скачать книгу бесплатно
– Вася, тебя в школе учили, что врать нехорошо?
– Не-а, – дурашливо ответил он и подошел.
– Садись, – сказала я, закрывая окно. Простудится еще, вон какой разгоряченный ото сна. – Не спится?
– Бессонница… – по-взрослому вздохнул Васька.
Попытался пригладить вихры, но безуспешно. Волосы у Васьки черные, кудрявые. За первую смену оброс. Я ему говорила, чтобы подстригся, но он и на вторую смену приехал лохматым. Заявил сразу:
– А я теперь в твой отряд пойду!
Нельзя сказать, чтобы я обрадовалась и от счастья сделала сальто-мортале. Всю первую смену, когда я работала на самом младшем отряде, Васька ходил за мной по пятам, все норовил помочь и пытался быть пай-мальчиком (особенно если я посмотрю построже), но характер у него все-таки не сахар, а темперамент такой, что хватило бы на десять мальчишек. Поэтому к Васькиному заявлению я отнеслась настороженно: одно дело, когда он приходит в гости и за него ни отвечать не надо, ни спать укладывать, и совсем другое, когда он у тебя в отряде. Но все-таки Васька – это Васька, и с первых дней у нас с ним сложились особенные отношения. Он, правда, грустил поначалу, а однажды спросил меня:
– Маша, а почему та девочка не приехала? Ну у тебя в отряде была, Ленка. Помнишь?
Ленка как Ленка. Обычная семилетняя девчонка.
– У нее глаза грустные, – сказал Васька серьезно. – Может, ее обижает кто?
– Да нет, – пожала я плечами. Сдалась ему эта Ленка!
– Я бы ее нарисовал, если б умел. Знаешь как? В красном сарафане и косыночке.
Васька – человек интересный. Он не боялся насмешек, обидчиков бил, а если считал их недостойными противниками (девчонок, например), то просто игнорировал. Щурил синие глаза и презрительно хмыкал. Он вообще-то бывает разным: то насмешливо-независимым, то бешеным – не угонишься, то капризным, то угрюмым, то задумчивым, то таким, как сейчас, – взъерошенным и доверчивым. Сел по-турецки на высокий пуфик, зябко передернул плечами. Я молча бросила ему свою куртку, он также молча накинул ее на плечи, чуточку улыбнулся и посмотрел из-под густой челки. Я знала, что если отправить сейчас Ваську спать, то он весь отряд перебудит. Уж лучше пусть сидит здесь, у меня на глазах.
Мы с Васькой часто разговаривали по ночам. Обо всем на свете. Я любила его слушать. Васька рассказывал про свою собаку, которая бабушку слушается больше, чем его; про то, как он сломал чужой велосипед и от бабушки ему влетело; про то, как он с дворовыми мальчишками строил мостик через широкий ручей в овраге; и про то, кем он хочет стать, когда вырастет. А быть Васька хотел непременно вот кем:
– Этим… ну как его… мне бабушка говорила, только я забыл. Ну понимаешь, Маша, они ходят по всему миру и смотрят, где какие моря расположены, реки, горы, ну и пустыни тоже… А потом рисуют карты.
– У тебя получится, – сказала я.
– Да? – Он сощурил левый глаз, сверкнул синей искрой и облегченно вздохнул, будто я благословила его на трудный путь.
А еще у Васьки получилось бы быть вожатым. В первой смене мне даже говорили, что у нас четыре взрослых на отряде: вожатый, воспитатель, физрук и Васька. Его вожатая то обиженно жаловалась, что Васенька все для моего отряда сделает, а для своего не допросишься, то с облегчением вздыхала:
– Зато не надо волноваться, если долго нет. Всех мальчишек у речки или в лесу ищешь, а Васю – в пятнадцатом отряде!
– И чего он к нам прилип? – недоумевал наш физрук Костя.
Я тоже недоумевала, пока однажды Васька не сказал:
– А ты на мою маму похожа.
Сказал, соскочил с качелей и ушел, насвистывая. Мама у Васьки была археологом и погибла в одной экспедиции. Это знали все вожатые. И отец у Васьки – тоже археолог, вечно в разъездах, на раскопках. Его отец – цыган. От него, видимо, Василию и достались и копна черных волос, и страсть к путешествиям, и горячее сердце.
Мы долго болтали с Васькой, как всегда, и даже спать мне уже не хотелось. И конечно же мы доболтались! К четырем часам в холл вышел Савушкин. Улыбнулся своей улыбкой, от уха и до уха, и сказал:
– А я слышу, кто-то разговаривает… Маша, я посижу тоже?
Любой другой без разговоров бухнулся бы на диванчик рядом со мной («А чо, Ваське можно, а мне нет?»), но Савушкин – это Савушкин. Он ребенок особенный. Его все звали по фамилии, многие его имени и не знали даже, да и сам он, представляясь, называл только свою фамилию, без имени. Наверное, потому, что ему подошло бы единственное имя – Солнышко (вполне созвучное с Савушкиным), а у него, естественно, другое. Конечно же он был соломенно-рыжий в крапинку, с ясными, широко открытыми и будто удивленными глазами. Савушкин улыбался всему, он жил с ощущением радости и, кажется, совсем не умел злиться. И его любили за это.
Ну как можно не любить Савушкина? Он носил мне охапки цветов из леса, он с радостной готовностью делал все, что ни попроси, он сочинял сказки и рисовал. Рисовал Савушкин замечательно и все подряд. Каждое дерево, каждого жучка, каждого человечка, каждый день. У меня этих рисунков накопилась целая папка. Васька – я видела – завидовал Савушкиному умению рисовать, но они все равно были приятелями.
Савушкин сел рядом со мной и стал тихо слушать, как я пересказываю «Собаку Баскервилей». Я искренне надеялась, что остальные двадцать два человека спят крепко-прекрепко и наши разговоры их не разбудят. Не тут-то было! С девчоночьей половины прискакала Катеринка.
– Ага, не спите! – сказала она, будто это она, а не я была вожатой. Села по другую сторону от меня, прижалась к моему плечу.
Васька тут же нахмурил угольные брови. Катеринка показала ему язык и посмотрела на меня: мол, рассказывай, Маша, дальше.
Мне очень нравится Катеринка, девчонки ее обожают, мальчишки считают «своим парнем». Мальчишки собираются ночью огородничать, кого возьмут с собой? Катеринку. Хотят сбежать с сончаса на рыбалку, кто пойдет их отпрашивать у меня? Катеринка. У Семёна не ладятся отношения с Мариной, кто их помирит? Катеринка. Алина плачет по ночам, скучает по дому, кто ее успокоит? Катеринка. Душа-ребенок!
Я продолжаю рассказывать (вернее, начинаю сначала) и жду, когда появится Дашенька, Катеринкина подружка. И Дашенька конечно же появляется. Закутанная в одеяло, сонная, маленькая, робкая и вся какая-то прозрачная. Я усаживаю ее рядом с собой, стараясь не смотреть на Ваську, и вздыхаю, представляя последующие полчаса. Я оказываюсь права: скоро половина отряда собралась в холле и не сводила с меня заинтересованных глаз.
За что я люблю свой отряд, так это за то, что они могут быть тихими, если нужно. Ночью, когда все нормальные дети должны спать. В холле, недалеко от вожатской, где спит мирным сном наша воспитательница. И как им спать не хочется? Кажется, я никогда не люблю их больше, чем в эти минуты.
Один Васька сердито проворчал:
– Ну опять не дали с вожатой о серьезных вещах поговорить!
Но никто его не услышал. В половине пятого я разогнала всех спать. Я-то смогу до обеда отсыпаться (потому что такой у нас в лагере порядок – дежурный по отряду может спать до обеда), а их, бедняг, наш строгий физрук Олег поднимет в восемь часов – и никаких гвоздей.
Поэтому, как бы они ни умоляли, я отправила их по кроватям, причем пришлось каждого укрыть получше и каждому пожелать доброй ночи.
Васька сунул мне в руку что-то теплое, плоское и сразу же отвернулся к стене. Я подоткнула ему одеяло и в спину пожелала приятных сновидений.
В холле рассмотрела Васькин подарок. Это была деревянная, грубо выточенная дудочка, нет, скорее, свисток, с выжженной, видимо лупой и солнцем, надписью: «Я – Васька!»
Васька сам ее сделал: я как-то застала его за этой кропотливой работой. Он тут же спрятал все и набычился: не подходи! Я тогда обиделась (ну не обиделась, а так, кольнуло что-то: Васька почти все мне рассказывал). Понятно теперь, что у него за тайная работа была. Я дунула – из свистка вырвался стремительный, звонкий звук. Таким иногда бывает синий Васькин взгляд.
И тут же услышала, как с первого этажа несется Валерик, только что вернувшаяся со свидания.
Валерик и другие
Валерик – это длинноногая красавица Валерия Леонидовна, Лера. Ласково мы зовем ее Валерик за ее привычку все называть уменьшительными именами. Валерик работала на третьем отряде, который размещался на первом этаже нашего корпуса. Она была высока, стройна, весела, пила много кофе и постоянно ссорилась с директором лагеря. Валерик была убеждена, что в нее тайно влюблены все мужчины лагеря, в том числе и директор.
Мужчин в лагере было много. Нам повезло: лагерь не напоминал женский монастырь, как это часто бывает. С педсоставом тоже повезло: мы приехали на практику дружной университетской группой и отважно работали вот уже вторую смену. В каждом отряде кроме воспитателя и вожатого работал еще и профессиональный спортсмен, потому что «спорт – дело серьезное», как говорил наш директор. Моим напарником был Олег Рич. С Олежкой мы большие друзья. Особенно нас сближала борьба против А. М.
А. М. – это Антонина Марковна, наша воспитательница. На детей у нее была аллергия. Целыми днями она рассказывала, как замучили ее дети в школе (она преподавала физику), какие они хамы и как она устала и зачем только она позволила подруге себя уговорить поехать в этот кошмарный лагерь, где все такие нахалы, а от детей спасу нет. Что ж, все двадцать четыре «чудовища» из нашего отряда отвечали ей тем же – нелюбовью. Все было бы ничего, но она своей воспитательской властью могла запретить нам с Олегом водить детей за ягодами в лес или собираться по вечерам в нашем штабе-шалаше, который мы сами построили. Каждый день нам приходилось выдерживать сотни баталий с А. М. И если со мной она была еще мила, то Олегу приходилось очень туго. Видимо, как большой ребенок, он тоже вызывал у нее аллергические реакции.
Моя лучшая подруга Нина только поражается моему мужеству и терпению: я живу с А. М. в одной комнате. Хорошо Нине, она живет с Валерик.
Мы с Ниной похожи. Нас часто спрашивают:
– Вы сестры?
– Ага, двойняшки! – смеемся мы.
Странно, но многие верят. Нина – наполовину грузинка. В прошлом году, на каникулы, мы ездили в ее солнечную Грузию. Впечатлений – море! Особенно от ее черноглазого брата Дадхо. Он до сих пор пишет мне трогательные письма, хоть я и не согласилась быть его женой, и если Нина хочет меня позлить, то непременно вспоминает его острый кинжал. Хорошо, что здесь нет Дадхо, он бы всех перерезал. И в первую очередь Митьку-гитариста. Митька – моя первая любовь. Он до сих пор делает вид, что безумно в меня влюблен, но мы оба знаем, что все это – просто игра. Митька поет лирические песни, глядя мне прямо в глаза, и может очень натурально изображать страдания по моей персоне. И все это с искрами смеха в зеленых хулиганских глазах. Ах, Митька, Митька…
В общем, жили мы вожатыми весело и дружно, возможно, потом я расскажу и об этом, а пока…
Утро
Олег-зараза не дал мне поспать, растормошил в восемь ноль-ноль со словами:
– Маша, если ты не уймешь эту мымру, я утоплюсь!
Скрипя костями, я встала. Продрав глаза, взглянула на свет божий. Там сияло солнышко.
– Какого черта, Олег… – пробормотала я, отворачивая его к стене, чтобы одеться.
– Что опять у вас?
– Это у нее опять! Завихрения в мозгах!
– Олег…
– Ну, Маша, я ей вчера полдня вдалбливал, что зарядку буду на берегу проводить с купанием. Она тихо-мирно кивала, соглашалась, как покорная овечка, а сегодня уперлась, и ни в какую! А я уже ребятам пообещал, они ждут…
В течение этой гневной речи я успела одеться и развернула Олега к себе.
– Тебе что, пять лет? Убеди ее.
– Ага, она только усмехается: «Докладная о вашем поведении, Олег Викторович, ляжет на стол директору!»
– Да не ляжет. Ей даже это лень будет делать. Иди, я тебя прикрою.
Умываясь в фонтанчике традиционно ледяной водой, я развлекала А. М. разговорами, а отряд во главе с Олегом тем временем мелкой трусцой бежал к стадиону. Там, я знала, они сделают круг и через заросли проберутся к реке. Я не волновалась. Олег – человек надежный, я ему доверяла. Он наверняка нашел безопасное место, где детям по пояс, и проверил дно. Они бежали мимо нас и махали руками. Кричали мне: «Доброе утро!» – совершенно игнорируя А. М. Впрочем, ей, кажется, все равно.
Васька угрюмо стрельнул синими глазами, я ему помахала, и он смущенно улыбнулся. Ох, Васька, Васенька…
Лагерь просыпался. Из радиорубки гремела «пробудительная» музыка, которая, по Васькиным словам, и мертвого поднимет. Как горох высыпали на площадку перед столовой малыши из пятнадцатого отряда. Многие из них были у меня в прошлой смене и сейчас радостно здоровались. В столовой тоже суета, вот уже и дежурный отряд идет накрывать.
– Что-то долго их нет… – проговорила А. М., справедливо подозревая во мне соучастника.
В этот самый миг из-за деревьев показалась Олежкина голова. Сейчас самое главное – отвлечь А. М., чтобы она не заметила, что у ребят мокрые головы и довольные лица.
– Антонина Марковна, вы мне расскажете, что вчера на планерке говорили?
– Разве я не рассказывала? – удивилась А. М.
Она, конечно, рассказывала, но память у нее, к счастью, была некудышная.
– Надо мне сходить за тетрадкой… Ох, памяти совсем нет, но я все записала. Всегда надо записывать! Маша, только ты не уходи и проверь, чтобы у детей были сухие головы и плавки. Боюсь, твой напарник все-таки повел их на реку. Я последний раз его предупреждаю… – И она выразительно посмотрела на меня. Видимо, эти слова я должна передать Олегу, чтобы он начинал бояться.
– Хорошо, Антонина Марковна, я прослежу. – Мне стало ее даже немного жалко.
А. М. степенно удалилась в корпус. А ребята тут же подлетели к умывальникам и начали чересчур активно умываться. Двадцать четыре умненькие головки спасли Олега от выговора, потому что А. М. всерьез решила, что они успели обрызгать друг друга с ног до головы. Она довольно хмыкнула: «Все равно вышло по-моему!»
Как легко она себя обманывала, чтобы избежать лишних движений!
За завтраком я полчаса уговаривала Олю съесть молочный суп. Оля – вредина: не ест и не уходит. Самое смешное, что она обожает молочный суп и аппетит у нее всегда отменный. А тут она сидит перед тарелкой, руки положила на коленки и чуть ли не ревет. Я билась с ней минут десять (очень уж хотелось понять, в чем дело), и только когда все ушли, она тихо призналась, что это вторая тарелка и ей очень хочется ее съесть. А Сёмка сказал, что она и так толстая, но если она хочет затмить повариху тетю Катю (два метра в высоту и столько же в ширину), то, так и быть, он постарается и принесет ей с кухни третью тарелку и буханку хлеба в придачу.
Я обругала Сёмку балбесом и долго и пространно говорила о красоте, здоровье и мальчишках и так далее и тому подобное, после чего Оля с легкой душой и завидным аппетитом съела этот непонятный суп. Надо вызвать Семёна на ковер: зря он дразнит Олю.
Семёна я нашла в первой палате девочек. Ну конечно, где же ему еще быть! Маринка его ни на шаг от себя не отпускает, а он и рад стараться: носит ей охапками цветы и бисквиты из столовой, так как является родным племянником заведующего хозяйственной частью.
– Семён! – Я указала головой на дверь.
– А что, посидеть нельзя? – возмутился Сёмка.
– Разговор есть.
Сёмка сразу понял, в чем дело, и заартачился:
– Ой, а сейчас уборка будет…
– Ничего, мы успеем. Быстрый разговор.
Девчонки на него зацыкали: знали, что, когда я так строго говорю, лучше не спорить. Мы вышли в холл.
– Ты зачем Ольгу обидел?
– А что, не так, что ли?!
– Не так… – начала я, но меня буквально с ног сбил Герка.
– Ой, Маша, я не хотел, ай!!!
Ну Герка! Вечно его кто-то догоняет, вечно он носится, сбивая всех с ног, не исключая меня, А. М. и Олега. Он передвигается с такой скоростью, что кажется, все ветры мира дуют ему в спину. У Герки постоянно разбитые коленки, я вожу его в медпункт чаще, чем всех остальных ребят, вместе взятых. Сейчас Герка прятался за моей «широкой» спиной от Славки, у которого, как оказалось, стащил живого ужа и выпустил на волю.
Я ужаснулась:
– Только не говорите, что он жил у вас в палате!
– Нет, Маша, он в холле жил, под креслом.
– И давно?
– Три дня.
Мне чуть плохо не стало. Уж, конечно, змея безобидная, но мало ли…
– Ай, не дерись! Ой, Маша, скажи ему! Уж в лесу хочет жить, а не под креслом!
– Хотел бы – сам бы уполз, чего ты лезешь!
– Славян, ай! Отстань! Ну Маша-а-а-а!
