Огонь времени

Мира Ордынская

Огонь времени

Глава 1

Солнечное июльское утро 1914 года дышало миром и покоем.

Над Пулковскими высотами висела прозрачная дымка, рассеиваясь в мягком свете раннего солнца. Город, ещё сонный от жары, просыпался неторопливо: редкие колокольчики вдалеке звенели словно робкие приветствия утра, а ветер колыхал листья лип, наполняя воздух сладким, слегка пряным ароматом.

Утро разливалось по саду старинного особняка Арсеньевых, стоявшего в тишине загородного имения недалеко от Петербурга. Дом, окружённый вековыми липами, стоял на возвышении, откуда открывался вид на реку, серебрившуюся вдалеке. Он дышал покоем старого дворянского гнезда. Белые ставни были распахнуты настежь, и лёгкий ветер доносил в комнаты аромат жасмина и свежескошенной травы.

Вера Арсеньева росла в этом доме с раннего детства. Она была воспитана в тишине старинных привычек дома, где всё дышало памятью: высокие зеркала, бархатные портьеры, книги в кожаных переплётах. Она была хрупкой, с тонкими чертами лица и глубокими голубыми глазами, в которых мерцал свет утреннего сада. Иногда ей казалось, что именно в этих глазах мать всё ещё живёт, тихо наблюдая за ней.

Мать её умерла много лет назад когда девочке было всего десять – оставив после себя лишь светлые воспоминания в тонких чертах дочери – портрет в гостиной, любимое фортепьяно, запах роз, которые она сама сажала у балюстрады. Иногда Вера закрывала глаза и пыталась вспомнить, как пахли руки матери, как звучал её смех – и эти воспоминания казались такими же эфемерными, как утренний туман над рекой

С тех пор Веру воспитывал отец – Павел Николаевич Арсеньев, потомственный офицер. Он был строг, но мягок сердцем, умел говорить просто и доверительно. Иногда Вера ловила себя на том, что в его взгляде прячется печаль, но слова о ней казались слишком тяжёлыми, чтобы произнести их вслух.

Павел Николаевич был человеком высокой выправки, с прямой осанкой и темными глазами, в которых читалась твёрдая воля и внутренняя тишина. Он привык держать себя с достоинством, и даже дома, среди книг и старых картин, в нём ощущалось нечто от военного строя – порядок, собранность, чувство долга. Он редко улыбался, но в его голосе всегда звучала теплая забота, когда он говорил с дочерью. В ней он видел всё, что осталось от прежней, счастливой жизни – и, может быть, ради неё и продолжал держаться так стойко, как подобает офицеру.

Утро было удивительно ясным. Солнце вставало медленно, заливая сад мягким золотым светом. Роса ещё блестела на траве, и лёгкий туман клубился над рекой, словно лениво тянувшееся дыхание утра. Ветви яблонь уже склонялись под первыми зелёными плодами, а где-то в тени беседки щебетали птицы, перебивая друг друга звонкими трелями.

Сад был безупречно ухожен: каждая дорожка выметена до блеска, клумбы переливались красками – розы, лилии, жасмин. Всё вокруг дышало порядком, достоинством и величием дворянской жизни. Лёгкий ветер колыхал листья, наполняя воздух сладким ароматом трав и цветущих цветов, и Вера тянула нос к нему, ловя каждый запах, каждое движение.

Она шла рядом с отцом по узкой аллее, осторожно ступая по влажной земле. Лёгкое платье из тонкого муслина слегка шуршало при каждом шаге, а шляпка с голубой лентой оттеняла её нежное лицо. Солнце проглядывало сквозь листья, играя пятнами света на её плечах.

Отец говорил о повседневных делах – о слуге, который снова забыл запереть калитку, о хозяйстве, о том, что нужно будет поехать в город. Вера слушала его, наслаждаясь спокойным, уверенным голосом, в котором звучала привычная забота.

– Вера, – произнёс Павел Николаевич, слегка поправляя перчатку, – помни, что в городе нужно быть осторожной. Времена неспокойные, народ взволнован.

– Конечно, отец, – тихо ответила Вера, подняв на него ясные глаза. – Я не хожу без разрешения, вы же знаете.

Он кивнул, и на мгновение в его взгляде мелькнула мягкая, почти невидимая улыбка. Она увидела, как морщины на его лице смягчаются, когда он улыбается, и сердце её слегка согрелось от этой тихой теплоты.

Они шли медленно, словно желая задержать каждый луч летнего солнца, каждое дыхание сада. Листья шептали, лёгкий ветер гладил кожу, слышался далёкий плеск реки, а вокруг всё дышало спокойствием, достоинством и тем хрупким миром, который ещё не знал, что через несколько недель над Европой раскатится гром войны.

Вера глубоко вдохнула, и аромат лип и жасмина словно впился в её память. Ей хотелось, чтобы это утро длилось вечно, чтобы можно было спрятать в нём все свои чувства и мысли, все мечты о счастье, прежде чем мир вдруг изменится.

Скрип колёс на гравийной дорожке нарушил утреннюю тишину. Вера Павловна обернулась – к дому подкатывала тёмно-зелёная коляска с гербовыми инициалами. Лошади шли неторопливо, их копыта мягко хрустели по гравию, а солнце, играя бликами на сбруе, бросало золотые пятна на дорожку и траву. Ветер шевелил листья лип, и лёгкий аромат жасмина и роз проникал в сад вместе с прохладой утра. Дверь распахнулась, и из неё вышел молодой офицер. Он был в форме лейб-гвардии Семёновского полка. На солнце поблёскивали золотые пуговицы, сабля была аккуратно перевязана портупеей. Каждое его движение было выверено, каждое положение тела говорило о воспитании и дисциплине. Молодой человек аккуратно поправил мундир, огляделся по сторонам и подошёл к слуге, чтобы что-то спросить.

– Из штаба курьер, ваше высоблагородие, – доложил слуга, спешно подбежав к Павлу Николаевичу.

Павел Николаевич кивнул и сделал знак молодому поручику приблизиться. Через минуту перед ними появился Дмитрий Вяземский – молодой поручик, недавно прибывший с юга. Он снял фуражку и поклонился – по военному, как того требовал устав. Его взгляд на мгновение задержался на Вере – легко, почти невзначай, и в этом взгляде было столько внимания, что она почувствовала, как лёгкая дрожь пробежала по плечам.

– Здравие желаю, ваше высоблагородие, прошу простить, что нарушил ваш покой. Поручик Дмитрий Александрович Вяземский, – произнёс он. – Я прибыл по поручению штаба, имею к вам важное донесение.