скачать книгу бесплатно
Без любви, или Лифт в Преисподнюю
Андрей Милов
У озера, в виду нехоженого поля, на краю старого кладбища, растёт дуб могучий. На ветви дуба восседают духи небесные и делятся рассказами о юдоли земной: исход XX – истоки XXI вв. Любовь. Деньги. Власть. Коварство. Насилие. Жизнь. Смерть… В книге есть всё, что вызывает интерес у современного читателя. Ну а истинных любителей русской словесности, тем более почитателей классики, не минуют ностальгические впечатления, далёкие от разочарования. Умный язык, богатый, эстетичный. Легко читается. Увлекательно. Недетское, однако ж, чтение, с несколькими весьма пикантными сценами, которые органически вытекают из сюжета.
Я за всех свое отплакала, отвыла.
Только смерть измерит глубину утрат.
В смерти видишь лучше то, что в жизни было…
А. Милова
Без любви
Як умру, то поховайте мене на могилi…
Тарас Шевченко. Заповiт
Каждый десятый
Пролог
Трижды блаженны те, кто не видел, но уверовал.
Даниил, игумен русской земли
Однажды двое заспорили горячо, кому из них двоих на самом деле повезло в этой жизни больше, да так и не сумел ни один переубедить другого. Ну а поскольку спорщики были не глупы, но упрямы, то, препираясь, перекинулись на весьма насущный во всевышних сферах вопрос, а каким же образом впредь снаряжаться к предстоящей жизни, чтобы обрести наконец человечье счастье. Причём спорили они так долго, что за спором не заметили, как жизнь прошла стороной. Когда всё ж таки уверились, что жизни уже нет, то было слишком поздно что-либо переустраивать в ней на свой собственный лад.
Всё равно сидят, однако ж, на ветке могучего дуба в виду озера на краю кладбища, где в землю вот-вот схоронят их косточки, и прекословят без устали.
Имена их под стать нравам – смешно сказать: один откликается на имя Ой, а другой – на имя Ай. Но много, очень много вещают сии немудрёные, хотя и колкие имена человеческому сердцу, проникая в ухо и достигая самой души, что привыкла прятаться от них в пятки.
Да и как укорять-то их за память короткую, за небрежение грехами, коль сами не помним, что вышли из чистейших вод и состоим в основном из воды. Ведь рано или поздно, однако ж в строго определённый кем-то час, покинув бренное тело, устремляется душа ввысь… – и в свой час роковой низвергается душа с высот лазурных, чтоб, забывшись, опять с головой окунуться в бурные воды земного бытия.
Кстати бы заметить тут: некто однажды подсчитал, будто землю в наши дни единовременно населяет одна десятая часть от всего рода человеческого, кто от первобытных времён и до нынешнего дня имел удовольствие быть рождённым и прожить до самой своей смерти. Стало быть, каждый десятый обретается где-то по соседству с нами и, должно быть, полагает, что земля и есть тот рай, который человек своими руками превращает в ад.
Так это или иначе, но за спиной любого современника выстроилась длинная череда из всевышних неудачников, чьё «я» вынуждено ждать своего счастливого часа, чтоб обрести бренную плоть для бессмертной души и запустить тикающий механизм, прикрытый бронёй из крепких косточек, что люди рёбрами зовут.
Таким образом, совсем неудивительно, что всякий новорождённый, закрывая за собой дверь того непознанного разумом мира, откуда он пришёл, слышит отзвук недовольного, завистливого ропота. Впрочем, кто ж искренне пожалеет своего завистника и уступит ему своё место?! Никто не может желать удачи сопернику, как никто не выбирает времена, географическое местоположение или мать свою, не говоря уж о языке и вере в свой путь обратный.
Собираясь налегке в нелёгкий путь, чтоб явить себя свету божьему, да и смутить род человечий своим громким несмышлёным криком, не забыть бы удачу, и тогда то, утверждают бывалые, что не должно было случиться вовсе, то и произойдёт самым обычным образом – естественным как роды.
Главное при этом, не терять времени даром.
Но ежели в наспех собранном багаже завалялась ещё и толика совести, то везунчик этот должен помнить, что за фарт надо платить сполна, и потому от роду он уже должен всем, в том числе и самому себе.
Никита Леонтьевич Борг
Конец первый
О, что бы я сделал, если б я не потерял времени даром…
И. С. Тургенев. Первая любовь
Единственно, чего не должен был вовсе наш удачливый герой, так это родиться на свет божий.
Некто посеял семя, а посеяв, забыл и думать о нём. Сорняком взошло семя; нечаянный росток не подумали вовремя прополоть, и сотворилось великое чудо без намёток: родился человек. Родился в рубашке, то бишь в пузыре, что предвещало удачу на крутых виражах судьбы. А судьба, всем известно, ой какая капризная подруга жизни!
При рождении нарекли везунчика Никитой. За неимением отцовской, родовая фамилия досталась ему от матери – Борг, ну а по батюшке назвали попросту и без затей – Леонтьевич.
Так и записали в метриках: Никита Леонтьевич Борг.
Как с яслей неустанно твердили малышу воспитатели, наш несмышлёныш должен был быть благодарен лично Леониду Ильичу за своё счастливое детство. Губа не дура, кого-кого, а его-то он и поторопился определить себе в тайные отцы – по недоразумению, должно быть. Слава богу, держал при себе сие откровение, иначе не избежать бы кривых намёков да вечных насмешек, коими доброхоты склонны сглазить любую судьбу, пускай даже и предначертанную свыше.
К началу нашего рассказа старые добрые времена, которые хлёсткие языки окрестили недобрым словом – застой, уже изрядно изменились, да и сам герой наш повзрослел настолько, чтобы понимать, откуда и как берутся дети. Все свои повинности, в том числе военные, он отбыл, безропотно и без сожаления расставшись с иллюзиями детства и отрочества, – познавая себя, готов уж был познавать и окружающий его мир. И вот запнулся он, в конце концов, на распутье дорог… и волен выбирать любую, тем более что время недвусмысленно подсказывало, подталкивая в спину, – на какую стёжку-дорожку да как именно ступить.
Таким образом, Никите Леонтьевичу Боргу ничего другого не оставалось, кроме как отдать должное настоятельному зову времени и довериться слепой удаче. Казалось бы, все свои долги отдал – задолжал разве что самому себе: быть богатым, здоровым и блаженным, да маленьких Боргов приплодом осчастливить всё оставшееся не удел человечество.
Когда ты молод, смышлён и настойчив, то мечты не кажутся тебе несбыточными, а если ещё и энергия брызжет через край, то ты крайне нетерпелив в своих желаниях. Хочется всего и сразу, и мысль опережает действие. Лишь бы при этом не надорваться. Но вот чего Боргу было не занимать, так это здоровья, а из здоровья выходила силушка и страсть неуёмные. Он, конечно же, транжирил их, как водится, особо не раздумывая; только подошвы горели да асфальт плавился под его башмаками.
По-летнему яркий и тёплый, апрельский день был в самом разгаре, располагая к послеобеденной неге и безделью. Чуть парило, и в воздухе попахивало прошлогодней пылью. Далёкое беспечное облачко на горизонте сулило к вечеру умыть охлаждающим душем землю.
Никита с сожалением бросил прощальный взгляд в бездонную лазурь небес, как будто пытаясь вдохновиться вешним настроением, которым, казалось, была насквозь пропитана возрождавшаяся от зимней спячки природа, вздохнул прерывисто и спустился едва ли не на ощупь по щербатым ступеням лестницы в отсыревший полумрак полуподвальной прихожей. Яма. Перевёл дух – решительно постучал кулаком в крашенную кистью металлическую дверь. Неспешное эхо очнулось от мечтательного забытья, чтоб спросонья откликнуться изнутри недовольным скрипом: отворилось небольшое квадратное зарешёченное оконце, осветив пятачок пространства и лицо посетителя, и его спросили с вызовом:
– К кому?!
– В кассу.
– Как представить?
– Никита… Никита Леонтьевич Борг.
Оконце со скрипом затворилось, и точно бы после томительных раздумий дверь приоткрылась непочтительно узкой щелью. Протиснувшись внутрь, он спустился ещё ниже на три крутых ступени.
– Осторожно, – буркнул в спину охранник, в камуфляжной форме, без знаков отличия, и предупредил: – Не ударьтесь головой.
– Спасибо. Уже учёный.
Никита нагнулся, чтоб при входе в зал ожидания не зацепить лбом поперечную бетонную балку, и подался внутрь – на свет дневных матовых ламп, одна из которых с порога, будто нервным тиком, криво подмигнула ему. Поймал скучающие взгляды и поздоровался кивком головы, невнятно промямлив под нос, лишь шевеленьем губ обозначая приветственное слово, и занял свободное место в ряду скреплённых между собой кресел – наверняка из соседнего кинотеатра, который как-то однажды закрыли на реконструкцию, да так, к слову, и забросили до лучших времён.
Охранник запер за ним дверь на засов и занял место стража за столом при входе. Тут же склонился над газетой, освещённой настольной лампой, не обращая внимания на коммерсантов, что в ожидании своей очереди нетерпеливо поглядывали на фанерную перегородку с врезанной в неё самодельной дверью. По всему залу разносился оттуда едва приглушенный стрёкот машинки, пересчитывающей купюры.
На оптимистическую вскидку ждать было минут сорок, не меньше. Никита скользнул взглядом по коленкам в ряду, и его лицо невольно исказила кривая ухмылка: во, блин, конспираторы! И, положив к себе на колени, прижал к животу свёрток – такой же пакет из супермаркета, как и у прочих в очереди в кассу.
Покосился с тоской на соседнюю дверь, с автоматическим замком, что вела во внутренние помещения, и задумался на чуть… да и решил не торопить события. Хотя и не терпелось. Ему удобнее сначала сдать в кассу деньги, а потом только идти к менеджерам и обсуждать новый заказ, чтоб выторговать хоть какие-то скидки да продвинуть свой ассортимент.
Офис корпорации «Текстайл Интернешнл» располагался в подвале жилого дома и был если и не шикарным по тем временам, то очень даже ничего, с виду вполне достойно смотрелся: ни труб, ни вентилей, стены свежевыкрашены розовой краской и потолок почти белый, без протечек. Не пыльно. Не сыро. Чуть душновато. Вентиляционные отдушины под потолком облагорожены ажурной кованой решёткой и играют роль окон, причём не только создавая видимость, но и на самом деле пропуская внутрь норы лучик дневного света да глоток свежего воздуха. Тем не менее, подумалось, электрический счётчик расточительно наматывает круги сутки напролёт.
Никита прикрыл глаза и впал в чуткую спячку. Почти два часа длился его вынужденный сон, пока наконец ни подошла очередь. Он стряхнул дрёму с глаз долой и, приободрившись чуть, вошёл через дверь за перегородку. Глухой тесный тамбур был освещён яркой до рези в глазах лампой. На стол бросил пакет и, заглянув в полукруглое окошечко, куда можно просунуть руку, но не голову, приветствовал по-свойски, при этом приязненно улыбаясь:
– Привет. Как дела?
– Здравствуй, – устало и безразлично ответила ему женщина изнутри, очевидно не разделяя его радушия.
Никита, впрочем, будто не замечал прохладцы ни во взгляде, ни в тоне и продолжал как ни в чём не бывало улыбаться вешним солнышком – ей или не ей, не суть важно. Он просунул в окошечко плитку шоколада. Кассирша прибрала её небрежно в ящик стола, что под рукой.
Тем временем Никита принялся выкладывать на прилавок денежные пачки, перехваченные накрест резинками.
– Ого! – кассирша несколько смягчила тон и ждала, когда же он выложит всё без остатка. – Хорошая выручка, как погляжу.
– Стараюсь, – приободрился от гордости Никита. – Дела идут. Не жалуюсь.
– Мелочёвки, только гляжу, больно много, – не преминула остудить его пыл. – Пересчитывай тут до посинения!
– Ничего не поделаешь, – нашёлся с ответом. – Розница есть розница, да и ассортимент мелочный.
– А ты бы загодя, не дожидаясь конца торгового дня, откладывал купюры покрупнее. Как все.
– Тут уж как придётся.
Кассирша без суеты, взяв в руки очередную пачку денег, снимала резинку, перелистывала купюры и запускала в счётную машинку, затем просвечивала в поисках фальшивых банкнот, кое-какие перепроверяла на ощупь, разглядывала в лупу, опять пересчитывала, перевязывала и откладывала в сторону у него на виду. Счётная машинка то и дело сбоила.
– Влажные, – недовольно проворчала она.
– Ну, соответственно, наверное, вчерашней погоде, – усмехнулся Никита.
– Машинке про погоду не расскажешь.
– Надо спиртиком почаще потчивать.
– Без умников! Сама, небось, разберусь, – обрезала его и уже выговаривает: – На будущее, кстати. Сначала сушите.
Тут не поспоришь, и перечить Никита не посмел. Он лишь спросил в недоумении:
– Как сушить?
– Не знаю. Хоть на батарее.
– Батареи-то отключили!
– Тогда утюгом.
– Лучше на балконе, – хмыкнул, – как бельё на солнышке…
Никита терпеливо, с незлобивой улыбкой на губах сносил обиду, представляя, как и в самом деле на бельевую верёвку прищепит – тысячи денежек полощет на ветру, и все как одна на глазах завидущих… соседей.
– Следующий раз, так и знай, мокрые купюры не приму, – и вдруг смешинка закралась в уголки губ и глаз усталых. Капризная, однако ж. Улыбнулась едва и ворчит уже: – Я вам не нанималась ни мыть, ни сушить. Чисти тут машинку после всяких! Да ещё спиртом.
Никита смирил свой неуместный смешок, решив терпеливо переждать волну раздражения, и помалкивал с нарочито виноватым видом, чтобы только не накликать каких неприятностей на свою грешную голову. Осложнения ему нынче пуще беды какой. Наконец она завершила своё счётное дело и, искоса глаз на него положив, уже буравит пытливым вопросом сквозь прорезь окошечка:
– Сколько здесь?
Никита назвал сумму и скрепил своё слово росписью от руки на обороте протянутого ему листа бумаги. Кассирша кивнула: угу, дескать.
Она внесла сумму в ведомость, пометила что-то в журнале, выписала приходный ордер и передала ему на подпись кучу всяких бланков. Он подписал всё со знанием дела, взял квитанцию и вышел из кассы, пожелав ей всего самого доброго и приятного, чего только можно было пожелать в подобной обстановке.
– Теперь к менеджерам! – от порога, возвращаясь в зал ожидания, обратился Никита к охраннику, бочком смещаясь к двери с автоматическим замком.
– К кому именно?
– К Натали, – уточнил он и уж взялся было за ручку двери.
– Занята!
Экая досада! Ну что тут поделаешь?! И спорить не стал, хотя тоска, прикинувшись смирением, так и ныла, свернувшись комочком у него в груди. Невезуха…
Никита походил кругами и, не найдя более достойного себе занятия в пустом зале, долго разглядывал картинки, которыми вдоль и поперёк была оклеена дверь, ведущая в кассу. Оглянулся, да, не измыслив, о чём неназойливо заговорить с охранником, чтоб хоть как-то скоротать за праздной болтовнёй время, так и сел, наконец угомонившись, на прежнее место в кресло. Участь крайнего незавидна, пожалуй, в любой очереди, коими во все времена была полна наша сторонка родимая. Скучно нам без очередей: не с кем даже словом добрым обмолвиться.
Время тянулось медленно, а охранник будто забыл о нём. Никита начинал с беспокойством ёрзать в своём кресле и недовольно кряхтеть: рабочее время заканчивалось.
– Послушайте, любезный! – вконец потеряв всякое терпение, он поддался раздражению и решил напомнить о себе: – Сколько можно ждать?
Охранник пожал плечами, смерил его взглядом: мол, много вас тут всяких, – и опять уткнулся в газету.
Когда до конца рабочего дня оставалось с четверть часа, Никита вдруг рассердился:
– И всё-таки снимите трубку! Ждать мне или не ждать? Или что?! Так я уйду!
Охранник вздохнул тяжко:
– Как вас представить?
– Борг, Никита Леонтьевич, – огрызнулся Никита.
Снял тот трубку телефона и говорит:
– Наталья Ильинична, к вам тут рвётся посетитель… Борг… Да-да, Никита, кажется… Хорошо, сейчас впущу его. – И Никите уже: – Вот видите? Так что напрасно вы волновались.
Нажал кнопку, и замок на двери щёлкнул. Полагая, должно быть, себя тут заглавным, охранник повёл рукой, разворачивая ладонь указательной стрелкой:
– Знаете, куда идти?
Никита кивнул, вставая с места, – не впервой, дескать. И смерил напоследок охранника уничижительным взглядом: присиделся, блин.
– Тогда проходите, пожалуйста. Вас ждут… – уже в затвор двери процедил.
В лабиринте из узких кривых коридоров, не зная дороги, было легко заблудиться. Никита, однако ж, уверенно миновал двери одного склада, затем другого, свернул за угол и в самом конце ещё раз завернул. В закутке, за простенком, обреталась менеджерская. Вошёл внутрь – с улыбкой на устах:
– Всем аборигенам – здравствуйте! – приветствовал он весело рабочий люд, подступая к ближайшему столу: – Привет, Натали.
