скачать книгу бесплатно
Они шли рядом, иногда соприкасаясь руками, плечами. Все было для него неожиданно, ново. Как будто нет за плечами шестидесяти прожитых лет. Он совершенно не знал, что дальше. Чего он хочет – дальше? Отреставрированные улицы закончились, справа от них – садик, где можно присесть на скамейку. Алкоголики как раз допивали бутылку дешевой водки. Но Таня и Давид прошли мимо. Она споткнулась, и, чтобы поддержать, он обхватил ее плечи, а потом прижал к себе, а прижав, поцеловал. А когда поцеловал, то уже не смог отпустить. Они стояли около будки, стилизованной под афишную тумбу начала 20 века. Ее губы еще сохраняли вкус вина. Лицо было прохладное и очень гладкое.
– Господи, что мы будем делать? – беспомощно спросил он.
– Поехали на море, в Яффо, посидим на берегу.
Они сели в его машину и в полном молчании доехали до Яффского порта. Кроме них, там практически никого не было. Арабские рыбаки, пара случайных машин с такими же неприкаянными, как и они. Он вышел из машины и удивился, что пахло морем. Он уже не помнил, когда последний раз гулял по берегу ночью. Вся жизнь давно была расписана по часам. Таня прикурила тонкую ментоловую сигарету. Он спросил, почему она не спешит.
– У меня сегодня ночует мама, она уложит детей.
– А муж? Где твой муж?
– В Лондоне, на конференции.
– Сколько им лет?
– Шесть и восемь, мальчики.
– Здесь прохладно, – сказал он и обнял ее плечи. – Как мне хорошо с тобой, —неожиданно сказал он.
– И мне.
Потом, замерзшие, они целовались на заднем сиденье машины.
– Я не понимаю, за что ты мне.
Она улыбалась, целовала его глаза. Он гладил ее волосы, вдыхал духи, и нежность, которую он не знал, как выразить, камнем давила на грудь.
– Мне кажется, я задохнусь.
– Ты просто забыл, как дышать.
– Что ты сказала?
– Я не помню. Я хочу свернуться кошкой у тебя коленях. Чтобы ты изредка гладил меня. Но тебе, уже, пора. Час ночи, и тебя, наверно, потеряли.
Он вел машину по ночному городу, прилагая неимоверные усилия, чтобы не смотреть на нее. Смесь ужаса и восторга – вот что он чувствовал. Потом она прижалась щекой к его плечу, поцеловала его ладонь и вышла из машины. Он говорил, что не может представить себе, что не увидит ее до утра. Она еще раз помахала ему, завела свою машину и тронулась с места. Он минут десять ехал за ней, пока не настало время сворачивать к дому. Он помнил запах моря, вкус вина на ее губах. Ее гладкую кожу, улыбку и взгляд, который она никогда не отводила. Серьезный, тяжелый, совсем не подходящий для ее детского лица. У дома он понял, что уже сто лет не видел ночь. С круглой холодной луной. Ночь, внутри которой была тайна. И счастье. Совершенно забытое.
Галит
У нее раскалывалась голова. Такой мигрени не было много лет. Она даже приняла таблетку, несмотря на то что последние двадцать лет лечилась только гомеопатическими средствами. Казалось, сейчас случится инсульт, и что-то разорвется внутри. Даже голову повернуть было страшно. Рядом легла кошка и громко заурчала. Когда через пару часов она пришла в себя, ей захотелось принять душ. Она направила горячую струю прямо в ту точку, где пульсировала боль. Тело привыкло к кипятку. Пар размыл очертания предметов. Все стало неопределенным, серо-белым, вязким. Боль и страх вдруг сделали все неважным. Этот дом в богатом районе, поездки, бриллианты. Где, кстати, Давид? Она вспомнила, как трудно было ей привыкнуть к его бесконечным рабочим часам в те годы, когда они еще любили друг друга. Когда хотелось ужинать вместе с ним, разговаривать по вечерам, слушать, как прошел его день. Планировать отпуск. Рассказывать, о чем она думала. Хотелось смотреть, как он рисует. Как смешно морщит нос. Вдыхать запах красок. Всегда быть рядом.
Он решил построить дом и студию, чтобы можно было работать по выходным. И да, конечно, клинику для нее. Так замечательно было начинать совместные проекты. Но строительство превратилось в денежную воронку. Оно поглощало все деньги, и Давид стал работать гораздо больше и уже не рисовал по выходным. Она делала стаж в психиатрической больнице. Денег мало, нервов много. У нее развилась бесконечная аллергия на нервной почве, даже дошло до экземы. Тогда она приняла решение никогда не работать с по-настоящему тяжелыми пациентами, а принимать только умных, образованных и вербальных. После окончания стажировки, она довольно быстро получила лицензию и забеременела, через два месяца после того, как перестала принимать таблетки, – они почему-то считали, что это займет год. Пришлось сделать перепланировку – большую и светлую комнату, где раньше должна была быть его студия, превратили в детскую. В другом конце дома – ее клиника, для удобства, чтобы пациенты не сталкивались с малышом. Ну и небольшую пристройку в саду отвели под студию Давида. Пока Матан был маленький, она решила принимать пациентов дома. Но все равно это было неудобно: Матан мешал, рвался к ней и скандалил, пациенты нервничали, слыша детские крики, а она не могла сосредоточиться. Через два года родился второй сын – Итай. Еще через несколько лет, они расплатились со срочными долгами. Она начала работать в психологической службе в университете, стала супервайзером, ходила на многочисленные курсы повышения квалификации. Воспитывала мальчиков. И могла сократить количество работы, потому что Давид стал успешным и высокооплачиваемым, и как-то выпал из поля ее зрения. Семьей они каждое лето ездили за границу. Ей казалось – все прекрасно. Она снова похудела, снова получала комплименты, дорого одевалась и покупала украшения. Давид зарабатывал все больше и больше. Они разговаривали друг с другом все меньше и меньше. Но она не сразу обратила на это внимание. А через несколько лет во время пасхальной приборки перед первым Седером[11 - Ритуальная семейная трапеза, которая проводится в начале праздника Песах.] у них дома (раньше это было у родителей Давида, но они уже постарели) она нашла его кисти, краски, какие-то наброски и поняла, что он уже давно не рисует. И у них больше нет общих проектов.
Боль отошла. Почему вдруг она вспомнила все это? Кстати, где он? Набрала его номер, и он сказал, что уже в пяти минутах от дома. Как ее голова?
– Лучше, – сказала она.
Когда он вошел в дом, ей показалось – что-то не так. Он старался скрыть радость? Он почти светился.
– Как прошла встреча?
– Отлично.
– Ты их возьмешь?
– Если они возьмут меня.
И Давид прошел мимо нее в ванную комнату. Странный, слишком сильный аромат духов. Она не помнила, чтобы он так сильно душился.
– Чем ты душился сегодня?
– «Исси Мияки». А что?
– Очень резко.
– У тебя просто болит голова. Я в душ.
– Я пойду лягу.
– Мне нужно поработать.
Она слышала, как он наливал себе виски. Как включил свет в кабинете. Она задремала. А проснувшись через пару часов, поняла, что он еще работает. Она медленно встала, помотала головой – все прошло. Вышла из спальни. Давида в кабинете не было. Она нашла его в саду с виски и сигарой. Удивленно подняла брови. «Я думаю, – ответил он, – не мешай мне».
И она ушла спать в одиночестве.
Таня
Как приятно вернуться ночью домой, когда дети спят, а муж в командировке – можно тихо посидеть одной. Раньше она ставила музыку для настроения, но сегодня возможность помолчать была лучше музыки.
Неожиданно вышла мама – в элегантном берете и шарфике, игриво повязанном на халат. – «Мама, почему ты так одета?» – И мама стала объяснять, что у нее всегда мерзнет голова, а у Тельцов все болезни начинаются с горла, и поэтому – шарфик. А потом подробно рассказывала, что говорили дети перед сном. И как младший на нее серьезно посмотрел с не по годам развитым выражением лица. И всякую прочую ерунду. Она поняла, что если не остановить этот поток, то мама просто проглотит ее вечер, заполнив его своими эмоциями. – «Дай мне побыть одной, пожалуйста». – Мама трагически поджала губы и скорбно заметила, что ей и поговорить-то не с кем. Она улыбнулась и напомнила ей, что стоит только накрасить губы и удивленно раскрыть огромные серые глаза, рядом с ней сразу появится очередной поклонник, который будет радостно аплодировать ее представлению. Мама довольная ушла к себе.
Она затихла. Боже мой, что это было? Внутри бушевал девятибалльный шторм. Потрясение, страх. А потом вдруг знание (откуда оно взялось…), что это тот, который должен был прийти. И еще – покой. Когда встречаешь свою судьбу, наступает покой. Можно уже не суетиться, не выбирать – вот она пришла. Он.
Всю жизнь были сомнения и компромиссы. В 1991-м она решила доучиться (это заняло еще три года) и получить первую степень по математике. Она переехала к Славе в Беер Шеву – им дали комнату для семейных докторантов. Странный у них был брак – случайный, но при этом они оставались вместе. Слава все время работал и только усилием воли заставлял себя соблюдать субботу (чтобы обозначить границу времени), хотя религиозным не стал. Ритуалы играли вспомогательную роль для разделения будней и праздников, дней и ночей, чтобы окончательно не сойти с ума. Статьи, исследования, конференции поглотили его полностью. Ему пророчили блестящую карьеру, и он собирался на постдок в Штаты. Она учила иврит, работала в университетской библиотеке, официанткой в кафе, слушала лекции. По сравнению с другими только что приехавшими студентами, была неплохо устроена: гениальный муж, небольшие заработки его и ее, которые освобождали от голода, даже появились друзья. Только неясно, для чего она во все это ввязалась. Через два года Славик уехал в Америку. Она решила остаться на год в Беер Шеве и закончить степень. Прошло четыре года с тех пор, как она приехала в Израиль. Приехал отец с семьей, у нее сложились неплохие отношения с его новой женой и ее детьми, но душевности в их общении не было. Навещала мама. Все оказалось не так страшно. Граница не закрылась намертво, и можно было ездить туда-сюда, если позволяли средства. Как-то случайно она попала в группу студентов, которые ездили от «Сохнута» проводить семинары с еврейской молодежью в странах бывшего СССР. Это была прекрасная тусовка, ее первые настоящие друзья – их объединяли не отсутствие денег и необходимость как-то выживать, а общие интересы и тепло, которым они делились друг с другом. Даже сегодня, двадцать лет спустя, они перезванивались, пили вместе кофе и всегда были готовы прийти на помощь. Когда она первый раз приехала в Екатеринбург (город переименовали), она вдруг отчетливо поняла, что в этом новом мире ей места больше нет. За время отсутствия развалился СССР, упал рубль, многие друзья и знакомые уехали. Мама заняла ее комнату. Все было таким родным, таким близким – и закрытым от нее. А ведь перед поездкой она даже думала иногда о том, чтобы остаться там. Наверно, ей было не очень хорошо в Беэр-Шеве, на фоне песков, бедуинов и экзистенциальной бессмысленности существования. Но в эту новую жизнь войти не получилось так же, как и в израильскую. Неужели всегда придется чувствовать себя чужой? Она провела в России месяц, любуясь на расцветшую сирень и допоздна валяясь в кровати. Спешить было некуда. Ничего здесь она уже не могла пропустить. Ее мир кончился, и надо было возвращаться – заканчивать степень, устраиваться на работу, наверно, разводиться со Славиком. Надо было начинать жить.
Почему вдруг сейчас она это все вспомнила? Сейчас, когда она снова чувствовала себя счастливой. Она зашла в комнаты сыновей: старший запутался в одеяле, а из-под подушки торчали ружья, приклады и патронная лента. Младший был так обложен собачками, пандами, свинками, мишками, обезьянками, что не мог дышать. Она вдруг подумала, что может родить еще одного ребенка. И снова на несколько лет заполнить свою жизнь чем-то осмысленным. Тем более что мальчики просили еще братика и даже ничего не имели против сестренки. Обычные израильские дети, привычные к большим шумным семьям. Милые. Как получилось, что Славик стал их папой, что она с ним так и не рассталась, и что их случайный брак протянул столько лет? Ее подруги, выходившие замуж по большой любви, уже разводились по второму разу, а они со Славиком по-прежнему существовали параллельно, даже не ругаясь друг с другом. Насмешка судьбы.
Галит
Утро было прекрасным. Голова не болела. Она собиралась в бассейн. Потом педикюр, потом кофе с сестрой. И только вечером на три часа надо появиться в офисе психологической службы для студентов. Она любила такие тихие утренние часы, когда можно почитать, помолчать, подумать. В бассейне людей было мало, чувствовался приближающийся Песах, и все были уже в дороге. Она плыла свой километр с наслаждением и думала, что почти научилась так жить – размеренно и вкусно. Что-то ушло – страсть, но даже то, что осталось, совсем не плохо. Карьера ее вполне удовлетворяла, а особенно то, что больше не надо стремиться заработать все возможные деньги. Ее муж очень успешен. Долгов у них нет. Дети здоровы и без особых проблем. На нее по-прежнему обращали внимание, и она сама себе нравилась. Потом, загорая (пятнадцать минут на спине и пятнадцать минут на животе), она впитывала в себя солнечную энергию, медитировала на солнце, мысленно настраиваясь на новый прекрасный день. Дома немного подкрасилась, намеренно небрежно оделась и поехала на встречу с сестрой.
Это уже многолетняя традиция: каждый четверг они пьют кофе с Вардой. Она старше Галит на три года, и они душевно близки с детства. К счастью, жизнь сложилась так, что они оставались рядом на протяжении всех этих лет. Старший сын Варды был на постдокторате по физике в Институте Макса Планка, средняя дочь училась медицине в Италии, а младшая должна была пойти в армию. Муж – врач. Дом немного опустел, но дети приезжали на праздники, и Варда раза четыре в год летала к ним. Галит вдруг напряглась от всей этой устроенности. Северный Тель-Авив, отличный кофе, уютные дома, благополучные дети… Хамса, хамса, хамса[12 - Хамса – символ ладони, слово употребляется от сглаза, примерно, как «тьфу, тьфу, тьфу»]. Сейчас они договаривались, кто что готовит на Песах, Седер – по традиции – в ее доме. В этом году их соберется не так много, как раньше – должна прийти Анат (сестра Давида) с семьей (две девочки и муж), брат мужа Варды с тремя детьми и подругой (он развелся четыре года тому назад). Раньше его бывшая жена тоже приходила с ними на Седер, и только в этом году она уехала со своим новым другом к его семье в Париж. Их связывала целая жизнь. Годы, когда рождались дети, потом череда непрерывных празднований бар- и бат-мицв, семейных праздников, похорон, скоро пойдут свадьбы и рождение внуков. В общем-то, не очень большой, но вполне сплоченный клан.
Где же ловушка? Так хорошо не бывает.
Она обсудила с Вардой новые средства от морщин. Варда вдруг сказала, что за последний год стала чувствовать себя невидимой, нет, не невидимой, а просто выпавшей из круга тех, с кем кокетничают. Она как бы уже не считается. Вокруг всегда есть более молодые женщины, на которых обращают внимание. С ней любезны, уважительны, почтительны, но больше не флиртуют. Неужели это начало нового периода – лишенного гендерной принадлежности? И погрустнела. И у нее, Галит, перед глазами промелькнуло Вардино лицо, такое, каким оно станет еще лет через десять. Импульсивно она стала убеждать Варду, что она по-прежнему привлекательна. Что теперь живут долго, и у Варды еще будут поклонники. Но притихшая сестра остановила ее. Она рада, что с Галит этого не произошло, что эта участь ее миновала. Но на свой счет у нее иллюзий больше нет. Что-то закончилось. Конечно, будет еще много радости. Даст Бог, появятся внуки. Но ей кажется, что для нее что-то безвозвратно потеряно. Варда попрощалась и ушла.
Галит не могла точно определить, что чувствовала в эти минуты. Хотелось оградить Варду от разочарования, хотелось немедленно доказать, что Варда ошибается. Хотелось самой удостовериться, что она еще существует в мире «мужчин и женщин» и по-прежнему привлекательна. Она широко улыбнулась официанту, оставила щедрые чаевые, получила от него восторженный взгляд и уехала домой, чтобы склеить невидимые трещины, которые проступили на фоне ее красивого дня.
Давид
Он был нетерпелив. Носился по офису, разбрасывая идеи. Звонил клиентам, давал указания стажерам и Мейрав. На заседании был точен и харизматичен, отметил места, где защита неубедительна. Играл словами, острил. Был шумным, веселым. Все схватывал на лету. Потребовал сделать дополнительные расчеты. Он не ощущал, что спал всего три часа. Вокруг него все завивалось в безумную воронку счастья. Едва не каждую минуту собирался позвонить Тане, но рядом всегда находился кто-то еще. Ему казалось, что вот полчаса – и все уйдут. Он беспричинно улыбался, был всем доволен.
На обед пришлось пойти с умненькой девочкой-стажеркой Михаль – у нее возникли какие-то вопросы. Потом Мейрав докладывала о состоянии дел и счетов. Потом бесконечные телефонные разговоры: клиенты, коллеги, бухгалтер. Когда он понял, что день пройдет, а он так и не найдет времени поговорить с Таней, выскочил на улицу и набрал ее номер.
Гудок, еще гудок, еще… Почему она не отвечает? Он почти бежал по бульвару около офиса. Он сделал что-то не так, и она больше не ответит ему? Надо было позвонить с утра? Не надо было так быстро уезжать вчера? Не надо было целовать ее? Он еще какое-то время бежал, а потом сдулся, как воздушный шарик.
Медленно дошел до киоска и купил мороженое, диетическую колу и упаковку орехов в шоколаде. Это были запрещенные продукты. Он позволял их себе только в состоянии сильного стресса. Когда чувствовал, что может не выиграть в суде, или если очень сильно ругался с детьми. Хотел набрать ее номер еще раз. Но она же видела, что он звонил. Или увидит. Захочет – перезвонит. Не будет же он названивать, как мальчишка. И нажал на повторный набор.
Ответа не было. Он доел мороженое и зашел в лифт. Пока поднимался на свой этаж, открыл пакетик с орехами. Пожалел, что мало купил. Надо попросить Мейрав, чтобы перед уходом купила еще. Закрылся у себя, попросил его не беспокоить и даже звонки не переводить.
Больше не хотелось ничего. Он смотрел на экран компьютера. «Как мне хорошо с тобой» – звучало в голове. Неужели это все? Вот так все закончится? И правда, зачем ей женатый пожилой адвокат? А он будет по минутам перебирать этот вечер. Жалея о каждом неправильном слове, о каждом несказанном. Ушла домой Мейрав. Потом ушла девочка-стажерка. Он остался в пустом офисе один. И эти часы, которые он так любил, сегодня не радовали его. Тишина. Снова остро и больно. Можно поехать домой, но там Галит будет о чем-нибудь рассказывать. Хотя нет, сегодня она допоздна на работе. Он собрал документы, которые надо просмотреть. Когда его жизнь превратилась в кипу листов? Он все это любил. Это сделало его видным, успешным, уверенным в себе.
Интересно, какова цена, которую он заплатил?
Дома кошка терлась о его ноги, заглядывала в глаза, норовила прилечь к нему на грудь и уткнуться носом в шею. Нет, на сегодня хватит работы. Он тоже имеет право заболеть или передохнуть. Горячий душ принес облегчение. Что ж, это не первый раз. Годы научили его, что не все идет так, как хочется. Надо отвлечься на что-то другое, переключиться. Сейчас он выйдет, посидит немного во дворе и рано ляжет спать. А завтра все вернется на круги своя.
Как хорошо, что так много работы. Он скис, но это усталость. Он ведь почти не спал прошлой ночью. И он вспомнил вкус Таниных губ, вкус вина и ментоловых сигарет. И сердце снова запрыгало теннисным мячиком. Да, он обрадовался, как щенок, которого повели гулять в незнакомый парк: с новыми запахами и другими собаками. Ладно, надо успокоиться и постараться заснуть.
Таня
С утра день сложился неправильно. Она только отвезла детей в школу, как ей позвонили и сказали, что мама упала на улице и сломала руку. А потом больница, гипс, выписка – ничего страшного, но полдня прошло незаметно. Потом надо было закончить перевод патента. Уже лет пятнадцать она занималась переводом научных статей (русский – английский, в обе стороны), патентов и всякой другой математической литературы.
После университета ей пришлось пару лет проработать в школе – она предпочла забыть эти годы. Дети были бешеные и плохо воспитанные, учиться не умели и не хотели. Родители были агрессивны, ненамного умнее своих отпрысков, неприятные, все время обвиняли ее в непонимании, строгости, в желании привнести в израильские школы нормы тяжелого русского образования. Смеялись над ее акцентом, над ошибками, над тем, что когда она нервничала, то не могла вспомнить нужные слова. Говорили – здесь не Россия, и ее требования не пройдут. Она плакала по ночам, но приходилось продолжать. Через два года появились первые частные ученики. Математику, к счастью, надо было сдавать на аттестат зрелости, и агрессивные родители умоляли взять их детей на репетиторство. Она с облегчением уволилась из школы. А потом вспахивала поле математических знаний. Каждый день минимум по шесть часов, ближе к экзаменам доходило и до десяти. Без выходных и праздников. И появились первые достойно заработанные деньги. Даже пришлось оставить работу барменом (ей очень нравилось), так как надо было допоздна принимать детей. Ночью просто приходила в этот бар помочь новой барменше и поболтать с ребятами. Это были годы, когда Славик уехал в Штаты, а она закончила университет, перебралась в Тель-Авив. Работала в школе в Бат-Яме – был прямой автобус. Жила во Флорентине, в южном Тель-Авиве, – сначала с соседкой, милой девочкой Инбаль. А когда появились деньги, одна сняла эту же квартиру, к которой привязалась душой. Такая странная, в рассыпающемся здании, с высокими потолками и двумя балконами. Рядом было полно молодежи, студентов и провинциалов, приехавших в Тель-Авив за свободой. Пооткрывались кафе, закусочные, бары. Жизнь кипела в любое время дня и ночи.
Со Славиком перезванивались, но обоим было ясно, что их брак закончен. Что они разведутся, как только он вернется в Израиль. Только он все не приезжал. Его карьера шла в гору. Он преподавал в Чикагском университете. Консультировал какие-то компании. Как-то, навещая его родителей, которые уже тоже жили в Израиле, она увидела его последние фотографии – уже не пухлый, а подтянутый и очень собой хорош. Рядом с ним была женщина. Его женщина – Таня поняла это по смущению свекрови. Спросила, как ее зовут. – «Гейл». – «Он собирается на ней жениться?» – «Не знаю. Господи, почему у вас все не как у людей?» У нее тоже были романы. Мальчик с философского факультета, который хотел стать актером. Невротический роман, навсегда излечивший ее от привязанности к актерам, режиссерам и художникам. А лучше сказать – прививший стойкую неприязнь к нарциссизму и невротизму в любых его проявлениях. Роман тянулся пару лет, трепля ей нервы и не доставляя удовольствия. Когда философ вышел на новый виток осмысления экзистенциальных проблем, она сказала, что им придется расстаться, так как возвращается ее муж. Недоучившийся философ пропал навсегда, скиснув на фоне успешного доктора математических наук. Она до сих пор радовалась, что вовремя закончила эти отношения.
Потом папа одного из ее учеников попросил перевести на русский язык статью из журнала Американского общества математиков (Journal of the American Mathematical Society). И это было стопроцентное попадание. Она окончила курсы по переводу научных материалов, потом сделала вторую степень – со специализацией в области синхронного перевода. Но больше всего полюбила переводить статьи, патенты, брошюры, учебники и другую специальную литературу. Сидишь себе тихо на балконе, смотришь, как буквы складываются в слова, и никто тебе больше не нужен. Очень быстро благодаря первой степени по математике и пониманию материала она обросла клиентами, которые бережно передавали ее друг другу. Работы иногда было слишком много, и приходилось сидеть ночами. Зато потом наступал воздушный период – она бродила по Тель-Авиву, пила кофе с подружками и никуда не спешила.
Сегодня к вечеру ей надо было закончить перевод и отослать клиенту, предварительно вычитав. Забрать мальчиков из школы. Купить маме продукты и приготовить поесть. Развезти детей по кружкам. Забрать, накормить, проследить, чтобы они хорошо почистили зубы. Почитать книжку, погладить спинку, поцеловать в нос.
Она все время помнила о Давиде. Об удивительном ощущении его присутствия. С утра она хотела ему позвонить, но девушка не должна суетиться. Ее это рассмешило, но решила правила не менять и дать мужчине возможность проявить себя. А потом сломалась мамина рука, и день пошел по другому маршруту. Его пропущенный звонок она увидела вечером, когда мальчики спали, а ей надо было срочно вычитать текст.
Галит
Что-то изменилось после разговора с Вардой. Весь вечер она присматривалась к пациентам и психологам, которые работали вместе с ней. Нет, никто ни с кем не флиртовал. Это вообще было место с очень слабым флиртом и сильно развитым эго – супервайзеры, как она, не позволяли себе легкости в отношениях с начинающими психологами, которые делали у них стаж. А те были сосредоточены или напуганы.
Где и кто последний раз говорил ей комплименты? Дежурные комплименты друзей семьи не в счет. Она не могла вспомнить. Но, посмотрев на себя в зеркало, осталась довольна. Высокая, загоревшая, ухоженная. Все в порядке. Даже любовник у нее был еще совсем недавно. Она надеялась, что Давид вернется домой, как всегда, поздно, и она успеет побыть одна, додумать, что же сломалось в ее благополучии. Но он, оказывается, вернулся рано и тоже не в настроении. Сидел во дворике, не работал. Коротко сказал, что устал. Что уже поел. Чтобы она оставила его в покое. Она и не настаивала. Больше не было потребности проговаривать ему свои мысли и чувства.
И тут-то пришло осознание потери. Не в первый раз. Просто раньше она предпочитала не трогать этот ящик Пандоры и делать вид, что никаких проблем нет. Сегодня же не получилось. Пришлось признаться себе, что они потеряли друг друга. Ее глаза больше не светились, когда она думала о нем. По правде, ей было все равно, дома он или нет. Он больше ее не беспокоил, не волновал, не вдохновлял. Главное, чтобы в нужные моменты он был рядом, а гостям можно было показывать его рабочий кабинет и понимающе качать головой, когда заходила речь о много работающих мужьях.
Таня
На часах 23:00. Она только закончила перевод и теперь решила послать Давиду смс. – Она не могла перезвонить раньше; мама сломала руку; мальчики и работа полностью заняли ее день. Она думает о нем. Устала и сейчас пойдет спать. – И остановила себя, чтобы не написать лишнего. Все-таки она была девочкой из интеллигентной семьи.
Давид
Надо просто встать с кресла, закрыть этот день и выспаться перед завтрашней пустотой. Телефон издал урчащий звук. Наверно, это сообщение от Мейрав – напоминание, что завтра с утра он должен быть у клиента в 8:30. Он еще посидел несколько минут. Все, все завершилось. Встал, взял телефон и направился в дом. Открывая дверь, бросил взгляд на экран – Tanya. Прочитал ее сообщение и не понял. Еще раз прочитал. И безумное количество адреналина выбросилось в кровь. Ему хотелось закружить Галит. Сделать что-нибудь необычное. Жена с профессионально-фальшивой эмпатией остановила его взглядом. Вулкан бушевал в груди. Он разбросал все вещи в поиске футболки для бега, переоделся и поехал бегать в парк.
Галит
Она проснулась в деловом настроении. Все-таки она профессионал – собралась, проговорила про себя всякие правильные фразы. Перед ней лежал список того, что надо было успеть сегодня. Покрасить и подстричь волосы, купить всем подарки, заказать в магазине рыбу для гефилте фиш, позвать садовника. Попросить женщину, которая приходила у них убирать, помыть все шкафы и убрать зимние вещи. Она напомнила Давиду заехать к Анат за большой кастрюлей для рыбы. Давид кивнул и выскочил из дома. Она сделала легкую гимнастику, которую всегда делала в дни, когда не ходила в бассейн. Налила кофе, набрала номер Варды (та не ответила). Потом заехал Матан за ботинками – он собирался с друзьями в пеший поход. Пока она искала в шкафу ботинки, наткнулась на папку с документами, которую сама засунула подальше от глаз сто лет тому назад. Матан ушел, а она смотрела на папку, точно зная, что найдет в ней.
Она не хотела этого видеть, но все-таки открыла – договор об условиях развода, тот, который они так и не подписали пятнадцать лет назад. Уже обговорили все детали, согласились и не подписали. Давид остался. Первые годы она хранила эти бумаги, чтобы, если вдруг эта тема поднимется снова, можно было бы сразу подписать. И не тянуть все это, и не проходить снова через боль, унижение, слезы. Тогда его решение уйти застало ее неподготовленной. Да и поводов не было. Она спрашивала его пару раз, почему он все-таки не ушел, но он нашел нужную фразу: «Я понял, что жены лучше, чем ты, мне не найти». Ложь была очевидна, но легка. К тому же она тоже не была готова остаться одна. Они оба сделали вид, что все прошло. А что прошло? Чему было проходить? Его не ждала другая женщина. Просто однажды утром он налил себе виски и сказал, что уходит от нее. Она собиралась в бассейн. «Почему?» – спросила она. «Я не хочу так жить», – ответил Давид. Он нашел свои краски и понял, что совсем перестал рисовать. Он только работает, пусть и очень успешно. Нет, у него нет любовницы, но он не понимает, почему бы ей не появиться. Он больше не любит Галит. Не надо драмы, ведь она тоже больше не любит его. Он не слепой и не дурак.
К этому она не была готова. В их кругу почти не разводились. Появлялись какие-то связи на стороне. Знали ли о них? Вероятно, но все вели себя очень пристойно. А потом от ее лучшей подруги ушел муж. Встретил на конференции другую. Не сильно моложе – пара лет значения не имеет. Года три, как выяснилось потом, они тайно встречались. А потом оба развелись и стали счастливы. Подруга злилась, создавала проблемы с разделом имущества, злословила и была невыносима. Но ее муж не собирался судиться с ней за несколько сот тысяч долларов. Сказал – пусть забирает все, что ей позволяет совесть. Она сникла и взяла половину. После развода он подарил ей новую машину и ушел. Галит подозревала, что в мужских кулуарах тихо восхищались его смелостью. Но она не была готова стать женщиной, от которой ушел муж. Как она всем объяснит – какими словами? Что надоела ему эта сытая жизнь? Что он больше не хочет ее видеть? Не хочет ее вообще.
Тогда она подавила все реакции и сказала, что он волен уйти и делать все, что захочет. Но легко это ему не будет. Дети, собака и дом останутся с ней. Она ничего не хотела менять. Он может уехать прямо сейчас. И ушла плавать. Он подготовил контракт о разделе имущества: оставлял ей дом. Почему он тогда не ушел? Самое обидное – именно, когда он остался, она окончательно поняла, что он больше не любит ее. После этого все стало пристойно, и безвкусно, и, как говорили многие вокруг, как у всех. Потом у него появилась женщина. Галит сделала вид, что не замечает. Потом другая. Он соблюдал приличия, открыто нигде с ними не появлялся. По ресторанам не ходил. А потом у нее появился любовник. И все окончательно успокоилось.
Таня
Почему воспоминания не отпускают ее? Почему все время она пытается просчитать, как бы сложилась ее жизнь, если бы она не уехала? Или уехала в Штаты. Или сразу же развелась бы со Славиком. Как случилось, что вот уже двадцать лет она рядом с человеком, с которым никогда не собиралась быть вместе? Что у них общие дети? Его родители благополучно забыли о том, что брак был фиктивный. Если бы ей заранее рассказали, что именно так она будет жить через двадцать лет, она бы не поверила. А теперь они вполне благополучная пара c семейными праздниками, родственниками, днями рождения, свадьбами. Чужое стало своим. Как это получилось? А где же ее? Было ли когда-нибудь ее? Не может же быть, что у нее никогда не было своего представления о том, какой должна стать ее жизнь. Ее муж, ее дом. Только детей она была готова принять такими, какие они есть. Ей все время казалось, что временный период эмиграции скоро кончится – и начнется ее настоящая взрослая жизнь. Она встретит мужчину, в которого влюбится, и он станет ее мужем. Они купят квартиру, будут вместе ужинать, ходить на море в шабат. А продолжались съемные квартиры, Славик и ожидание того дня, когда начнется ее жизнь. А потом, после нескольких неудавшихся романов, то есть, наверно, удавшихся, но не закончившихся браком, она родила от Славика двух мальчиков. И пришлось ходить в детские садики на все праздники, разучить ханукальные песни и научиться готовить ашкеназные традиционные блюда. Она поняла, что это и есть ее жизнь. И стоя во время сирен в дни Катастрофы и Памяти павших солдат, она точно знала, что вот это то, что у нее есть. Ее дом, ее дети, ее муж Славик – который никому, кроме своей карьеры, не принадлежал.
У них все было благополучно. Она продолжала переводить, и ей это нравилось. Нравилась свобода. Она была востребована, ее ценили, ей вовремя платили. Славик преподавал, писал статьи и консультировал какой-то стартап. Так и жили. Душевной близости не было, но ее ведь не было никогда. Да и кто может ею похвастаться? У скольких она есть? А все остальное выглядело почти так, как у всех. Ее подружки разводились, влюблялись, снова выходили замуж, рожали детей, страдали – словом, жили. А она заморозилась. Никаких страстей. И вдруг Давид.
Она даже не понимала, что запало ей в душу в этом пожилом адвокате. Он был милый, хорошо ей улыбался, не пытался кокетничать и производить впечатление. Наверно, то, как по-детски он не смог скрыть от нее, что она ему очень понравилась. Это длилось какую-то секунду, когда он посмотрел на нее и потерял ход мысли. Так наивно, откровенно и совершенно незащищенно. Как поворачивал голову, как прижимал ее к себе. Так ее мальчики, встречая ее после целого дня разлуки, говорили, что она самая красивая, нюхали ее руки и восторгались, как хорошо она пахнет. А потом она ушла, а он не пытался взять ее телефон. Через несколько недель она позвонила поблагодарить его. Да, он очень помог ей с Шехтером. Ну и еще – она иногда думала про него. Про взгляд, по которому становится понятно, что человек потерялся в твоей улыбке. И она была очень одинока в этот период. Устроенная одинокая замужняя женщина. Когда он предложил встретиться в кафе, она с радостью согласилась. Потому что понимала: жизнь испаряется прямо на глазах. А другой не будет. Каждый прошедший день – ушел навсегда. Слишком часто – мимо нее. И совершенно неизвестно, что придет завтра. И даже выбора особого нет. Тогда она решила: пусть будет все, что только может произойти, и она не будет играть, не будет молчать, не будет скрывать. На море с ним было необыкновенно. Время остановилось, и ей хотелось, чтобы каждая минута тянулась долго-долго. Чтобы его руки обнимали ее. Держали ее, так, как давно никто не держал в объятиях. Последний раз, наверное, папа, когда она была маленькой, а он еще любил маму, и они все были вместе. В его руках она чувствовала себя дельфином – гладким, сильным, упругим животным, в любой момент готовым радостно умчаться в море. Навстречу счастью.
Давид
Он бежал, и улыбка не сходила с его лица. О чем бы он ни думал – улыбался. Потому что все время, непрерывно, думал только о Тане. О том, что через каких-то пару часов увидит ее. Ночью он послал Мейрав мейл с просьбой отменить все его встречи на сегодня. Пусть на них пойдут Эйнат – она его партнер по офису, опытная, умная адвокатесса, на нее вполне можно положиться – и Михаль, которая тоже не первый год в бизнесе. А у него выходной. Сейчас пробежка, потом он искупается в море (вода должна быть уже теплой), а потом поедет завтракать в «Манта Рей», чтобы волны шуршали под ногами и ветер брызгал солеными каплями в лицо. С Таней. Он уже ее пригласил. Когда, разгоряченный от бега, он бросился в воду, то задал себе вопрос – почему он был таким идиотом: любить море, жить в семи минутах езды от него и никогда не ходить на пляж? Зачем он так жил? Он плыл быстро, легко. Потом лег на спину и закрыл глаза. И позволил волнам баюкать себя. Вот оно. Как просто.
Когда он ждал ее в ресторане, вдруг понял, что уже давным-давно не испытывал такого волнения перед встречей с женщиной. Нет, он не был монахом. Особенно после того, как не ушел от Галит. Нужно же было как-то доказать себе, что он мужчина. Женщины привлекали его внимание – красивые, умные, мягкие, трогательные. С ними было беззаботно. И в его душе играла музыка, когда он ехал на очередное свидание. Марш. Звук фанфар – музыка победителя. Сегодня же это был трепет. Как будто бабочка щекотала его крыльями. Какой бред, подумал он. Романтический бред. И было замечательно, что он приехал раньше и можно было просто смотреть на воду, на солнце – и никуда не спешить. Женщина, которая превращала его дни в радость, вот-вот придет. И она вскоре пришла.
Они завтракали долго-долго. Он рассказал ей, что хотел стать художником. И что у него была умная собака, боксер. Собака внимательно смотрела на него, виляла хвостом и делала что хотела. И еще она обожала детей: мальчики ложились на ковер, а она, ухватившись за ковер зубами, возила их по полу. Потом они возили ее. И в доме были смех и счастье. Таня смеялась и заодно рассказала, что всегда хотела собаку, но сначала родители говорили, что у них нет сил за ней ухаживать, а потом разошлись. Она осталась с мамой, папа иногда приходил – там детей не делили. «Как не делили?» – спросил Давид. Так, дети – всегда с мамой. Потом был Израиль – общежитие университета, квартира с соседкой. Словом, она так и не решилась завести собаку. И как-то долго было непонятно – уедет ли она к мужу в Америку, останутся ли они в Тель-Авиве. А может быть, разведутся. Давид сказал, что не понимает. Таня сказала – она тоже. Это какой-то странный брак, они вообще не собирались быть вместе. Просто не случилось развестись. В Америке у него, конечно, были другие женщины, некоторых она встречала. С Гейл все было очень серьезно. Но она отказалась переехать сюда. А он не хотел оставаться в Штатах – родители его уже были в Израиле, и брат сдал врачебный экзамен. Его ждала работа в Тель-Авивском университете, а у мамы все предпочитали говорить на родном языке, читать внукам русские книжки и есть по шабат на завтрак вареную картошку с селедкой. Славик вернулся в Израиль один, и они снова не развелись. А потом ей сказали, что она в группе риска, и если она хочет иметь детей, то ей надо родить ребенка сейчас. Славик не возражал, и она родила. А потом второго, чтобы ему не было так одиноко, как ей. Славик остался с ней, потому что Гейл так и не приехала в Израиль. До сих пор он с ней, но она толком не знает почему. И погрустнела.
Давид сказал – он умрет, если не сможет обнять ее прямо сейчас. «Я тоже» – и посмотрела ему в глаза. Он спросил: «Сколько времени у тебя есть?» – «В 16:00 я должна забрать мальчиков после продленки». – «Три часа. Оставим твою машину здесь, я потом верну тебя сюда». И они доехали до ближайшей гостиницы на тель-авивской набережной. Давид зашел первым, а потом позвонил и сказал, в какой номер подняться.
Галит
Седер Песах всегда проходил у них. Собиралось человек двадцать – двадцать пять. Надо привести дом в порядок. Обустроить двор. Придут дети – приготовить каждому любимое блюдо. Может быть, Матан будет с девушкой. Уже совсем взрослый.
После праздника они собирались с Давидом поехать в Тоскану. У них установился некоторый привычный ритуал в поездках. С утра он обязательно работал часа два (отрабатывал свой хлеб – иначе просто не мог). Она отсыпалась, нежилась, медленно вставала. Они неторопливо завтракали и выходили на прогулку. Заходили в музеи, галереи, просто гуляли. Давид читал все, что ему удавалось найти про данное место. Если ей было интересно – рассказывал. Когда она уставала – он был способен бродить целый день без перерыва, как бедуин по пустыне, – они останавливались: пили кофе, сок, чем-то перекусывали. Гуляли еще около часа. Возвращались в гостиницу – дневной сон был приятным дополнением в отпускном расписании. Раньше в этот час они любили друг друга, болтали, смеялись, делились впечатлениями. Теперь они возвращались в номер и ложились отдыхать. После сна Давид снова работал – недолго, может быть, час-полтора. Она сидела на балконе с бокалом вина или сока. Вечером шопинг, ужин, концерт или снова прогулка. Дни были размеренными. Общение с Давидом – приятным и неутомительным. Они уже из-за всего отругались. Ничто не могло спровоцировать скандал или ссору. Как единый механизм, они крайне редко сбивались с налаженного хода. Может, Варда прилетит к ней во Флоренцию, и она останется с ней еще на пару дней. А Давид вернется к своей работе. Это было бы просто замечательно.
Сейчас у нее никого нет. Но это ее совсем не беспокоит. Предыдущий любовник (слово, весьма приблизительно описывающее их отношения) уехал на год в Штаты – на шабатон[13 - Шабатон – год оплачиваемого отпуска для профессуры в университетах на написание научных работ и проведения исследований.]. В сентябре он вернется, и если она захочет, то все может продолжиться. Они периодически разговаривают по скайпу. Оба понимают, что страсти между ними нет. С другой стороны, эти отношения легко будоражат их устоявшиеся жизни. Господи, почему она об этом думает? Потому что ей скучно. Хочется, чтобы драйв никуда не уходил. А разговоры о ботоксе, диетах и успехах детей не в состоянии вывести ее из этой сытой спячки.
Таня
Она смутилась и совсем не знала, как себя вести в гостинице: что делать, о чем говорить. Потом вспомнила, что решила ничего не скрывать, и сказала Давиду, что неловко себя чувствует. Он смотрел на нее преданно и нежно и сказал, что если она не хочет, чтобы что-то произошло дальше, то он будет счастлив просто посидеть напротив нее. И сел на стул. Она осталась стоять посреди номера. Ей стало смешно – ее смущение, его. Тоже мне, любовники. Как первоклассник на прогулке, которому повезло держать за руку девочку, в которую он тайно влюблен. «Обними меня», – попросила Таня. И его рука обожгла ее плечо. А потом жаркое море качало их на своих волнах, поднимая, бросая и баюкая. Когда они включили телефоны, выяснилось, что Давид пропустил двадцать три звонка, а Таня опаздывает забрать детей.
Ураган дел подхватил их и мотал до позднего вечера. Только уложив детей спать, она вдруг спросила себя: что это было? Но не успела ответить – позвонил Давид. Он тоже закончил наиболее срочные дела. Он сказал ей, как бесконечно счастлив, что она вошла в его жизнь. Какой замечательный день она подарила ему. Она сидела не двигаясь, как древняя египетская кошка, смотрящая через суету в вечность, и мурлыкала от нежности, которая, едва рождаясь, заполняла все внутри. Потом он рассказывал о том, как прошел его день в непрерывных мыслях и воспоминаниях о ней, о том, что теперь он постоянно думает, когда они смогут увидеться в следующий раз. Почему она молчит? Таня ответила, что не хочет пропустить ни одного слова. Что она счастлива и, что ей очень страшно. «Почему страшно?» – спросил Давид. Она не знает, просто страшно. Страшно от счастья. Давид хотел немедленно приехать к ней, чтобы прогнать страх. Но нужно было закончить перевод – она обещала переслать его заказчику рано утром. Она повесила трубку и быстро, всего за пару часов, закончила статью. Все было легко. Все получалось.
Ночь была еще прохладной. Она накинула свитер, налила себе вина и, сидя на балконе, тихо радовалась своему одиночеству среди спящего города. Вот она – та точка, в которой хорошо, полноценно и умиротворенно быть совершенно одной. Она не могла вспомнить, когда так чувствовала себя в последний раз. Всегда хотелось куда-то успеть, убежать, спрятаться, выжить – сегодня можно любоваться луной и знать, что это прекрасно. Что она запомнит эти минуты. Что, наверно, завтра позвонит Давид.
Странное ощущение: вот она, ее настоящая жизнь. Человек, встречи с которым она ждала много лет. Наверно, поэтому все предыдущие годы она не разводилась со Славиком – потому что другой, настоящий, еще не пришел. Кстати, надо будет сказать Славику, что она уходит от него.
Давид
Он не мог уснуть. Долго ворочался в кровати, затем сидел во дворе, курил сигару – сна не было, усталости не было. Мысли о работе вызывали стойкое неприятие. Он не помнил, когда еще так сильно не хотел работать. А ведь работа всегда была его убежищем, его козырной картой. Работа – это он сам. Но он остался – а работа, точнее, потребность в ней, уходила от него. Он думал о Тане, о ее прохладных руках. О счастье, которое ворочалось и замирало около сердца, как только он вспоминал ее улыбку. Пришла кошка и легла ему на колени. Так они просидели пару часов. Ему казалось, что он размышляет о чем-то очень важном, только у него никак не получалось уловить эти мысли. Под утро ему удалось заснуть. И в новый день он вошел бодрым, радостным, уверенным в том, что все теперь будет, как надо. Было ощущение, что теперь —то он это знает совершенно точно.
