скачать книгу бесплатно
Пространство и Бытие. Сборник статей
Дмитрий Васильевич Михалевский
В сборнике представлены работы разных лет, посвященные широкому кругу проблем, связанных с темой пространства как философской и культурологической категорией. Михалевский является автором концепций парадигмы пространственной многомерности и парадигмального цикла. Автор предлагает новый взгляд на развитие сознания, социума и истории культуры, которые представляют взаимосвязанный фрактальный процесс. Обоснование выдвигаемых теоретических положений дается на обширном фактологическом материале. Ряд статей посвящен истории театра, который, по мысли автора, играл в древнегреческой истории особую роль инструмента личностного развития человека и, по сути, определил уникальность европейской культуры и цивилизации. В сборник также включены материалы по научно-практическому проекту «АРХЕ», в рамках которого была предпринята попытка осуществить выдвигаемые теоретические положения на практике. Книга адресована как профессиональным философам, методологам науки, историкам, культурологам, так и широкому кругу читателей, интересующихся проблемами гуманитарного и общественного знания.
Дмитрий Васильевич Михалевский
Пространство и бытие
Сборник статей
Посвящается светлой памяти
Базанова Вадима Васильевича;
Глаголевой Веры Сергеевны и Шушкова Александра Геннадиевича
Рекомендовано к изданию решением Секции «Российская энциклопедия» Петербургского отделения РАЕН (Протокол № 1 от 23.01.2017 г.)
Работа выполнена в рамках научно-исследовательской программы Благотворительного Фонда «АРХЕ»
Благодарности
Публикация статей, написанных в различные годы, предоставляет счастливую возможность еще раз вспомнить о людях, которые на разных этапах моей жизни оказывали поддержку имевшую, подчас, решающее значение для моей дальнейшей судьбы, и выразить им искреннюю благодарность. Прежде всего, я хочу сказать о тех, кому посвящена эта книга.
ШУШКОВ Александр Геннадиевич. В конце 80-х годов он вытащил меня из пучины дрязг, развернувшихся вокруг меня в Государственном оптическом институте, где я работал инженером. Этот конфликт в значительной мере был спровоцирован успехами моей сценической деятельности, которая, впрочем, никак не мешала основной инженерной работе. Не испугавшись дополнительных проблем, Шушков забрал меня в сосновоборский филиал ГОИ, которым руководил в то время, и предоставил уникальную возможность заниматься разработкой аппаратуры для лазерных зрелищных программ. Результаты той работы получили признание. Созданная мной аппаратура демонстрировалась как достижение отрасли на международных выставках в Москве и за границей (куда меня показательно не пускали). Это были на редкость продуктивные годы моей жизни, а полученные результаты создали практическую базу для исследований в области восприятия пространства. После неожиданной смерти Александра Геннадиевича, оставившей много вопросов, мне пришлось из ГОИ уйти. Впрочем, жизнь, как и положено, все расставила по своим местам. Наши высокопоставленные оппоненты развалили институт, созданный героическим подвигом СИ. Вавилова, но это, как говорится, другая история… Сегодня, оглядываясь назад, я рад, что тогда, в условиях острейшего противостояния, мне встретился этот незаурядный человек, что он поверил в меня, а я смог оправдать возложенные на меня надежды.
ГЛАГОЛЕВА Вера Сергеевна. Мы познакомились в конце семидесятых, когда Вера Сергеевна была главным редактором журнала «Сценическая техника и технология». Я тогда писал о своих лазерных успехах и о состоянии этой отрасли за рубежном. Как трудно мне давались первые статьи! Помощь Веры Сергеевны на этом этапе была решающей. Позже появился российско-французский журнал «Сцена», и Вера Сергеевна стала директором редакции. Я начал писать по теории театра. Все годы нашего сотрудничества Вера Сергеевна не просто принимала для публикации мои материалы, профессионально редактировала их, но активно стимулировала написание новых. Именно Вера Сергеевна подвигла меня приняться за написание главы о древнегреческом театре для книги «Мистерия театра», уже принятой к публикации в издательстве «Судостроение» (ведущем издательстве Санкт-Петербурга в конце 90-х годов). Исследование древнегреческого театра привело меня к череде открытий, составивших основу разрабатываемой мою теории. Некоторые из текстов тех лет публикуются в этом сборнике.
БАЗАНОВ Вадим Васильевич. Вскоре после нашего знакомства в начале 80-х, Вадим Васильевич пригласил меня в аспирантуру на возглавляемую им кафедру постановочной техники и технологии в ЛГИТМиК. Я активно писал, исследуя заинтересовавший меня вопрос о традиции развития театра, которая привела к появлению современных зрелищных форм. К сожалению, итоговая работа была признана «слишком междисциплинарной» и не соответствующей требованиям Ученого совета института. Но все годы нашего знакомства Вадим Васильевич был мне добрым другом и собеседником, с которым я имел счастливую возможность обсуждать самые крамольные идеи, которые рождались в моей голове в то время. Результаты той работы представляют интерес до сих пор и я включил их в статьи цикла «Несколько размышлений о пространстве», расширив, тем самым, вариант ранее опубликованный в журнале «Сцена».
К моему сожалению, эти люди ушли из жизни, но память о них навсегда останется со мной, неизменно вызывая самые добрые чувства.
Михаил ФРАДКИН. Мой старейший верный друг, с которым мы учились вместе, начиная с третьего класса, в 24-й средней школе на Васильевском острове. А потом мы вместе поступили в Политехнический институт на факультет радиофизики в группу квантовой электроники. По окончании, я был распределен в ГОИ, а Миша, претерпев немало мытарств, организовал свою компьютерную фирму, которая благополучно существует до сих пор. Человек редкой душевной широты, готовый помочь в трудную минуту, он поддерживает несколько семей ушедших из жизни одноклассников. И мне приходилось обращаться к нему за поддержкой, которая бывала критически важна в непростые 90-е годы, и я никогда не получал отказа. В такие моменты судьба может с легкостью перевести стрелки на иные рельсы, уводящие прочь от желаемой цели. Так что Миша для меня выступал в роли настоящего ангела-хранителя и потому имеет самое непосредственное отношение к представленным в этой книге результатам.
Евгений СМИРНОВ. Человек, интересы которого, кажется, не имеют границ, но при этом неизменно сохраняющего серьезный профессионализм. Человек-генератор, настоящий кладезь идей, щедро дарящий их своим знакомым и друзьям. Мой лучший спарринг-партнер, дискуссии с которым неизменно превращаются в сеансы мозгового штурма, в ходе которых рождаются новые мысли. Евгению свойственно запоминать много из того, что я забываю, и спустя какое-то время он возвращает мне это в виде наказа к исполнению. Именно так, как его категоричное указание к реализации забытой мной идеи, появился на свет «Манифест пространства».
Джеймс ФРАНКЛИН. Театральный художник по свету с мировым именем, профессор университета штата Коннектикут, с которым мы познакомились в доме у В. В. Базанова и постепенно стали настоящими друзьями. Джеймс помогал мне писать по-английски «Манифест пространства» и это не были простые переводы: он предоставлял мне возможность осмыслять свои тексты в контексте иной ментальности. Он знакомил меня со своими друзьями профессионалами театра, раскрывал секреты этого мира и организовывал поездки по США, проявляя при этом редкую заботу, даже на больших расстояниях отслеживая каждый мой шаг по интернету. Принадлежность Джеймса другой культуре, его профессионализм и дружественная открытость позволили мне сформировать еще одну точку отсчета, которая так важна при попытках объективно исследовать явления культуры.
САВКИН Игорь Александрович. Издатель. Одиссей. Друг. Один из реликтов той далекой эпохи, когда книги ценились как хранилища мудрости. Упорно, вопреки жестким реалиям дня сегодняшнего, продолжающий издавать умные книги. Чтобы поддерживать на плаву свое издательство «Алетейя», носящее имя древнегреческой богини Истины. Игорь вынужден находиться в непрерывном поиске новых проектов, заказов и новых авторов, пересекая для этого бесконечные расстояния и бескрайние пространства. Глубокий умный человек, с которым всегда интересно не просто поговорить, но обсудить самые сложные вопросы, возникающие при работе над книгой. Более того, он щедр на контакты людей, которые могут дать еще более развернутую информацию. В этой щедрости Игорю нет равных. Именно Игорь настоял на первой для меня поездке в Грецию, когда я работал над книгой «Неизвестная Античность». Там он познакомил меня со своими многочисленными друзьями, которые, в свою очередь, помогли мне понять и познать эту страну, а также приняли участие в проекте «АРХЕ».
ГИМАДЕЕВ Рустэм Анасович. Это человек, с которым меня познакомил Савкин, и тот самый «друг», которому я совершаю первый звонок, когда наталкиваюсь на какую-либо проблему в работе над материалом. При этом тематика не имеет значения. Энциклопедизм Рустэма поражает. У собеседника легко создается впечатление, что широта и глубина его знаний безграничны. А если возникает редкая заминка, то Рустэм снимает с полки необходимый томик и тогда поток информации выходит из берегов. Человек пишущий на сложные темы с легкостью поймет, какое это счастье иметь рядом такого человека.
ИВАШИНЦОВ Дмитрий Александрович. В прошлом генеральный директор Всесоюзного НИИ гидротехники, заслуженный деятель науки, с которым меня также познакомил Игорь Савкин, представился мне как человек занимающийся проблемами культуры, руководитель Международной ассоциации «Русская культура» и главный редактор альманаха «Русский мiръ». Глубокий и творческий человек, поэт – редкий сплав «физика» и «лирика» в одном лице – он понял смысл моих исследований лучше многих гуманитариев. Мои статьи были опубликованы в первых номерах альманаха. Но я прежде всего благодарен Дмитрию Александровичу за его доброе отношение ко мне и поддержку моих проектов.
Михаил ШЕМЯКИН. Мы встретились с Михаилом на выставке «Non-Fiction 7» в ноябре 2005 года на стенде издательства «Алетейя». Его внимание привлекла моя книга «Неизвестная Античность», вошедшая в топ-лист выставки. Михаил предложил мне провести презентацию книги в его фонде, что положило начало проекту «АРХЕ». Этот проект, который длился несколько лет, стал этапом в моей жизни, и я благодарен Михаилу Шемякину за него.
ВОДОЛАГИН Александр Валерьевич. Игорь Савкин познакомил нас на одной из выставок «Non-Fiction». Александр Валерьевич, заведующий кафедрой философии РГСУ, крупнейшей на тот момент кафедры философии в стране, полистал мою «Неизвестную Античность» и сказал, что это готовая диссертация. К тому времени, после двух безуспешных попыток защитить диссертацию (по физике и искусствоведению) я зарекся на это занятие время больше не тратить. Но буквально накануне этой встречи произошло одно неприятное событие. Организованное для меня Джеймсом Франклином чтение лекций в университете штата Коннектикут провалилось из-за отклонения моих документов московским офисом программы Фулбрайт по причине отсутствия у меня ученой степени. Надо сказать, что художникам по свету, каковым я выступал в качестве претендента на грант Фулбрайт, ученая степень не присваивается. А потому несправедливый отказ поднял во мне волну чувств, которые в Древней Греции назывались агональными, и когда Водолагин сделал мне предложение, я принял его без колебаний. Я не подозревал во что я ввязываюсь. Тогда я не мог предположить, что мне придется переработать весь материал и написать много нового, что за четыре года у меня сменится четыре руководителя, и что на защите ситуация перевернется с ног на голову и меня поддержит «старая гвардия», а академическая «молодежь» ополчится против меня. Тем не менее, все закончилось наилучшим образом, и я благодарен Александру Валерьевичу за этот поворот моей судьбы.
ФУРСЕЙ Георгий Николаевич. Академик, профессор, Вице-президент и председатель Санкт-Петербургского отделения РАЕН. Выдающийся физик, он активно вовлечен в деятельность по защите отечественной культуры и образования. Человек уникальной судьбы, Георгий Николаевич распространяет на окружающих магию своей доброты и душевной щедрости. Мне повезло, что Георгий Николаевич проявил интерес к моим проектам и встречи с ним каждый раз дают новый импульс к движению вперед.
И наконец, моя семья. Это мой надежный тыл. Без этого тыла я бы не сделал и малой толики того, что мне удалось в жизни. Об этом можно говорить много. Но я думаю, что мне придется написать еще ряд книг, чтобы посвятить их моим близким.
Если бы в моей жизни не было этих людей, то она определенно сложилась бы иначе, и, скорее всего, предлагаемая вашему вниманию книга никогда бы не увидела свет.
А недавно я прочитал где-то, что дольше других живут, прежде всего, те люди, у которых есть друзья, с которыми они могут общаться. Спасибо я вам за то, что вы есть! Я вас всех помню. Часто думаю о вас. Чаще, чем мы общаемся. И желаю вам всем здоровья и счастья. Храни вас Бог!
Введение в пространствоведение или новый подход к наукам о человеке и обществе
Есть вещи очевидные. Есть вещи непостижимые. В стремлении все упрощать и адаптировать к привычному, нам свойственно полагать вторые за первые. К числу таковых относится пространство.
«Манифест пространства»
Пространство – настоящий «герой нашего времени», герой эпохи, называемой Новейшее время. Примерно сто лет назад, с началом этой эпохи, именно пространство, в котором физики впервые увидели самостоятельный объект, совершило революцию в естественных науках, прямым следствием которой, в свою очередь, стал беспрецедентный научно-технический прогресс. Пространственная революция в искусствах началась еще раньше – в эпоху итальянского Возрождения, но ее пик совпал также с началом двадцатого столетия, породив новые художественные формы; в сфере наук о человеке и обществе интерес к пространству возник тогда же, и с тех пор этот интерес неуклонно возрастает. Сегодня пространство стало одним из самых популярных понятий, поскольку предполагается, что любая деятельность и любые процессы протекают в своих пространствах.
В социально-политической сфере доминирует концепция глобализации, непосредственно связанная с пространством; философия полагает пространство, наряду со временем, фундаментальной категорией; наконец, наш язык построен на пространственных соотношениях, которые с особой наглядностью зафиксированы в предлогах – на, под, перед, за, из, в… – да и не только в предлогах. Но что стоит за всем этим? Что это значит для нас и каким образом связано с нами? Почему в Древней Греции существовал бог времени Хронос (значимость которого определяется его положением в начале времен), но отсутствовал бог пространства? Более того, в те времена не было не только бога, но и соответствующего термина для обозначения пространства! Но почему, в таком случае, мы столь энергично навязываем собственные пространственные представления нашим далеким предкам? А что стало причиной актуализации пространства чуть более ста лет тому назад? И если пространство так важно для нашего нынешнего бытия, то почему не существует соответствующей научной дисциплины, «пространствоведения»? Почему существует как официальная структура «Институт времени», но до сих пор не создан «Институт пространства», несмотря на то, что проблемы ориентации в пространстве относятся к числу стратегически важных? С чем связана такая пространственная «слепота» и «немота»? В чем причина того, что пространство остается «неизвестным героем» на протяжении всей истории человечества?
Одна из главных проблем пространства заключается в том, что пространство представляется чем-то очевидным, само собой разумеющимся. И так свойственно полагать не только рядовым обывателям, но и многим ученым мужам. Сегодня практически все убеждены в том, что бытие протекает в пространстве, которое объемлет все и включает все, дается нам изначально и, похоже, существует вечно. Так считал еще Пифагор и с тех пор, похоже, мало что изменилось. А мы так устроены, что любая очевидность, любая обыденность очень быстро начинают казаться ничтожными. В таком случае нечего популяризировать, а тем более делать предметом серьезного научного изучения. Впрочем, при более внимательном рассмотрении оказывается, что эта «очевидность» обладает весьма нетривиальными свойствами. И эти свойства предполагают еще один вариант ответа на вопрос о причинах «неоцененности» пространства.
Дело в том, что пространство находится за пределами нашего чувственного восприятия. Повседневная привычка и распространенные стереотипы скрывают факт отсутствия у человека органа, ответственного за восприятие пространства. В результате, пространство, как объект, в спектре наших чувственных восприятий отсутствует. Отсутствует полностью… Но что тогда есть «пространство», в знании которого мы столь убеждены?.. Этот вопрос оборачивает кажущуюся очевидность другой стороной – своей противоположностью, каковая есть загадка.
Сто лет назад, в 1913 году тридцатитрехлетний ассистент неврологической клиники Гейдельберга, Карл Ясперс, опубликовал фундаментальный труд под заголовком «Общая психопатология». В нем он, в частности, писал: «Пространство и время всегда присутствуют в области чувственного восприятия. Сами по себе они не являются первичными объектами, но облекают собой всю объективную действительность. Кант называет их „формами созерцания“. Они всеобщи. Не существует чувственных восприятий, воспринимаемых объектов или образов, которые были бы свободны от них. Все приходит к нам в пространстве и времени и переживается только через эти две категории. Наши чувства не способны преодолеть пространственно-временное переживание бытия; мы ни при каких обстоятельствах не можем от него ускользнуть и всегда ограничены им. Пространство и время не воспринимаются сами по себе – и с этой точки зрения они отличаются от других объектов; но мы воспринимаем их вместе с объектами… Пространство и время не существуют как „вещи для себя“; даже будучи пусты, они даются нам в связи с объектами, которые их наполняют и ограничивают.
Пространство и время, исконные и не из чего не выводимые, всегда присутствуют как в аномальной, так и в нормальной психической жизни. Они никогда не могут исчезнуть.Модифицироваться могут только способы, посредством которых эти категории являются восприятию, способы переживания этих категорий, оценки их меры и длительности [выделено мной – Д. М.]»[1 - Ясперс К. Общая психопатология. – М.: Практика, 1997. – С. 113.].
Следует извиниться за длинную цитату, но точность и емкость формулировок, а также фундаментальность идей Ясперса заслуживают того, чтобы внимательно прислушаться к его мнению. Ясперс не был первым, кто был столь радикален. Но он был первым профессиональным психологом, т. е. профессионалом в сфере исследований человеческого восприятия, а не философом или физиком.
Из сказанного Ясперсом можно сделать вывод, значение которого принципиально важно для дальнейшего хода рассуждений: пространство, с которым мы имеем дело, в действительности является симулякром, неким фантомом, продуктом нашего сознания. Иными словами, в нашем – антропном – представлении, пространство есть понятие без объекта. И потому мы можем говорить только о субъективном пространстве в разных его вариациях (относительное, антропное, социальное и проч.), а про пространство реального мира, находящееся за пределами нашего опыта, вообще ничего определенного напрямую сказать нельзя. Впрочем, эта идея не нова – примерно о том же самом говорил еще сэр Исаак Ньютон – но мы как-то привыкли полагаться на себя. Особо подчеркнем: здесь не идет речь о попытках отрицания существования пространства, как такового. Пространство реального мира является объективной реальностью, которая, однако, остается недоступной нам в силу ограниченности чувственных ощущений, и о которой мы можем строить только умозрительные предположения.
За последние десятилетия психологией получено большое количество экспериментальных данных, убедительно указывающих на опытное происхождение представлений о пространстве. Эти результаты, впрочем, не принимаются всерьез, по-видимому, в силу слабости позиций психологии как серьезной науки. Защитить же эмпирическую позицию в рамках философии чрезвычайно трудно. А потому, рационалистическая позиция уверенно сохраняет свое доминирующее положение. Соответственно, пространство продолжает трактоваться, прежде всего, как математическая структура, которая допускает физические интерпретации. «Существует несколько математических моделей пространства, различающихся в описании как его глобальных (метрика), так и локальных (непрерывность, размерность, кривизна) свойств, – пишет в своем обзоре развития идей о происхождении пространственных представлений А. Ю. Сторожук, – Конкретная модель выбирается так, чтобы она была согласована с другими теоретическими представлениями чисто физического характера, главные из которых – требование сохранения инвариантности определенных законов относительно пространственных преобразований и стремление избежать бессмысленных значений переменных»[2 - Сторожук А. Ю. К вопросу о происхождении представлений о пространстве // Философия науки № 1 (32) 2007. – С. 180.]. При этом ни у физиков, практикующих исключительно рационалистический подход, ни у стремящихся подражать им гуманитариев не возникает мысли о том, что модель, которая видится им абсолютно рациональной, может формироваться в рамках субъективных возможностей. А это есть уже объективное ограничение. Не будем вдаваться в историю и напоминать о плоском мире Фалеса Милетского, или птолемеевой системе мира, или духах, обеспечивавших дальнодействие в картине мира Исаака Ньютона, или иных представлениях о мире, давно утративших состоятельность, но за приверженность которым или, наоборот, за попытки их ниспровержения, отдавались жизни… Может быть рационалистическая позиция просто более поздняя и связана с иным уровнем развития сознания? А в ее торжестве над эмпирией сказывается дефект памяти и привычка к консерватизму? В поиске ответов на эти вопросы обратимся к понятию «модель», которое в рассматриваемом контексте представляется нам ключевым.
Чтобы жить и развиваться человек должен систематизировать свои представления о мире, о себе и, соответственно, о себе в этом мире. Для этого каждый из нас отдельно, каждая социальная группа, человечество в целом формируют модели – мыслительные конструкции, позволяющие ориентироваться в различных сферах бытия[3 - Модель (фр. mod?le, от лат. modulus – «мера, аналог, образец») – это система, исследование которой служит средством для получения информации о другой системе, это упрощенное представление реального устройства и/или протекающих в нем процессов, явлений.]. Модели являются основой различного рода прогнозов на будущее, базой для анализа происходящего и прошедшего. Модели бывают сознательные и бессознательные. В первом случае мы конструируем их специально для решения какой-либо задачи. Но наш мозг, вне зависимости от наших настроений, непрерывно занимается генерацией подобного рода конструкций в фоновом режиме. Это есть его, мозга, естественная жизнеобеспечивающая функция, реализуемая на подсознательном уровне.
Но как соотносится тема «модель» с темой «пространство»? Если вернуться к словам Ясперса, то можно предположить, что, будучи феноменом вторичным по отношению к воспринимаемым объектам, субъективное пространство входит в состав моделей, которые генерирует наш мозг.
Можно сформулировать иначе: пространство, с которым имеет дело человек, не воспринимается напрямую – ни как целое («абсолютное пространство» по Ньютону), ни как его часть («относительное пространство» по Ньютону), а возникает только в процессе создания моделей. А потому, такое пространство, строго говоря, не имеет никакого отношения к физическому пространству. В этом принципиальное отличие нашего понимания процесса формирования пространственных представлений как от рационалистической, так и от эмпирицистской позиций, которые говорят о прямом или опосредованном восприятии реального физического пространства. Несмотря на подобный «методологический» отрыв от реальной действительности, наши модели не плохо совпадают с наблюдаемыми результатами. Одна из причин тому заключается в нашей способности напрямую воспринимать материальные объекты. Кроме того, антропный принцип устройства мироздания пока еще не утратил силу.
По содержанию модели бывают самые различные. Научные модели (такие как, например, упоминавшиеся выше модели пространства) служат для изучения отдельных явлений и закономерностей между ними. Произведения искусства – это тоже модели. Их авторы своими методами рассказывают о своем видении мира. Религиозные доктрины – это тоже модели, которые тоже представляют вполне определенный взгляд на мироустройство. Последнее может показаться не столь очевидным, тем более что формирование религиозной модели отличается от двух предыдущих, впрочем, не столь радикально, как можно думать. Да и мировоззренческая картина – это тоже модель. Мировоззренческий горизонт – граница мировоззренческой модели. Но у всех моделей есть нечто общее. Американский философ, автор фундаментальной концепции моделирования, Маркс Вартофский полагал, что «модели суть предлагаемые возможности истины»[4 - Вартофский М. Репрезентация и научное понимание. – М.: Прогресс, 1988. – С. 15.]. Не случайно вокруг них, оформленных как научные концепции или как произведения искусства, нередко разгораются нешуточные конфликты. А уж о противостоянии религиозных доктрин можно и не говорить…
Совсем не обязательно, что все модели, создаваемые не только разными людьми, но и одним человеком, органично связаны между собой и гармонично дополняют друг друга. Нередко имеет место прямо противоположная ситуация. Действительно, конфликты между моделями не редкость. Выручает то, что эти модели работают в разных областях бытия. Хуже, если модели созданные разным людьми относятся к одной области и противоречат друг другу. Совсем плохо, если эти люди – политики и от их решений зависят судьбы мира.
Относительно недавно нейрофизиология существенно повысила роль моделей в жизни человека. Было экспериментально установлено, что сознанию свойственно в большей мере обращаться к собственным моделям, нежели полагаться на поступающую информацию. Т. е. сознание берет от органов чувств не более 10 % информации об окружающем мире, дополняя уже имеющейся информацией. Еще ничего, когда речь идет о простых вещах (да и то мы иногда не можем найти предмет, лежащий на виду), гораздо хуже, когда речь идет о сложных конструкциях, затрагивающих взаимодействие людей, обществ или серьезных концепциях. Об этой вариативности мы говорили в предыдущих абзацах. Более того, если новая информация, которую получает человек, находится в конфликте с уже имеющейся, она, скорее всего, будет отвергнута. Либо принята и подогнана под действующую модель. И только если новые аргументы убедительны настолько, что их не удается вписать в старую модель, происходит изменение картины мира, «квантовый скачок», сдвиг парадигмы. Отсюда проистекает наша нелюбовь к новому. Выработанная каждым из нас модель имеет для нас полноту и потому каждый «знает все». Новое вызывает у нас когнитивный диссонанс – это прямое противоречие с нашими знаниями. Артур Кларк как-то сказал, что если бы он написал книгу, которая нравилась бы всем, то в ней не было бы ничего нового[5 - Не надо путать сказанное с «новизной информации», представляющей собой информационный шум, который бурной рекой вливается в наше сознание через всевозможные средства массовой информации и коммуникации Современная динамичная мода также представляет собой иллюзию новизны, в которой таится стадный страх выпасть из «нормы» и стать «белой вороной».].
Но каковы условия, определяющие эти соотношения? Все дело в силе нервных связей, определяющих наши убеждения, и единство активности нейронных цепей. Так ничтожно малое, существующее в недрах мозга, определяет большое, а иногда и очень большое…
Вероятно, что описанный механизм обеспечивает способность человека к творчеству, т. е. генерации идей и вещей, которых еще не было. Творчество – это хорошо. Хорошо и то, что свои текущие решения мы принимаем на основании накопленного опыта. С одной стороны, это позволяет принимать решения на основе неполной информации, а с другой – снижает вероятность ошибок.
Но стратегия формирования моделей, означает, что человек постоянно живет своим прошлым. Мы не просто «опираемся» на прошлый опыт, но погружены в него как айсберг в воду – на 90 %! Новое несет риск пошатнуть сложившиеся модели, устои, вызвать потрясения сознания, влекущие сдвиг парадигмы. Потому то мы всегда готовы давать объяснения и оправдывать собственный консерватизм. В действительности, число людей, открытых новым идеям, ничтожно. Они – аномалия. И тем не менее именно этим безумцам человечество обязано своим прогрессом.
Впрочем, несмотря на всевозможные различия, между моделями имеет место активное взаимодействие. Так, зачастую, художники черпают творческое вдохновение из научных моделей (так пуантилизм реализовывал сложносоставную природу света, а кубизм развивал идеи о многомерном пространстве). В свою очередь ученый мир нередко подхватывает идеи, получившие развитие в художественной сфере (так, к примеру, декартовы координаты представляют собой не что иное, как развитие идеи шахматного пола ренессансной картины, построенной по законам перспективы). Модели, создаваемые человеком, разномасштабны. Модели могут сознательно ограничиваться частными случаями, и такого рода ограничение информации для различного рода научных моделей является приемом, обеспечивающим эффективность анализа. Модели могут быть большими в пространстве и во времени. Чем большую область реальности охватывает модель, тем лучше она соответствует реальности, (опять же в смысле «истины») тем более глубокие закономерности бытия позволяет обнаружить, тем более точные прогнозы делать. Очевидно, что наилучшие прогнозы следует ожидать от междисциплинарных моделей. Но они оказываются наиболее сложными, поскольку требуют преодоления не только противоречий, существующих между различными областями знания, но и существенных понятийных и языковых различий. Впрочем, искушение создать максимально большую модель наталкивается на объективные ограничения. Ни один человек, ни одна группа людей не владеет полнотой информации о мире и, что важно, объективностью взгляда на мир «со стороны» – это прерогатива Творца. Мы не можем создать модель размером с мир, в котором живем и, тем более, с самими собой в этом мире. Вновь сошлемся на авторитетное мнение Вартофского: «Мы можем оперировать лишь с конечной абстракцией бесконечной структуры мира: око Господне может зреть всего воробья, наше же – только скорость его полета, его вес и т. д. Этот эссенциализм в его абсолютном виде был сформулирован Гегелем, согласно которому истинным может быть только целое, а все аппроксимации ложны, потому что они носят приблизительный характер»[6 - Вартофский М. Указ. соч. – С. 70.]. Подобная категоричность хороша для философских рассуждений, а в реальности нам приходится довольствоваться тем, что нам доступно – т. е. этапами приближения к идеалу, т. е. к целому[7 - Обратим внимание на то, что Целое, Идеал, Абсолют, Пространство, Творец – во многих учениях понимаются как тождественные понятия.]. Не случайно политику называют искусством возможного. Пора бы признать то же и за другими сферами бытия.
Все-таки, какая удивительная вещь – язык! Только вдумайтесь:
ЦЕЛЬ – ЦЕЛОЕ; ЦЕЛОЕ – ЦЕЛЬ.
Этими словами сказано все, что нам требуется для бытия и более того…
Этапы приближения к целому можно представить в виде уровней его реализации и определить их как уровни целостности. Философский энциклопедический словарь говорит о целостности как обобщенной характеристике объектов, обладающих сложной внутренней структурой: «Понятие „целостность“ выражает интегрированность, самодостаточность, автономность этих объектов, их противопоставленность окружению, связанную с их внутренней активностью; оно характеризует их качественное своеобразие, обусловленное присущими им специфическими закономерностями функционирования и развития… Методологическое значение представления о целостности состоит в указании на необходимость выявления внутренней детерминации свойств целостного объекта и на недостаточность объяснения специфики объекта извне (исходя, напр., из условий окружающей среды)»[8 - Философский энциклопедический словарь. 2-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1989. – С. 730–731.]. К подобного рода объектам относятся биологическая клетка, популяция, общество и личность. Последнее представляет для нас особый интерес.
То, что целостность составляет основу личности, в разное время отмечали многие мыслители. Об этом писал Фридрих Шиллер в двенадцатом из «Писем об эстетическом воспитании человека». На это указывал Карл-Густав Юнг, который полагал целостность высшей целью развития человека. А выдающийся отечественный психолог А. Н. Леонтьев не сомневался, что «личность представляет собой некоторое неповторимое единство, некую целостность»[9 - Леонтьев А. Н. Личность как предмет психологического исследования // Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. – М.: Смысл, 2004. – С. 123.]. Как вполне логическое следствие, вытекающее из этого положения и подтверждающее его, достаточно очевидное: более развитый человек способен создавать более целостные модели, охватывающие большие горизонты реальности.
А что пространство? Пространственные представления также связаны с уровнем личностного развития. Если вдуматься, то эта связь может показаться лежащей на поверхности: чем более развит человек, тем больше его мир. Впрочем, это напрямую следует из установленного нами факта связи пространства с моделью. Впервые на факт существования такой связи указал немецкий философ и социолог Георг Зиммель. В 1900 году Зиммель писал: «Синтез части пространства (Raumst?cks) – есть специфически психологическая функция, которая, при всей своей мнимо „естественной“ данности, модифицирована совершенно индивидуально [выделено мной – Д. М.]»[10 - Цит. по: Филиппов А. Ф. Социология пространства. – СПб.: Владимир Даль, 2008. – С. 72–73.]. Современная психология связывает восприятие пространства с образованием абстракций мышления различных уровней. Более высокие уровни обеспечивают более плотную «упаковку» информации. Соответственно, освоившее их человеческое сознание способно охватывать все более обширные области реальности. Однако величина – лишь количественный аспект проблемы. Качественный аспект пространства выражается через его неоднородность. Неоднородность позволяет выявить сущностный аспект пространства и говорить о нем как о самостоятельном объекте изучения.
Неоднородности в восприятии пространства возникают вследствие нелинейности процессов на разных стадиях обработки информации, поступающей из внешнего мира. Одна из причин возникновения таких нелинейностей – это структурирование информации. Структурирование упорядочивает исходную информацию, преодолевая ее хаотичность, раздробленность, позволяя человеку формировать целостную картину мира. При этом исходная информация неизбежно ограничивается и искажается. Структурирование осуществляется как органами чувств, так и механизмами мышления. Совокупность подобного рода причин, которые имеют субъективный характер, но от самого человека не зависят, можно объединить понятием «матрица тела». В первом приближении, матрицу тела можно представить как фильтр, который вырезает в окружающем абсолютном пространстве ограниченный фрагмент, который можно соотнести с относительным пространством, о котором говорил Ньютон. Впрочем, как мы уже сказали ранее, пространственные ощущения возникают на уровне формирования модели внешнего мира, а здесь на первый план вновь выходит ее целостность.
Целостность сознания напрямую определяется связностью его элементарных структур. В восприятии явлений внешнего мира связность может проявляться двумя способами: либо как последовательное, либо как параллельное соположение фрагментов, объектов и событий. Но первое есть время, а второе – пространство. Таким образом, в восприятии человека время и пространство – это не что иное как отражение нашей способности упорядочивать мир, объективное отражение целостности и связности нашего сознания. Все остальное – лишь трактовки этих целостностей и связностей в различных прикладных аспектах.
Будучи вторичным феноменом по отношению к восприятию материальных объектов, ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА ПРОСТРАНСТВО ЕСТЬ ЯВЛЕНИЕ БЫТИЯ СУЩЕГО КАК ЦЕЛОГО. В этом определении термин «явление» понимается как появление, возникновение чего-либо. И в том заключается двоякий смысл: во-первых, явление как нечто вновь увиденное, открытое, понятое человеком; во-вторых, явление как нечто созданное им. В результате, пространство предстает как категория историческая, самая абстрактная и в то же время наиболее конкретная форма бытия.
Таким образом, пространственные представления есть отражение текущего уровня развития самого человека, а в историческом плане – срез когнитивной эволюции. Для человека пространство оказывается конструктом его сознания, который он, в силу культурной традиции, полагает тождественным доминирующим представлениям о внешнем мире. При этом его реальное бытие протекает в пространстве, отражающем его индивидуальный личностный уровень развития.
В Древнем мире понятия «пространство» не существовало. Для Античности и Средневековья мир был средоточием материальных объектов. Не случайно художники тех времен так упорно избегали пустоты в своих произведениях. Пространство – открытие итальянского Ренессанса. То было время массового утверждения пространства, которое на закате Средневековья удалось «обнаружить» нескольким одиночкам, творившими вопреки доминировавшей тогда картине мира. Но, в любом случае, то была лишь творческая интуиция, а свое имя пространство обрело только на закате Возрождения, когда из наборной полиграфии был заимствован термин spazio, означавший блок, которым разделяли литеры, чтобы организовать пробел между словами. И до сих пор клавиша space остается в том же качестве на компьютерной клавиатуре. Так начиналась Первая Великая Европейская Пространственная Революция, отразившая смену мировоззренческой парадигмы.
Став понятием, пространство оказалось доступным как для простого упоминания, так и для научного анализа. Пространство в представлении Ньютона было населено духами и демонами, отражая, по сути, мистическое мироустройство средневековья. Ньютону эти «пережитки прошлого» понадобились, чтобы объяснить возможность взаимодействия между объектами на расстоянии в отсутствии прямого контакта между ними. Позже усилиями Леонарда Эйлера, эти антинаучные субстанции были изгнаны из картины мира, и пространство обратилось в абсолютную пустоту, никак не связанную с материальными объектами, в нем размещенными. Эта картина не подвергалась сомнению на протяжении двух столетий и составляет основу современного обыденного сознания.
На пороге XX столетия произошла Вторая Великая Пространственная Революция. И для физиков, и для лириков пространство переставало быть пустотой, ничем, обретая качества полноценного объекта. Теперь можно было изучать свойства пространства, исследовать его связи с материальным миром, а также использовать его как средство изображения внутреннего мира человека. В это время появляются различные теории пространства. Реляционная теория, следуя устоявшейся традиции, утверждает приоритет материи по отношению пространства. Ее прямой конкурент, субстанциальная теория, напротив, полагает первичным пространство как сущность, порождающую материю. В целом ряде теорий преодолевается классическая трехмерность пространства. Наиболее успешной в этом отношении оказалась теория струн.
Мы привыкли воспринимать такие перемены как некоторую объективную эволюцию нашего знания о мире. Мы вроде как накапливаем информацию, расширяем наши представления в ходе настойчивой познавательной деятельности, и мир постепенно, но неуклонно открывается нам во все большей полноте. В действительности, если что и меняется, то это мы сами, механизмы нашего мышления и их связность. А эта связность определяет целостность картины мира, доступной нам на каждом этапе развития.
МЫ СМОТРИМ В МИР И ВИДИМ ТАМ ОТРАЖЕНИЕ САМИХ СЕБЯ – ситуация описанная Станиславом Лемом в «Солярисе»… Неописуемо сложный мир открывает нам ровно то, что мы способны увидеть в нем. Не случайно современные теории пространства все более наполняются субъективизмом и сближаются с идеями, содержащимися в восточных мистических учениях[11 - Капра Ф. Дао физики. – СПб.: ОРИС, 1994.]. Только наше изначальное сродство с этим миром позволяет избегать абсолютного субъективизма в этой картине. Не надо строить иллюзий: целостность и связность нашего мира, открытых нами законов, описывающих этот мир, есть целостность и связность нашего сознания. За его границами есть много еще чего другого, более высокого, нам – в нашем нынешнем качестве – не доступного[12 - Наш материальный мир, как показывают расчеты устойчив только в трех измерениях, соответственно более высокие размерности могут предполагать мир иного качества. Мы можем догадываться об этом мире на основе тренда нашего развития, понимаемого с пространственных позиций.].
Скованные стереотипами рационального мышления, мы не замечаем, насколько эмоциональное опережает рациональное в нашем восприятии. На раннем этапе своего развития мы вообще не думаем о пространстве, постигая мир близких предметов. Потом пространство возникает как испуг темной комнаты. Потом объекты связываются в мир, у него возникает граница, и то, что находится по другую сторону ее, для нас чуждо. Потом у нас возникает неодолимое желание эту границу преодолеть, хотя страх продолжает сжимать горло, а по спине пробегает холодок. Наконец, мы выходим в большой мир, становимся самостоятельными, и пространство превращается в символ возможного, становится синонимом свободы. Пространство становится простором, который обещает новую жизнь, дарит новые перспективы, нового себя, пространство начинает манить, притягивать, завораживать. Мы начинаем устремляться в пространство, покорять его. По мере раскрытия пространства вырабатывается язык, ощущение сродства… С помощью понятий мы опредмечиваем его, и здесь возникает иллюзия, что понятия первичны, что они являются основой, каркасом наших отношений с миром, с пространством. Пространство наполняется глубоким смыслом, и для каждого этот смысл оказывается сугубо индивидуальным, личностным.
Наука в своем развитии идет тем же самым путем. Научное знание вторично по отношению к эмоциям, которыми откликаются мистики, поэты и художники. Ученый, как и всякий живой человек, должен сначала «пережить» пространство, совершить акт его «открытия», впустить его в свою душу или, напротив, развернуть свою душу во внешний мир. В противном случае мы имеем дело с ремесленниками от науки, которые могут ловко оперировать математическими процедурами, рассуждать о многомериях и многомириях, но к пространству это будет иметь мало отношения. Физика в этих случаях ловко прикрывается математикой.
Все новые идеи субъективны. Это достаточно очевидный факт, поскольку все они суть порождения индивидуального сознания. Для Ньютона его представление о мире, рожденное вопреки существовавшей тогда картине мира, было субъективным. Картина мира, рожденная Эйнштейном, была не менее субъективной. «Научная революция противоречит здравому смыслу», – такими словами начинает свою книгу о гиперпространстве известный американский физик и популяризатор науки Митио Каку[13 - Каку М. Гиперпространство: Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение. Пер с англ. – 2-е изд. – М.: Альпина нон-фикшн, 2015. – С. 9.]. Для нас эта очевидность эффективно скрывается привычкой принимать за истину то, что закреплено в культурной традиции, мнением, принятым обществом, т. е. пресловутым «здравым смыслом». Но когда мы пытаемся делать обобщения, то время и пространство открывают свои метафизические качества по-иному.
Поскольку модели различны, то помимо традиционных пространств физики, геометрии и географии, теперь говорят о пространствах политики и экономики, о социальном пространстве и пространстве культуры, о пространствах слова и безмолвия, текста и письма, диалога и полифонии, сцены и света, о, внутреннем и глубинном пространствах, о межличностном пространстве и о многих других. Кроме того, пространства, связанные с различными моделями, могут иметь различные структуры, которые проецируются на физическое пространство внешнего мира. Так что различие между моделями означает, что и пространства, в которых живут люди, также различны.
Итак, необходимо ли, возможно ли вообще «пространствоведение»? Любое «ведение» есть наука, изучающая строение своей предметной области. Необходимым условием существования некоторой науки является наличие базового объекта исследования, особенного от других областей научного знания. Мы же показали, что пространство таким объектом не является, в силу его недоступности нашему восприятию. Каков может быть объект пространствоведения, если само пространство человеку недоступно, даже если он вооружается приборами? Наш ответ будет скорее отрицательным, нежели положительным. Но расстраиваться по этому поводу не стоит.
Взглянем на проблему под другим углом. Генезис пространственных представлений способен раскрыть то, что скрыто глубоко и до сих пор не имело объективации: этапы когнитивной эволюции, развития механизмов мышления, и через это объективное изучение личностного развития… Пространствоведение в таком случае можно понимать, как область научного знания о механизмах мышления человека, его сознании, мыследеятельности, обеспечивающей различные уровни целостности, на основе которых происходит структурирование информации. В этом случае пространствоведение формирует самую широкую междисциплинарную базу.
В одной из своих статей Георг Зиммель впервые указывал на взаимосвязь различных областей человеческой деятельности на базе концепции пространства: «В социальных ситуациях, в представлениях людей конкретный участок территории, определенная „почва“ могут играть ту же роль, что и абстрактные, философские и математические идеи пространства в рассуждениях современного теоретика»[14 - Цит. по: Филиппов А. Ф. Указ. соч. – С. 90.]. Эта мысль, как и другие, сформулированные Зиммелем, получили развитие в фундаментальной концепции морфогенеза культуры, разработанной его соотечественником, философом и культурологом Освальдом Шпенглером. Ровесник Ясперса, Шпенглер создал настоящий «Гимн Пространству», озаглавленный им «Закат Европы». Из трех пространственных координат он особо выделял глубину, резко критикуя математический подход к пространству. «Переживание глубины есть… столь же совершенно непроизвольный и необходимый, сколь и совершенно творческий акт, посредством которого „Я“ получает… свой мир»[15 - Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 т. Т 1: Гештальт и действительность. – М.: Мысль, 1993. – С. 330.]. Шпенглер писал в предисловии к первому тому своего фундаментального труда: «…Существует глубокая взаимосвязь форм между дифференциальным исчислением и династическим принципом государства эпохи Людовика XIV, между античной государственной формой полиса и евклидовой геометрией, между пространственной перспективой западной масляной живописи и преодолением пространства посредством железных дорог, телефонов и дальнобойных орудий, между контрапунктической инструментальной музыкой и хозяйственной системой кредита. Даже трезвейшие факты политики, рассмотренные в этой перспективе, принимают символический и прямо-таки метафизический характер, и здесь, возможно, впервые явления типа египетской административной системы, античного монетного дела, аналитической геометрии, чека, Суэцкого канала, китайского книгопечатания, прусской армии и римской техники дорожного строительства равным образом воспринимаются как символы и толкуются в качестве таковых»[16 - Там же. – С. 336.]. Так Шпенглер демонстрировал новый синхронистический подход к изучению истории на базе категории пространства, фактически, привнося принцип относительности в гуманитарную сферу.
Соединение этого подхода с идеей структурирования информации на основе элементарных структур сознания, позволяет продвинутся дальше, превращая всю сферу творческой деятельности человека в объективную базу данных свидетельствующих о его развитии. Поскольку формирование пространственных представлений происходит на бессознательном уровне, то эти представления объективным образом и наиболее полно отражают уровень развития человека, позволяют делать обоснованные выводы о скрытых процессах сознания, его мотивациях и намерениях. Концепция Шпенглера подчас создает ощущение циклической бесперспективности исторического движения. Переход на микроуровень элементарных структур сознания, обнаруживает в этом движении цель – целостность как личностное развитие, разворачивающееся на все более высокие социальные уровни.
Уникальность структурирования информации выражается не только в характере мировоззренческой картины, но и в специфике форм продуктов творческой деятельности, во всех без исключения областях. И здесь шпенглеровский символизм пространства оказывается поистине пророческим: пространство становится «знаком и выражением самой жизни, изначальнейшим и мощнейшим из всех ее символов»[17 - Шпенглер О. Указ. соч. – С. 336.]. Что с неизбежностью открывает широкую возможность для научно-обоснованных прогнозов, формирует базу для построения онтоистории. Здесь пространство обнаруживает новые связи сознания с проблемой бытия.
Пространственный подход к наукам о человеке и обществе позволяет перевести последние на новый уровень, поставить вровень с естественнонаучным знанием. Как мы говорили выше, целостность научной картины мира есть следствие целостности мышления исследователей, и в этом смысле физики мало чем отличаются от лириков. Новый уровень целостности должен породить в гуманитарной сфере результаты близкого качества к точным наукам, а как это будет реализовано на практике, покажет время. Главная задача сейчас, чтобы пространство было введено в активный научный оборот и стало бы основанием для рассмотрения самых различных аспектов бытия.
Современные науки об обществе лишены понятийного аппарата, соответствующего реалиям современного мира. Прямым следствием такого положения дел является ситуация, которую в одном из своих докладов Римский клуб охарактеризовал как «неосознанность происходящего». Иными словами, в современном быстро меняющемся мире науки, призванные описывать развитие событий и предсказывать их, оказываются не просто не состоятельными, но нередко фальсифицируют рассматриваемую ситуацию, скрывая в большее мере, нежели проясняя ее. Зато какой простор открывается в этом случае для манипуляций сознанием! А это есть база для информационных войн. Та легкость, с какой может быть навязана модель, не просто не соответствующая реальности, но саморазрушительная для принявших ее, мы узнали на собственном опыте в 90-е годы прошлого века. Сегодня мы наблюдаем за тем же, но с еще более разрушительными результатами, на примере Украины и Западной Европы.
Генетическая беда современных социально-гуманитарных наук заключается в том, что они оформились в действующем виде во второй половине XIX – двух первых десятилетиях XX-го веков, а с тех пор мир изменился радикально. Более того, фундаментальным основанием, определяющим целостность создаваемой картины, является категория «время». В XXI веке надо иметь новое знание об обществе, мире и человеке. Это принципиальное условие обеспечения не просто положительных результатов в условиях информационного общества, но, буквально, выживания. Сегодня знание является важнейшим стратегическим ресурсом. Фундаментальное знание – есть критический ресурс, который в условиях современного мира сопоставим, без преувеличения, только с обладанием ядерным оружием. В условиях быстро развивающегося мирового кризиса, перестройка знания представляет собой жизненно важную задачу. Тот, кто создаст это новое знание, тот получит большие шансы на будущее.
Новое знание, адекватное текущей ситуации, может быть обеспечено только благодаря его целостности, которая определяется базовой категорией, на основании которой ведутся исследования. А такой категорией является пространство. Пространственный подход позволяет эффективно объединять в рамках одного проекта различные научные дисциплины, технологии и элементы культуры. Такой подход способен генерировать собственные социальные, экономические и политические реалии. С формальной точки зрения пространственный подход стимулирует выработку нового типа мышления.
В заключение, мы можем констатировать, что сама ситуация неумолимо подталкивает нас к быстрейшим переменам. Пример естественных наук, о котором мы говорили в первых строках, со всей очевидностью указывает направление дальнейшего движения. М. Хайдеггер на закате своих дней высказывал сожаление по поводу того, что не уделил вопросу пространства достаточного внимания. К сожалению, переменам традиционно противостоит инерция сознания. Так что проблема «введения в пространствоведение» оказывается в большей степени психологической, нежели методологической. Прежде всего необходимо преодолеть себя, чтобы понять; и поняв, эффективно создавать новую практику бытия.
Библиография
Вартофский М. Репрезентация и научное понимание. – М.: Прогресс, 1988.
Каку М. Гиперпространство: Научная одиссея через параллельные миры, дыры во времени и десятое измерение. Пер. с англ. – 2-е изд. – М.: Альпина нон-фикшн, 2015.
Кипра Ф. Дао физики. – СПб.: ОРИС, 1994.
Леонтьев А. Н. Личность как предмет психологического исследования // Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. – М.: Смысл, 2004.
Сторожук А. Ю. К вопросу о происхождении представлений о пространстве // Философия науки. № 1 (32) 2007.
Филиппов А. Ф. Социология пространства. – СПб.: Владимир Даль, 2008.
Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 т. Т. 1: Гештальт и действительность. – М.: Мысль, 1993.
Ясперс К. Общая психопатология. – М.: Практика, 1997.
Теоретические работы
Парадигма пространственной многомерности[18 - Фрагмент диссертации на соискание звания кандидата философских наук «Формирование социального пространства и его структур (Социально-философский анализ). Специальность 09.00.11. – „Социальная философия“». 2012 г.]
I
Современный уровень развития понятия социальное пространство в значительной мере определяют работы П. Бурдье, который исходил из возможности представить социальный мир в форме многомерного пространства, построенного по принципам дифференциации и распределения, сформированным совокупностью действующих свойств. В рамках своей концепции Бурдье ввел понятие агент, как альтернативу понятиям субъект и индивид, используемых в структуралистском и феноменологическом подходах, соответственно. Бурдье наделил агента таким важным свойством как габитус, выполняющим функцию посредника между объективными структурами и индивидуальными действиями, являясь одновременно результатом интериоризации внешних условий и средством экстериоризации бессознательных схем восприятия и действия, осуществления индивидуальных практик.
Агентов и группы агентов Бурдье определял по их относительным позициям в пространстве. Агенты наделены свойствами, которые придают их обладателям силу, влияние и власть[19 - Бурдье П. Fieldwork in philosophy / Бурдье П. Начала. Choses dities. – М.: Socio-Logos, 1994. – С. 20.]. Последние понимаются в самом общем виде – как способность добиваться результатов. В объективированной форме эти свойства выполняют функцию капиталов, которые выступают как центры силы. Таким образом, социальное пространство, в интерпретации Бурдье, можно описать «как поле сил, точнее, как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям»[20 - Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов / Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – С. 15.]. Подобная трактовка позволяет дифференцировать социальное пространство по различным категориям. Универсальность характера сил, на которую указывал еще Флоренский[21 - Флоренский П. А Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. – М.: Прогресс, 1993. – С. 81.], а также качественное разнообразие капиталов позволили Бурдье ввести понятие полей, которые в совокупности и составляют социальное пространство. От «основного» социального пространства поля отличаются только суженной типологией действующих в них сил, и потому нередко называются субпространствами, чем подчеркивается общность их природы. Такое строение социального пространства дало Бурдье основания предполагать возможности комбинации нескольких полей агентами, что соответствует различным вариантам срезов при анализе многомерного куба сложной информации.
Действительно, с одной стороны, П. Бурдье представил социальное пространство, как до него П. Сорокин[22 - Сорокин П. А. Социальная и культурная мобильность / Человек. Цивилизация. Общество / общ. ред., сост. и предисл. А. Ю. Согомонов: Пер. с англ. – М.: Политиздат, 1992. – С. 297–302.], в виде, многомерного куба, в котором вместо положений рассматриваются капиталы, выступающие как центры силы. Поля в этом случае, фактически, являются сечениями или срезами такого многомерного куба по различным переменным, в качестве которых выступают, прежде всего, различные категории (включая культуру), которые Бурдье рассматривал как экономические понятия, подчиняющиеся правилам рынка. Но, с другой стороны, в концепции Бурдье, социальное пространство не является некоей «теоретически оформленной пустотой», в которой обозначены координаты агентов. Агенты, как тела и биологические индивиды, «занимают место». Это место, topos, может быть определено двояко: либо абсолютно, т. е. как локализация, в которой находится агент или предмет, где он существует, «имеет место»; либо – относительно, релятивно, как положение, ранг в порядке. Занимаемое место в таком случае, согласно Бурдье, может быть определено как площадь, поверхность и объем, который занимает агент или предмет: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанция между их позициями – это тоже не только социальное, но и физическое пространство. В результате, социальное пространство представляет собой воплотившиеся физически социальные иерархии и классификации.
Социальное и физическое пространства, подчеркивал П. Бурдье, невозможно рассматривать в «чистом виде» – независимо друг от друга: «…Социальное деление, объективированное в физическом пространстве, функционирует одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура [выделено мной – Д. М.]»[23 - Бурдье. П. Социальное пространство… – С. 37.]. Если физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, то социальное пространство определяется по различению позиций, которые его образуют – как структура социальных позиций.
Физическое пространство Бурдье понимал как социальную конструкцию и проекцию социального пространства, как социальную структуру в объективированном состоянии, как объективацию «прошлых и настоящих социальных отношений»[24 - Бурдье П. Физическое и социальное пространства/Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – С. 53.]. Тем не менее, на уровне макросоциологических процессов, понимаемое таким образом физическое пространство обращается в абстракцию, редуцируясь, как говорил сам Бурдье, в физическую географию. В итоге, физическое пространство может рассматриваться либо как территория, либо как пустое местоположение материальных объектов – в классическом естественнонаучном смысле.
Подход П. Бурдье получил развитие в работах отечественных исследователей. Так А. Ф. Филиппов определяет социальное пространство как «порядок социальных позиций, например, статусов, сосуществующих таким образом, что занятие одной позиции исключает занятие другой»[25 - Филиппов А. Ф. Социология пространства. – СПб., 2008. – С. 262.]. Так же, как и Бурдье, Филиппов сближает физическое и социальное пространства, полагая, что на первое проецируется принцип распределения и соотнесения социальных позиций. Тем самым, физическое пространство вновь представляется производным от пространства социального. Так же, как у Бурдье, этот вывод вытекает из рассуждений в рамках уровня микросоциологии, откуда следует, что социология пространства имеет дело с «пространством тел»[26 - Там же. – С. 67.]. В качестве пространства, в этом случае, понимается «все, что входит в пределы наглядного созерцания [выделено мной – Д. М.]»[27 - Филиппов А. Ф. Элементарная социология пространства / Социологический журн. – 1995. – № 1. – С. 51.]. Это принципиально важный, на наш взгляд момент, позволяющий выявить специфику подхода, которая остается не высказанной автором. Далее Филиппов констатирует, что «здесь перемещения и движения тела сопряжены с дорефлексивным и притом столь же социальным, сколь и „натуральным“ представлением пространства [выделено мной – Д. М.]»[28 - Филиппов А. Ф. Указ. соч. – С. 51.]. Подобный – микросоциологический – подход, по мнению Филиппова, «облегчает объяснение квазинормативной (точнее, более фундаментальной, нежели нормы) значимости пространственных классификаций. Но это объяснение работает лишь для обозримого пространства и при отсутствии рефлексии [выделено мной – Д. М.]»[29 - Там же.]. Необходимо обратить особое внимание на связь «пределов наглядного созерцания» или «обозримого пространства» с «дорефлексивным» представлением пространства, как условия «работы объяснения». В этой связи требуется сделать некоторое разъяснение.
Дело в том, что в данном контексте речь идет об эффекте ближней зоны, который фактически никак не учитывается в современных исследованиях пространства в рамках философии и социологии. На этот эффект восприятия пространства обратил внимание академик Б. В. Раушенбах в ходе выполнения космических программ, и проведенный им комплексный анализ обнаружил, что различия между ближней и дальней зонами определяются психофизиологией человека. Достаточно сказать, что на небольших расстояниях человек видит в слабой обратной перспективе, в то время как на больших – в прямой. Еще Э. Мах не только указывал на существование ближней зоны, но и фактически точно назвал размеры: «Зрительное пространство скорее похоже на построения метагеометров, чем на пространство Евклида. Оно не только ограниченно, но кажется имеющим весьма тесные пределы. Один опыт Платона показывает, что последовательный зрительный образ не увеличивается уже заметно, если проецируется на поверхность, постепенно отступающую от глаза далее 30 метров расстояния»[30 - Мах Э. Познание и заблуждение. Очерки по психологии исследования. – М.: БИНОМ. Лаборатория знаний, 2003. – С. 327.]. Эффект ближней зоны объясняет, почему в традиционной культуре шаман может залезть по дереву на небо, а боги, жившие на Акрополе, действительно представляли собой небожителей – в обоих случаях «высота неба» совпадает с радиусом ближней зоны, в которой была сосредоточена жизнь. Следует обратить внимание также на то, что «пространство», как самостоятельный феномен, на небольших расстояниях не воспринимается, для него нужен навык дальновидения. Тем самым разговор о «пространстве» применительно к ближней зоне, представляющей собой совокупность разрозненных предметов, оказывается некорректным. «Дорефлексивное» представление составляет специфику мыслительных механизмов, ответственных за восприятие ближней зоны.
Таким образом, пределы «наглядного созерцания», о котором говорит Филиппов, совпадают с ближней зоной, ограничивающей жизнедеятельность традиционного общества, а также большинства людей в период истории Древнего мира. Потому для них характерны «абсолютно социальная» форма бытия и «натуральное» представление пространства. Показательно, что к примеру Древней Греции обращались и П. Бурдье, и М. Хайдеггер. И в этой связи следует вспомнить О. Шпенглера, который определял древнегреческую картину мира как точечную[31 - Шпенглер О. Закат Европы. – М.: Мысль, 1993. – С. 294.].
В сложившейся ситуации А. Ф. Филиппов вынужден констатировать, что понятие «социальное пространство» утрачивает глубину и контекстуальный характер, переходя в разряд абстрактных социологизмов, не отражающих сущностные тенденции социальной реальности. В стремлении разрешить эту проблему, он предпринимает попытку расширить социологический подход за счет понятий, заимствованных из других социальных и гуманитарных наук, включающих социальную психологию, социальную географию, семиотику, социальную антропологию. Здесь имеются в виду территория, личная территория, исключительность пространства, область манипуляций, практическая схема, место, регион, локал и проч. Но эта попытка только усугубляет ситуацию и увеличивает трудности понимания социального пространства.
