался в онкологии – из-за людей, с которыми работал. Хирургия – это командная работа, ты в одиночку ничего не сделаешь.
Я спросил Андрея Дмитриевича:
– Вы так интересно рассказали про вашего учителя… А в чем заключается это искусство хирурга? У него какие-то особые руки, как у музыканта? Или вы, что называется, видите больного насквозь? Каким-то образом ясно представляете себе то, что не видно остальным?
– Ну это приходит с опытом. Вообще говоря, нужно наладить работу над ошибками у диагноста. Если нормально хирургическая клиника работает и выясняется, что при постановке диагноза произошла ошибка, надо разобраться. Я заставляю ребят звать лучевых диагностов, тех, кто делает компьютерную томографию и МРТ, чтобы они пришли в операционную и посмотрели, сравнили реальность со снимком.
У много оперирующего хирурга, конечно, большой опыт созерцания – изучения сделанного при обследовании снимка. Поэтому еще до операции я отчетливо представляю, как все это может выглядеть. А потом я это еще и руками начинаю чувствовать… А снимок у меня вот висит на экране… Сейчас операционные у нас, как космические корабли. Прямо супер! Там все видно: можно расширить картинку, можно сделать 3D-картинку…
Если сложная операция, начинаем крутить 3D-картинку прямо в организме так, чтобы было видно, как прилегает, например, опухоль к сосудам жизненно важным. Тогда видно, какой подход необходим и откуда примерно надо подойти к опухоли… Определить угол хирургической атаки… Разрезом нужно сразу пытаться выйти на опухоль. Она же растет, не подчиняясь никаким законам и программам, дико.
В Институте имени Герцена существовала традиция – но я уже ее не застал – когда еще не было КТ и МРТ, по приказу академика Валерия Ивановича Чиссова после операции на подносе ординаторы приносили удаленную опухоль, чтобы все внимательно на нее посмотрели.
То есть созерцательный опыт имеет большое значение. И тактильные ощущения, тоже сформированные большим опытом… Иногда вслепую можно обойти опухоль рукой и точно решить, как действовать. Знаете, у хирургов говорят: «Лучший инструмент – это палец». Иногда ты чувствуешь лучше, чем видишь…
Все это постепенно вырабатывается. Знаете, приходишь в хирургический зал медицинского института, поднимаешься в аудиторию – когда преподаешь на старших курсах, и видишь, что под партами все в нитках: ребята сидят и вслепую вяжут. Кто хочет стать хирургами, вслепую вяжут узлы. Это совершенно необходимо для хирурга. Навыки и опыт. Считается, что если хирург делает меньше полусотни операций своего профиля в год, то ложиться к нему на операцию не стоит…
– Когда вы оперируете, и ситуация понятна, неожиданностей нет, то руки сами работают, а вы о чем-то размышляете?
– Нет, ни о чем другом не думаю, кроме операции, это точно. Можете не сомневаться. Более того, если вы забыли зайти в туалет, а так тоже бывало – переходишь из операционной в операционную, и в обычной жизни за семь-восемь часов уже пару раз бы заглянул, а в операционной обо всем забываешь. Выходишь, и еще некоторое время ничего не хочется. А если операция была напряженная, то ничего не помнишь.
Но ты же не один работаешь, и, если тебе нравится бригада, можно что-то обсудить… Такой бывает, знаете, момент спокойный. Вот, например, убрали орган или, наоборот, уже сделали пластику, видно, что основное позади, хотя все может быть… Но тут с ребятами перекинешься парой слов. Кто-то расскажет что-то интересное, заодно и узнаешь, что ребята читают и смотрят. Но пустые разговоры затевать не стоит. Потому что, если спросишь, как ты оперировал, они скажут: «Шеф, отлично!» Спросишь иногда, как в семье? Знаешь же ребят, обычно с тобой стоят одни и те же… Бригады меняются, но старший ассистент все равно один и тот же, да и заведующий отделением…
– А если прямо перед операцией вам позвонили: «Как освободишься, немедленно приезжай к начальству!» или, не дай Бог, кто-то близкий заболел, эти мысли вас преследуют во время операции?
– Если болеют близкие, да… Когда болеют близкие, я к этому вообще очень тревожно отношусь. Но, если вызывают к начальству и не знаешь, зачем, иногда в голове это покрутится, но быстро забываешь. Потому что понимаешь, что, если даже снимут с должности, из хирургии-то не выгонят. Это, кстати, одна из причин, почему выбрал хирургию, – надежное ремесло. Если можешь оперировать, все равно будешь нормально работать и жить.
– То есть вы способны полностью переключиться? И, несмотря ни на какие внешние обстоятельства, сосредоточиться только на операции?
– Я думаю, что сама физиология хирургии заставляет переключиться. Когда стоишь со скальпелем, выделяется адреналин, и он, конечно, влияет. Мы же знаем, что адреналин является хорошим обезболивающим. И чем больше адреналина, тем меньше ощущений. Адреналин же мы колем при травме – вместе с обезболивающими. Если адреналин выделяется – а это же защитное свойство организма – не чувствуешь всего внешнего. То есть эта сосредоточенность физиологически легко объяснима, это очень закономерно и нормально. Мне говорили реаниматологи: когда случается сердечный приступ, тоже надо адреналин колоть. И когда хирургам колют, говорят, приходится давать дозу побольше…
