скачать книгу бесплатно
Что же делать?
Бутерброды! А еще – заваривать чай.
Напившись чаю и наевшись бутербродов, Исаев развалился на диване в гостиной. Его потянуло на откровения.
– Как-то я с батей в ночную смену вышел на убой. У него напарник запил. Помогать некому. Начальства ночью нет, вот он и взял меня в помощники. Ну, я коров из шланга мою и по цепочке передаю их бате. Батя кувалдой лупит их в лобешник. С первого раза убивает, не то что я.
– Ты что, Толян, тоже коров убивал?
Говоря это, я испытываю настоящий ужас.
– Плевое дело! Главное – им в глаза не смотреть, когда в лоб бьешь. Я после той ночи спать вообще не мог. Мне все глаза ее снились.
– Кого – ее? Чьи глаза?
– Да коровы той, Мартой зовут. Они все идут под номерами, а эта почему-то на Марту откликнулась. Упираться перестала и пошла прямо мне навстречу. И смотрит так спокойно, спокойно, прямо в душу. Я и промахнулся: вроде как ударил, но знал, что промахнусь.
– А потом?
– А потом – суп с котом. Батя-то не промахнулся.
Я смотрю в бесцветные глаза приятеля и с ужасом понимаю, что передо мною сидит садист, получающий удовольствие от страдания невинных животных.
Может быть, и не только животных.
Может, и людей.
Эта мысль волною страха окатила меня с ног до головы. Внутри заклубилась, поднялась к горлу горькая, едкая тошнота.
То ли от выпитой крови, то ли от разговоров глаза Анатолия подернулись пленкой. Он расслабился и смотрел, как я пью чай и уплетаю бутерброды. Так пресытившийся волчара с вожделением наблюдает из-за кустов за ягненком, мирно пасущимся на лужайке…
Сытое молчание прерываю я.
– Толян, мы будем в шахматы играть?
– Конечно, будем, о мой юный друг Волька ибн Алеша!
Он достает шахматную доску. Мы расставляем фигуры на журнальном столике в гостиной.
Исаев рассеян, он не в состоянии сосредоточиться на игре. Он делает глупые ходы и теряет одну ценную фигуру за другой.
– Вам мат, гроссмейстер! – Похоже, я совсем потерял страх. Вероятно, азарт шахматных комбинаций оказался сильнее ужаса крови!
Толяна отчего-то колотит. Он то смотрит на меня, то отводит глаза в сторону, пытаясь унять свои руки.
Пламя от свечи колеблется, по-видимому, усиливая его нервозное состояние. Запекшаяся по углам губ коровья кровь отшелушивается и чешуйками осыпается на стол.
Наконец внутреннее напряжение Анатолия прорывается. Он хватает разделочный нож и тащит меня на балкон. Глаза его сверкают безумием.
Он приставляет нож к моему горлу!
– Толь, ты что, дурак? – Я говорю это на удивление спокойно. Похоже, эйфория от шахматного разгрома чемпиона до сих пор кружит мне голову.
Не чувствуя боли, я ладонью отвожу от лица огромное лезвие.
Толян смотрит мне в глаза. Кажется, он ищет в них страх. И не находит! Его фигура вытягивается и словно застывает.
Лицо шахматиста меняется, его искажает судорога. Пересохшим языком Исаев облизывает краешки губ. Кончик его языка выискивает и собирает чешуйки запекшейся крови.
Опустив нож и виновато заглянув мне в лицо, он что-то бормочет. Мол, на улице душно, да и голова разболелась. Хорошо бы полежать…
Нож падает из рук любителя коровьей крови. Толька плетется в комнату и падает на диван. По пути успевает смести с журнального столика шахматную доску с расставленными фигурами. Обо мне он, видимо, забывает.
Пламя свечи на мгновение выхватывает из сумрака одинокую фигуру маньяка, лежащую ничком. Огонек вдруг гаснет, и квартира Исаева превращается в сплошной мрак.
Сердце кузнечным молотом бухает в моей груди.
Подгоняемый животным страхом, я ощупью пробираюсь в прихожую. Засовываю ноги в ботинки. Слава богу, дверь не заперта! Я поскорее спускаюсь по лестнице и выскакиваю на улицу.
Кто-то смотрит мне в затылок – я кожей чувствую это! Оборачиваюсь. На балконе стоит Исаев. В руке его нож, на лице – ухмылочка садиста. Он машет мне и что-то кричит. О боже, он приглашает меня вернуться и сыграть партеечку!
И только тут я осознаю, чего мне удалось избежать. Откуда-то снизу, от асфальта, поднимаются волны страха и окутывают меня – от пяток до темечка!
Я едва успеваю добежать до кустов. Клокочущий комок обдирает горло. Я помогаю ему выйти, засунув в рот два пальца…
Щетина жизни
Жизнь коротка – нарушайте правила прощайте быстро, целуйтесь медленно, любите искренне, смейтесь неудержимо и никогда не сожалейте о том, что было.
Омар Хайям
Дышать было тяжело и, открыв глаза, она увидела перед собой огромное, как в «Солярисе» Тарковского, ухо члена Закупочной комиссии от Союза Художников. Ухо было огромным, старым, с дряблой мочкой и торчащей из ушной раковины жесткой седой щетиной.
Почему-то подумалось, что именно из таких волос делают флейцы, большие плоские кисти с деревянной ручкой, напоминающей детскую лопатку, которыми ей приходилось грунтовать натянутые на подрамник холсты для будущих «шедевров».
При слове «холсты», в сознании всплыла ее любимая, маленькая, на шесть квадратных метров уютная кухонька, в старой, линялой хрущевке. Особенно она любила свои ночные бдения, когда мама с бабушкой уходили смотреть программу Время на черно-белом Рекорде, оставляя кухню в полном ее распоряжении.
Что тут начиналось!
Она доставала музыкальный чемоданчик, под смелым названием – Электрофон Юность, пачку «кругозоров» с маленькими виниловыми пластинками, наливала из рябой эмалированной кастрюли стакан холодного компота из сухофруктов и украдкой доставала из дальнего угла верхнего шкафа самодельной кухни пачку «юбилейного» печенья, полученного бабушкой в праздничном наборе, накануне очередной годовщины Октябрьской революции. Кулинарную вакханалию дополняли «Каникулы любви» в исполнении двух японских девчонок – сестер Дза Пинац. Еще Она очень любила английскую народную песню “Gerl” в исполнении Вокально – Инструментального Ансамбля «The Beatles».
Сбросив оцепенение, она потихоньку выскользнула из под похрапывающего и пованивающего перегаром и табаком тела пожилого самца… и к своему удивлению обнаружила, что ее коричневые рейтузы валяются на полу, а сама она, в колготках, с задранной наверх юбкой, напоминает провинившуюся школьницу, подготовленную для наказания розгами за невыполненное задание… Это ее развеселило, она одернула юбку, и, чуть не поскользнувшись на луже, исторгнутой мэтром, очевидно после долгого воздержания, стала быстро натягивать рейтузы.
Бежать! – она окинула взглядом мастерскую…. недопитую бутылку коньяка, треснутое блюдце с оставшимися дольками лимона, пепельницу, ощетинившуюся окурками, неприличное храпящее «нечто в кальсонах» с желтоватыми от мочи пятнами… Ее передернуло от омерзения и, быстро накинув пальто с капюшоном, она, отодвинув кованый засов с трудом поддавшийся двери, стала быстро подниматься вверх по ступенькам в полумраке, ориентируясь лишь на светлое пятно дверного проема –мастерская находилась в подвале сталинского дома.
Ей пришлось повернуться спиной к ветру, предварительно заглотнув немалую порцию морозного коктейля. «Освежает и по-хорошему молодит!» – процитировала она всплывшую непонятно откуда фразу.
Скорее домой… «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный…» Без Окуджавы никуда… купленный недавно большой диск мэтра бардовской песни согревал израненную душу.
Кондрат
Смерть стоит того что бы жить,
А любовь стоит того что бы ждать.
Виктор Цой
Позвонил армейский брат Серж:
– Кондрат умер, в среду похороны. Встречаемся на Тульской. Центр зала, девять тридцать…
Петька Кондрашев имел абсолютно девичью внешность, упакованную в небрежно сидящую армейскую форму образца 70-х годов. Небольшого роста, сухощавый, очень подвижный, нагловатый, с бритой головой, он выделялся среди курсантов учебного центра ракетных войск стратегического назначения города Котовска. На лице его сияли огромные серо-голубые глаза, обрамленные невероятно длинными пушистыми ресницами. Этот образ дополняли чувственные припухшие губы.
В курилке с сигаретой в зубах он напоминал подгулявшую школьницу на выпускном, дорвавшуюся до спиртного и сигарет и почувствовавшую себя обалденно взрослой.
При такой-то внешности, да в женском парике, можно смело идти на панель: отбоя от клиентов не будет! Так я шутил мысленно, глядя на Петьку.
Вспоминается мне единственная кукла из детства. Мама купила ее для сестры Елены. Нет, вру. На маминой работе разыгрывали новогодние подарки для детей. Мама выиграла. И получила целлулоидного малыша, абсолютно лысого, с голубыми глазами и длинными ресницами. Когда малыша наклоняли, он издавал утробный звук, напоминающий то ли мяуканье кошки, то ли блеяние барашка. Звали его Андрюшкой. Игрушечного малыша все очень любили, вырывали друг у дружки и наклоняли, желая услышать знакомый утробный звук.
Итак, Кондрат. Петр был неисправимым нарушителем армейской дисциплины и распорядка. Мог запросто пронести в казарму бутылку водки, несмотря на тщательный шмон на КПП при въезде на территорию части.
Да, именно на въезде. Оттуда целые отделения курсантов-ракетчиков отправлялись на тентованных военных грузовиках на предприятия Котовска. Их слали на овощные и продовольственные склады, на мебельную фабрику, на строительство дач, гаражей для офицерского состава.
Естественно, солдаты не находились постоянно под офицерским контролем. Улучив момент, когда офицер отлучался на обед или по естественной надобности, солдатский гонец летел в ближайший магазин.
Для 70-х годов Советского Союза это была вполне обычная практика.
В октябре – начале ноября на полях нашей бескрайней Родины солдаты в бушлатах и ушанках, увязающие по колено в дурно пахнущей жиже, напоминающей человеческие экскременты, ковырялись лопатами в кучах замерзшей гнилой картошки, стремясь добыть «живой» картофель для армейского пропитания.
К обеду вырисовывалась следующая картина: рядом с развороченными кучами гнилья стояли ровными рядами свеженькие джутовые мешки, смахивающие на новобранцев, выстроенных на плацу. Мешки были наполнены картофельными «алмазами», которые, как гласит пословица, необходимо добывать в «навозной куче». Неподалеку, ежась от пронизывающего холодного ветра со снегом, располагались группки «алмазодобытчиков». Солдаты нервно курили в рукава бушлата и травили матерные анекдоты, прерываемые вспышками истерического хохота.
Отделение, где служил Кондрат, часто посылали на мебельную фабрику, в отделочный цех. Дээспэшные листы, шпонированные темными орехом, там покрывались полиэфирным лаком. Запах стоял жуткий. Работать приходилось в респираторах. Естественно, офицер долго находиться в лакокрасочном цеху не может: ему ведь хочется сберечь свои легкие и глаза от вредного воздействия полиэфира. Ну а солдат находится там, куда Родина пошлет.
Запыхавшийся гонец (а это и был Кондрат) с бутылками эликсира пробирался на фабрику с задней проходной. Она, как правило, не охранялась. Офицер, вернувшись в цех и пересчитав курсантов, убеждался, что все подопечные на месте, и с облегчением шел «на покурить» к начальнику цеха.
Обо всем этом я вспоминал в разговоре с армейским братом Сержем, когда мы шли от станции метро «Тульская» до Холодильного проезда. Там располагался больничный морг.
В помещении, где проходило прощание, толпились родственники и друзья. Сладковато, удушливо пахло формалином. Этот запах не перебивал ни цветочный, ни табачный дух. Гудели приглушенно голоса. Кто-то раздавал свечки. Рядом с гробом священник, одетый в позолоченную фелонь, готовился к обряду отпевания: укладывал псалтырь на подставку и потряхивал кадилом, откуда потянулся душистый дымок…
Покойный лежал в гробу в черном костюме, купленном, наверное, еще в советское время, в белой рубашке. На рубашке вытянулся темный галстук с рубиновой диагональю. Смуглая кожа с желтоватым оттенком обтягивала абсолютно лысый череп, лишь отдаленно напоминавший светлый образ армейского товарища.
Петр лежал с закрытыми глазами. Улыбка, похожая на гримасу, застыла на его лице после инсульта. Что он понял в последнюю минуту? Может, вспомнил что-то очень приятное из жизни? А потом, успев улыбнуться, умер, прикрыв глаза огромными девичьими ресницами.
Сорок лет, подумал я. Вот сколько времени прошло с последней нашей встречи!
Священник, молодой выпускник духовной семинарии, долго читал главы из «Апостола» и евангелий, соответствовавшие моменту. Размеренное чтение изрядно утомило публику, неумело осенявшую себя троеперстием, путавшую католический вариант с православным и повторявшую «Аминь».
Обряд отпевания закончился. Предстояло попрощаться с покойным.
Уложив букет пурпурных роз в ноги покойного, поверх покрывала, я в последний раз взглянул на Кондрата. Ресницы его будто бы дрогнули, а в щелочках глаз заиграли искорки. «Ну что, поцелуешь меня в губы, как тогда?» И губы словно искривила гримаса улыбки.
«Тогда» – это далеким летом. Я вернулся из очередного отпуска из белокаменной, где по поручению замполита части добывал рулоны меди и латуни, необходимые для изготовления сувениров московскому начальству. В окружении сослуживцев, не жалея красок, я описывал свои амурные похождения. И тут я поймал Петин взгляд: так девушка смотрит на возлюбленного, вернувшегося из командировки домой… Конечно, я не придал этому никакого значения – посчитал, что это обычное любопытство молодого солдата, надолго лишенного женской ласки.
Это случилось в банный день, в субботу, когда всю батарею, выдав свежее исподнее и портянки, строем повели мыться. Слава богу, была горячая вода, и мы с наслаждением нежились под обжигающими струями.
Петька появился из ниоткуда. Не говоря ни слова, дыша водочным перегаром, он прижался ко мне всем телом, коснулся меня нежной девичьей кожей и, дрожа от вожделения, стал целовать меня в губы…
Слава богу, пар стоял стеною до потолка. Нас никто не засек. Собственно, между нами ничего не случилось: ну обнялись, ну поцеловались… Бывает. Пар расслабил Кондрата. Увернувшись от очередных пьяных объятий, я потащил своего товарища в раздевалку.
Прошло сорок лет. Я поцеловал покойного в губы и вышел на мороз. Прощай, Кондрат!
Смерть в шампанском
Неужели таков наш ничтожный удел:
Быть рабами своих вожделеющих тел?
Ведь еще ни один из живущих на свете
Вожделений своих утолить не сумел!
Омар Хайям
Она купалась в шампанском. Да-да, господа, в шампанском, да не просто в шампанском, а в знаменитом Veuve Clicquot Vintage Rich 2002.
«Вдова Клико»! Божественный нектар! Она сделала несколько глотков, и в голову сразу же ударил игристый хмель. Рассказать, непременно рассказать вечером подружкам! Особенно этой задаваке Miss Bee, которая носит боа модного табачного цвета.
«Это будет забавно!» – подумала Мiss Os, загребая руками в шампанском и пытаясь прикинуть, сколько же бутылок вылили в бассейн.
Пузырьки с газом поднимались со дна, огибали тело, лопались возле кожи, обдавая женщину хмельным духом и наполняя голову душистым туманом. Туман в мозгах, казалось, густел; думать становилось всё труднее.
«Кажется, дорогая, ты наплавалась и напилась! – подумала она. – Пора и честь знать!» Напиток, только что представлявшийся ей божественным, теперь казался приторным и даже мерзким на вкус. Надо поскорее вылезти отсюда, пока хмель не прикончил разум!
Подплыв к краю бассейна, она попыталась было вылезти, но не тут-то было. Несколько попыток ни к чему не привели. Мiss Os осталась в бассейне. Силы покинули ее.
Началась странная, непостижимая эйфория. Красотку охватило безразличие ко всему, что происходило вокруг, пожалуй, и ко всему миру. Она прекратила барахтаться и отдалась своим ощущениям, наблюдая с тихим удивлением метаморфозы, опрокидывавшие ее из одного времени в другое.
Мисс увидела себя маленькой, только-только родившейся. Отчего-то она была в полосатом платьице, ярко-желтом с черными горизонтальными полосками. Темные полоски очень шли к смуглому личику.
Потом тело ее стало невесомым, она куда-то полетела, поднимаясь всё выше и выше, спеша навстречу чему-то очень яркому и приятному. Однако не хватало тепла. «Как здесь холодно!» – подумала с дрожью Miss Os. И услышала голоса.
– Дорогой, пока я пудрила носик в туалетной комнате, в мой бокал с шампанским попала оса. Сделай же что-нибудь!..
Запахло кубинской сигарой. Зазвучал приятный мужской голос.
– Гарсон, дружище, обслужите даму. Кажется, в ее бокале кто-то плавает.
Гарсон в красной турецкой феске и белой рубахе, заправленной в черные брюки, мгновенно вытянулся перед столиком.
