Бульварное кольцо – 3. Прогулки по старой Москве

скачать книгу бесплатно


В одном из глухих, темных дворов свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…

Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыре.

Около входов стоят женщины, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену».

В результате Гиляровского чуть было не ограбили, предложив выпить так называемой «малинки» – специально для подобных случаев приготовленной смеси пива и какой-то отравы. Спасся Владимир Алексеевич, как говорится, чудом. И, когда спасся, первым делом написал в свою газету репортаж.

Неравнодушным к описанию здешних притонов был и приятель Гиляровского Антон Павлович Чехов. Он посвятил Грачевке свой рассказ «Припадок». Там, правда, действуют студенты, да и особых злодеяний нет. «Приятели с Трубной площади повернули на Грачевку и скоро вошли в переулок, о котором Васильев знал только понаслышке. Увидев два ряда домов с ярко освещенными окнами и с настежь открытыми дверями, услышав веселые звуки роялей и скрипок – звуки, которые вылетали из всех дверей и мешались в странную путаницу, похожую на то, как будто где-то в потемках, над крышами, настраивался невидимый оркестр, Васильев удивился и сказал:

– Как много домов!

– Это что! – сказал медик. – В Лондоне в десять раз больше. Там около ста тысяч таких женщин.

Извозчики сидели на козлах так же покойно и равнодушно, как и во всех переулках; по тротуарам шли такие же прохожие, как и на других улицах. Никто не торопился, никто не прятал в воротник своего лица, никто не покачивал укоризненно головой… И в этом равнодушии, в звуковой путанице роялей и скрипок, в ярких окнах, в настежь открытых дверях чувствовалось что-то очень откровенное, наглое, удалое и размашистое. Должно быть, во время оно на рабовладельческих рынках было так же весело и шумно и лица и походка людей выражали такое же равнодушие.

– Начнем с самого начала, – сказал художник.

Приятели вошли в узкий коридорчик, освещенный лампою с рефлектором. Когда они отворили дверь, то в передней с желтого дивана лениво поднялся человек в черном сюртуке, с небритым лакейским лицом и с заспанными глазами. Тут пахло, как в прачечной, и, кроме того, еще уксусом. Из передней вела дверь в ярко освещенную комнату. Медик и художник остановились в этой двери и, вытянув шеи, оба разом заглянули в комнату.

– Бона-сэра, сеньеры, риголетто-гугеноты-травиата! – начал художник, театрально раскланиваясь.

– Гаванна-таракано-пистолето! – сказал медик, прижимая к груди свою шапочку и низко кланяясь».

На протяжении всего рассказа милая компания перемещалась из одного «дома терпимости» в другой, и все закончилось нервным припадком самого неискушенного из них.

Чехов знал, о чем пишет – он в то время жил в двух шагах от Грачевки.

А Владимир Гиляровский в свойственном ему спокойном тоне изложил механизм функционирования здешних кварталов: «Самым страшным был выходящий с Грачевки на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый полтинными, последнего разбора публичными домами. Подъезды этих заведений, выходящие на улицу, освещались обязательным красным фонарем, а в глухих дворах ютились самые грязные тайные притоны проституции, где никаких фонарей не полагалось и где окна завешивались изнутри.

Характерно, что на всех таких дворах не держали собак… Здесь жили женщины, совершенно потерявшие образ человеческий, и их «коты», скрывавшиеся от полиции, такие, которым даже рискованно было входить в ночлежные дома Хитровки. По ночам «коты» выходили на Цветной бульвар и на Самотеку, где их «марухи» замарьяживали пьяных. Они или приводили их в свои притоны, или их тут же раздевали следовавшие по пятам своих «дам» «коты». Из последних притонов вербовались «составителями» громилы для совершения преступлений, и сюда никогда не заглядывала полиция, а если по требованию высшего начальства, главным образом прокуратуры, и делались обходы, то «хозяйки» заблаговременно знали об этом, и при «внезапных» обходах никогда не находили того, кого искали…

Хозяйки этих квартир, бывшие проститутки большей частью, являлись фиктивными содержательницами, а фактическими были их любовники из беглых преступников, разыскиваемых полицией, или разные не попавшиеся еще аферисты и воры. У некоторых шулеров и составителей игры имелись при таких заведениях сокровенные комнаты, «мельницы», тоже самого последнего разбора, предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые только в такие трущобы являлись для удовлетворения своего азарта совершенно спокойно, зная, что здесь не будет никого чужого. Пронюхают агенты шулера – составителя игры, что у какого-нибудь громилы после удачной работы появились деньги, сейчас же устраивается за ним охота. В известный день его приглашают на «мельницу» поиграть в банк-другой игры на «мельницах» не было, – а к известному часу там уж собралась стройно спевшаяся компания шулеров, приглашается и исполнитель, банкомет, умеющий бить наверняка каждую нужную карту, – и деньги азартного вора переходят компании. Специально для этого и держится такая «мельница», а кроме того, в ней в дни, не занятые «деловыми», играет всякая шпана мелкотравчатая и дает верный доход – с банка берут десять процентов. На большие «мельницы», содержимые в шикарных квартирах, «деловые ребята» из осторожности не ходили – таких «мельниц» в то время в Москве был десяток на главных улицах».

Впрочем, обычный обыватель мог прожить в Москве всю жизнь и даже не догадываться о существовании таких районов.

СРЕТЕНСКИЙ БУЛЬВАР

Назван по улице Сретенке и площади Сретенских ворот, от которых начинается. Разбит в 1830-е годы. Протяженность 215 метров. Является самым коротким бульваром Бульварного кольца.

Итак, очередной бульвар. На сей раз Сретенский, самый короткий из бульваров московского Бульварного кольца. Именно здесь была написана известная картина В. Маковского «На бульваре», изображающая двух скучающих, несчастных молодых людей. Не удивительно – рядышком располагалось Училище живописи, ваяния и зодчества, и многие студенты и преподаватели брали сюжеты для своих работ, что называется, не отходя от кассы.

Маяковский писал в своем автобиографическом произведении «Я сам»: «Днем у меня вышло стихотворение. Вернее 2 куски. Плохие. Нигде не напечатаны. Ночь, Сретенский бульвар. Читаю строки Бурлюку. Прибавляю – это один мой знакомый. Давид остановился. Осмотрел меня. Рявкнул: „Да это же ж вы сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!“ Применение ко мне такого грандиозного и незаслуженного эпитета обрадовало меня. Я весь ушел в стихи. В этот вечер совершенно неожиданно я стал поэтом».

Маяковский тоже обучался в том училище.

А в 1952 году бульвар реконструировали, обсадив декоративными деревьями и клумбами с цветами.

Практически всю внутреннюю сторону сего бульвара занимает доходный дом страхового общества «Россия». Валентин Катаев так его описывал в повести «Алмазный мой венец»: «За маленькой площадью с библиотекой имени Тургенева, прямо на Сретенский бульвар выходили громадные оранжевокирпичные корпуса бывшего страхового общества „Россия“, где размещались всякие лито-, тео-, музо-, киноорганизации того времени, изображенные Командором в стихотворении „Прозаседавшиеся“, так понравившемся Ленину. В том же доме в Главполитпросвете работала Крупская по совместительству с работой в Наркомпросе РСФСР – по другую сторону перекрестка, в особняке на Чистых прудах, под началом Луначарского. Крупскую и Луначарского можно было в разное. время запросто встретить на улице в этих местах: ее – серебряно поседевшую, гладко причесанную, в круглых очках с увеличительными стеклами, похожую на пожилую сельскую учительницу; его – в полувоенном френче фасона Февральской революции, с крупным дворянским носом, как бы вырубленным из дерева, на котором сидело сугубо интеллигентское пенсне в черной оправе, весьма не подходившее к полувоенной фуражке с мягким козырьком вроде той, которую так недолго нашивал Керенский, но зато хорошо дополняющее темные усы и эспаньолку а-ля „Анри катр“, – типичного монпарнасского интеллектуала, завсегдатая „Ротонды“ или „Клозери де Лила“, знатока всех видов изящных искусств, в особенности итальянского Возрождения, блестящего оратора, умевшего без подготовки, экспромтом, говорить на любую тему подряд два часа, ни разу не запнувшись и не запутавшись в слишком длинных придаточных предложениях».

Бульвар нередко становился объектом пристальнейшего внимания как общественности вообще, так и журналистов в частности. Вот, например, заметка, озаглавленная скромненько: «Взрыв карбюратора»: «Во дворе дома страхового общества „Россия“ по проезде Сретенского бульвара, неожиданно раздался оглушительный взрыв, а затем из каменного сарая выкинулось пламя. Оказалось, что на стоящем здесь автомобиле пот. поч. гражд. А. В. Бер произошел взрыв карбюратора. Пламя охватило автомобиль. Пылавший автомобиль был вывезен во двор, где и сгорел».

Другое безобразие обошлось без сложной техники: «21 июня дворник дома страхового общества „Россия“, на проезде Сретенского бульвара, кр. Митин, увидал спавшего в своей пролетке пьяного извозчика кр. Николаева, и разбудил его. Николаев рассердился, что его разбудили, соскочил с козел, набросился на Митина и стал наносить ему побои, причем вырвал у него пук волос из бороды и искусал ему правую руку. Извозчика отправили в участок».

Или такой во информационный повод: «Сегодня в три часа утра боевой отряд революционеров имел у Сретенского бульвара столкновение с полицией. Двое околоточных ранено, один городовой убит, шесть революционеров с револьверами задержано.

Этот бульвар, так же, как и предшествующие, удостоился нашего пристального внимания в предыдущих книгах, посвященных Лубянке и Мясницкой улицам. Впрочем, не упомянутым остался дом архитектора А. Г. Григорьева в Милютинском переулке (дом №8) – одноэтажное здание 1843 года постройки.

Интересен и дом 3 по Малому Головину переулку. Сравнительно недавно к нему можно было проскочить сретенскими дворами, но сейчас лучше воспользоваться Костянским переулком – многое перегорожено.

В этом доме с 1881 по 1885 годы проживало семейство Чеховых. Антон Павлович, в то время, был пусть еще не маститым, но все же писателем. В частности, в этот дом однажды пришел Н. Лесков – чтобы подарить Чехову свои книги.

Антон Павлович сообщал свои координаты приятелю Н. Лейкину: «Спасибо за обещание побывать у меня в половине сентября. Я живу в Головином переулке. Если глядеть со Сретенки, то на левой стороне. Большой нештукатуренный дом, третий со стороны Сретенки, средний звонок справа, бельэтаж, дверь направо, злая собачонка».

И, между делом, жаловался на жизнь: «Пишу при самых гнусных условиях. Передо мной моя не литературная работа, хлопающая немилосердно по совести, в соседней комнате кричит детеныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух „Запечатленного ангела“… Кто-то завел шкатулку, и я слышу „Елену Прекрасную“… Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. „У дочки, должно быть, резь в животе – оттого и кричит“… Я имею несчастье быть медиком, и нет того индивидуя, который не считал бы нужным „потолковать“ со мной о медицине. Кому надоело толковать про медицину, тот заводит речь про литературу. Обстановка бесподобная. Браню себя, что не удрал на дачу, где, наверное, и выспался бы, и рассказ бы… написал».

Впрочем, чеховский дом был весьма притягательным для тогдашней тусовки начинающих авторов. В. Гиляровский писал: «Первые годы в Москве Чеховы жили бедно. Отец служил приказчиком у галантерейщика Гаврилова, Михаил Павлович и Мария Павловна учились еще в гимназии. Мы с женой часто бывали тогда у Чеховых, – они жили в маленькой квартире в Головином переулке, на Сретенке. Веселые это были вечера! Все, начиная с ужина, на который подавался почти всегда знаменитый таганрогский картофельный салат с зеленым луком и маслинами, выглядело очень скромно, ни карт, ни танцев никогда не бывало, но все было проникнуто какой-то особой теплотой, сердечностью и радушием. Чуть что похвалишь – на дорогу обязательно завернут в пакет, и отказываться нельзя. Как-то раз в пасхальные дни подали у Чеховых огромную пасху, и жена моя удивилась красоте формы и рисунка. И вот, когда мы собрались уходить, вручили нам большой, тяжелый сверток, который велели развернуть только дома. Оказалось, в свертке – великолепная старинная дубовая пасочница».

Гиляровский вспоминал, что Чеховы жили на втором этаже этого дома, а первый этаж занимала портниха. Дом же принадлежал купцу П. З. Едецкому.

Кстати, первый визит Владимира Алексеевича в чеховский дом прекрасно описал Михаил Павлович, брат великого писателя: «Однажды, еще в самые ранние годы нашего пребывания в Москве, брат Антон вернулся откуда-то домой и сказал:

– Мама, завтра придет ко мне некто Гиляровский. Хорошо бы его чем-нибудь угостить.

Приход Гиляровского пришелся как раз на воскресенье, и мать испекла пирог с капустой и приготовила водочки. Явился Гиляровский. Это был тогда еще молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на «ты», предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив по себе недурное впечатление, ушел. С тех пор он стал бывать у нас и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление. Оказалось, что он писал стихи и, кроме того, был репортером по отделу происшествий в «Русских ведомостях». Как репортер он был исключителен».

Именно здесь, в Головинском переулке Антон Павлович подготовил своей первый сборник рассказов – «Сказки Мельпомены».

* * *

А в Уланском переулке (дом №11) сохранился храм святого Николы в Дербеневке. Это название произошло от слова «дебри», то есть территория, заросшая непролазным лесом. Сама же церковь была построена стрельцами еще в начале XVIII века.

Московский обыватель Н. П. Окунев писал в 1921 году: «Сегодня, т. е. накануне Николина дня, был за всенощной у Николы на Дербеневке (в Уланском переулке). Служил архимандрит Троицкой Лавры Вассиан. Сравнительно молодой еще человек и, должно быть, ученый. Сказал великолепную речь, да с таким воодушевлением, что многих слушателей растрогал до слез. Впервые видел и слушал его, но сразу готов его включить в число мастеров благолепного служения и духовного красноречия. А пел, как написано в объявлении: „полный хор бывшей Троицко-Сергиевской Лавры“. Ущемило меня это слово – „бывшей“. Грустно сделалось и от неправильного слова „полный“, когда на поверку оказалось, что весь хор состоит из 18 чел. (в том числе один регент, 1 барышня, 7 мальчиков, 2 монаха и 7 певчих светских). Однако я был очень доволен, что мне пришлось послушать только жалкие остатки Лаврского хора. Они пели, между прочим, „Благослови душе моя Господа“ Комарова, „Блажен муж“ и „Хвалите Имя Господне“ Архангельского, но через композиторские достижения слышалось что-то прибавочное, монастырское, свое. Видно, держатся еще каких-то традиций, какого-то особого стиля, и за это честь регенту Мартову. (К концу всенощной явился в церковь Н. М. Данилин, как мне показали „инкогнито“, и очень внимательно прослушал „Слава в вышних Богу“, значит, хор действительно „с изюминкой“, когда сам Данилин заинтересовался им.) Очень интересен один мальчуган. Голос у него такой угрюмый, убедительный, точно у слепецкого вожака, и таково-то он душещипательно и проникновенно дивился, что „На горах станут воды“, и так искренне голосил „Дивна дела Твоя, Господи“, что я даже всплакнул, как умиленная баба».

И далее мемуарист признавался: «Не могу простить себе, что я в те времена, когда существовали громадные хоры, когда в соборах и монастырях свершались торжественнейшие служения, – любил все это как-то вскользь, мимоходом, между делом (а вернее бездельем). Давно надо было поставить все это в ряд наипервейшей духовной услады, и тогда от множества житейских промахов и ошибок избавился бы. А теперь так грустно все это видеть и слышать! Точно внимаешь последним словам и воздыханиям близкого-близкого, дорогого и милого человека, уходящего туда, – „таможе вси человеци пойдем!“ Пройдут десятки лет, мы перемрем, дети наши состарятся, будут, пожалуй, искать духовных утех на земле, пойдут, может быть, в церковь, но не услышат уж таких мастеров пения, которые если еще не совсем исчезли в наше время, то заметно поредели. А для внуков наших, пожалуй, останутся от их отцов одни только воспоминания о былой красоте церковного пения да ворох старых забытых нот. Теперь мальчиков в московских хорах совсем нет, и эти семь, как видится, уже не свежего выпуска, и попеть им осталось, если они раньше не разбегутся на Сухаревку, еще год, и тогда навсегда закроется эта старинная область искусства. Бедные потомки! Как много у нас было от наших предков разного чудесного добра, и как мало его перейдет в их наследие!»

Завершалась эпоха «сорока сороков».

ЧИСТОПРУДНЫЙ БУЛЬВАР

Назван по искусственному водоему, вырытому здесь в далекой древности. Разбит в 1820-е годы. Протяженность 820 метров.

Современный вид площадь, да и сам бульвар, приобрели сравнительно недавно. Еще в 1935 году площадь и улица Мясницкая была отделена собственно от бульвара старинным трехэтажным домом. Его снесли в связи с прокладкой первой линии московского метро, и площадь сразу задышала, ожила.

В Великую Отечественную войну составы здесь не останавливались, проезжали дальше. На самой же станции был оборудован кабинет Верховного Главнокомандующего, то бишь Иосифа Виссарионовича Сталина.

Наземная же часть бульвара открывается гранитным забором с каменными скамейками и чугунными светильниками, а также памятником Грибоедову 1959 года установки.

Чистые пруды в далеком прошлом были куда просторней нынешних. Их и вправду было несколько, они были образованы протекающей вдоль современной линии бульвара речки Рачки. Мясники, считавшиеся своего рода элитой, со временем загадили этот прекрасный каскад водоемов, и москвичи, недолго думая, переименовали Чистые пруды в Поганые. Затем пруды очистили – произошло обратное переименование.

Здесь еще в те времена любили кататься на лодках, на коньках и на лыжах. Известный в 1831 году путеводитель по Москве зазывал на бульвар обывателей, чтобы вместе с ними «полюбоваться здесь катанием на коньках на манер английский или петербургский». И добавлял: «По обе стороны возвышаются такие домы, которые бы показались предкам нашим за нечто необыкновенное: необразованный ум их не мог бы никогда представить себе таких соразмерных каменных палат».

Николай же Лесков продолжал эту мысль: «На Чистых Прудах все дома имеют какую-то пытливую физиономию. Все они точно к чему-то прислушиваются и спрашивают: „что там такое?“»

Это был роман «Некуда». А глава называлась «Углекислые феи Чистых Прудов».

Жизнь на Чистых Прудах бурлила и ночью, и днем. Этот адрес не сходил с газетных полос – чаще всего из рубрики «Происшествия». Вот, например, что писал «Голос Москвы» в 1909 году: «В ресторан Кучерова, на Чистых прудах, явился молодой человек, хорошо выпил, плотно закусил, но, когда дело дошло до расчета, платить отказался. Счет был порядочный: около 40 рублей.

Распорядитель ресторана обратился к полиции.

При составлении протокола гастроном, закусывающий «за счет доходов английского короля» отрекомендовался:

– Окончивший курс наук в университете В. В. Смирнов.

«Окончившего курс наук» для завершения образования направили к мировому.

Распорядитель уверяет, что Смирнов – фигура хорошо известная в ресторанах. У него принцип: не платить, в расчете, что администрация ресторана не станет возиться и махнет рукой.

Часто это и удавалось».

Впрочем, встречались преступления попроще: «Дворянин К. И. Ильинский, познакомившись на улице с какой-то дамой, разговорился с ней, а потом предложил поехать поужинать в ресторан „Прогресс“ на Чистых прудах. Дама согласилась. У подъезда ресторана г. Ильинский достал пачку кредитных билетов (45 руб.) и хотел расплатиться с лихачом, но в этот момент „дама“ выхватила у своего кавалера из рук все деньги и, пока тот успел опомниться, благополучно скрылся. Задержать дерзкую грабительницу не удалось. Выяснилось, однако, что ее зовут Мария Волкова».

Ох уж этот «Прогресс»: «Третьего дня вечером полиция получила сведения, что в ресторане „Прогресс“, на Чистопрудном бульваре, в числе посетителей находится некто загримированный. Его задержали. На нем оказался парик, приклеенный нос и борода. При нем нашли 345 р. Он назвался купеческим сыном Ю. и сказал, что загримировался в парикмахерской (он указал адрес) с целью проследить за своим отцом, с кем и как он проводит время».

Чистые Пруды были довольно-таки криминальным местом: «Вчера, проживающий в доме Косичкина в Таганке, кр. Василий Константинов Сальников сидел на скамейке Чистопрудного бульвара. Здесь к нему подошел какой-то незнакомец и стал просить милостыню, причем в этот момент похитил зонтик и часы, стоящие 50 рублей, и кошелек с деньгами, после чего намеревался скрыться, но был задержан и отправлен в участок».

Доходило до совсем уж тяжких преступлений: «Вчера ночью двое неизвестных, отвязав на лодочной пристани по Чистопрудному бульвару, лодку пустили ее на воду. Городовой, заметив это, направился к неизвестным. Они кинулись к нему и стали отнимать у него винтовку. При помощи сторожей городовой отправил хулиганов в участок».

И совершенно непристойный случай: «16 августа, квартирующий в доме Органова, 2-го участка Басманной части, мещ. Василий Григорьев Гришненков, 18 лет, переодевшись в дамское платье, отправился на Чистопрудный бульвар. Молодежь вскоре узнала переодетого мужчину, и толпа любопытных окружила „ряженного“. Последний был задержан и отправлен в участок».

Разумеется, славился здешний каток. «Утро России» писало: «Вчера на катке Чистых прудов состоялся оживленный карнавал, собравший многочисленную публику; было много костюмированных. Первый дамский приз был присужден г-же Гайдаровой за костюм «тыква»; второй – г-же Жуковой за костюм «комета»; первый мужской достался г. Садовскому за костюм «Бухарец», а второй г-ну Колину за костюм «зайца».

«Новости дня» выходили с анонсом: «На катке Чистых прудов предполагаются новости. Арендатор М. А. Гордеев выписывает из Сибири партию лаек, оленей и организует на них катание. Будет еще катание на пони, запряженных в салазки».

Бывали, однако, трагедии: «Вчера на Чистых прудах разыгралась страшная драма. Человек 40 – 50 молодых парней на недавно замерзших чистых прудах устроили „стенку“ и начали драться. Вдруг лед треснул и одна из групп начала тонуть, другая – бросилась спасать утопающих. По всему пруду раздались крики о помощи. После больших усилий удалось спасти несколько человек, а через несколько часов было найдено еще 2 трупа. Говорят, что утонуло 10 человек. Точной цифры утонувших не установлено».

А «Московская жизнь» в 1904 году вышла с сообщением: «21 апреля проживающий в доме Ардашева в Уланском переулке мещ. Николай Михайлов Смирнов, гуляя в нетрезвом виде в 12 часов дня по Чистопрудному бульвару, решил искупаться в пруду. Раздеваться Смирнову не позволили. Тогда он в одежде проплыл несколько саженей, причем так озяб, что насилу выбрался на берег. Смирнова за такое купанье отправили в участок».