скачать книгу бесплатно
– Не всем богам быть одинаковыми, – сказал Прометей.
И тут я не знала, что ответить. Из коридора донесся отдаленный возглас.
– Тебе пора. Алекто надолго меня не оставляет. Ростки ее жестокости, подобно сорнякам, всходят быстро, их то и дело нужно сечь.
Странные слова, подумала я, ведь секли-то как раз его. Но мне они понравились, в них будто крылся секрет. Снаружи вроде бы камень, а внутри – семя.
– Тогда я пойду. С тобой ведь… все будет хорошо?
– Вполне. Как тебя зовут?
– Цирцея.
Он, кажется, слегка улыбнулся? А может, я льстила себе. Меня бросало в дрожь – столько я совершила поступков, больше, чем за всю свою жизнь. Я оставила его, пошла обратно по обсидиановым коридорам. Боги в пиршественном зале всё пили да смеялись, полулежа друг у друга на коленях. Я наблюдала за ними. Ждала, что кто-нибудь отметит мое отсутствие, но нет, никто и внимания не обратил. С чего бы? Я ничто, камешек. Обычная девочка-нимфа, одна из тысячи тысяч.
Незнакомое чувство нарастало во мне. В груди словно пчелиный рой гудел, почуявший оттепель. Я пошла в сокровищницу отца, полную сверкающих богатств: золотых кубков в форме бычьих голов, ожерелий из лазурита и янтаря, серебряных треножников, точеных кварцевых чаш с изогнутыми, как лебединые шеи, ручками. Больше всего мне нравился кинжал с мордой львицы, вырезанной на рукояти слоновой кости. Один царь преподнес этот кинжал отцу в надежде заслужить его расположение.
– И заслужил? – спросила я как-то.
– Нет, – ответил отец.
Я взяла кинжал, пошла в свою комнату. Бронзовое лезвие поблескивало в свете свечи, львица скалила зубы. А снизу была моя ладонь, мягкая, без линий. Ни шрама не останется на ней, ни гноящейся раны. Ни малейшего следа прожитых лет. Я поняла, что не боюсь предстоящей боли. Иной страх захватил меня: вдруг клинок ничего не порежет? Пройдет сквозь руку, будто погружаясь в туман.
Но этого не случилось. От соприкосновения с лезвием плоть раздалась, и меня пронзила горячая серебристая молния боли. Кровь потекла красная, я ведь не обладала дядиной силой. Рана долго кровоточила, но в конце концов стала затягиваться. И пока я сидела, смотрела на нее, в голове моей возникла новая мысль. Простейшая, неловко даже говорить, – так ребенок осознает, что его рука принадлежит ему. Но я ведь и была тогда ребенком.
Мысль вот какая: жизнь моя проходит во мраке глубин, но я не темная вода. Я существо, в ней обитающее.
Глава третья
Проснувшись, Прометея я уже не застала. Золотую кровь стерли с пола. Дыру от наручников в стене запечатали. Сестрица-наяда рассказала новость: Прометея доставили на одну из зубчатых вершин Кавказа и там приковали к скале. Орлу приказано прилетать каждый день, выклевывать Прометееву печень и съедать еще не остывшей. Чудовищное наказание, говорила сестрица, смакуя подробности: окровавленный клюв, разодранная печень, вырастающая вновь лишь для того, чтоб ее вырвали снова. Представляешь?
Я закрыла глаза. Надо было принести Прометею копье, какое-то оружие – он мог бы пробить себе путь к свободе. Глупости. Оружие ему не нужно. Он сам сдался.
Разговоров о постигшей Прометея каре хватило едва ли на месяц. Какая-то дриада ткнула грацию шпилькой. Мой дядя Борей и олимпиец Аполлон влюбились в одного смертного юношу.
Я дождалась, пока дядья на минутку перестанут судачить.
– Есть новости о Прометее?
Они сдвинули брови, будто я предложила им блюдо с протухшей едой.
– А какие могут быть новости?
Моя порезанная ладонь болела, но следов на ней, разумеется, не осталось.
– Отец, Зевс когда-нибудь отпустит Прометея?
Сидевший за шашками отец покосился на меня:
– Только если взамен возьмет что-нибудь получше.
– Что, например?
Отец не ответил. Чья-то дочь превратилась в птицу. Борей и Аполлон поссорились из-за своего возлюбленного, и тот погиб. Возлежавший на пиршественном ложе Борей хитро улыбнулся. Факелы затрепетали от его порывистого голоса.
– Думаете, я отдал бы его Аполлону? Слишком хорош для него такой цветок. Я дунул, и диск отлетел парню в голову. Проучил олимпийского хлыща.
Дядья расхохотались, и в этом хаосе звуков слышался дельфиний писк, тюлений лай, шлепки воды о камни. Мимо прошли нереиды, белые, как брюшко угря, – они направлялись домой, в свои соляные дворцы.
Перс кинул в меня миндальным орехом:
– Да что с тобой такое происходит?
– Может, она влюбилась, – сказала Пасифая.
– Ха! – Перс расхохотался. – Отец и замуж-то ее не может выдать. Поверь, он пытался.
Мать, полуобернувшись, взглянула на нас поверх изящного плечика:
– Ну хоть голос ее слушать не приходится.
– Я заставлю ее говорить, смотрите.
Перс ущипнул меня за предплечье и покрепче стиснул пальцы.
– Ты слишком долго пировал, – смеялась над ним сестра.
Перс вспыхнул:
– Да она просто чокнутая. Прячет что-то. – Он обхватил мое запястье. – Что ты там все время таскаешь? Держит что-то. Разожми-ка ей руку.
Пасифая один за другим отогнула мои пальцы, исколов своими длинными ногтями.
Они уставились на мою ладонь. Пасифая плюнула.
– Пусто.
* * *
Мать принесла очередного детеныша, мальчика. Отец благословил его, но ничего не напророчил, и тогда она огляделась по сторонам: кому бы отдать? Однако тетки, уже умудренные опытом, руки протягивать не спешили.
– Я его возьму, – сказала я.
Мать фыркнула было, но ей уж очень хотелось похвастать скорее новой нитью янтарных бус.
– Прекрасно. Хоть какая-то польза от тебя. Будете вместе кудахтать.
Ээт – так отец нарек мальчика. Орел. Тельце его было теплым, как нагретый солнцем камень, и нежным, как бархатистый лепесток. Милее ребенка свет не видывал. Он пах медом и едва разведенным огнем. Ел из моих рук, не вздрагивал от моего тонкого голоса. Он засыпал под мои сказки, свернувшись и уткнувшись мне в шею, и больше ничего не хотел. Мы не расставались ни на минуту, я задыхалась от любви к нему, да так, бывало, что и говорить не могла.
Он, кажется, тоже меня полюбил – вот уж и впрямь чудо. Первое его слово было “Цирцея”, а второе – “сестра”. Мать, наверное, взревновала бы, если б обратила внимание. Перс и Пасифая следили за нами: начнем мы воевать? Воевать? Нас это не интересовало. Ээт получил у отца разрешение покидать дворец и отыскал для нас пустынное местечко на морском берегу. Маленький блеклый пляж, где едва пробивались деревца, но мне он казался огромным, пышным девственным лесом.
Ээт вырос в мгновение ока, меня перерос, а мы всё ходили за ручку. Как любовники, насмехалась Пасифая. Некоторые боги с братьями и сестрами спят, и мы, может, из таких? Я сказала: раз думаешь об этом, сама уже, видно, так и сделала. Неуклюжее оскорбление, но Ээт рассмеялся, и я почувствовала себя находчивой, как Афина, блистательная богиня остроумия.
Потом будут говорить, что это из-за меня Ээт вырос странным. Доказать обратного не могу. Но помню, он был странным с самого начала, не похожим ни на кого из знакомых мне богов. Еще в детстве он, кажется, понимал нечто такое, чего не понимали другие. Знал по именам чудовищ, обитавших во мраке морских впадин. Знал, что настой из трав, который Зевс влил Кроносу в глотку, называется “фармакон”. Эти травы могут творить чудеса, и многие из них растут там, где пролилась кровь богов.
Я качала головой:
– Как ты все это узнал?
– Я слушал.
Я тоже слушала, но не имела привилегий отцова наследника. Ээта звали теперь на все советы. Дядья стали приглашать его к себе во дворцы. Я ждала в своей комнате, когда он вернется, чтоб пойти с ним на тот пустынный берег и сидеть на камнях, чувствуя, как море брызжет на ноги. Я прижималась щекой к его плечу, а он задавал мне вопросы, которые я никогда не обдумывала и едва ли понимала. Например: на что похожа твоя божественная природа?
– То есть?
– Вот послушай, на что похожа моя. На столб воды, что беспрерывно изливается сама на себя, прозрачная до самого каменистого дна. Теперь ты.
Я попробовала ответить. На ветры, овевающие утес. На кричащую чайку в гнезде.
Он покачал головой:
– Нет. Ты говоришь так, пытаясь мне подражать. На что она похожа в самом деле? Закрой глаза и подумай.
Я закрыла глаза. Смертный услышал бы биение собственного сердца. Но у богов кровь по жилам бежит еле-еле, и я, по правде говоря, ничего не услышала. Однако разочаровывать Ээта не хотелось. Я приложила руку к груди и через некоторое время вроде бы что-то почувствовала.
– Раковина.
– Ага! – Он взболтал пальцем воздух. – Двустворчатая или витая?
– Витая.
– А что в раковине? Улитка?
– Ничего. Воздух.
– Это разные вещи, – возразил Ээт. – Ничего – значит пустота, а воздух – то, чем наполнено все остальное. Он – дыхание, и жизнь, и дух, и слова, что мы произносим.
Брат мой, ты философ. Знаешь ли, сколько богов таковы? Я знакома лишь с одним. Над нами голубел небесный свод, но я вновь оказалась в том темном зале, увидела кровь, кандалы. И сказала:
– У меня есть тайна.
Ээт удивленно приподнял брови. Подумал, я шучу. Мне не могло быть известно неизвестное ему.
– Это случилось до твоего рождения, – объяснила я.
Слушая о Прометее, Ээт не смотрел на меня. Брат всегда говорил, что разум его работает лучше, если не отвлекается. Ээт не отрывал глаз от горизонта. Острые, как у орла, чьим именем он был назван, глаза эти проникали в суть вещей сквозь малейшие трещины, как вода просачивается в прохудившийся корпус корабля.
Я закончила, а Ээт еще долго молчал. И наконец сказал:
– Прометей был богом прорицания. Наверняка он знал, что его покарают – и как покарают. И все равно это сделал.
Такое мне в голову не приходило. Значит, добывая огонь для людей, Прометей уже знал, что в конце пути его ожидает орел и одинокий, вековечный утес.
Вполне, ответил он на мой вопрос, все ли с ним будет хорошо.
– Кто еще об этом знает?
– Никто.
– Точно? – переспросил брат с непривычной настойчивостью. – Ты никому не сказала?
– Нет. Да и кому говорить? Кто бы мне поверил?
– Верно. – Ээт коротко кивнул. – Больше никому не рассказывай. Никогда не говори об этом, даже со мной. Повезло тебе, что отец не узнал.
– Думаешь, он очень разозлился бы? Прометей ведь его двоюродный брат.
Ээт фыркнул:
– Мы все двоюродные братья и сестры, включая олимпийцев. Ты выставила бы отца глупцом, который за собственным чадом не может уследить. Он бы тебя воронам выкинул.
У меня нутро сжалось от ужаса, а брат, увидев мое лицо, рассмеялся:
– Вот именно. И ради чего? Прометея все равно покарали. Дам тебе совет. Когда вздумаешь снова перечить богам, найди повод посерьезнее. Очень не хотелось бы видеть, как сестру мою испепелят ни за что.
* * *
Пасифаю выдавали замуж. Она давно уже просилась, то и дело, усаживаясь к отцу на колени, мурлыкала, как не терпится ей нарожать детей какому-нибудь достойному богу. Заручилась поддержкой Перса, и тот во время каждой трапезы поднимал кубок за созревшую сестру.
– Минос, – сказал возлежавший на ложе отец. – Сын Зевса и царь Крита.
– Смертный? – Мать приподнялась. – Ты говорил, она выйдет за бога.
– Я говорил, за вечного сына Зевса, а он такой и есть.
Перс ухмыльнулся:
– Ох уж эти пророчества… Он умрет или нет?
Вспышка озарила комнату, жгучая, как сердцевина пламени.
– Довольно! В загробном мире Минос будет повелевать прочими смертными душами. Имя его не забудется в веках. Все решено.
Брат не посмел ничего больше сказать, и мать тоже. Ээт перехватил мой взгляд, и я услышала его слова, будто произнесенные вслух. Видишь? Повод недостаточно серьезный.
Я думала, сестра расплачется: так ее низвести! Но поглядела – а она улыбается. Почему, я не понимала, да и мысли мои приняли иное направление. Меня бросило в жар. Где Минос, там и его семья, и двор, и советники, его подручные, астрономы, виночерпии и слуги и слуги слуг. Все те существа, ради которых Прометей не пожалел своей вечности. Смертные.
* * *
