скачать книгу бесплатно
– Хорошего отца сразу видно!
Илюшин смущенно улыбнулся.
– Нина, поговорим об Эмиле? Я бы не беспокоил вас личной встречей, но по телефону все как-то не так получается… не душевно, если вы понимаете, о чем я.
– Я понимаю… понимаю. Что вам рассказать? О семье, наверное, вы и сами слышали…
– Если честно, его родители мне не очень интересны. Мы составляем такие, знаете, неформальные портреты! Факты биографии, характер, привычки – все вместе. Это дает объем, трехмерное изображение, насыщение информационного поля…
Он понес вдохновенную ерунду, зная, что важны не слова, а интонации и темп речи. Нина понятливо кивала.
– Раз вы учились с Эмилем, вы помните, какой он был, – сказала она. – Остроумный! Хлесткий! Бросит мне пару слов – я весь день рыдаю. Эмиль говорил: тот, кто не отличает Феллини от Абеляра, не имеет права на ужин. Ну… приходилось сидеть на кефире. Зато для фигуры полезно.
Нескрываемая гордость, звучавшая в ее голосе, озадачила Макара.
– Может быть, поэтому у него не было друзей, – задумчиво сказала Нина.
– Как не было? – удивился Илюшин.
– На третьем курсе он был влюблен в какую-то девочку, но она не ответила ему взаимностью. А может быть, ответила, но вскоре бросила. Сам Эмиль об этом никогда не упоминал, его родители проговорились. Еще были какие-то приятели… Наверное, из-за девушки они все переругались. – Она заговорила неуверенно. – Вы сами этого не помните?
– Увы. Я же видел его только издалека. Восхищался, точнее сказать…
– Когда мы начали встречаться, он ни с кем меня не знакомил. Сначала я думала, это из-за того, что Эмиль меня стесняется… А потом догадалась, что у него нет никаких друзей. Даже на нашей свадьбе гуляли только его коллеги, а из института никто не пришел.
Странно, подумал Макар, очень странно. А как же дружба, о которой говорила сестра Сафонова?
– Эмиль был очень умный. Очень! Он столько читал, вы не представляете. У нас дома огромная библиотека! Я даже не знаю, что теперь делать со всеми этими книгами. Так и стоят…
– А вы сами их не читаете? – вырвалось у него.
– Нет. Я же дурочка.
Она улыбнулась, будто извиняясь. Илюшин пристально взглянул на нее и довольно много понял об Эмиле Осине, и то, что он понял, ему не понравилось. Девочка-глупышка, не читающая книг, прелестное юное существо, не знающее, кто такой Феллини и чему учил Абеляр… Но если тебе важен был ее ум, Эмиль, зачем ты на ней женился?
– Я не думаю, что вы дурочка, – сказал он.
– Вы просто мало меня знаете. Моя мама приговаривает: «Был бы ум бы у Лумумбы…»
– …ни при чем бы был бы Чомбе, – машинально закончил Илюшин.
– А я всегда маме на это отвечаю, что Лумумба – очень красивое имя, и если она будет часто его повторять, я назову им дочку.
Макар засмеялся. Нина Осина начинала ему нравиться.
– Вы знали, что Эмиль пел в хоре? – Она снова стала серьезной.
– Нет.
– У него прекрасный голос! Высокий, тонкий-тонкий! Тенор. Прямо ангельский! Он учился в институте, а по выходным пел в соборе. Его родители говорили, что у Эмиля впереди завидное будущее… Мы поженились, а через год он погиб.
– В две тысячи двенадцатом, кажется?
– Да. Так глупо получилось… Он возвращался вечером с работы и срезал путь через стройку. Было грязно, шел дождь… В общем, Эмиль сорвался. Его нашли в котловане со сваями. Он упал и разбил голову.
– Эмиль был пьян? – спросил Макар, догадываясь об ответе.
– Нет, что вы! Он совсем не пил.
– А когда это случилось?
– Тринадцатого ноября.
Илюшин выразил сочувствие, задал для проформы еще несколько вопросов, поблагодарил женщину и встал.
– Вы журналист? – спросила Нина, глядя на него снизу вверх.
– Нет, конечно. Почему вы так решили?
– А татуировки с птицами у вас есть?
– У меня вообще нет татуировок, – осторожно сказал Илюшин. – Нина, вы задаете странные вопросы.
Девушка поднялась.
– Эмиль однажды напился, – безучастно сказала она. – Единственный раз за все время, что мы были знакомы. Он пытался убежать из квартиры и кричал, что за ним придут орлики.
– Кто придет? – изумился Макар.
– Орлики.
Илюшина осенило:
– С белыми глазами да по мутной воде?
Нина вздрогнула и уставилась на него.
– Да… Кажется, так. Откуда вы знаете?!
– Это Гребенщиков, «Волки да вороны». Песня такая.
Нина помолчала.
– Без разницы, песня или нет, – сказала она наконец. – Эмиль боялся этих орликов до смерти. Он больше в рот не брал ни водки, ни вина только потому, что помнил, как они ему являлись. Вы не журналист. Но вы не учились с ним вместе. Я глупая, это правда. Но чтобы бывший студент заморочился этим альбомом… Вы бы по-другому выглядели и разговаривали. Наверняка у вас была бы борода! Так что вы врете. И имя выдумали… первое попавшееся взяли, да?
Илюшин помолчал. Если так пойдет и с остальными родственниками, можно сворачивать опрос и расписываться в профнепригодности.
– Я не орлик, – сказал он, и прозвучало это даже нелепее, чем он опасался.
Вдова Эмиля Осина кивнула. Странно, но, кажется, ему удалось ее успокоить.
Глава 4
За семь дней до описываемых событий
1
Устроившись на чердаке возле окна, девушка наблюдала за дорогой. Термос с чаем, яблоки и орехи на блюдце, наушники, плеер, ведро для естественных надобностей, – она подготовилась основательно. Предстояло провести под крышей целый день, дожидаясь человека, которого она не знала в лицо.
Ясно было лишь одно: он подойдет к калитке. Не может не подойти.
Ее дом отсюда, с чердака, был виден как на ладони. Низенькая изба, участок размером с бутерброд. На участке всех сокровищ – три калины, две кошки да куст крыжовника. Белые полусонные кошки в теплое время года ждали возвращения Анны под калиной, а если она задерживалась, выходили на улицу, тревожно крутили головами, точно две тетушки, обеспокоенные долгим отсутствием племянницы.
Дом был разделен на две половины. Комната слева, комната справа, посередине кухня. Большую комнату с сентября она сдавала студенту-пятикурснику.
Если бы не он, Анна не таилась бы сейчас на чердаке.
Соседи уехали в отпуск, отставив ей ключи. Она поливала цветы и подкармливала морскую свинку, кажется, так и не заметившую смены хозяев. Год назад здесь обитала канарейка, но однажды улетела и не вернулась. Вместо нее появился этот туповатый помпон с глазами.
2
Если подумать, все началось с канареек.
Их семья в то время состояла из двух людей: маленькой Ани и большого отца. Маму она совсем не помнила. «Хорошая была», – говорил о ней отец и замолкал, а если Аня пыталась расспрашивать, начинал плакать.
В будни отец работал до позднего вечера, по субботам напивался. Выпивши, становился добренький и глупенький, выходил на улицу, лез целоваться со всеми собаками, за что не раз был покусан. В воскресенье отлеживался, а с конца недели все повторялось заново.
Девочка была предоставлена самой себе. Невысокая, крепко сложенная, исключительно ловкая, она осваивала дворы вширь и вверх, и не было ни одного забора, на который она не могла бы забраться, и ни одного подвала, который она бы не исследовала.
Как-то раз ее начали дразнить незнакомые мальчишки. Взрослых поблизости не оказалось, да Ане и не пришло бы в голову звать на помощь. Девочка стояла молча среди чужаков, злившихся все сильнее, заводящихся от собственных воплей, и когда ей надоело слушать ругань, спокойно отодвинула ближайшего крикуна и прошла на детскую площадку.
Враги притихли. Анна примерилась к турнику, подпрыгнула – и упала. Вокруг засмеялись. Она подпрыгнула снова и ухватилась за тонкую перекладину.
Вперед-назад! Вперед-назад! Девочка раскачивалась, далеко выбрасывая ноги, увеличивая амплитуду, не слыша уже смешков – то ли потому, что мальчишки заткнулись, то ли из-за шума ветра в ушах. Хей-хоп! Хей-хоп!
Она сделала последнее небольшое усилие – и замерла вертикально над перекладиной вниз головой. На земле дружно ахнули. Анна сделала полный оборот и спрыгнула с турника.
Ее обидчики сбились в кучу. Девочка обвела их вопросительным взглядом и насмешливо подняла брови.
– Темыч, – заволновались в толпе, – ты можешь, ну!
Вперед вытолкнули тощего пацана в шортах. Тот выпятил грудь, шмыгнул, похлопал ладонью по опоре.
– Турник больно хлипкий. Она-то малявка, ей что…
Малявка пожала плечами и пошла прочь.
Ее мир был миром одиночки, не тяготившейся своим одиночеством. Она была молчалива не от стеснительности, а из-за необъяснимой уверенности в том, что слова не слишком-то нужны разумному человеку. От деда в их квартире остался проигрыватель, и в плохую погоду девочка, нацепив огромные наушники, слушала старую пластинку, подпевая то Али-Бабе, то разбойникам. «Постареешь – поймешь: жарко жить, а умрешь! Ая-яй-яй! Очень жалко!»
В конце мая их соседи по лестничной клетке подхватили свой скарб и в один день исчезли, оставив за собой мусор на лестнице и вонь прогорклой еды. Вечно они орали и ссорились, и дети их орали и ссорились, и шум из квартиры с годами становился все громче, словно хор неуклонно пополнялся певцами. Девочка подозревала, что время от времени родители где-то подбирают новых отпрысков и выдают за своих. И вот цыганский табор пропал, а в квартиру номер пять вселились другие жильцы.
Аня каталась на самокате у подъезда, когда ее внимание привлекли удивительные звуки. Пела птичка. Высокая дрожащая трель вдруг переходила в журчание, затем набирала силу ровная чистая мелодия; она сменялась посвистыванием, насмешливым чириканьем – и снова начиналась трель, взбираясь все выше и выше, как если бы ручей тек в гору, а не с горы, и падал с вершины, разбиваясь на тысячи капель.
Пение доносилось из раскрытого окна. Через подоконник наружу перегнулась круглолицая женщина с нежнейшим розовым румянцем и широко улыбнулась:
– Нравится, как поют?
Девочка кивнула.
– Хочешь послушать поближе?
– А можно?
– Заходи! Я как раз окна помыла.
Так Аня познакомилась с новыми соседями.
3
Квартира, сменив жильцов, будто выпрямилась в полный рост. В комнатах стало очень просторно, и пахло вкусно, как в кафе-мороженом, куда на день рождения Аню водил отец.
Мельниковы жили вдвоем.
Константина Романовича девочка не любила. Он был высок, страшно худ, неулыбчив и молчалив. Между носом и губой у него было родимое пятно, похожее на мышь с хвостом. До чего же, должно быть, противно, когда у тебя под носом мышь! Изредка, в хорошие дни, доводилось услышать от него при встрече «м-гм», обычно же он смотрел на Аню так, словно она была собачонкой, которую жена завела без его согласия.
Анин отец ходил дома в растянутой майке, а Константин Романович – в рубашке, жилете и брюках. Он бесконечно что-то писал за столом, на котором, как фиолетовый ледник, возвышалась хрустальная чернильница. Стол был огромный, больше, чем карта мира в кабинете географии. Ане казалось, по нему тоже можно путешествовать.
Являлись студенты с рюкзаками, и закрывалась дверь в кабинет с великолепным столом, и наступала тишина, в которой издалека, как через открывшийся портал в другое измерение, раздавались всплески голосов: «Спекулятивный реализм! Объектно-ориентированная онтология!» Тогда хозяйка ходила на цыпочках и набрасывала полотенце на клетку с канарейками.
Таких людей, как Ольга Степановна, Аня прежде не встречала. Из всех соседок она завязала знакомство только со старухой Кузей, настоящее имя которой никто не знал. Кузя давала ей деньги на хлеб, и девочка бегала за свежим бородинским в дальний супермаркет. Свои редкие волосы старуха красила хной. Свято верила, что отвар из запаренных ржаных корок лечит все болезни. По ночам, пугала старуха, из унитазов вылезают крысы и ползают по квартирам, ища забытую еду, а в подвале у них гнездо из перьев съеденных голубей. Аня, поверив Кузе, однажды целую ночь просидела, таращась в темный кружок воды, но ни один даже самый маленький крысенок так и не показался на поверхность (из этого она заключила, что и целительная сила ржаных корок под вопросом).
Как-то раз отец пообещал познакомить девочку с его двоюродной сестрой Валерией, которую нужно было называть «тетя Лера», и ее детьми, Аниными троюродными братьями и сестрами.
Квартира тети оказалась похожа на музей: много-много комнат и приветливая смотрительница в длинных одеяниях.
– Какая девочка красивая! – приговаривала она ласково. – Взрослая какая! А ножки-то что такие коротенькие, а? – И подмигивала растерянно молчащей Ане. – Зато ум длинный! – подсказывала хозяйка и смеялась высокими прыгающими смешками.
В квартире обитали подростки неопределенного пола, все они говорили хриплыми голосами, играли на компьютерах и отворачивались, когда Анна подходила к ним. А взрослые перемигивались за спиной у отца, и вот уже кто-то укоризненно тянул: «А как же культура застолья, Сергей Иванович», отбирал у него рюмку, и девочка не понимала, о чем они говорят, но знала, что это что-то обидное.
– Пысть подавятся своей кылтрой! – бормотал отец на обратном пути. – Жлобы!
Но раз в год они продолжали приезжать в гости к тете Лере. Аня даже научилась различать ее неприветливых детей. Тетя всегда говорила с ней детским голоском и каждый раз дарила фломастеры – то ли забывала о прежнем подарке, то ли решила, что племянница любит рисовать.
Тетя Лера и Ольга Степановна были толстыми. Но первую словно набили мокрой ватой, и она стала тяжелая, плотная. А вторая едва не взлетала над полом, скользя из прихожей в кухню как большой воздушный шар.
Мельникова вела в школе кружок пения. Иногда, под настроение, она начинала петь в квартире. Больше всего девочка любила «Вдоль по Питерской». Широкий свободный голос плыл по комнатам, по улицам, по городу, по планете, и все птицы замолкали, слушая Ольгу Степановну, и ветер стихал, и дождь повисал в воздухе.
Тут из кабинета выглядывал Константин Романович и смотрел. Ольга Степановна виновато прижимала руки к груди и вздыхала. «Работает…» – поясняла она девочке.
