скачать книгу бесплатно
Знаю, за что
Александр Мирошниченко
Очень давно мною был написан рассказ «Странный пассажир». Вернее, рассказ я даже не написал, а просто перенес на бумагу реальные события, которые имели место в моей жизни в разные периоды времени. И первый же отзыв я запомнил на всю жизнь: «Я несколько раз перечитал ваш рассказ, – писал мне незнакомый читатель, – и каждый раз на последнем абзаце ком в горле».
Тогда же я и понял, что литература – это ком в горле, выплаканный словами на бумагу.
А вернулся я к этому рассказу потому, что другой важный для меня рассказ, написанный совсем недавно, отказалось публиковать издательство, с которым я сотрудничал почти десять лет. Рассказ этот очень мне дорог и дал название всему сборнику.
И если ты, уважаемый читатель, держишь в руках эту книгу, значит есть издатели, которые могут себе позволить доверять автору и читателю.
Александр Мирошниченко
Знаю, за что. Рассказы
© Мирошниченко А., 2022
© «Издание книг ком», о-макет, 2023
Рассказы
Странный пассажир
Часть первая, почти авиационная
– Взлетный курс 180, выход правым, на Приморское.
– А можно левым?
– Тогда взлетный 179, выход левым.
Это я немного поторговался с диспетчером. Очень уж не хотелось тратить лишние три-четыре минуты. Да и не лишние они вовсе, если учесть, что сегодня еще три раза нужно будет смотаться сюда из Одессы. Взлетный режим – и после короткого разбега отрываемся от травы небольшого аэродрома Килия.
Сейчас левым доворотом и вдоль Дуная пойдем в сторону моря. Конечно, левым разворотом здесь тесновато будет. Дунай, а вместе с ним и государственная граница СССР подходят почти вплотную к аэродрому. Поэтому режим двигателя максимальный. Даже на слух ощущается, как мотору тяжело. А когда мотор на самолете всего один, то и кожей ощущаешь все его проблемы. И нет лучшей мелодии, чем этот оглушающий и привычный голос мотора. И нет лучшей опоры, чем этот звук, который скорее не слышишь, а чувствуешь. Пора убрать закрылки.
«Сейчас тебе станет полегче», – это я мысленно успокаиваю мотор. Рука ложится на сектор газа, и взгляд на бортовые часы. Еще есть время. Секундная стрелка только касается отметки 12, заканчивая третий круг и третью минуту нашего полета… И в это момент звук мотора проваливается.
Исчезает.
Оглушает тишина.
Обостренно остро понимаешь, что небо не есть нормальная среда обитания даже для нас, «человеков летающих». Остановившийся двигатель останавливает время. В такой оглушительной и вязкой тишине невыносимо дышать.
– Господи! Что же делать? – с тяжелым выдохом вырывается из груди.
– Ну и что? И надо было тебе выторговывать у диспетчера выход левым после взлета? Взлетел бы, как положено. Дольше на три минуты, но справа вон поля-дороги, выбирай не хочу, где пристроиться без двигателя. А теперь что делать будешь?
Спокойный голос возвращает хоть и в неприятную, но реальность: мы в пятидесяти метрах от земли, тишина, левый крен, впереди Дунай, но до него не дотянуть. Прямо – пограничные столбы и залитые водой рисовые поля. Тоже не лучшее место для приземления. На аэродром, вопреки всем обещаниям инструкций не вернуться. Что-что, а это я точно знаю, опыт имеется.
Голос исходит от «странного» пассажира. Странным я про себя назвал его еще при посадке пассажиров в самолет. Поскольку голос – как у диктора телевидения – никак не вязался с внешностью болгарского крестьянина, коих очень много в этих краях. Его комментарии моего, мягко говоря, не совсем правильного решения говорили об очень хорошей осведомленности о той неприятной ситуации, в которой мы оказались из-за моей ошибки. Причем ошибся я один, а в неприятной ситуации оказались мы все. Все – это экипаж, я и мой второй пилот, а также двенадцать пассажиров нашего воздушного лайнера Ан-2 или попросту «кукурузника».
Спокойствие пассажира передалось и мне. Я уже знал, что надо делать в следующее мгновение, но оно – это мгновение – все не наступало. Когда долго летаешь на самолете с одним мотором, то очень хорошо его чувствуешь. Воспринимаешь как единственную точку опоры в той среде необитания, которая зовется Небо. И поэтому точно знаешь: в следующее мгновение, после того как эта точка опоры исчезает, ты начнешь стремительно терять высоту, и только быстрая отдача штурвала от себя может предотвратить неминуемое падение и превратить его в полет со всеми присущими полету законами и шансами. И если я не ощутил потерю опоры при заглохшем моторе, это может значить только то, что оно, следующее мгновение, еще не наступило. Таковы законы полета. А пока не наступило следующее мгновение, будем жить в этом.
– Я же говорил, что в пилотской кабине находиться нельзя, – попытался я строго сказать Странному пассажиру.
– А тебе говорили, что при взлете с аэродрома местных воздушных линий Килия с южным курсом нужно выход выполнять правым разворотом. И что?
Тут он попал с самую точку. Конечно, формально, согласно инструкции, после взлета с курсом менее 180 (а 179 хоть и на чуть-чуть, но меньше 180), я мог выполнить левый разворот. Но сам я, увидев такие маневры у другого пилота, назвал бы это мальчишеством. И на тебе – на те же грабли! Для меня, опытнейшего командира с налетом более пяти тысяч часов, тридцати двух лет отроду, это непростительно. Я это понимал и даже поморщился, настолько явно представил последствия, если реально наступить на грабли. Здесь же все может быть куда более неприятным. Оправдываться было бесполезно. Если я не мог оправдаться перед собой, то все другие оправдания уже лишние.
И все же интересный собеседник.
– А вы кто будете?
– Тебе важнее знать не кто я, а зачем я здесь.
– И?
– У тебя есть вопросы. Я могу ответить на любой из них.
– Сколько мне летать на Ан-2? Разве для этого я оканчивал летное училище с красным дипломом? Неужели я не способен на большее? – спросил я, как будто все время готовился к этой встрече с единственной целью узнать, сколько еще мне бороздить нижнее воздушное пространство на самом большом в мире биплане с одним мотором.
– О, Создатель! Разве для этого мне стоило веками совершенствоваться, постигать основы мироздания? Я не могу не только осуждать, но даже подвергать сомнению Твои деяния. Но не ошибся ли Ты, посылая меня сюда только для того, чтобы ответить на вопросы о летной карьере сего человека. Правильно ли я Тебя понял? Неужели на сей планете не осталось того, кто хочет познать Истину? Люди отрекаются от мирских благ в поисках Знаний, морят себя голодом, изнуряют учебой, чтобы познать мир, а я должен этому разгильдяю от авиации рассказывать о карьерном росте. Да был бы он еще такого роста достоин. Ответь мне, Господи! – на многих языках и наречиях с применением допустимых и не очень оборотов и сравнений запричитал мой Странный пассажир. Но на то он и был странным, что я его понял. Понял и возмутился:
– Конечно, предсказать конец света через 652 года или нашествие саранчи на Северный полюс в 22 веке это просто! Это мы мигом! Кто ж проверит? А вот ответить на конкретный вопрос – это обычно ниже нашего достоинства. Мы выше этого. И потом, это же проверить можно! Вот тут мы пас!
Мой не менее эмоциональный монолог зацепил визави и вверг в уныние, как любого мастера ввергает в уныние работа подмастерья:
– Пятнадцать лет!
– Еще пятнадцать лет?! Да столько не живут!
– Пятнадцать лет всего. Нормальный срок. Тем более ты еще этот аппарат не освоил в совершенстве. В противном случае не вытворял бы такие вещи, как сейчас.
Опять он прав. Значит до назначенного срока еще два года. Конечно, это целая вечность, когда ты молод, но уже налетался так, что не видишь разницы между ездой на велосипеде и полетом на самолете.
Но, с другой стороны, замолчавший двигатель и дальнейшая задача только не потерять скорость с неясными перспективами приземления вне аэродрома говорили, что предсказание полетать еще два года вообще, пусть даже на этом самолете в частности не такой уж и плохой вариант. В такой ситуации впору гадать не про то, сколько летать, а сколько жить осталось.
Странный пассажир сидел между мной и вторым пилотом, но я четко видел спокойное лицо второго пилота.
«Еще и бояться не научился» – подумал я о нем.
«Еще не успел испугаться, – ответил на мои мысли мой Странный собеседник, – Времени всего ничего прошло. В одном цилиндре из девяти один раз обе свечи не сработали! Да это в тридцать раз меньше секунды. А истерика! Боже мой, что делать?! Лети давай. Люди в Одессу опаздывают. Нужно еще по магазинам пробежаться и вечером домой в Килию. Ты и повезешь последним рейсом. Ну, хорошо, пусть будет крайним».
Странный пассажир поднялся, убрал струбцину, на которой мостился, как заправский штурман Ан-2, между пилотских кресел, и пошел в салон.
Я посмотрел на часы. Три минуты полета. Секундная стрелка отпрыгнула с 12-ти, обозначив наступление следующего мгновения привычной реальности. Вместе с реальностью в кабину ворвалась оглушающий рев мотора, который для уха пилота милее любой тишины.
«Сейчас тебе станет полегче», – еще раз подумал я и уменьшил мощность до номинальной.
– Нужно будет сказать техникам, что мотор потряхивает, – обратил я внимание второго пилота.
– Да вроде нормально, – пожав плечами, ответит тот.
Действительно, что тут страшного? Один цилиндр один раз в одном из двух тысяч оборотов, которые делает в минуту, не сработал. Теперь-то вон как сладко поет. И нет лучшего звука и надежней опоры, чем эта мелодия, на которую писали слова и Экзюпери, и Ричард Бах. Это мелодия работающего двигателя одномоторного самолета. Вон уже впереди соленое, еще соленое, озеро Сасык, и море уже угадывается. Теперь бережком до самой Одессы.
«Что же я не спросил этого странного товарища?» – мелькнула мысль.
Я оглянулся в салон и посмотрел на Странного пассажира. Увидев мой взгляд, он отвернулся к иллюминатору, даже не изображая, что ему интересно, что же там снаружи.
«Хорошо, тогда что же нужно для того, чтобы летать безопасно?» – мысленно я сформулировал свой вопрос, не сомневаясь, что буду услышан моим недавним визави.
Он не удостоил меня не только взгляда, но даже поворота головы в мою сторону: «Для того, чтобы летать безопасно, нужно всего-навсего желать этого. Нужно хотеть летать безопасно!».
«И все?! Это все, что ты можешь сказать?! Кто же не хочет летать безопасно? Если бы то, что ты говоришь, было бы правдой, то уже лет 80 не было бы ни одного происшествия в полете, за исключением войн и испытаний!»
«Ну, войну, понятно, почему вспомнил. А почему при испытаниях неприятности в воздухе возможны?»
«Так там же другие задачи. Испытатели не безопасность конкретного полета обеспечивают, а надежность самолета проверяют».
«Вот ты ответил на свой вопрос. Неприятности в полете обеспечены тогда, когда ставятся ДРУГИЕ задачи. В войну уничтожить противника, на испытаниях проверить надежность техники. А вы, гражданские пилоты, всегда ставите перед собой задачу обеспечить безопасный исход полета?»
«Конечно! Это же, само собой разумеется!»
«Вот когда ты думаешь, ответы у тебя более вразумительные, чем когда говоришь «само собой разумеется». Ничего никогда само собой не разумеется, если дело касается неба. Это для птиц там, в небе, все «само собой», потому как они, птицы, созданы летать. А вы, люди, даже те, кого можно назвать «человеки-летающие», летать не созданы. Лишь некоторым из вас это ПОЗВОЛЕНО. И как только вы забываете, что нужно быть благодарным за то, что вы удостоились чести называть Небо своим местом работы, у вас появляются проблемы».
«По-твоему кто-то поднимается в воздух без желания благополучно завершить свой полет? Но это же абсурд».
«Абсурд – это когда сначала говорят, а потом думают. Что ты имеешь в виду, когда говоришь о наличии желания слетать благополучно? Вспомни, когда ты сегодня высказал свое желание выполнить хоть один полет безопасно. Хотя бы мысленно. Который это полет сегодня? Четвертый? И сколько раз ты пожелал безопасного исхода полета?»
«Что же это получается: пожелай я безопасного исхода полета перед взлетом в Килие, так у меня бы и двигатель без перебоев работал? Какое отношение мои желания имеют к работе матчасти?»
«Ну, если бы ты про безопасный исход полета подумал, то гляди, и не стал бы моститься левым разворотом после взлета. И нужды бы не было насиловать двигатель на взлетном режиме. Хватило бы и номинального. Но по большому счету дело не только, вернее не столько, в режиме работы двигателя…»
Часть вторая. Вообще не авиационная
«…сколько в том, что все ваши желания сбываются. Этим миром управляют ваши желания. И отсутствие желания – это тоже своего рода желание».
«Так я как раз перед взлетом больше всего боялся, что двигатель может отказать на взлете. Это разве не желание того, чтобы двигатель работал хорошо?»
«Конечно, нет! Страх – это тоже желание, только со знаком минус».
«Секундочку. Если все наши желания сбываются, то откуда наши неприятности, проблемы, несчастья, войны, в конце концов? Невозможно поверить, что миром управляют наши желания!»
«А что из перечисленного тобой не может быть человеческим желанием? Даже если бы ты добавил сюда землетрясение, вулканы и эпидемии, то и это очень часто присутствует в желаниях ваших. Нравится мне или нет, но эмоции человека – это очень сильная энергия. Эмоции человеческие приводят к ссорам, конфликтам, войнам, природным катаклизмам на земле и далеко за ее пределами».
«Так если эмоции – это так плохо, то зачем Создатель наделил человека эмоциями? Зачем создавать такие проблемы себе и нам?»
«Я не говорил и не могу сказать, что эмоции человеческие – это плохо. Или хорошо. Так же как не могу определить добро или зло есть солнечный свет. Энергия солнца – это основа белковой жизни. Но от солнечной энергии растворяются в пар планеты со всем живым, что находится на них, если они окажутся достаточно близко от светила. Но без солнечной энергии жизнь в этой части вселенной существовать не может. Точно так же еще большая часть вселенной не может существовать без энергии ваших эмоций. Поэтому жаловаться на наличие эмоций, проживая на планете Земля, все равно, что жаловаться на высокую температуру, находясь на поверхности солнца. Эмоции – это цель вашего существования. Вы – эмоциональное солнце вселенной. И к тому же, эмоции бывают не только отрицательные. Благодаря эмоциям вы можете ощутить и удовольствие, и наслаждение. Счастье, к которому вы так стремитесь, есть только эмоциональное состояние и ничего кроме. Нужно сказать, что счастье – это самый сильный источник энергии. Энергии мгновения счастья одного человека достаточно для существования целой планеты, а иногда и планетной системы в течение довольно длительного времени».
«Тогда нужно было сделать все человечество счастливым! Почему есть не только радости, но и несчастья? Зачем нужны войны, эпидемии, природные катаклизмы?»
«А возможно ли постоянное счастье даже для конкретного человека? Как быстро для вас становится привычным, то, что еще недавно было пределом желания, и обретение чего вызывало ощущение настоящего счастья? Близость любимого человека не вызывает того трепета, что вызывали прежде только мысли о нем. Работа, должности, награды и признание со временем становятся привычными и не вызывают не только прежних эмоций, но вообще никаких. Большей зарплаты уже через пару месяцев не хватает даже на самое необходимое. Только то, к чему приходишь через тяжкий труд, доставляет удовольствие, настоящую радость и возможность испытать мгновения счастья. Только через преодоление можно ощутить истинное счастье. К тому же каждый сам выбирает, какими эмоциями он будет восполнять дефицит эмоциональной энергии».
«Сам выбирает?! Невероятно! А как быть, если жизнь преподносит такие неприятности, что в пору в петлю лезть? Когда каждое твое действие только ухудшает ситуацию? Когда не только сам страдаешь, но и приносишь страдания любимым и близким. И не видишь выхода! Что делать в таком случае?!»
«Порадоваться. Искренне порадоваться. Причины для радости есть всегда. Нужно уметь радоваться. И тогда ты сможешь производить эмоциональную энергию из радости, а не из страданий. Счастливый человек от несчастного отличается только тем, что умеет радоваться. И все».
«Но правильно ли это радоваться, когда, допустим, твой близкий человек болен или страдает? Не будет ли это безнравственно?»
«Неправильно радоваться чужому горю. Это будет неправильная радость. Да и не надо путать радость со злорадством. Но радоваться жизни, когда в мире существуют поводы для эмоций противоположного рода это нормально. Тем более что твоя радость помогает не только тебе, но и твоим близким. Особенно тем, кому в этот момент плохо».
«Что же это получается? Допустим, меня собираются уволить с работы, меня оставила любимая, болеет родственник, а я в это время сижу и радуюсь, как дебил? Тебе нравится такая картинка?»
«Ну, если тебе больше нравится страдать по перечисленным тобою поводам, это твой выбор. А если ты желаешь радоваться тому, что выздоровел родственник, вернулась, а еще лучше никуда не уходила, твоя любимая, на работе все наладилось, то надо уметь радоваться. Даже когда все очень плохо. Плохо – это тогда, когда не видишь повода для радости, а не тогда, когда этого повода нет. Повод для радости есть всегда. Сколько божественной энергии затрачено на создание этого мира. Посмотри, как прекрасно море. Оно всегда разное. А степь. Ощути аромат берега моря. Аромат границы двух стихий – степи и моря. Горячий пряный аромат степи смешивается со свежим влажно-соленым запахом моря. Имей в виду, что этот вид, этот запах, это состояние неповторимы, ни в другом месте, ни в другое время. Изборозди все окрестные галактики или просиди на этом месте миллионы лет, это мгновение уже не повторится. Даже само осознание уникальности и неповторимости сего должно вызывать радостный трепет. Осознание того, что тебе дана возможность не только ощутить, но и оценить красоту, уже должно быть причиной душевной радости. Именно твоя профессия позволяет понимать, что солнце никогда не исчезает. Его лишь иногда закрывают от нас облака. Но за облаками всегда светит солнце».
«А ночью?»
Пауза затянулась, едва не превратившись в тишину: «А ночью звезды. Тоже замечательная картина».
Мой собеседник опять замолчал ненадолго. То ли вспоминал что-то приятное, то ли решал «говорить – не говорить»: «Я прямо перед тобой был в другом самолете. Скоро у меня специализация будет «разгильдяи от авиации», – усмехнулся собеседник. – Шучу. Самолет побольше твоего, но летчиков тоже двое. Так я тебе скажу красота. На тридцать семь тысяч футов над землей…»
«Сколько?»
«… это примерно двенадцать тысяч метров. Звездное небо, луна. Сплошная облачность ниже нас, и не одного огонька неестественного происхождения ни в небе, ни в самолете. Я минут десять любовался этой картиной, не мог оторваться. Потом пришлось запустить им APU… По-русски это будет ВСУ. Тоже разгильдяй еще тот. Интересно было послушать как он сам себя, как бы это помягче выразиться, критиковал: «Я опытнейший инструктор, сколько раз учил молодежь, ничего не делать по памяти без контрольной карты. И надо же сам на эти же грабли…» У них отказали оба генератора, и электрическая система автоматически перешла на аккумуляторы. Вместо того, чтобы выполнить действия по специальной карте и начать запуск вспомогательной силовой установки ниже двадцати пяти тысяч футов с гарантированным положительным результатом, он нажал на кнопку «Запуск ВСУ». И слабые аккумуляторы приказали долго жить. На самолете выключилось все, что использует электроэнергию. Это значит все, кроме двигателей».
«И ты пришел на его зов?»
«Он никого не звал. Кроме бранных слов в свой адрес в его мыслях не было ничего. Его жена проснулась среди ночи и начало молиться о том, чтобы полет мужа завершился благополучно. Энергии ее желания было больше, чем достаточно для запуска А… ВСУ. Но я не отказал себе в удовольствии полюбоваться звездным небом из окна самолета».
Эпилог
Я еще раз посмотрел на моего Странного пассажира. Тот спокойно смотрел в иллюминатор.
«Надо же, – подумал я с облегчением, – чего только в голову не полезет с перепугу. Двигатель только немного тряхнуло, а столько фантазий».
Вспомнилась мне эта история лет через десять, когда я осваивал самолет «Боинг-737» в «Люфтганза Флайт Трейнинг» в уютном немецком городе Бремен. Мой немецкий инструктор герр Брандт рассказывая о действиях экипажа при отказе двух генераторов, вспомнил историю о том, как лет десять назад у его коллеги на высоте 37 000 футов отказали оба генератора. И вместо того, чтобы выполнить процедуру по контрольной карте, он ткнул кнопку запуска ВСУ. В кабине стало тихо и темно, так как на такой высоте стартер ВСУ мгновенно посадил бортовые аккумуляторы. Десять минут его коллега не имел никого плана. Ночь, под ними сплошная облачность, нет приборов, нет связи. Только двигатели ровным своим гулом напоминают о том, что, кроме него, никто не виноват в сложившейся безвыходной ситуации.
– И что потом? – с интересом спросил я, вытягивая из глубин памяти знакомый сюжет.
– Через десять минут он увидел синий огонек лампочки: «ВСУ работает». Дальше проблем нет.
Генератор вспомогательной силовой установки подключает к сети, и самолет исправен. Очевидно, аккумуляторы были очень слабые, но все-таки свое дело сделали.
– Нет, – уверенно сказал я, – Очевидно, кто-то искренне молился за него на земле!
Мой собеседник долго и внимательно смотрел на меня, а потом ответил, как будто только сейчас что-то понял:
– Конечно, а как же иначе…
Почему мы не встретились?
