Второй год новой эры

скачать книгу бесплатно


– Можно, – вместо главного охотника согласился шаман Петрович, – только поручи их женщинам и мальчишкам, которые еще не стали охотниками. Тогда взрослые мужчины не будут ворчать на тебя, что ты заставляешь их заниматься ерундой, а мальчишки смогут как следует привыкнуть к лошадям – и через несколько лет в твоем клане появятся Мужчины, Которые Охотятся Верхом. И тогда голод навсегда отступит от вашего порога.

– Хорошо бы, – вздохнул Ксим, – но что будет, если после меня вождем станет какой-нибудь глупец, который запретит все это баловство?

– Тогда, – ответил Петрович, – лучшая часть твоего клана вольется в племя Огня, а худшая быстро переселится в страну мертвых. Переводи громко, Мита, пусть слышат все! И не говори мне, Ксим, что вон тот дуболом, с маленькими свинячьими глазками, который так злобно смотрит на то, как мы разговариваем, вместе со своими прихвостнями запретят женщинам и подросткам уходить из пещеры вашего клана. Весной мы снова придем сюда за белой глиной на своем корабле и проверим, как идут дела. И, не дай дух Огня, если к тому времени ты уже не будешь вождем – тогда я разрешу нашему главному охотнику сделать с этими оглоедами то же, что он сделал с кланом темнокожих людоедов и кланом нахальных Волков. Понятно?

– Понятно, мой друг шаман Петрович, – громко ответил Ксим и уже тише добавил, – это была по-настоящему сильная поддержка. Теперь, как ты его назвал, дуболом Огр будет вести себя тихо и перестанет подстрекать против меня поклонников своей силы. Он хоть и дурак, но понимает, что против человека, в одиночку истребившего мужчин целых двух кланов, у него нет ни одного шанса.

Андрей Викторович смерил взглядом своего потенциального противника и презрительно сплюнул на снег. Мол, видали мы шкафы и покрупнее.

– Тьфу ты, еще и Огр, – сказал он. – У него нет ни одного шанса даже против малыша Гуга, который получил мою выучку, но пока не вошел полную силу. Для победы мало иметь огромадные мышцы, нужны еще ум и ловкость – а вот этого у вашего Огра как не было, так и нет. Короче, завязываем с этим разговором, время не ждет, собрались и вперед – за добычей.

* * *

20 января 2-го года Миссии. Суббота. Полдень. Тундростепи, два километра к северу от озера Этан де Сье

Охота прошла успешно. Часть охотников, которая была вооружена арбалетами и огнестрельным оружием, обошла стадо по большой дуге и заняли позиции на склонах того самого V-образного холма, а остальные, в основном женщины и мальчики-подростки Северных Оленей, при силовой поддержке части настоящих охотников, вытянулись в цепочку, охватывая бизонов полукругом. Возглавлявший загонщиков вождь Ксим смочил слюной палец и подставил его ветру, после чего радостно осклабился. Ветер был западный с небольшим уходом к югу, и это было как раз то, что надо. По его знаку загонщики остановились и при помощи роговых курительниц, в которых хранились взятые от лагерного костра угли, принялись разжигать от них их приготовленные заранее огромные пучки чуть влажной степной травы, плотно смотанные в жгуты. Стоит сунуть такой жгут в полый рог, наполненный тлеющими углями, а потом хорошенько раздуть, как он превращается в первобытный аналог дымовой шашки.

Стадо бизонов в тундростепи боится только трех вещей: взбесившегося мамонта, охотящегося прайда пещерных львов и степного пожара, причем последний страх – самый сильный. Стоит хотя бы чуть-чуть потянуть дымком, как животные сразу бросают все свои дела и начинают принюхиваться – где это там горит? А горит это, как правило, потому, что подожгли люди, и особенно часто такое случается зимой. Поэтому при приближении людей мирно пасшееся стадо заволновалось. Коровы с телятами отступили в середину, а собравшиеся по краям быки развернулись рогами в сторону предполагаемой угрозы и начали встревоженно принюхиваться к доносящимся с той стороны запахам. Бизоны ждали нападения только в том случае, если назойливые двуногие приблизятся на дистанцию прямого удара копьем, а они пока были в несколько раз дальше. Ну не изобретены тут еще ни копьеметалка, ни лук, ни тем более тяжелый арбалет-гастрофет, а камни, пущенные из пращи, для быка не более чем досадная неприятность.

Но вот отчетливый аромат дымка, доносящийся со стороны вытянувшихся в живую цепь людей, приводит животных в беспокойство, а те, не приближаясь, начинают кричать, улюлюкать, подпрыгивать на месте и крутить в воздухе свои импровизированные дымовые шашки, отчего те испускают струи плотного белого дыма. Ветер сносит этот дым в сторону стада, и животные приходят в состояние неуправляемой паники. Как уже писалось выше, степной пожар – это самый страшный враг бизонов, и поэтому те, развернувшись, кидаются наутек, по пятам преследуемые дымом, а также визжащими и улюлюкающими загонщиками, которые для усиления эффекта щелкают деревянными кастаньетами и бьют в кожаные бубны. Бежать тут было совсем недалеко, быть может, чуть больше километра, а свернуть стаду в стороны не давали загонщики, охватившие его полукольцом.

Естественно, при такой гонке, когда животные мчат гурьбой куда смотрят их глаза, не разбирая дороги, первыми начинают отставать телята, родившиеся прошлой весной, то есть восемь-девять месяцев назад. Их, выбившихся из сил, ловили живьем при помощи ременных лассо, валили на землю и спутывали ноги кожаными ремнями. Правда, некоторым и них не повезло, и они, затоптанные взрослыми животными, остались лежать на припорошенной инеем пожухлой траве. Тем временем голова стада вошла в узкую долину, окаймленную росшим на нижней части склонов колючим кустарником и пошла дальше, не имея возможности никуда свернуть, ибо сходящиеся углом гребни возвышались над дном долины на высоту двадцати пяти этажей, а крутизна склонов в среднем составляла сорок градусов. Тропа, ведущая на выход из долины, располагалась в самом конце, у вершины буквы V, там, где сходились два гребня. Подъем там был тоже крут, в среднем семнадцать градусов, но эту крутизну бизоны хотя бы могли преодолеть. Кстати, долина бизонам было хорошо знакома. Когда с далекого ледника дул свирепый северный ветер, они частенько укрывались в этой долине от его жестокого дыхания. Но на этот раз все было совсем не так.

Позади них продолжали греметь и дымить загонщики, не давая утихнуть панике, а впереди и по бокам нарисовалась новая опасность в виде фигур, вооруженных копьями охотников, которые перекрывали выход из долины. Уставшие животные должны были, спотыкаясь, идти вверх по крутому склону, не имея сил броситься вперед всей массой и затоптать докучливых двуногих, а охотники наносили им удары своими копьями, в случае необходимости легко увертываясь от неуклюжих движений утомленных животных. И хоть самцы бизонов, которые шли в первых рядах, обладали живым весом больше тонны и чудовищной силой, но на крутом подъеме их масса работала против них самих, сковывая движения и вызывая преждевременное утомление. Вот под ударами копий упал один бык, второй, третий, четвертый – и на достаточно узкой тропе начала расти баррикада из бычьих туш.

Охота пошла пусть и не так легко, когда стадо животных гонят к какому-нибудь обрыву, оврагу или пропасти, но и не так тяжело, когда в голой степи охотники буквально вынуждены плясать вокруг животных, нанося им удары своими копьями. Видя это, охотники клана Северного Оленя впали в благородный охотничий азарт, стремясь убить как можно больше животных и теряя осторожность. А вот тут, хотя Великий Дух и миловал безбашенных удальцов, до беды было недалеко. Трагедия могла произойти позже и по иной причине, но никто из Северных Оленей не будет сомневаться, что это такая плата за удачу, а некоторые считали, что это сама удача и есть. Но об этом позже.

Петрович с «мосиным», Андрей Викторович с СКС, а также их помощник Сергей-младший с «Сайгой» заняли позиции на фланге, облюбовав уступ на склоне холма, с которого животных очень удобно было бить в левый бок. Да и дистанция от этого выступа до бредущего по тропе стада составляла всего-то пятьдесят метров. Арбалетчики, обосновавшиеся по соседству на каменном выступе, дистанцию до цели имели всего тридцать метров. Правда, такие замечательные стрелы из охотничьих арбалетов не могли уложить быка попаданием под лопатку[10 - Для этого требуется боевой средневековый арбалет/самострел, энергетика которого примерно в четыре раза выше, и цельнокованые металлические болты.], и поэтому Роланд и его друзья целились бизонам в мягкое брюхо, и, как правило, четырехлезвийные наконечники оправдывали свое предназначение вызывать обильное кровотечение и быструю, относительно безболезненную смерть жертвы.

В скором времени тропа оказалась наглухо забаррикадирована тушами убитых животных, а ведь это была только часть стада, не больше трети или четверти. Остальные бизоны отпрянули от этого места массового избиения и попытались прорваться обратно в степь, но были отогнаны криками, шумом и дымовыми шашками. Некоторые попытались вскарабкаться по поросшим кустарником крутым склонам, но срывались вниз. Охотники, оставшиеся в своей засаде в конце долины не у дел, собрались и по узкой звериной тропе буквально побежали к противоположному концу долины, чтобы, подкрепив загонщиков, войти вместе с ними в долину и полностью уничтожить еще живых членов стада.

И вот тут, то ли вследствие общей торопливости, то ли особой несчастливости и неуклюжести, конкурент вождя Ксима, здоровяк Огр, оступился на осыпавшейся под ногами звериной тропе и кубарем полетел вниз – туда, где метались перепуганные и разъяренные быки и коровы. Вожди клана Огня, конечно, немедленно стали стрелять, прикрывая упавшего. Они уложили на ближних подступах не менее двух десятков животных, но все равно бизоны сумели как следует помять Огра, да так, что тот был ни жив, ни мертв. Мадмуазель Люся, которая без пяти минут мадам Гуг, осмотрела потерпевшего когда его вытащили наверх и только пожала плечами. Медицина тут была бессильна. Этот Огр был все жив, но это было ненадолго. Многочисленные внутренние повреждения, разрывы брюшной полости и переломы костей не оставляли ему ни одного шанса. Еще бы, когда несколько осатаневших от ярости коров топчутся своими копытами по человеческой тушке, то каким бы крутым качком тот ни был, конец будет однозначным и очень печальным. Не стоило тратить на раненого и так небольшой запас медикаментов. Единственно, что стоило сделать, так это заварить ему маковой соломки[11 - Опийный мак сейчас растение высокогорное, а в те времена вполне мог по дикому произрастать в тундростепях и использоваться Мудрыми женщинами наших предков как естественный анальгетик.], чтобы кончина его была по возможности безболезненной, что и было проделано со всем тщанием.

Бедняга Огр, отошедший в иной мир без лишних мучений, был единственной жертвой этой охоты, все остальные охотники не были даже поцарапаны, и теперь вместе с загонщиками добивали остатки бизоньего стада. Охота, можно сказать, была закончена, и пришло время заняться разделкой туш и приборкой территории, чтобы потом на этом же месте когда-нибудь провести еще одну охоту.

* * *

Тогда же и там же

Люси д`Аркур – медсестра, свободная женщина и уже почти не феминистка

Ну вот, жизнь мою теперь точно не назовешь монотонной. Уже второй раз я участвую в охоте. Правда, в качестве наблюдателя, но это ничего не меняет. Да, черт побери, вынуждена признать, что я даже стала находить в этом какой-то кураж. Поначалу было несколько странно и непривычно ощущать этакое раздвоение личности – одна половина меня с ужасом наблюдает за избиением несчастных, ни в чем не повинных животных, а другая – ликует и наслаждается. Вокруг меня атмосфера азарта и опасности, я слышу резкие крики загонщиков, хрипы раненых бизонов, обоняю запах крови – такой сладковатый и возбуждающий, от которого во мне поднимается что-то такое темное, древнее, от чего мне хочется кричать и прыгать в пароксизме первобытного восторга и чувства сопричастности к происходящему… У меня даже учащается пульс, и кажется, будто я выпила хорошего старого вина – о, это упоение охотой, ни с чем не сравнимое! Ты ли это, Люси дАркур? В такие минуты, как сейчас, я начинаю думать, что мне несказанно повезло. Что я поймала за хвост редкую удачу, предоставившую мне возможность испытать то, что никогда, никогда не могла бы я испытать в том, нашем, пресном и скучном мире. В такие минуты тот мир представлялся мне аквариумом, в котором меланхолично плавают сонные рыбы, занятые своей неспешной мелкой суетой, не подозревающие, что можно жить вот так – дыша полной грудью, пропуская через себя мощный пульс жизни и каждую секунду осознавая величие Божьего замысла… Есть ли что-нибудь прекрасней этого? Что бы я ответила, если бы мне предложили вернуться в двадцать первый век? «НИКОГДА, лучше умереть…»

Теперь я уже вполне отчетливо стала понимать, что очень долгое время была не в ладу с собой, и что только теперь моя личность начала возвращаться к гармоничной изначальности. Я словно встретила ту маленькую девочку, которой была когда-то – открытую, верящую во все хорошее и доверяющую миру – и полюбила ее. И когда я ее полюбила, то моя любовь чудесным образом охватила все вокруг и преобразила действительность. Ее отражали ночные звезды, искрящийся снег, стены нашего дома и глаза людей, которые составляли одну со мной семью – людей, к которым я относилась прежде с предубеждением и откровенной неприязнью. И вместо холода и отстранения, которые раньше я обычно чувствовала к людям, в моей груди теперь жило что-то теплое и светлое. И мой маленький Друг, что когда-то спас меня от убийственного одиночества, грелся у моего сердца и сладко мурлыкал, словно верный хранитель моей перерожденной души…

Я очень надеялась, что моя медицинская помощь окажется невостребованной, как и в прошлый раз. Я стояла рядом с Петровичем, среди стрелков. Это были в основном наши французские дети. Украдкой я наблюдала за ними. Да, они тоже сильно изменились с тех пор, как впервые ступили на эту девственную землю. Что примечательно – я уже не воспринимала их как детей, называя их этим словом чисто условно. Это были уже вполне зрелые граждане Племени Огня – возмужавшие, повзрослевшие, закаленные в суровых условиях. Все они тянулись к русским вождям, принимая их за эталон, к которому следует стремиться. И это было правильным побуждением. Отношения между ними также вышли на какой-то другой уровень. Теперь они проявляли больше коммуникабельности и взаимосвязанности. Молодежь… Она всегда хочет романтики. Она выходит на баррикады, с огоньком и задором участвует в митингах протеста, порой выливающихся в разнузданные погромы… История Франция помнит много подобных фактов. Но чаще всего мнимый героизм оборачивается обычным хулиганством, и а романтика угасает в сердцах, оставляя у некоторых, особо эмоциональных, лишь слабый отблеск…

Как хорошо, что все они такие молодые, что разум их не закоснел в навязанных догмах! Это возраст, когда легко приспособиться к любым условиям. Думаю, что, попади я сюда лет в семнадцать – мне не пришлось бы переживать такую тяжкую ломку…

Такие мысли проносились в моей голове в то время, когда вокруг происходило кровавое и весьма динамичное действо, следить за которым я не забывала – наоборот, мои умозаключения проходили его фоном. Вокруг меня раздавались выстрелы – возбужденные стрелки при каждом попадании удовлетворенно кивали или шептали: «Есть!» Их лица разрумянились, ноздри трепетали от охотничьего азарта. Вот он – древний инстинкт выживания, заглушенный цивилизацией, и лишь иногда принимающий в нашем мире извращенные формы. Извращенные потому, что в двадцать первом веке, в прогрессивных странах, где нет и не может быть голода, животных убивают только ради развлечения! И порой платят за эту забаву деньги.

Но здесь это – необходимость, связанная с риском для жизни. и я ловлю себя на том, что губы мои шепчут молитву о том, чтобы с охотниками – теми, что орудуют своими копьями – ничего не случилось. Да-да – я переживаю как за своего молодого бойфренда, так и за совершенно мне незнакомых мужчин из клана Северных Оленей, ведь они тоже героически сражаются с обезумевшими животными, проявляя чудеса ловкости и отваги.

Вот узкая тропа оказывается завалена мертвыми и умирающими животными – и те в припадке бешенства и паники мчат назад, шумно дыша и отбрасывая из-под копыт комья свалявшегося снега. Копьеметальшики тоже разворачивают направление своей деятельности и с криками преследуют убегающих бизонов, ловко передвигаясь по узкой тропке над расщелиной. И вдруг один из смельчаков поскальзывается… По рядам стрелков проносится дружный выдох: «Ахх…» – и все (в том числе и я), замерев на мгновение, наблюдают за тем, как тело неудачливого охотника скатывается прямо под копыта обезумевшему стаду… Петрович кричи: «Стреляй!!!» и начинает яростно палить в бизонов, стараясь отогнать их от места падения туземца. Остальные стрелки следуют его примеру. Они обеспокоены, они хмурятся и тяжело дышат от напряжения, но мне уже совершенно очевидно, что все их усилия спасти того человека напрасны. Наверняка у него раздроблены все кости, и теперь самое лучшее, что может его ожидать – это быстрая смерть…

Вскоре все закончилось. Охотники, разгоряченные нелегкой схваткой, отирали пот со лба. Конечно же, пострадавший мгновенно был окружен толпой людей. Всем было очевидно, что он не жилец, но все же для проформы я подошла и осмотрела его. Это был весьма яркий экземпляр кроманьонской породы – здоровяк с низким лбом, толстыми губами и тяжелым подбородком. Малосимпатичный при жизни экземпляр (я вспомнила, что уже видела его, когда он злобно косился на Петровича шептался с кем-то из своих приятелей), но теперь, умирающий, он вызывал во мне сострадание. Вспомнилось чье-то изречение, что смерть уравнивает всех… Действительно, в этот момент не имело значения, был умирающий злым или добрым, умным или глупым. Сейчас он представлял собой комок страдающей плоти… И то, что этот человек переживал последние минуты своей жизни, вызывало некий трепет. В глазах туземца стояла мольба и какое-то недоумение, с уголка рта стекала струйка крови, из раздавленной грудной клетки доносились хрипы. С молчаливого одобрения Петровича я дала ему опийной настойки, и вскоре страдания несчастного поутихли, он прикрыл глаза, и минут чрез десять душа его отлетела в мир иной…

Я все еще стояла над телом погибшего туземца, погруженная в философские размышления о превратностях судьбы, когда внезапно меня сзади обняли чьи-то руки. Уверенно так, по-хозяйски; и, если бы объятия не были такими крепкими, я бы тут же развернулась и, не разбирая, что за нахал позволил себе такую вольность, влепила бы ему пощечину, будь даже это сам малыш Гуг, потому что нечего так бесшумно подкрадываться…

Конечно же, это оказался именно он, мой юный «жених». Я поняла это даже прежде, чем смогла оглянуться – узнала его по манере тереться щекой о мою голову. Она, эта голова, была хоть и в шапке, а все ж я почувствовала этот игривый жест. Когда юноша узрел мое недовольное лицо (мне стоило некоторых усилий сделать такое выражение, чтобы он много о себе не воображал), его это ни капли не смутило. Напротив, он теперь еще и к моему лицу потянулся, чтобы потереться носами… Смешной дикареныш… Наверное, поцелуй в губы кажется ему слишком откровенной лаской, хотя мне хотелось бы именно этого… Возбуждает меня этот нахальный мальчишка просто до невозможности! И сама на себя злюсь за это, а реакцию своего тела контролировать не в силах.

До сих пор с улыбкой вспоминаю, в какой шок его поверг поцелуй в губы, когда у нас состоялась та, первая ночь. Он сначала аж отпрянул от меня в испуге, но меня это не остановило, так я интуитивно чувствовала, что просто для него это непривычно, и дело вовсе не в том, что ему противно или религия не позволяет. Скорее всего, ему просто представилось, что я хочу его съесть… Но я снова и снова нежно целовала его теплые сочные губы – сначала осторожно, чтобы он привык и расслабился, затем все смелее. При этом мне было немного смешно – ну точно робкий подросток, которого учить и учить! И желание мое становилось просто умопомрачительным от этой его неопытности в плане прелюдии. Тогда я подумала – да неужели эти дикари не придают никакого значения предварительным ласкам? Собственно, вопрос этот так и остался открытым – ведь, насколько мне известно, многие горячие юноши, независимо от уровня цивилизации, ведут себя точно таким же образом…

Но все же из меня вышла хорошая учительница (не секс-инструктором же себя называть). Мальчик быстро просек, что мне нравятся поглаживания, прикосновения, нежность и внимание. Да, но не так же неожиданно! Впрочем, я совершенно не злилась на него. Я с удовольствием потерлась своим носом о его, а затем резко обхватила его голову обеими руками и, как выражаются в дешевых романах, «впилась в его губы страстным поцелуем». Он по первости слегка обалдел и даже замычал, предпринимая слабые попытки высвободиться из моих цепких лапок, но не тут-то было! Я держала его крепко. Видимо, до него дошло (умный ведь, зараза!), что он будет выглядеть крайне нелепо, если продолжит трепыхаться, и он оставил свои старания. Более того, его губы осмелели и теперь уже он завладел инициативой. Даже сквозь парку я ощущала жар его тела; мое дыхание участилось и я еле сдерживалась от того, чтобы не застонать от сладостной истомы. Он целовал меня! Жадно, хищно – так, как я мечтала. И желание захватило меня, как стремительная лавина – этот мальчишка сводил меня с ума; я забыла, где нахожусь, и для меня существовал только он, мой любимый дикарь, и его сладкие губы, что дарили мне несказанное наслаждение…

Так мы и стояли, беззастенчиво целуясь, прямо возле мертвого тела. Наверное, в своем мире я сочла бы это не слишком этичным, но тут, где любовь, смерть, страсть приобретают совсем другое значение, я даже не задумывалась о моральных аспектах такого рода ситуаций.

– Кхм… – раздалось рядом многозначительное покашливание – и мы тут же очнулись, оторвавшись друг от друга и пошатываясь от обуревающей нас страсти.

Деликатный звук произвел Петрович – так он хотел побудить нас к тому, чтобы мы помогли с уборкой этого места. Русский вождь ничего не сказал, лишь одарил нас насмешливо-одобрительным взглядом, после чего кивком головы указал на людей, которые уже суетились с ножами возле громоздящихся на тропе туш, в то время как другие собирали свои копья.

* * *

22 января 2-го года Миссии. Понедельник. Полдень. Все там же, тундростепи, два километра к северу от озера Этан де Сье

Два дня прошло с тех пор, как охотники взяли в расщелине между холмов стадо бизонов. И все это время было посвящено не новой охоте, а усилиям сохранить добытое от разных хищных любителей халявы, которых в зимней тундростепи оказалось предостаточно. Некоторое количество запасенного мяса оказалось погрызенным, но и налетчики тоже заплатили налог своими шкурами на шапки и унты, и счет оказался отнюдь не в их пользу. Покушались волки и на наловленных на развод телят бизонов, но и их удалось сохранить почти в полной целости и сохранности, отделавшись потерей только одного бычка, оторвавшегося с привязи и ставшего добычей серых хищников.

Для Северных Оленей результат этой охоты оказался впечатляющим, даже на фоне их предыдущего опыта по сбрасыванию животных в обрывистые овраги. Во-первых, сброшенных в овраг быков и коров надо еще отстоять от падальщиков (а среди них может оказаться и пещерный лев), разделать (что каменным инструментом не так просто), вытащить наверх, и лишь потом на руках отнести к себе в стойбище. Десять взрослых охотников, даже навьючившись как спецназ на тропе войны, способны за раз отнести домой не более чем мясо двух-трех животных, и дорога туда и обратно займет у них четыре-пять дней.

На это раз все было иначе. Во-первых, не было нужды разделывать животных на дне оврага и вытаскивать их наверх, что очень утомительно. Во-вторых – разделка стальным инструментом – ножом, топором и пилой – это в несколько раз быстрее и легче, чем работа с каменными ножами и скребками. В-третьих – вывоз добычи осуществлялся на УАЗе с прицепом-волокушей, и за световой день успевали сделать рейс туда и обратно с мясом пяти-шести животных (и то на перевозку всей добычи потребуется больше недели). В-четвертых – пещерные львы предпочли оставить охотников покое после того, как Андрей Викторович застрелил из винтовки «Мосина» старого самца, который по глупости пришел предъявить свои права на чужую добычу. Полуоболочечная охотничья оказалась смертельна и для нынешнего царя зверей, особенно с учетом того, что попала она прямо в голову. Андрей Викторович потом сказал, что он специально целился льву прямо между глаз, чтобы король тундростепи не испытывал лишних мучений.

Кстати, по поводу убийства извечного врага человеков Пещерного льва Северные Олени устроили большой праздник, на котором решили, что теперь их клан продолжит жить на прежнем месте, но как составная часть войдет в племя Огня и, соответственно, вожди и шаман племени вполне официально удостоились эпитета «Великий». Великий охотник, Великий шаман… а вот Мудрые женщины не бывают Великими, и по этому поводу у Сергея Петровича печаль. Если Северные Олени начнут слушаться Марину Витальевну так же хорошо, как его самого и Андрея Викторовича, то от этого для них может проистечь много хорошего; уж болеть и умирать они точно станут реже.

Кстати, он сам, как Великий Шаман, вместо Витальевны наложил табу на мясо волков, убитых во время отражения их грабительских набегов. Кроме всего прочего, волки являются падальщиками, а значит, и переносчиками такой мерзкой болезни как трихиниллез, а в полевых условиях проваривать мясо сутки, как на тушенку, нет никакой возможности. Между прочим, нескольких волков добыл и сам Сергей Петрович, когда вместе с Сергеем-младшим и Оливье Жонсьером отвозил мясо к пещере Северных Оленей; досталось добычи и на долю молодых парней, стрелявших из арбалетов. Уж слишком голодны были серые хищники и слишком настырно они лезли за чужой добычей. Но тут уж, как говорится, полезете за чужим мясом – отдадите свои шкуры человечьим самкам на шапки.

Пока Сергей Петрович занимался извозом, Андрей Викторович, взяв в подручные Роланда и его супружницу Патрицию, решил побродить по окрестностям и присмотреться к повадкам других животных. В первую очередь его интересовали пасущийся поблизости табунок диких полярных лошадей, очень похожих на якутскую породу. Конечно, до арабских и английских скакунов будущего этим крепким лохматым коротконогим лошадкам было далеко, но и племени Огня лошади нудны были не для скачек. К тому моменту, когда УАЗ выйдет из строя по причине полного износа (что случится нескоро, но все же случится), в племени Огня уже должен быть табун лошадей, пригодных и под седло, и для повозок, и для того, чтобы тянуть плуг. Впрочем, с последним прекрасно справятся холощеные бычки бизонов, сиречь волы.

Пока что все конское поголовье состояло из одной кобылы лесной породы и одного жеребчика, и теперь конское поголовье требовалось срочно расширить. И хоть Сергей Петрович и не собирался сегодня охотиться, он и его спутники все равно взяли с собой не только «Сайгу» и арбалеты, что необходимо для безопасности, но и веревочный аркан – просто так, попутно потренироваться в бросках. И надо же было случиться, что, отойдя совсем недалеко от стоянки, в небольшой укрытой от ветра лощине Андрей Викторович и молодые люди обнаружили пасущийся табунок лошадей – небольшой, голов на двадцать. И те, что самое интересное, не видя в руках людей опасных копий, подпустили их если не на расстояние вытянутой руки, но значительно ближе, чем это было необходимо для безопасности. Впрочем, Андрей Викторович, Роланд и Патриция не собирались никого убивать, поэтому «Сайга» и два арбалета продолжали спокойно висеть у них на плечах.

– Месье Андрэ, – полушепотом обратился Роланд к главному охотнику, – я учиться бросать аркан вон тот пегий[12 - Пегий – значит пятнистый.] кобыла.

Андрей Викторович в ответ только кивнул. Если Роланд бросит и промахнется, то ничего страшного ни ему, ни кобыле не будет. Лошади просто убегут и все, это ведь не бизоны, чтобы в ответ на нападение переходить в ответную атаку.

Роланд метнул аркан – и, что самое интересное, попал. Скользящая петля упала на шею и плечи лошади, и, когда та дернулась, почуяв чужое и неприятное прикосновение, затянулась на ее горле смертельной удавкой. Однако и Роланд, мертвой хваткой вцепившийся в аркан, едва не был сбит с ног рывком кобылы.

– Моя поймать этот кобыла, – в восторге крикнул он, – месье Андре, шер ами, пожалуйста помогать!

Но и без этой запоздавшей просьбы и Андрей Викторович, и Патриция мертвой хваткой вцепились в аркан, сдерживая рывки ополоумевшей от ужаса кобылы. Остальные лошади, напуганные происходящим, всем своим дружным табунком снялись с места и умчались прочь. Вместе с ними побежала было и рыже-золотистая кобылка, но, отбежав метров на сто, она остановилась и оглянулась на то, как ее мать бьется, хрипя и теряя последние силы, схваченная за горло тугой петлей аркана. Так она стояла и смотрела, как главный охотник племени Огня валит ее мать на бок, потом бросает Роланду кусок веревки, после чего тот спутывает лошади передние ноги. Теперь стоять и идти шагом она сможет, а вот бежать, или нестись галопом – уже нет. В самую последнюю очередь из еще одного куска веревки Андрей Викторович сплетает эрзац-недоуздок и надевает его на голову хрипящей лошади, затягивая узлы. Все, теперь можно распустить удавку и позволить почти задушенной лошади отдышаться и подняться на ноги.

Едва дрожащей кобыле удается встать, как к ней подходит Патриция и начинает гладить ее по морде, говорить на ухо ласковые слова, одним словом, сюсюкать о своем, о женском. Лошадь сперва испугано фыркает и пытается вырваться, косит на Патрицию своим большим глазом и делает такой вид, что ей противны все эти нежности и что она выше этого, и вообще…

Но ласковое слово приятно не только кошкам; в результате лошадь, которую Патриция уговаривает быть хорошей девочкой, покоряется и, склонив голову, почти добровольно следует за своими покорителями, Патриции остается лишь чуть тянуть за недоуздок – и лошадь послушно переставляет ноги. Остановившаяся чуть поодаль, рыже-золотистая кобылка некоторое время смотрит, как ее мать уводят прочь, потом срывается с места и со всех ног бежит ее догонять. Несмотря на то, что ее маленькое сердце разрывается от страха, любовь к матери сильнее охватывающего ее ужаса. Впрочем, это уже совсем другая история.

* * *

25 января 2-го года Миссии. Четверг. Полдень. Дом на Холме

Марина Жебровская

Проклятье! Наверное, я теперь останусь инвалидом, хотя эта сука русская докторша говорит, что все прекрасно зажило. Да как же зажило, когда мне больно рукой шевелить! Словно в лопатке нож застрял. По ночам иной раз как начнет тянуть болью – только и лежишь, кулак закусив, чтобы никто не слышал моих стонов и не догадался, как мне паршиво. Да паршиво-то мне не только из-за боли. Я теперь – на самом дне социума, как любила выражаться наша учительница по истории. Я – изгой, паршивая овца, отброс и вообще никто. Я как-то раз слышала, как главный русский вождь (Петрович который, чтоб он сдох) спрашивал обо мне у врачихи: «Как эта?» Вот так – даже имени у меня теперь нет. Просто «эта», и в этом слове все презрение ко мне…

Эти две курицы – русская и Люси наша чокнутая – приходят, смотрят с омерзением; еду, питье приносят, и ни слова, ни полслова. Вообще-то вру. Люси, пока не ушла с мужиками на эту гребанную охоту, смотрела с сочувствием. Но так, будто перед ней грязная, вонючая уличная собачонка в репьях, которую вроде и жалко, и в то же время противно смотреть. Гадина ты, Люси. Не нужна мне твоя жалость, чтоб ты провалилась вместе с ней! Ишь ты, женишка себе завела… Малолетки, стало быть, нравятся? Ха-ха, да ты у нас извращенка… Собственно, все они тут долбанные извращенцы. Возятся с этими дикарями, цивилизуют их… Да бесполезно все это! У дикарей мозги по-другому устроены, и никогда не станут они такими, как мы.

Проклятые русские! Жестокие, тупые варвары! Никогда не понять мне их побуждения. Неужели они настолько убогие, что действительно хотят построить тут свой хренов социализм? Равенство, справедливость… Да нет никакого равенства, и быть не может! Где равенство – там бардак. Нельзя ставить дикарей на одну ступень с собой. До хорошего это не доведет…

Но как упоительно было ощущать власть! Когда я вспоминаю о том, как наказывала этих туземных тупиц, даже возбуждаюсь. Видеть их страх, раболепие, покорность… Ощущать себя божеством, вершащим судьбы…

Да, на самом деле я ничьи судьбы не вершила – это была просто игра. Я воображала себя властительницей – и это доставляло мне ни с чем не сравнимое удовольствие. И вот все так внезапно закончилось… И так печально… Я ненавижу боль! Боль делает меня слабой и зависимой. Зато когда я причиняю страдания кому-либо – это возносит меня на вершины блаженства, и в ушах моих звучит прекраснейшая музыка, и тело обретает легкость. Там, в нашем мире, я пару раз посетила некую закрытую вечеринку для любителей БДСМ – и втянулась… Там я и приобрела эту славную плеть. Только осознание того, что она лежит у меня в сумочке, здорово меня возбуждало, вызывая яркие фантазии. Но фантазии эти не всегда были связаны с сексом – точнее, почти никогда. Даже не знаю почему. Я вообще не люблю секс… Я прекрасно могла обходиться и без него, но в нашем мире, увы, воплотить свои необычные фантазии можно было только с согласия партнера…

Здесь же мои долго сдерживаемые желания нашли возможность воплотиться. Конечно, я до последнего старалась контролировать себя, но однажды все же дала себе волю. И поехало… Наверное, я все же несколько увлеклась и утратила осторожность. В этом я, да, виновата. Будь я поосмотрительней – ничего бы не случилось. Да еще моя несдержанность подвела… Кто меня дернул за язык нахамить русскому вождю? А потом я ведь еще его и прибить пыталась… Жалко, что не прибила. Тогда бы хоть обидно не было. Ну, лишили бы меня жизни в отместку, ну да ничего не поделаешь. Все равно жить вот так – все равно что не жить. А теперь эти русские еще и в выигрыше, я перед этими тупыми дикарками оказалась плохой, а они хорошими, добрыми и справедливыми. Теперь все они найдут себе еще по паре-тройке послушных жен, которые с радостью выполнят любые их пожелания.

Проклятье, как же болит! Почти два месяца прошло – а полегчало ненамного. Мерзкий русский щенок – лучше бы он мне сразу в лоб выстрелил… А уж сколько крови мне потерять пришлось из-за этого ублюдка! Теперь у меня часто голова кружится и ноги подгибаются.

Ну что ж, если удастся выкрутиться из этого положения, я уже буду умнее. А теперь мне надо делать вид, что я раскаиваюсь. Я, конечно, плохая актриса… Но и русские не бог весть какие психологи.

Никогда я не смогу понять их «гуманизм». Зачем-то они притащили в племя каких-то обезьян, и называют их людьми. Ну понятно, что это неандертальцы – так они ведь никак не могут быть равными нам! Они уродливые, с низкими лбами, выдающейся головой, приземистые и косолапые. Я на них без отвращения смотреть не могу. Зато наша Люси носилась с ними как клуша с цыплятами. Детенышей их на руки брала, сюсюкала – ха-ха, и это наша мадмуазель, воинствующая феминистка! И куда весь ее феминизм подевался? Прямо мать Тереза, а не известная стервочка Люси д`Аркур…

Итак, вернемся к размышлениям о моем будущем. Свои перспективы я могу оценить как средне-паршивые. Зима скоро закончится, и с наступлением тепла меня должны будут изгнать, но наверняка весной будет много работы и поэтому вожди не захотят терять такой ценный кадр как я. Три раза: «Ха!» Естественно, меня поставят на самые грязные работы – трудотерапия ведь, как же, для психически неуравновешенных особ… Так что – здравствуйте, сортиры или что-то подобное. Ладно – мне придется выполнять все, что от меня требуется, причем безропотно. Что же дальше? Дальше мне придется притвориться хорошей девочкой и совершить какой-нибудь подвиг (Люси как раз возвысилась при подобном раскладе, последую ее примеру). Какой подвиг – пока не знаю, но надеюсь, что подвернется что-нибудь… Ну, или сама подстрою какой-нибудь несчастный случай, а потом кого-нибудь спасу… Да, именно так, почему бы и нет? Они увидят, что я «исправилась» и снова доверят мне что-то ответственное и не слишком грязное… Так, а что потом? Ведь за мной будет особый надзор в любом случае… Так что я буду очень, очень осторожна… Я не буду действовать столь открыто и найду, чем запугать этих дикарей. О да, теперь уж я не попадусь так глупо. Знаю – второго шанса мне никто не даст. А жить-то хочется; и не просто жить, а жить хорошо, то есть среди власть имущих, а не среди рабочего быдла…

В данный момент половина племени ушла на Большую Охоту. Люси они взяли с собой (чтоб она сгинула), и мне теперь приходится иметь дело с противной русской докторшей. Она обращается со мной холодно и грубо, показывая каждым жестом и словом, насколько сильно меня презирает.

– Как твоя рука? – спросила она меня однажды, неприветливо гляди из-под сведенных бровей. – Не болит?

– Болит, – честно ответила я.

Она внимательно посмотрела в мои глаза, усмехнулась и сказала:

– Ну, раз болит, значит, ты живая. Только у мертвых ничего не болит…

Я вздрогнула от этих ее зловещих слов. Конечно же, она давала мне явный намек, что все могло кончиться гораздо хуже… А она некоторое время скользила по мне своим проницательным взглядом – так, что по мне неприятные мурашки забегали – и затем снова усмехнулась и задумчиво произнесла:

– А не выдать ли тебя замуж, девушка-красавица?

Вот уж точно не нашлось бы других слов, способных поразить меня настолько сильно. Замуж?! Меня?! Это за какие такие заслуги мне будут давать столь щедрые авансы? Поскольку мужчин в племени мало, а половозрелых особ женского пола много, выйти замуж, пусть даже пятой или шестой женой, считается большой удачей и социальным успехом. Но почему русской врачихе пришла такая мысль именно в отношении меня и кого она видит в качестве моего будущего мужа?

Я надолго задумалась, пытаясь разгадать эту загадку, но ответа так и не нашла, или же просто побоялась найти.

* * *

23 февраля 2-го года Миссии. Пятница. Полдень.Дом на Холме

Ольга Слепцова

Как приятно возвращаться к цивилизации после двух месяцев походной жизни, наполненной холодом и неудобствами. Как хорошо с дорожки пойти с подругами в жарко натопленную баню и с помощью лыкового мочала, жидкого мыла и горячей воды смыть с себя накопившуюся двухмесячную грязь и въевшуюся в кожу лица копоть очагов…