скачать книгу бесплатно
– Ты выглядишь нормально, – мэйби, стоило счесть это за респект.
– Я в целом нормальный, – я натянул смайл. – Просто иногда срывает.
– Остальные выглядят более болезненно, – Тома кивнула в сторону здания, где проходили митапы. – Мне показалось, ты симулируешь. Притворяешься, – тут же поправилась она.
– Просто мне правда помогают эти встречи, – я тоже старался. Она ведь сказала, что я выгляжу нормально.
Некоторые люди постоянно матерятся, но при пэрентах перестают. Я тоже мог попробовать.
– Мне пока не помогает, напротив, – она нахмурила свои белые брови. – Как будто становится лишь хуже. Там воспроизводят столько шума, так много грязного звука.
– Это нужно, чтобы развить чувствительность, – объяснил я.
– Знаю, только из-за этого мой мир окрашивается в очень неприятные цвета.
– Ты поэтому всегда слушаешь музыку? – я ещё в первый раз заметил затычки наушников в её ушах. Наверное, поэтому она тогда не услышала меня.
– Да, так жить светлее. К тому же я художник, мне надлежит видеть правильный цвет.
– Ты же сказала, что видишь не так, как все?
– Да, мой красный не такой, как твой. Я знаю, что для обычных людей томаты алые, а огурцы зелёные. Для меня они иногда одного цвета.
– Это дальтонизм.
– Не совсем, – Тома покачала головой. – Они не всегда одного цвета. Когда я слушаю Баха, томат алый, а огурец, скажем, синий. Когда Вертинского, цвет меняется на жёлтый и розовый. Я так говорю, но это вовсе не означает, что оттенок действительно такой. Это лишь слова, чтобы было проще меня понять. В любом случае в цветном, хоть и переменчивом мире, жить интереснее, чем в чёрно-белом. Даже не в чёрно-белом, а именно монохромном. Есть только тональность, но никакого цвета. Ни белого, ни чёрного. Это просто свет и отсутствие света.
– Андерстенд, – я смотрел на слякоть под ногами.
– Едва ли, – улыбнулась Тома.
Мимо кара мы уже прошли. Я сделал вид, что итс окей. И мы пошли пешком к Вокзальному спуску. В дождь это совсем идиоси. Только мне не хотелось ехать, было интересно её слушать. Она рассказала, что занимается артом, что она скульптор. Тогда я не понял, что она делает икзактли. Тома называла это отпечатками жизни.
Мы пришли к её хаузу через сорок минут. Ноги промокли, да и вообще холодно было. Она остановилась у двери и спрашивает:
– Здесь есть поблизости машина?
– Наверное, – я глянул в апп, кар был прямо через дорогу. – Да, вон стоит, – я кивнул на машину и тогда понял, что она её уже нотисед.
– Может быть, чаю?
Наверное, я выглядел питти. Иначе зачем ей было звать меня в гости? Я тогда так подумал. Лэйтер узнал, что Тома вообще была такой. Сейчас держит тебя за гуфа, а потом зовёт жениться. Ей вообще на людей плевать было. Делала, как ей хотелось. Я же не знал. Но тогда я, офкоз, ни секунды не думал. Про Аньку забыл. Все эти сорок минут, что мы шли до дома, я думал онли про Тому.
– Конечно, – выпалил я и пошёл за ней в подъезд.
Это олд билдинг, но бьютифул. Его реставрировали лет десять назад. Он пёрфектли подходил Томе. Она снимала там один рум с кухней. Всего метров тридцать. Там был полный мес. Какие-то картины, тряпки, столы, мольберты. Тут же кровать, смятое бельё. Какие-то свечи везде. И люстра. Она была как отдельный жилец. Я подумал, что это какой-то винтаж из хрусталя. Тома потом сказала, что это просто стекло, а люстра – фэйк, новодел. Ещё везде были бутылки расставлены и бокалы с чашками. Так я понял, что она алкохолик.
Мы зашли, она стащила сапоги, бросила пальто прямо на китчен, шарф намотала на какую-то голову гипсовую.
– Что предпочитаешь пить? – спрашивает.
Когда Тома оказалась на своей территории, она чэйнджед. Куда-то делась сутулость, она расслабилась, даже как будто стала не такой скинни. Встала у шкафчика, открыла его и повернулась ко мне.
– Чай? – ляпнул я.
Тома закатила глаза и отвернулась. Потом стянула с себя тёртлнек, бросила на кровать. Под ней оказался тэнк топ. Тоже блэк.
– Сейчас чаю совсем не хочется, – сказала она. – Но для тебя могу заварить, – и, картинно вздохнув, полезла за чайником.
– Не надо, – я замотал головой и тут понял, что всё ещё стою в капюшоне и шузах, и с них течёт.
Тут мелькнула мысль, что надо гоу хоум. Вспомнил про Аньку. Ну в самом деле, она там, наверное, ужин готовит или типа того.
– Можешь оставить их у батареи, быстрее высохнут, – Тома кивнула на мои мокрые шузы.
Я что-то промычал и стал разуваться. Повесил куртку поверх горы одежды и прошёл в центр рума. Тут я и увидел эти «отпечатки жизни». Это была плесень. Сириосли! Просто разные объекты, покрытые плесенью. Я начал их рассматривать и даже принюхиваться. Тома тут же засмеялась. Смех у неё был такой пронзительный. Пожалуй, слишком высокий для её низкого войса.
– Она ненастоящая, – Тома подошла ко мне сзади и провела пальцем по этой плесени. – Это ткань, монтажная пена, нитки, краска. Эту часть я печатала на объёмном станке.
– 3D-принтере? – уточнил я.
– Да, – отмахнулась Тома. – Настоящая плесень только там, – она указала на корнер рума. – Пытаюсь вывести с самого первого дня. Ничего не помогает.
Стало жарко. Я пошёл к окну, бросил шузы под батарею и открыл форточку. Когда повернулся, Тома стояла с двумя дринками.
– Виски или вино? – стаканы были разные, один высокий и с узором, другой пузатый и с ободком.
Я пожал плечами и взял виски.
– Разумеется, – улыбнулась Тома и упала на кровать. Именно упала, не села, не опустилась. Я даже испугался, что вайн разольётся. Нет, нот э дроп.
Она поднялась на локте и сделала длинный глоток. Я подумал, что выпьет всё залпом.
– Ты давно на этом флэте? – спросил я, потому что больше не знал, что спросить.
– Однозначно меньше, чем та плесень, – Тома метнула взгляд на потолок. – Десять лет.
– Ты отсюда, из Владимира?
– Нет, я из Петербурга. Переехала, когда поступила, – она задумалась. – Я здесь тринадцать лет.
Тогда я понял, что она мач олдер. Я только в том году закончил универ.
– Ты училась здесь очно? – удивился я. – Почему здесь? Разве в Питере нет нормальных вузов? Или онлайн…
– Не выношу Петербург, – резко сказала она. – Владимир проще и изящнее.
– Наверное, – я шарил по руму взглядом в поисках свободного стула.
Было довольно темно, поэтому я не сразу понял, какой мэднесс был там с цветом. Мэйби, не заметил из-за бардака. Никогда такого не видел. Всё вперемешку. Там ведь были и её картины. Где-то были узнаваемы очертания предметов, но они были совсем фрики каларз. Люди зелёные, бананы красные, небо фиолетовое. Было похоже, что я попал в какую-то очень плохую декорацию. Или в древний нейроарт. Или в игру с глитчем. Стало немного не по себе. Снова подумал, что пора валить.
Тут я закончил с осмотром комнаты и поднял глаза на Тому. А она уже совсем нэйкед. Только в этой маечке.
Честно говоря, после всё как в тумане. Я подумал, что она, наверное, не только синестетик и монохроматик, но ещё и нимфоманка. Оказалось, я ошибся. В Тамаре вообще всё было не так, как казалось. Она была симпли крейзи. Только проблема в том, что сама себя считала нормальной. Может, поэтому она и стала всё это видеть? Потому что для неё это было частью её фриковатой нормы. Мэйби, поэтому отказалась верить в вариэйшнз. Тома ведь даже не испугалась. Это я чуть в штаны не наложил.
Невермайнд.
Домой я в тот день не вернулся.
Некст вик расстались с Анькой. Тогда я ещё не начал всё это слышать.
Когда всё случилось, я не сразу понял, что дело в гарнитуре. Я вообще тогда не соображал. Тома догадалась в ту же секунду. Я всё думаю, как так вышло, что только мы двое гот кранки? Остальные в группе ничего не заметили. Мэйби, она что-то сделала со мной тогда? Как-то сдвинула мой персепшен своей этой плесенью и таким внезапным сексом?
Ин шорт, в следующий раз мы увиделись только на митапе. Она писала мне всю неделю. Всякий кринж. Стыдно повторять. Да и это нот ё бизнес. Когда я предложил встретиться, перестала отвечать. У инвалидов всё было эз южал. Тома даже виду не подала, что между нами что-то произошло. Руку вырвала, когда я догнал её перед входом.
В тот день нам раздали гарнитуры. Может так быть, что мы стали восприимчивы из-за всей этой химии битвин ас? Вряд ли. Ху ноуз. Нот ми.
Глава 3. Тамар
Было начало октября, насколько я помню, одиннадцатое число. Я размышляла, не бросить ли занятия, поскольку они только ухудшали моё и без того скверное состояние, но решила дать шанс гарнитуре. Наш куратор потратил около полугода, чтобы обзавестись этими образцами. Мне повезло, что он заказал устройства в избытке, ведь я была новенькой.
В тот день я слушала Зимний путь Шуберта в исполнении Шмидта и Янсена. Различная музыка вызывает многообразные отклики моей синестезии. Классика и опера, как правило, окрашивают мир очень гармонично. Как оказалось, этот вариант цветной реальности в особенности близок к исходному. Если мне хочется чего-то более пронзительного или красочного, я слушаю джаз. Популярная музыка в этом смысле проигрывает. От неё цвет становится тусклым и плоским. Предпочитаю избегать грязную музыку. Если я и способна найти красоту в звучании, визуальное её отображение всё портит.
Мне по душе, как это исполнение Зимнего пути окрашивает осень. Немного мрачно, но с яркими солнечными просветами меж свинцовых туч. Горящие листья на фоне тёмного неба и влажных тротуаров.
Понимаете, я была полностью погружена в звук и цвет, когда Максим внезапно схватил меня за руку. Это дурная манера. При первой встрече он и вовсе фамильярно хлопнул меня по плечу. Я одёрнула руку в испуге и подняла на него глаза. В ушах по-прежнему исполнялась опера. Я видела, как двигались его губы, как порхали брови, но мне не хотелось прерывать «Лжеца». Благодаря Шуберту, Максим преобразился и уже не был настолько невзрачным. Оказалось, в то мгновение я увидела его приближенно таким, каким видит большинство. Спутанные длинные волосы стали насыщенными, блестящими, глаза зажглись переливающимся цветом. Если описать это в доступных вам понятиях, то он рыжеволос и зеленоглаз. Увиденный мной цвет в тот момент был самым достоверным, и он очень шёл ему.
Я прервала музыку, только когда мы зашли в помещение. Максим, по обыкновению, помог мне снять пальто. Это неожиданный жест для такого юного и непримечательного мужчины. Я посмотрела на него вновь, увы, теперь он был бесцветным.
– Благодарю. Прости, что не сняла наушники, я наслаждаюсь Шубертом.
– Ты не отвечала мне два дня! – голос у Максима совсем заурядный, никакой изюминки. Поэтому совершенно не отражается на восприятии цвета.
Я встречала людей, которые говорят в исключительной тональности, почти поют. Я предпочитаю их прочим, их приятно лицезреть. Речь красит их миллионами оттенков. Максим монохромный. В толпе вы его даже не заметите.
– Олрайт? – начал он засыпать меня безвкусным шумом.
– Я в порядке, как поживаешь ты? – мне хотелось поскорее отвязаться от него, вот-вот начиналось занятие.
Максим ведь поведал вам, что на тот момент у нас уже была близость? Признаться, не могу осмыслить, как это произошло. Он напросился в гости, опьянел бокалом виски и начал меня донимать. Следовало его выпроводить. Мне почему-то стало его жаль. Он такой ничтожный, пустой. Мне захотелось найти в нём что-то. Я не ошиблась, Максим знатный выдумщик. Только фантазия его такая же бесцветная, как и голос. Печально.
Когда всё закрутилось, он начал ко мне привязываться. Не могу понять, почему он продолжает за мной влачиться, ведь, очевидно, мой характер изматывает его. У нас нет совершенно ничего общего. Да, всё дело в этом свойстве. Причудливо, что мы оба угодили под воздействие.
Максим думает, мы были восприимчивы и раньше. Будто гарнитура лишь усилила наши способности. Сомневаюсь. Уверена, это устройство каким-то образом перестроило центры распознавания длины волны в нашем мозгу. Вместо того чтобы вылечить болезни, оно раскрыло перед нами незримый угол реальности. Конечно, мы не сразу осознали, что это. Да и вы по-прежнему не принимаете нас всерьёз. Только это ни капли меня не трогает. Я вижу, а Максим слышит. Мы не сможем вернуться к норме.
Гарнитура была обычной наклейкой, как пластыри для курильщиков. Нам раздали их сразу после приветствия. Дмитрий Андреевич предложил испробовать их на занятии, чтобы понять, исправны ли они. Оказалось, часового упражнения мало, чтобы раскрыть всю мощь этого лекарства. Нам воспроизводили музыку, ставили всевозможные звуки. Многие сказали, что чувствуют изменения. Александр, разработчик этой гарнитуры, утверждал, чтобы полностью излечиться, нужно постепенно закалять мозг. Носить устройство сначала постоянно, чтобы он привык к настройкам, а потом снимать наклейку на час в день, на два. Так через несколько лет мы якобы полностью исцелялись и больше не нуждались в этом костыле.
Изобретатель не осмыслил, что изобрёл. По сути, мы были подопытными кроликами. Не знаю, получится ли повторить наш результат. Даже не уверена, что кто-то среди сотен пациентов с этой гарнитурой получил ту же способность, что и мы.
Жаль, Александр не сможет изучить плоды своего труда. Полагаю, это к лучшему. В такой особенности мало толка, если ей владеют все. В любом случае он мёртв. Его исследования некому продолжить. Мы с Максимом можем лишь пересказать свою историю. Сомневаюсь, что она поможет восстановить хотя бы крупицу гения Шмидта. Это просто слова.
Когда встреча завершилась, мы оставили наклейки за ушами. Я не заметила разницы, мир был бесцветен, это разочаровывало. Хотелось скорее вернуться к Шуберту. Я накинула пальто и собиралась завязать шарф, но Максим выхватил его. Темперамент моего друга иногда бывает крайне утомительным. Должно быть, это юность. Ему едва исполнилось двадцать четыре, хоть и выглядит он взрослым мужчиной.
– Изи, – Максим больше не впадал в истерику, просто поймал мой шарф и взирал на меня с улыбкой. – Какие планы?
– Хотела вернуться к скульптуре. Нужно подготовить цикл к биеннале, – без должного усердия постаралась отмахнуться я.
– Может, погуляем? Сегодня нет дождя, – он выпустил шарф.
– Тебе лучше идти домой, – тогда я ещё не знала, что он расстался с наречённой. Признаться, мне это было безразлично.
– Может, к тебе? – я видела, как Максим старался не использовать привычный жаргон. Это давалось ему тяжело, и я не очень понимала, зачем он так тужился.
– Мне нужно работать, – я тщетно пыталась избавиться от его компании, но он всё равно последовал на улицу за мной и пошёл рука об руку.
– Я провожу тебя, окей?
– Как пожелаешь, – не думаю, что у меня получилось скрыть разочарование. Мне невыносимо хотелось включить музыку. Я не могу долго находиться в бесцветном мире. Это выводит меня из душевного равновесия.
– Я теперь абсолютли фри! – радостно заявил Максим. – Ви броук. Ай мин Аня ушла.
– Мне жаль.
– Почему? – он недоумённо уставился на меня, даже остановился. – Я думал…
Вот тогда это началось. Вся его фигура зацвела невиданными оттенками и стала дробиться. Яркие цветные мазки проступили на его лице, груди, руках и потекли вперёд. Словно мясо отрывалось от кости. Эта переливающаяся масса метнулась ко мне и обволокла плотным туманом.
Максим внезапно озверел. Его лицо внутри цветного сумрака прошила резкая судорога.
– Шат ап! – он сжал кулаки. – Что это за нойз?! Как ты его делаешь? – продолжил реветь Максим, срываясь на хрип, его затрясло. – Шат зе фак ап! – он схватил меня за плечи и встряхнул. – Заткнись, кант! – он сорвал шарф и сомкнул пальцы на моей шее, продолжая издавать безумные вопли.
Я плавала в цветном тумане, едва осознавая, что происходит, хотя и чувствовала боль. Гортань начала сокращаться, я пыталась кашлять, но не могла вырваться, потому что повсюду был цвет.
Максим продолжал разбрасываться проклятиями. Не смогу это воспроизвести. Он сквернословил, рычал мне на ухо и душил. В глазах потемнело. Тут что-то произошло с моим сознанием, и я начала соображать. Не знаю, как мне пришло это в голову, но я поняла, что разгадка в гарнитуре. Ведь никаких мелких или неритмичных звуков от меня не исходило. А судя по рассказам, такие приступы вызывала его мизофония. Я решила, что наклейка дала сбой. Руки были свободны, так что я попыталась добраться до его уха, мне далось это не с первого раза. Максим уже прижал меня к стене какого-то пыльного здания и норовил одной рукой схватить запястья, а другой продолжал сжимать горло.
Меня спасли попытки самоубийства. Вы читали моё дело, уверена, осведомлены. На последнем курсе я уже снимала эти комнаты на Вокзальном спуске. В моей студии был крюк для люстры, но никакого светильника не было, просто провод с лампочкой, торчавший из гипсовой розетки. Я уверилась, что он достаточно хорошо сидит в потолке, и решилась повеситься. Как видите, эта попытка была тщетной. Во-первых, мне не хватило веса, чтобы сломать нужный позвонок. Во-вторых, когда я почти задохнулась, на меня снизошло просветление. До сих пор не могу поверить, что была так близка к цели и отступила. Я начала дёргаться, хвататься за верёвку руками, раскачиваться. Увы, крюк вырвало из потолка, и я осталась жива. Очень долго ныла шея, щемило гортань. Но состояние будто отпечаталось в сознании, я часто возвращаюсь к тем воспоминаниям, когда хочу снова наложить на себя руки. В них есть некая сила.
Она и помогла мне оттолкнуть Максима. На долю секунды, но её хватило, чтобы сорвать из-за его уха гарнитуру. Он тут же замер, отпустил меня и отступил на шаг. Я даже не успела опомниться, как он убежал.
Вокруг собралась толпа, люди вызывали полицию. Я обнаружила себя на мокром и грязном тротуаре, дрожала и пыталась вдохнуть. Горло знакомо саднило. По щекам бежали слёзы.
Цветной туман рассеялся. Тогда я не поняла, что произошло, но решила свою наклейку тоже снять. Цвет был противоестественным, я такого не видела раньше. Сложно описать, я будто не только лицезрела его, но и чувствовала.
Это был первый раз. Было не по себе. Потом стало проще и яснее. Со временем, безусловно! У нас с Максимом ушло несколько недель, чтобы во всём разобраться.
Я плохо помню, как добралась домой. Я была недалеко, но ноги подкашивались. Когда я подошла к квартире, он стоял на лестнице. Сначала я испугалась, внутри всё сжалось и кричало, что надо бежать. Потом Максим вышел на свет, его щёки блестели от слёз. Мне снова стало его жаль. Я пригласила его домой, протянула наши гарнитуры. Говорить было сложно, болело горло.
– Это из-за них? – спросил он.
