скачать книгу бесплатно
Что именно определяет, какие идеалы развиваются в каждом отдельном человеческом разуме? Каждое общество, клуб или группа вырабатывают определенные социальные и моральные кодексы, изобретают различные правила и табу, которые помогают им решать, что следует делать, а чего не следует. Эти наборы ограничений оказывают огромное влияние на любую организацию; они формируют обычаи, традиции и культуры семей, наций, профессий и вероисповеданий. Они даже могут заставить эти институты считать себя превыше всего остального – так что их члены с радостью пойдут за них на гибель в бесконечной череде битв и войн.
Как люди оправдывают свои этические стандарты и принципы? Вот небольшие карикатуры на некоторые из существующих теорий.
Сторонник общественного договора:Абсолютной основы для ценностей и целей, которые люди устанавливают для себя, не существует. Они основываются лишь на соглашениях и договорах, которые каждый из нас заключает с остальными.
Социобиолог:Идея «общественного договора» кажется логичной, вот только никто не помнит, как он его заключал! Я подозреваю, что наша этика вместо этого основывается главным образом на чертах, которые развивались у наших предков, – точно так же, как у тех пород собак, которых выводили с целью привить им особую привязанность к хозяевам; у людей мы называем эту черту верностью.
Конечно же, некоторые из наших черт отчасти основаны на генах, которые мы унаследовали, но другие распространяются по типу заразных идей, которые передаются из одного мозга в другой частичками культурного наследия[11 - Концепция «мема» как единицы информации, передаваемой от одного разума к другому, разрабатывалась Докинзом (Докинз, 1989); см. также у Блэкмор (1999) и Деннета (1995).].
Теолог:Есть лишь одна основа для нравственных норм, и только моя церковь знает путь к ее истинам.
Оптимист:Я глубоко убежден, что этические ценности самоочевидны. Все люди были бы хорошими от природы, если бы их не портило воспитание в аномальных условиях.
Рационалист:Я с подозрением отношусь к таким словам, как «глубоко убежден» и «самоочевидны», потому что слышу в них лишь: «Я не могу объяснить, почему я в это верю» и «Я не хочу разбираться, как пришел к этому убеждению».
Разумеется, некоторые мыслители сказали бы, что для определения того, какие цели высокого уровня следует выбрать, можно использовать логические рассуждения. Однако мне кажется, что логика может лишь помочь нам понять, что подразумевается под сделанными нами предположениями, но неспособна помочь нам выбрать предположения, которые следует делать.
Мистик:Рассуждения лишь затуманивают разум, отдаляя его от реальности. Пока вы не научитесь думать поменьше, вам не добиться просветления.
Психоаналитик:Опора на «инстинкты» может лишь скрыть от вас ваши бессознательные цели и желания.
Экзистенциалист:Какую бы цель вы ни выбрали, вы должны спросить, какой цели служит эта цель, – и если вы возьмете себе за правило это делать, то вскоре увидите, что ваш мир совершенно абсурден.
Сентименталист:Вы слишком озабочены целями и стремлениями. Просто посмотрите на детей, и вы увидите любопытство и стремление играть. Они не ищут целей, а наслаждаются поисками всего нового и радостью от сделанных открытий.
Нам нравится думать, что детские игры не знают никаких ограничений, но когда дети кажутся нам счастливыми и свободными, их цели, возможно, просто неочевидны; это станет ясно, если вы попытаетесь отвлечь их от этих целей. На самом деле, детское «стремление играть» – самый требовательный учитель, которого только можно представить; он заставляет нас исследовать мир вокруг, чтобы увидеть, каков он, попытаться объяснить себе все эти структуры и представить, что еще может существовать на свете. Изучение, объяснение и научение, несомненно, являются одними из самых сильных мотиваций любого ребенка – и ничто в жизни никогда больше не заставит его трудиться столь же усердно.
2.7. Привязанности у младенцев и животных
Мы хотим создать машину, которая будет гордиться нами.
Дэнни Хиллис
Маленькая Кэрол любит исследовать мир, но ей также нравится быть рядом с матерью – поэтому, обнаружив, что оказалась в одиночестве, она очень скоро заплачет и станет искать маму. Кроме того, всякий раз, когда расстояние между ними растет, она как можно быстрее старается сократить его. И всякий раз, когда появляется причина для страха или тревоги – например, когда к ней приближается незнакомец, – Кэрол демонстрирует такое же поведение, даже если мать совсем рядом.
Предположительно, эта зависимость проистекает из нашей детской беспомощности: человеческий младенец недолго проживет, если сбежит от родительской опеки, но такое случается редко, потому что наши младенцы почти не могут передвигаться самостоятельно. К счастью, от этого не так много вреда, поскольку у нас развилась также и обратная привязанность: мать Кэрол почти всегда в курсе, что происходит с ее дочерью, – и при малейшем подозрении, что с ней что-то не так, она тут же посвятит ребенку все свое внимание.
Очевидно, что выживание каждого ребенка зависит от его привязанности к тем, кому небезразлично его благополучие. Поэтому в старые времена часто предполагалось, что дети привязываются к лицам, которые осуществляют над ними физическую опеку, и именно поэтому большинство психологов называли такого человека «опекуном» вместо того, чтобы использовать такой термин, как «импраймер». Однако физическая помощь может быть не самым важным фактором, предположил Джон Боулби, который первым начал систематические исследования феномена привязанности у младенцев.
Тот факт, что маленький ребенок может привязаться к другим детям того же возраста или чуть старше, демонстрирует, что привязанность может возникать и в отношении [человека], никак не связанного с удовлетворением физиологических потребностей ребенка[12 - См. у Боулби (1973), стр. 217. В своей теории Боулби отчасти опирается на исследования Шаффера (1964, стр. 1–77), который также рассматривает влияние нескольких привязанностей.] [Боулби, 1973].
Какова же функция привязанности у наших детей? Основной целью Боулби было опровергнуть тогдашнее популярное мнение о том, что основной функцией привязанности является обеспечение надежного источника пищи. Он же утверждал, что питание играет меньшую роль, чем физическая безопасность, и что у наших животных предков привязанности служили главным образом для предотвращения нападений хищников. Вот краткое изложение его позиции:
Во-первых, одинокое животное гораздо чаще подвергается нападению, чем то, которое держится рядом с другими представителями своего вида. Во-вторых, привязанность особенно легко вызывается у тех животных, которые из-за возраста, размера или условий среды особенно уязвимы перед хищниками. В-третьих, такое поведение ярко проявляется в ситуациях тревоги, которые обычно связаны с тем, что животное ощущает или подозревает присутствие хищника. Никакая другая теория не согласуется с данными фактами.
Я подозреваю, что это в значительной степени верно для большинства животных, но такая позиция недостаточно подчеркивает важность того, что человеческие привязанности также помогают нам формировать высокоуровневые ценности и цели. Поэтому остается открытым вопрос о том, какие факторы определяют, к кому привязываются наши дети. Физическая забота может сыграть значительную роль (поскольку предоставляет ребенку случай выработать привязанность), но Боулби пришел к выводу, что более важными, как правило, оказываются следующие два фактора:
1) Быстрота, с которой реагирует объект привязанности ребенка,
и
2) Интенсивность этого взаимодействия.
В любом случае среди импраймеров ребенка обычно находятся его родители, но могут также оказаться друзья и однокашники. Это говорит о том, что родителям следует с особой осторожностью замечать, с кем знакомится их отпрыск, – и особенно интересоваться теми, кто к нему наиболее внимателен. (Например, при выборе школы родитель должен тщательно изучать не только персонал и учебный план, но также и цели, которые преследуют ее ученики.)
Что происходит, когда у ребенка нет импраймеров? Боулби пришел к выводу, что это в конечном итоге приводит к развитию особого рода страха и мощному импульсу найти этого импраймера.
Джон Боулби:Всякий раз, когда маленький ребенок… оказывается насильно разлучен со своей матерью, он проявляет признаки психологического стресса; и если его также поместить в непривычную обстановку под опеку незнакомцев, такой стресс, вероятно, будет очень сильным. Его поведение меняется в стандартной последовательности. Сначала ребенок энергично протестует и пытается всеми доступными ему средствами вернуть мать. Позже он как будто бы теряет надежду, что это удастся, но тем не менее по-прежнему думает о ней и ждет ее возвращения. Позже он, по всей видимости, теряет интерес к матери и эмоционально отдаляется от нее [Боулби, 1973].
Далее Боулби описывает, что происходит, когда мать возвращается:
Тем не менее, если период разлуки был не слишком длительным, ребенок не отдаляется навсегда. Рано или поздно по воссоединении с матерью его привязанность к ней возникает снова. После этого в течение нескольких дней или недель, а иногда и дольше, он настаивает на том, чтобы оставаться рядом с ней. Кроме того, всякий раз, когда он подозревает, что может снова потерять ее, он проявляет острую тревогу.
Очень подробные наблюдения, сделанные Джейн Гудолл на материале шимпанзе в национальном парке Гомбе-Стрим в Центральной Африке, демонстрируют не только тот факт, что тревога и стресс при разлуке, которые наблюдаются у животных в неволе, имеют место и в дикой природе, но также что это расстройство при разлуке продолжается в течение всего детства шимпанзе… Пока молодые особи не достигают четырех с половиной лет, они никогда не путешествуют без матери, но и позже это происходит лишь изредка [Боулби, 1973b].
Кроме того, было обнаружено, что, когда малыши лишаются импраймеров более чем на несколько дней, отрицательный эффект часто проявляется в течение гораздо более длительного времени.
Исходя из всех этих открытий[13 - Здесь Боулби ссылается на работу о поведении животных (Спенсер-Бут, 1971).], мы можем с уверенностью заключить не только то, что у детенышей макаки-резуса в возрасте шести месяцев один-единственный эпизод разлуки, длившийся к тому же не более шести дней, имел ощутимые последствия два года спустя, но также что влияние разлуки прямо пропорционально ее длительности. Тринадцатидневная разлука хуже шестидневной; две шестидневные разлуки хуже, чем одна шестидневная [Боулби, 1973, раздел «Разлука» (Separation), стр. 72].
Некоторым может показаться удивительным, что даже те дети (и обезьяны), с которыми обращались очень плохо, могут по-прежнему быть привязаны к импраймерам, которые были с ними жестоки (см. Си, 1964). Возможно, это отчасти объясняется теорией Боулби о том, что привязанность зависит от «быстроты, с которой реагирует импраймер, и интенсивности этого взаимодействия», поскольку мучители подчас тоже крайне эффективно демонстрируют именно эти качества!
Мы наблюдаем подобное поведение у самых разных наших родственников-приматов, таких как орангутаны, гориллы и шимпанзе, а также у более дальних родственников – мартышек. Следует еще отметить такое открытие Гарри Харлоу: не имея другой альтернативы, мартышка привяжется к объекту, который вообще не демонстрирует никакого поведения, но все же имеет какие-либо «успокаивающие» качества. Судя по всему, это подтверждает мнение Боулби о том, что привязанность не обусловлена удовлетворением физиологических потребностей, – если только мы не включим сюда то, что Харлоу вызывает «успокаивающим контактом» (см. Харлоу, 1958).
Когда самку шимпанзе и ее детеныша разделяет какое-то значительное расстояние, они поддерживают связь специальным звуком «ху-у», на который оба быстро реагируют. Как сообщает сама Джейн Гудолл,
когда младенец [шимпанзе]… начинает отходить от матери, он неизменно издает этот звук, если попадает в какое-либо затруднение и не может быстро вернуться к ней. Пока модели передвижения младенца еще недостаточно хорошо развиты, мать обычно реагирует, сразу же отправляясь за ним. Тот же звук используется матерью, когда она тянется к младенцу, чтобы уберечь его от какой-либо потенциально опасной ситуации, или даже, изредка, когда жестом велит ему уцепиться за нее, собираясь уходить. Таким образом, звук «ху-у» служит довольно специфическим сигналом восстановления контакта матери и младенца [Гудолл, 1968].
Что происходит у других животных? В начале 1930-х годов знаменитый зоолог Конрад Лоренц, изучавший поведение животных, обнаружил, что недавно вылупившийся цыпленок, утенок или гусенок привязывается к первому же крупному движущемуся объекту, который увидит, и впоследствии следует за этим объектом. Лоренц назвал этот процесс «импринтингом» (англ. imprinting – «отпечаток». – Пер.), поскольку он происходит с изумительной скоростью и постоянством. Вот некоторые из наблюдений Лоренца.
Импринтинг начинается вскоре после вылупления.
Птенец быстро начинает следовать за движущимся объектом.
Период импринтинга заканчивается через несколько часов.
Эффект импринтинга является постоянным.
К чему же привязываются птенцы? Движущимися объектами обычно оказываются родители, но если родителей рядом не оказалось, то таким объектом может стать картонная коробка, или красный воздушный шар, или даже сам Лоренц. Затем, в течение следующих двух дней, пока гусенок следует за родителями, он каким-то образом учится распознавать их и не бегает за другими гусями. Теперь, если он потеряет контакт с матерью, то перестанет есть или изучать новые предметы, а вместо этого будет ее искать, издавая писк (вариацию крика «ху-у», описанного Джейн Гудолл), очевидно расстроенный тем, что потерялся. Затем родитель отвечает специальным звуком, и Лоренц отмечает, что для успешного импринтинга ответ должен прозвучать быстро. (Позже этот звук больше не требуется, но поначалу он служит для того, чтобы птенец не привязался к какому-нибудь неподходящему объекту, например к шевелящейся на ветру ветви дерева.) Так или иначе, эти виды птиц способны прокормить себя уже вскоре после вылупления, поэтому их импринтинг не связан с питанием.
В какой степени обучение на основе привязанности у людей базируется на более древних, дочеловеческих формах импринтинга? Люди, конечно, отличаются от птиц, но у юного потомства тех и других очень похожие потребности – и, возможно, у них в этом были намного более ранние предшественники; например, Джек Хорнер (1998) обнаружил, что некоторые динозавры строили конструкции, подобные птичьим гнездам.
Возвращаясь к Homo sapiens, необходимо задать вопрос о том, каким же образом младенцы различают потенциальных импраймеров. Хотя некоторые исследователи сообщают, что младенцы способны узнать голос матери еще до рождения, обычно считается, что новорожденные сначала учатся главным образом через прикосновения, вкус и запахи, а затем уже начинают различать звук голоса и реагировать на лица. Можно предположить, что последний навык опирается на распознавание таких черт, как глаза, нос и рот, но, похоже, в реальности все несколько сложнее:
Франческа Ачерра:Четырехдневные новорожденные дольше смотрят на лицо своей матери, чем на лицо незнакомца, но не тогда, когда мать накидывает платок, который скрывает линию волос и внешний контур головы [Ачерра, 1999].
Это говорит о том, что младенцы, видимо, в меньшей степени реагируют на черты лица, чем на более крупные очертания головы в целом; только спустя два или три месяца дети, наблюдаемые Ачеррой, научились различать конкретные лица[14 - Существуют доказательства того, что младенцы способны имитировать выпячивание губы, открывание рта, высовывание языка и движения пальцев. См. также Нельсон, 2001 и Мелцофф, 1997.]. Можно предположить, что наши визуальные системы используют различные наборы процессов на разных этапах развития, и, возможно, те, которые начинают функционировать первыми, служат главным образом для того, чтобы привязать мать к ребенку! Во всяком случае, Конрад Лоренц был поражен тем, чего его гусята не могли различить:
Конрад Лоренц:Гусенок, импринтированный человеком, решительно отказывается следовать за гусем, а не за человеком, однако неспособен отличить невысокую худенькую молодую девушку от крупного старика с бородой… Поразительно, что птица, воспитанная и импринтированная человеком, фокусирует свои модели поведения не на одном человеке, а на всем виде Homo sapiens [Лоренц, 1970].
(Я не считаю, что это так уж странно, потому что мне, например, все гуси кажутся одинаковыми.) Возможно, более важным является утверждение Лоренца о том, что сексуальные предпочтения взрослого человека, вполне возможно, формируются именно в этот ранний период жизни, хотя в поведении они проявляются лишь гораздо позже.
Галка, которой человек заменил спутника-родителя, в результате фокусирует свои пробуждающиеся сексуальные инстинкты не конкретно на бывшем спутнике-родителе, а ‹…› на любом относительно незнакомом человеке. Пол неважен, но объект вполне определенно будет человеком. Кажется, бывший спутник-родитель просто не рассматривается как возможная пара.
Могут ли подобные задержки иметь отношение к сексуальным предпочтениям? Исследования показали, что после более длительного контакта некоторые из этих птиц все же начинают спариваться с другими представителями своего вида. Тем не менее этот феномен все еще является серьезной проблемой при репопуляции исчезающих видов, поэтому теперь нормой стало сводить к минимуму контакт человека с птенцами до того, как их выпустят в дикую природу.
Все это помогает объяснить столь продолжительный период беспомощности у человеческого потомства: детеныши, которые слишком рано отдалились от родителей, не успевали стать достаточно мудрыми, чтобы выжить, – и поэтому этап жизни, в течение которого дети вынуждены учиться у импраймеров, пришлось прод-лить.
2.8. Кто они, наши импраймеры?
Галка увидела, как голубей в голубятне хорошо кормят, и покрасилась белилами, чтобы зажить вместе с ними. И пока она молчала, голуби принимали ее за голубя и не гнали; но когда она забылась и каркнула, они сразу узнали ее голос и выгнали ее прочь. Оставшись без голубиного корму, вернулась галка к своим; но те не признали ее из-за белых перьев и не пустили жить с собой. Так галка, погнавшись за двумя выгодами, ни одной не получила[15 - Перевод М. Л. Гаспарова.].
Басня Эзопа
Когда начинается и заканчивается период привязанностей? Даже совсем маленькие дети в присутствии матери вскоре начинают вести себя особым образом. Однако, как правило, только в конце первого года жизни ребенок начинает протестовать против разлуки – и учится расстраиваться, замечая признаки того, что импраймер намеревается уйти – например, снимает пальто с вешалки. В эту же пору жизни большинство детей начинают проявлять страх перед необычными вещами. И тот, и другой страхи постепенно утихают на третьем году жизни ребенка, так что в это время его уже можно отправить в детский сад. Но вот аналогичного снижения важности других чувств – самоосознанных эмоций, основанных на привязанности, – не наблюдается. Они сохраняются в течение более длительного времени, а иногда, возможно, и всю оставшуюся жизнь.
Джон Боулби:В подростковом возрасте ‹…› другие взрослые могут начать играть роль, по своему значению равную или даже более важную, чем роль родителей, и сексуальное влечение к сверстникам начинает расширять картину. В результате вариативность среди индивидуумов, и так уже высокая, становится еще выше. С одной стороны подростки, которые абсолютно отрезаны от родителей; с другой – те, кто по-прежнему сильно привязан к ним и не желает или не может направить свою привязанность на других людей. Между этими крайностями спектра находится подавляющее большинство подростков, чья привязанность к родителям остается сильной, но чьи связи с другими также имеют серьезное значение. У большинства людей связь с родителями не нарушается и во взрослой жизни и влияет на поведение бесчисленными способами. Наконец, в старости, когда привязанность больше не может направляться на членов старшего поколения или даже сверстников, она может оказаться направлена на младших [Боулби, 1973].
А что происходит у других животных? У тех, кто не остается в стаде, привязанность часто сохраняется только до тех пор, пока потомство не становится способным к самостоятельному существованию. Во многих видах самки ведут себя иначе; часто мать решительно старается отогнать от себя молодняк, как только появляется новый помет (возможно, это эволюционный механизм защиты от инбридинга), тогда как в других случаях привязанность сохраняется до полового созревания или (у самок) даже позже. Боулби упоминает феномен, наблюдаемый в результате сохранения привязанности:
У самки некоторых видов копытных (овцы, олени, быки и т. д.) привязанность к матери может продолжаться до старости. В результате стадо овец или стадо оленей состоит из молодняка, следующего за матерью, которая следует за бабушкой, та – за прабабушкой и т. д. Молодые самцы этих видов, напротив, отдаляются от матери, когда достигают подросткового возраста. После этого они привязываются к старшим самцам и остаются с ними всю свою жизнь, за исключением нескольких недель в году, когда продолжается брачный сезон.
Конечно, у других видов развиваются иные стратегии, которые подходят для разных условий среды: например, размер стаи может зависеть от характера и распространенности хищников и т. д.
Когда заканчивается этот период импринтинга? Р. О. Хинде обнаружил, что птенцы, подобные тем, которых наблюдал Лоренц, в конце концов начинают бояться незнакомых движущихся объектов. Это заставило Хинде предположить, что время для импринтинга проходит лишь тогда, когда этот новый вид страха пресекает любые дальнейшие попытки «следования». Аналогичным образом у многих человеческих младенцев наблюдается длительный период боязни незнакомцев, который развивается в начале второго года жизни[16 - Эксперименты Жака Панксеппа [1998] предполагают, что импринтинг имеет общие черты с аддикцией и что стресс при разлуке может напоминать боль (поскольку его можно облегчить опиатами). Панксепп обсуждает предположение Говарда Хоффмана [1994] о том, что некоторые аспекты движения или формы объекта могут служить причиной выброса эндорфинов в мозге импринтированного, в результате чего объект кажется достаточно знакомым для преодоления рефлекторного страха.].
2.9. Модели себя и самодисциплина
Чтобы решить сложную проблему, следует разработать план, но затем его нужно выполнить; нет смысла планировать многошаговую стратегию, если вы бросите дело, не закончив его. Это означает, что вам понадобится самодисциплина, которая, в свою очередь, требует такой степени постоянства, при которой вы в определенной мере можете предсказать свое вероятное поведение в будущем. Мы все знаем людей, которые составляют гениальные планы, но почти никогда не воплощают их в реальность, потому что их представление о том, как им следует поступать на самом деле, не соответствует действительности. Но как может механизм, состоящий из триллиона синапсов, вообще стать предсказуемым? Как наш мозг научился управляться с самим собой, несмотря на всю свою сложность? Ответ наверняка заключается в том, что мы учимся представлять вещи чрезвычайно простым, но полезным образом.
Задумайтесь, например, насколько замечательно то, что мы умеем описывать человека словами. Как мы научились упаковывать целую личность в короткую фразу типа «Джоан очень опрятная», или «Кэрол умна», или «Чарльз старается быть порядочным»? Как так получается, что человек может быть опрятным в целом, а не аккуратным в одних вещах и небрежным в других? Почему подобные черты существуют? В разделе 9.2 «Личные качества» мы рассмотрим некоторые причины их возникновения:
В процессе развития личности каждый человек, как правило, культивирует в себе определенные качества, которые проявляются настолько систематически, что мы (и наши друзья) начинаем распознавать в них характеристики или черты – и используем их для построения своего образа. Затем, при попытке сформулировать план, мы можем использовать эти черты, чтобы предсказать свое поведение (и таким образом отказаться от планов, которые не станем выполнять). Всякий раз, когда эта схема срабатывает, мы чувствуем удовлетворение, и это заставляет нас все больше натаскивать себя на соответствие этим упрощенным описаниям. Таким образом, со временем наши воображаемые черты начинают становиться все более реальными.
Конечно, подобные представления о себе всегда очень упрощены; очень многого о наших собственных мыслительных процессах нам никогда не узнать, и то, что мы называем чертами, – это лишь малая часть всех тенденций, которую нам удается подметить. Однако даже ее может быть достаточно для того, чтобы мы действовали соответственно своим ожиданиям, так что этот процесс может в конечном итоге предоставить нам полезные модели наших способностей.
Мы все знаем, как ценно иметь друзей, которые чаще всего выполняют то, что обещали. Но еще более полезно иметь возможность положиться на себя, если вы попросили себя что-то сделать! И, возможно, самый простой способ достичь этого – подогнать свое поведение под те карикатуры, которые вы сами на себя нарисовали, – поступая в соответствии с собственными представлениями о себе, описанными с помощью набора личностных черт.
Но как вообще возникают эти черты? Разумеется, они могут быть частично унаследованными; иногда мы замечаем, что некоторые новорожденные младенцы более тихие, а другие более беспокойные. И, конечно же, некоторые черты могут оказаться случайным результатом особенностей развития. Однако другие черты более очевидно проистекают из общения с импраймерами.
Есть ли какая-то опасность в том, чтобы привязаться к слишком большому количеству людей? Если у ребенка только один импраймер – или несколько, но у них очень сходная система ценностей, – ему не составит особого труда выучить, какое поведение обычно будет вызывать похвалу. Но что может произойти, если ребенок привяжется к нескольким импраймерам с противоречащими идеалами? Это может привести к тому, что ребенок попытается формировать свое поведение по нескольким различным наборам признаков. Это может нанести ущерб его развитию, поскольку человек с последовательными целями обычно больше преуспевает в жизни, чем обуреваемый противоречивыми стремлениями. Кроме того, если вы ведете себя последовательно, то, как будет изложено в разделе 9.2, окружающие могут почувствовать, что на вас можно положиться. Однако в главе девятой утверждается также и иное: нельзя ожидать от человека, что он будет придерживаться лишь единого последовательного образа, – на самом деле каждый из нас строит несколько моделей самих себя и учится с наибольшей выгодой переключаться между ними.
В любом случае, если вы слишком спонтанно поменяли свои идеалы, то никогда не сможете предсказать, чего вам захочется дальше: вы никогда не сумеете многого добиться, если не можете «положиться на себя». Однако, с другой стороны, нужно уметь идти на компромисс; было бы опрометчиво взяться за какой-либо долгосрочный план, не оставив себе возможности отказаться от него. И особенно опасно менять себя таким образом, чтобы отрезать пути к будущим изменениям. На практике люди находят разные подходы к этому вопросу: у некоторых детей развивается слишком много ограничений, в то время как другие накапливают больше амбиций, чем когда-либо успеют реализовать.
Кроме того, наши импраймеры порой чувствуют необходимость запретить своим подопечным привязываться к «сомнительным личностям». Вот пример, в котором исследователю пришлось поволноваться о том, кто может оказать влияние на его компьютер!
В 1950-х годах Артур Сэмюел, разработчик компьютеров в корпорации IBM, написал программу, которая научилась играть в шашки настолько хорошо, что обыграла нескольких превосходных игроков-людей. Всякий раз, когда программа соревновалась с противниками, превосходящими ее по мастерству, уровень ее игры повышался. Однако игра против худших игроков, как правило, притупляла ее навыки – настолько, что создателю программы пришлось отключить функцию обучения. В конце концов Сэмюел разрешил своей машине играть только против участников чемпионатов гроссмейстерского уровня, чьи игры были занесены в память компьютера.
Иногда мы видим, как подобное доводится до крайности; вспомним о том, как фанатики вербуют людей в свои культы: они отрезают вас от всего знакомого и убеждают отказаться от социальных привязанностей, в том числе разорвать семейные узы. Затем, когда вы уже отдалились от своих друзей, они с легкостью преодолевают вашу защиту – и вот вы уже готовы к импринтингу со стороны их пророка, провидца или предсказателя, у которого есть пара-тройка методов внедрения новых идеалов в ваш растревоженный и беззащитный разум.
Мы сталкиваемся с той же перспективой в других сферах. В то время как родители обеспокоены вашим благополучием, предпринимателей, скорее всего, больше интересует успех их бизнеса. Религиозные деятели могут желать вам добра, но больше заботятся о своих храмах и приходах. И когда политические лидеры обращаются к вашей национальной гордости, они также, возможно, ожидают, что вы пожертвуете жизнью, чтобы защитить какую-нибудь древнюю границу. Каждая организация имеет свои собственные намерения и использует своих членов для их продвижения.
Индивидуалист:Надеюсь, вы говорите это не в буквальном смысле. Организация – это не что иное, как круг лиц, из которых она состоит. У нее не может быть никаких собственных целей, а только те, которые ставят перед собой ее члены.
Что имеется в виду, когда мы говорим, что у той или иной системы есть какое-то намерение или цель? В разделе 6.3 мы обсудим некоторые из условий, при которых это утверждение может иметь смысл.
2.10. Публичные импраймеры
Мы обсудили, каким образом научение на основе привязанностей функционирует в тех случаях, когда ребенок близок к импраймеру, однако сказанное может относиться и к таким случаям, когда кто-то «привлекает внимание общественности», появляясь в средствах массовой информации. Самый прямой способ продвижения продукта – это представить надежные доказательства его качества или ценности. Тем не менее нам часто встречаются заявления, в которых не сообщается ничего, кроме того, что этот продукт нравится той или иной «знаменитости». Отчего же этот метод так успешно влияет на чьи-то личные цели?
Возможно, отчасти разгадать эту загадку можно, спросив, какие факторы сделали этих «знаменитостей» настолько популярными. Привлекательные физические характеристики, возможно, помогли, но, кроме этого, у большинства актеров и певцов есть еще и особые навыки: они специалисты в симуляции эмоциональных состояний. Профессиональные спортсмены тоже опытные обманщики, как и популярные общественные деятели. Но, пожалуй, самый эффективный метод воздействия основывается на их умении заставить каждого слушателя почувствовать, что «этот важный человек говорит со мной». Это делает слушателей более вовлеченными и, соответственно, вынуждает их реагировать – и неважно, что на самом деле они слушают всего-навсего монолог!
Не каждому дано контролировать настроения толпы. Какие методы помогают «зацепить» широкий круг самых разных умов? Популярный термин «харизма» определяется как «редкое личное качество, приписываемое лидерам, которые пробуждают у общественности преданность или энтузиазм». Возможно ли, что общественные лидеры, формируя наши цели, используют какие-то особые приемы порождения моментальной привязанности?
Политик:Оратору полезно иметь высокий рост, глубокий голос и уверенную манеру обращения. Однако, хотя рост и стать привлекают внимание, некоторые известные лидеры были довольно тщедушными. И пусть многие влиятельные ораторы произносят речи с нарочитой размеренностью, есть политики и проповедники, которые иногда позволяют себе сорваться в крик и ругань, – и все же им удается увлечь аудиторию.
Психолог:Да, но я вижу тут несоответствие. Ранее вы упоминали, что «скорость и интенсивность реакции» играют важную роль в формировании привязанности. Но когда кто-то обращается к публике, эти важнейшие условия не выполняются – ведь оратор не может ответить каждому слушателю лично.
Однако риторика способна создавать такую иллюзию. Хорошая речь может казаться «интерактивной», поскольку оратор наводит слушателей на определенные вопросы – а потом сам отвечает на них в нужный момент. Это можно делать, мысленно общаясь с так называемыми условными слушателями, – тогда по крайней мере часть вашей аудитории почувствует, что получила искренний ответ, хотя подлинного диалога не было. Другой трюк таков: нужно взять достаточно длинную паузу, чтобы слушатели почувствовали себя обязанными как-то отреагировать, но не давать им времени найти возражение на вашу мысль. Наконец, оратору необязательно контролировать всю аудиторию целиком – потому что, если вам «удастся» зацепить достаточное количество людей, «давление коллектива» может усмирить остальных.
И наоборот, толпа тоже может оказывать воздействие на чувствительного и отзывчивого импраймера. Вот слова одного великого исполнителя, который попытался избежать влияния своей публики:
Гленн Гульд:Для меня отсутствие аудитории – полная анонимность студии – является самым мощным стимулом удовлетворить мои собственные требования к себе, отбросив размышления по поводу или оценку на основе интеллектуального аппетита или его отсутствия со стороны публики. Мое собственное мнение, как ни парадоксально, заключается в том, что, поддаваясь самому нарциссическому стремлению к художественному удовлетворению, вы наилучшим образом исполните основную обязанность артиста: доставлять удовольствие другим[17 - Из письма к миссис Х. Л. Остин, датированного 1961 годом.].
Наконец, мы также должны отметить, что ребенок способен привязаться и к личности, которой вообще не существует, например к герою легенды или мифа, вымышленному персонажу из книги или фантастическому животному. Человек может привязаться даже к абстрактной доктрине, догме или вероисповеданию – или к его иконе или изображению. В таком случае эти воображаемые сущности служат нам «гипотетическими наставниками», существующими лишь в наших умах. В конце концов, если говорить прямо, все наши привязанности сводятся к воображению; мы привязываемся не к самому человеку, а лишь к моделям, которые построили, чтобы организовать свои представления о нем.
Насколько я знаю, такое объяснение работы импринтинга – новая теория, хотя Фрейд, скорее всего, представлял себе подобные схемы. Какие необходимы эксперименты, чтобы показать, использует ли наш мозг эти процессы? Новейшая аппаратура, которая проецирует происходящее в мозге, могла бы помочь, но эксперименты над человеческими привязанностями могут быть сочтены неэтичными. Однако сегодня у нас есть альтернатива: мы можем написать компьютерную программу-симулятор. Если эти программы будут вести себя по-человечески, это покажет, что наша теория правдоподобна. Но тогда компьютеры могут начать жаловаться, что мы жестоко обращаемся с ними.
В данной главе были рассмотрены некоторые аспекты того, как люди выбирают себе цели. Одни из наших целей – это инстинктивные стремления, неотделимые от нашего генетического наследия, в то время как другие являются подцелями, которые мы заучиваем (методом проб и ошибок) для достижения уже существующих целей. Что касается целей более высокого уровня, здесь высказывается предположение, что они формируются определенными механизмами, которые заставляют нас разделять ценности наших родителей, друзей или знакомых, к которым мы привязываемся, потому что они активно реагируют на наши потребности – и тем самым вызывают в нас такие самоосознанные эмоции, как стыд и гордость.
Сначала эти «импраймеры» должны быть с нами близки, но как только мы построили их «ментальные модели», мы можем использовать эти модели для «повышения статуса» целей, даже если импраймеров рядом нет; в конечном итоге эти модели становятся тем, что мы называем совестью, идеалами или моралью. Итак, привязанности учат нас целям, а не средствам, – и таким образом навязывают нам мечты наших родителей.
Мы еще обсудим это ближе к концу книги, но пока займемся тем, что более внимательно рассмотрим кластеры чувств, которые известны нам под именами «боль», «горе» и «страдание».
Глава 3. От боли к страданию
3.1. Ощущение боли
Чарльз Дарвин:Сильная боль заставляет всех животных – и заставляла в течение бесчисленных поколений – совершать самые отчаянные и разнообразные попытки избавиться от источника страданий. Даже когда болит конечность или другая отдельная часть тела, мы наблюдаем тенденцию встряхнуть ее – словно стряхнуть источник боли, хоть и кажется очевидным, что это невозможно [Дарвин, 1872].
Что происходит, когда вы ушибаете палец ноги? Боль еще не распространилась, а вы уже задерживаете дыхание и начинаете потеть, потому что знаете, что воспоследует через мгновение: ужасная ноющая боль начнет грызть вас изнутри, и все остальные цели будут отставлены в сторону и заменены желанием прекратить это ощущение.
Как может такое простое событие настолько исказить все остальные ваши мысли? Что позволяет ощущению, которое мы называем болью, привести нас в состояние, которое мы называем страданием? В этой главе выдвигается теория: любая боль активирует цель «избавиться от боли», и, если этой цели достичь, боль исчезнет. Однако если боль достаточно сильна и продолжительна, она активирует другие ресурсы, которые имеют свойство подавлять другие цели. Если это перерастет в крупномасштабный «каскад», в вашем сознании не останется практически ничего другого.
Распространение каскада
Конечно, иногда боль – это просто боль. Если она кратковременна и не слишком интенсивна, она не перерастет в страдание. Кроме того, мы обычно можем приглушить боль, если начинаем думать о чем-то другом. Иногда мы даже можем приглушить ее, если будем думать о самой боли: достаточно просто сосредоточить на ней внимание, оценить интенсивность и попытаться отнестись к ее свойствам как к чему-то новому и интересному. Но это может обеспечить лишь временную передышку, потому что, как бы вы ни пробовали отвлечься, боль продолжает цепляться за вас и жаловаться, словно надоедливый раздосадованный ребенок. На какое-то время вам удастся думать о чем-то другом, но рано или поздно придется прислушаться к ее требованиям.
Дэниел Деннет:Если вы сможете заставить себя изучать свою боль (даже очень сильную), вы обнаружите, что вам станет недосуг ее ощущать (она перестанет вас беспокоить). Но изучать боль (например, головную) очень быстро становится скучно, и как только вы перестанете ее изучать, она вернется с новой силой. Иногда это, как ни странно, не так скучно, как ее изучение, и поэтому в какой-то степени предпочтительно.
